Текст книги "Графиня де Шарни (Части I, II, III)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 62 страниц)

XXXI
«БЕДНЯЖКА КАТРИН!»

В комнате кое-что изменилось.

Юную принцессу одолела усталость, и мадам Елизавета с г-жой де Турзель уложили ее рядом с братом. Она уснула.

Мадам Елизавета сидела, прижавшись головой к спинке кровати.

Вне себя от гнева, Мария Антуанетта, стоя у камина, переводила взгляд с короля, сидевшего на тюке с товаром, на четырех офицеров, споривших возле двери.

Восьмидесятилетняя старуха, преклонив колени, словно пред алтарем, молилась у кровати, где спали дети. Это была бабушка прокурора коммуны; ее настолько поразили красота обоих детей и величавый вид королевы, что она, упав на колени, разразилась слезами и стала тихонько молиться.

О чем она просила Бога? Чтобы он простил этих двух ангелочков или чтобы ангелочки простили людей?

Господин Сое и члены муниципалитета вышли, пообещав королю, что карета скоро будет готова.

Однако взгляд королевы ясно говорил, что она нисколько не верит их обещанию.

Господин де Шуазёль обратился к последовавшим за ним г-ну де Дама, г-ну де Флуараку и г-ну де Фуку, а также двум телохранителям:

– Господа! Не будем доверять внешнему спокойствию короля и королевы; дело не безнадежно, однако давайте все взвесим.

Офицеры дали понять, что готовы слушать, и г-н Шуазёль продолжал:

– Возможно, в настоящую минуту господин де Буйе оповещен и будет здесь к пяти-шести часам утра, потому что он находится между Дёном и Стене с отрядом Королевского немецкого полка. Вероятно даже, что его авангард будет здесь за полчаса до него, ибо в обстоятельствах, подобных тем, в каких мы очутились, необходимо делать все, что только возможно; однако не будем закрывать глаза на то, что нас окружают около пяти тысяч человек; как только они заметят людей господина де Буйе, для нас наступит момент неотвратимой опасности, ибо толпа придет в страшное возбуждение. Короля захотят увезти из Варенна, попытаются посадить его верхом на коня и вывезти в Клермон; его жизни будут угрожать, возможно, попытаются его убить; однако эта опасность, господа, – продолжал г-н де Шуазёль, – будет длиться недолго; как только войска захватят заставы и гусары войдут в город, наступит всеобщее замешательство. Значит, нам нужно будет продержаться всего минут десять; нас десять человек, и, учитывая расположение комнат, мы можем надеяться, что нас будут убивать не быстрее, чем по одному человеку в минуту. Следовательно, у нас есть время.

Офицеры кивнули в знак согласия. Предложение отдать жизнь было сделано просто, они так же просто его приняли.

– В таком случае, господа, вот, как мне кажется, что нам предстоит сделать, – продолжал г-н де Шуазёль. – Заслышав первый выстрел, первые крики с улицы, мы бросимся в первую комнату и убьем всякого, кто там окажется, захватим лестницу и окна… Здесь три окна; трое из нас будут их защищать; семеро других встанут на лестнице – хорошо, что эта лестница винтовая, ее легко оборонять, – один человек может сражаться разом с пятью-шестью нападающими. Тела тех из нас, кто погибнет в схватке, послужат защитой другим; готов поставить сто очков против одного, что войска овладеют городом раньше, чем мы будем перерезаны все до одного, но если это все-таки произойдет, то место, что мы займем в истории, будет достойной наградой за нашу преданность.

Молодые люди пожали друг другу руки, как, должно быть, делали перед сражением спартанцы; каждый из них занял свое место перед боем: оба телохранителя и Изидор де Шарни – ему отвели место, хотя виконта в это время не было в доме, – должны были занять оборону у выходящих на улицу окон; г-н де Шуазёль встал внизу у лестницы; за ним, немного выше по лестнице – г-н де Дама, потом г-не де Флуарак, г-н Фук и два других унтер-офицера драгунского полка, сохранившие верность г-ну де Дама.

В то время как они распределяли между собой места, с улицы донесся шум.

Это подходила вторая депутация, возглавляемая Сосом, без которого, похоже, не обходилась ни одна депутация; кроме Соса, в нее входили командующий национальной гвардией Анноне и три или четыре члена муниципалитета.

Они представились; король подумал, что они пришли доложить о готовности кареты, и приказал их пропустить.

Они вошли; молодые офицеры, пристально следившие за каждым их жестом, каждым движением, заметили на лице Соса нерешительность, а в выражении лица Анноне – непреклонность, что не предвещало ничего хорошего.

Тем временем появился Изидор де Шарни; он шепнул несколько слов королеве и торопливо вышел.

Королева отступила на шаг, побледнела и схватилась рукой за кровать, где спали дети.

Король вопросительно поглядывал на посланцев коммуны, ожидая, когда они заговорят.

Те, не говоря ни слова, поклонились королю.

Людовик XVI сделал вид, что не понимает их намерений.

– Господа! – начал он. – Французы только забылись на время, ведь их привязанность к королю очень сильна. Устав от постоянных обид, которые мне наносят в моей столице, я решил удалиться в провинцию, где еще горит священный огонь верности – там я могу быть уверен в том, что вновь обрету прежнюю любовь народа.

Посланцы снова поклонились.

– Я готов доказать, что доверяю своему народу, – продолжал король. – Я возьму с собой эскорт, состоящий наполовину из национальной гвардии, наполовину из пехотинцев, и он будет сопровождать меня до Монмеди, куда я решил удалиться. Затем, господин командующий, прошу вас лично выбрать людей, которые будут меня сопровождать, а также прикажите запрягать в мою карету лошадей.

Наступила минутная заминка: Сое ждал, что будет говорить Анноне, а тот надеялся, что слово возьмет Сое.

Наконец, Анноне с поклоном отвечал королю:

– Государь, я был бы счастлив повиноваться приказу вашего величества; однако существует статья конституции, запрещающая королю выезжать за пределы королевства, а добрым французам – способствовать бегству короля.

Король вздрогнул.

– И потому, – продолжал Анноне, жестом прося у короля позволения договорить, – прежде чем король проедет через город, вареннский муниципалитет принял решение послать в Париж гонца и подождать ответа Национального собрания.

Король почувствовал, как у него на лбу выступил пот; королева тем временем кусала от нетерпения бескровные губы, а мадам Елизавета воздела руки и устремила взгляд к небесам.

– Полно, господа! – произнес король с достоинством, возвращавшимся к нему в трудные минуты. – Разве я не вправе ехать туда, куда мне заблагорассудится? В таком случае я в худшем рабстве, чем последний из моих подданных!

– Государь, – отвечал командующий национальной гвардией, – вы по-прежнему вправе делать то, что вам хочется; но все люди – и король, и простые граждане – связаны клятвой; вы принесли клятву, так первым исполняйте закон, государь! Это не только хороший пример, но и благородная обязанность.

Тем временем г-н де Шуазёль вопросительно взглянул на королеву и, получив утвердительный ответ на заданный немой вопрос, пошел вниз.

Король понял: если он покорно воспримет такой бунт захолустного муниципалитета – а, на его взгляд, это был настоящий бунт, – он погиб!

Ему, кстати сказать, был не внове этот революционный дух, который Мирабо пытался победить в провинции и который король уже видел в Париже 14 июля, 5–6 октября и 18 апреля, в тот самый день, когда, вознамерившись испытать возможности своей свободы, он решил отправиться в Сен-Клу и был остановлен толпой.

– Господа, – сказал он, – это насилие. Однако я не настолько беспомощен, как может показаться. У меня здесь, за дверью, около сорока верных людей, а вокруг Варенна – десять тысяч солдат; приказываю вам, господин командующий, незамедлительно приготовить мою карету к отъезду. Вы слышите? Я приказываю! Такова моя воля!

Королева подошла к королю и шепнула:

– Хорошо! Хорошо, государь! Лучше поставить на карту нашу жизнь, чем забыть честь и достоинство.

– А что будет, если мы откажемся повиноваться вашему величеству? – спросил командующий национальной гвардией.

– А будет то, что я употреблю силу, и вы понесете ответственность за кровь, которую я не хотел проливать; в этом случае ее, по существу, прольете вы!

– Пусть будет так, государь! – согласился командующий. – Попробуйте позвать своих гусаров, а я брошу клич национальной гвардии.

И он пошел из комнаты.

Король и королева в ужасе переглянулись; возможно, ни он, ни она не решились бы на последнюю попытку действовать, если бы, оттолкнув старуху, продолжавшую молиться в ногах кровати, жена прокурора Соса не подошла в эту минуту к королеве и не сказала со свойственной простолюдинкам грубой прямотой:

– Эй, сударыня, так вы и впрямь королева?

Мария Антуанетта обернулась; ее достоинство было ущемлено этим более чем фамильярным обращением.

– Да! – отвечала королева. – Так я, во всяком случае, думала еще час назад.

– Ну, коли вы королева, – нимало не смущаясь, продолжала г-жа Сое, – то вы за это получаете двадцать четыре миллиона. Местечко-то, кажется, теплое, платят недурно… Чего ж вы хотите его бросить?

У королевы вырвался горестный крик; она обернулась к королю:

– О ваше величество, я на все, на все, на все готова, лишь бы не слышать подобных оскорблений!

Подхватив спящего дофина на руки, она подбежала к окну и распахнула его:

– Ваше величество, давайте покажемся народу и посмотрим, весь ли он заражен. В этом случае мы должны воззвать к солдатам и подбодрить их словом и жестом. Это самое малое, что мы можем сейчас сделать для тех, кто готов за нас умереть!

Король машинально последовал за ней, и они вместе вышли на балкон.

Вся площадь, насколько хватало глаз, представляла собой бурлящую лаву.

Половина гусаров г-на де Шуазёля была спешена, другие сидели верхом на лошадях; первых хитростью ссадили с коней, и теперь они затерялись в толпе горожан, их захлестнуло общее воодушевление, они не противились тому, что их коней уводят с площади, – эти солдаты были потеряны для короля. Другие, оставшиеся на лошадях, пока еще повиновались г-ну де Шуазёлю, державшему перед ними по-немецки речь, но они показывали своему полковнику на бывших товарищей, изменивших приказу.

В стороне от всех стоял Изидор де Шарни с охотничьим ножом в руках; он был совершенно равнодушен к происходившему, ожидая одного человека, как охотник в засаде подстерегает дичь.

Пятьсот человек сейчас же закричали: "Король! Король!"

На балконе в это время действительно показались король и королева; ее величество, как мы уже сказали, держала на руках дофина.

Если бы Людовик XVI был одет должным образом, если бы на нем был королевский наряд или военная форма, если бы у него в руке были скипетр или шпага, если бы он говорил громким и внушительным голосом, в те времена еще казавшийся народу голосом самого Господа или его посланца, – то, может быть, ему удалось бы произвести на толпу должное впечатление.

Однако в предрассветных сумерках, в этом неверном освещении, уродующем даже людей красивых, король в лакейском сером сюртуке, в ненапудренном куцем паричке, о котором мы уже говорили, бледный, обрюзгший, толстогубый, с трехдневной щетиной и мутными, ничего не выражавшими глазами – ни тиранической жестокости, ни отеческой снисходительности, – король, заикаясь, только и смог выговорить: "Господа!" и "Дети мои!" Ах, совсем не то ожидали услышать с этого балкона друзья короля, а тем более недруги.

Тем не менее, г-н де Шуазёль крикнул: "Да здравствует король!", Изидор де Шарни крикнул: "Да здравствует король!", и настолько высоко еще было уважение к королевской власти, что, сколь ни мало соответствовал внешний вид короля бытовавшему представлению о главе огромного государства, несколько голосов из толпы все-таки повторили: "Да здравствует король!"

Но сейчас же вслед за этими криками раздался голос командующего национальной гвардией, подхваченный гораздо более мощным эхом: "Да здравствует нация!"

В такую минуту этот клич был настоящим бунтом, и король с королевой увидели с балкона, что командующего поддерживает часть гусаров.

Тогда Мария Антуанетта застонала от ярости и, прижимая к груди дофина, бедного мальчугана, не понимавшего значения происходящих событий, свесилась с балкона и сквозь зубы бросила толпе, как плевок, единственное слово:

– Мерзавцы!

Те, кто услышал, ответили ей угрозами; вся площадь загудела и взволновалась.

Господин де Шуазёль пришел в отчаяние и готов был покончить с собой; он предпринял последнее отчаянное усилие.

– Гусары! – крикнул он. – Во имя чести спасите короля!

Однако на сцену явился новый персонаж в окружении двадцати вооруженных человек.

Это был Друэ; он вышел из муниципалитета, где настоял на решении, запрещающем королю продолжать путь.

– Так! – вскричал он, наступая на герцога де Шуазёля. – Хотите похитить короля? Вы сможете забрать его только мертвым, это говорю вам я!

Занеся саблю, г-н де Шуазёль тоже шагнул навстречу Друэ.

Однако командующий национальной гвардией был начеку.

– Еще один шаг, – предупредил он г-на де Шуазёля, – и я вас убью!

Заслышав эти слова, какой-то человек бросился вперед.

Это был Изидор де Шарни: именно Друэ он и подстерегал.

– Назад! Назад! – закричал он, тесня людей лошадью. – Этот человек – мой!

Взмахнув охотничьим ножом, он бросился на Друэ.

Но в то самое мгновение, когда он почти достал врага, раздались два выстрела: пистолетный и ружейный.

Пуля, пущенная из пистолета, попала Изидору в ключицу.

Ружейная пуля пробила ему грудь.

Оба выстрела были сделаны с такого близкого расстояния, что несчастный Изидор оказался буквально окутан дымом и огнем.

Он протянул руки и прошептал:

– Бедняжка Катрин!

Выпустив охотничий нож, Изидор упал навзничь на круп лошади, а оттуда скатился наземь.

Королева отчаянно закричала и, едва не выронив дофина из рук, отскочила назад, не заметив всадника, мчавшегося на полном ходу со стороны Дёна; он скакал сквозь толпу по проходу, если можно так выразиться, проложенному бедным Изидором.

Король вслед за королевой скрылся в комнате и закрыл балконную дверь.

Теперь не только отдельные голоса кричали: "Да здравствует нация!", не только спешившиеся гусары поддерживали их; теперь ревела вся толпа, а вместе с нею – те самые двадцать гусаров, единственная надежда монархии!

Королева рухнула в кресло, закрыв лицо руками и думая о том, что только сейчас на ее глазах Изидор де Шарни погиб ради нее точно так же, как его брат Жорж.

Вдруг в дверях послышался шум, заставивший ее поднять глаза.

Мы не беремся передать, что произошло в одно мгновение в сердце женщины и королевы.

Оливье де Шарни, бледный, перепачканный кровью брата, которого он только что обнял в последний раз, стоял на пороге.

Король впал в оцепенение.

XXXII
ШАРНИ

Комната была полна национальными гвардейцами и посторонними, которых привело сюда простое любопытство.

Вот почему королева сдержала порыв и не бросилась навстречу Шарни, чтобы стереть своим платком кровь и шепнуть ему несколько утешительных слов, рвавшихся из самой глубины сердца и потому способных проникнуть в душу другого человека.

Она смогла лишь приподняться в кресле, протянуть к нему руки и прошептать:

– Оливье!..

Он был мрачен, но спокоен; жестом он отпустил посторонних, прибавив негромко, но твердо:

– Прошу прощения, господа! Мне необходимо переговорить с их величествами.

Национальные гвардейцы пытались возразить, что они здесь присутствуют именно для того, чтобы помешать королю поддерживать связь с кем бы то ни было извне. Шарни сжал побелевшие губы, нахмурился, расстегнул редингот, из-под которого показалась пара пистолетов, и проговорил еще тише, чем в первый раз, но с угрозой в голосе:

– Господа! Я уже имел честь вам сообщить, что мне нужно переговорить с королем и королевой без свидетелей.

Он сопроводил свою просьбу жестом, повелевавшим посторонним выйти из комнаты.

Этот голос и самообладание Шарни, подчинявшее себе окружающих, вернули г-ну де Дама и обоим телохранителям утраченную на миг энергию; тесня национальных гвардейцев и любопытных к двери, они очистили помещение.

Теперь королева поняла, как мог быть полезен этот человек в королевской карете, если бы не требование этикета, согласно которому его место заняла г-жа де Турзель.

Шарни огляделся, дабы убедиться в том, что остались только верные слуги королевы, и, подойдя к ней ближе, сказал:

– Ваше величество, я прибыл. Со мной семьдесят гусаров, они ожидают у городских ворот; полагаю, что на них можно рассчитывать. Какие будут приказания?

– Скажите прежде, что с вами случилось, дорогой Оливье! – отозвалась королева по-немецки.

Шарни указал на г-на де Мальдена, давая понять, что тот понимает немецкую речь.

– Увы, увы! – продолжала королева по-французски. – Не видя вас рядом, мы решили, что вы погибли!

– К несчастью, ваше величество, – с глубокой печалью в голосе отвечал Шарни, – погиб снова не я: теперь пришла очередь умереть моему бедному брату Изидору…

По его лицу скатилась слеза.

– Впрочем, – прошептал он, – наступит и мой черед…

– Шарни, Шарни! Я спросила, что с вами случилось и почему вы исчезли? – настаивала королева.

Потом она прибавила вполголоса по-немецки:

– Оливье, нам вас очень недоставало, в особенности мне.

Шарни поклонился.

– Я полагал, что мой брат сообщил вашему величеству, почему мне пришлось на время отстать.

– Да, знаю; вы преследовали этого человека, этого негодяя Друэ, мы даже подумали было, не случилось ли с вами во время погони несчастья.

– Со мной в самом деле случилось огромное несчастье: несмотря на все мои усилия, я не успел вовремя его догнать! Возвращавшийся форейтор сказал ему, что карета вашего величества поехала не по Верденской дороге, как предполагал Друэ, а по дороге на Варенн; тогда он бросился в Аргоннский лес; я дважды выстрелил в него из пистолетов – они оказались незаряженными! Я сел не на того коня в Сент-Мену: вместо своего я взял коня господина Дандуана. Что поделаешь, ваше величество, – это рок! Тем не менее, я все-таки поскакал за Друэ, но я плохо знал этот лес, он же знал в нем каждую тропинку; да и темнота сгущалась с каждой минутой; пока он был виден, я гнался за ним, как гонятся за тенью; пока слышался конский топот, я преследовал его по звуку; однако вскоре топот пропал вдалеке и я оказался совсем один в незнакомом лесу, затерявшись в потемках… О, ваше величество! Я не из слабых, как вам известно, и даже в эту минуту… я не плачу! Но тогда, в лесной чаще, в темноте, я заплакал от злости, я взревел от бешенства!

Королева протянула ему руку.

Шарни с поклоном коснулся губами ее дрожащей руки.

– Но никто мне не ответил, – продолжал Шарни, – я блуждал всю ночь, а на рассвете очутился недалеко от деревни Жев, расположенной вдоль дороги, ведущей из Варенна в Дён… Удалось ли вам ускользнуть от Друэ, как он ускользнул от меня? Это было вполне вероятно; это означало бы, что вы миновали Варенн, и я был не нужен. Задержали ли вас в Варение? В этом случае моя преданность также не имела смысла, потому что я был один. Я решил ехать в Дён. Немного не доезжая до города, я встретил господина Делона с сотней гусаров. Господин Делон был обеспокоен, но он ничего не знал; он только видел, как господин де Буйе и господин де Режкур во весь опор проскакали в сторону Стене. Почему они ничего ему не сказали? Вероятно, они ему не доверяли, однако я знал господина Делона как честного и преданного дворянина; я догадался, что вы, ваше величество, задержаны в Варение, что господа де Буйе и де Режкур покинули свой пост, чтобы предупредить генерала. Я все рассказал господину Делону, приказал ему следовать за мной вместе с гусарами, что он и исполнил, оставив тридцать человек для охраны моста через реку Мёз. Час спустя мы были в Варение, – мы проехали четыре льё всего за час! – я хотел немедленно броситься в атаку, опрокинуть неприятеля, чтобы пробиться к королю и вашему величеству; мы натыкались на баррикаду за баррикадой, и пытаться их преодолеть было бы чистым безумием. Тогда я попробовал вступить в переговоры; передо мной оказался пост национальной гвардии, и я спросил позволения отвести моих гусаров к тем, что стояли в городе, – мне было отказано; я спросил, можно ли мне увидеться с королем, дабы получить от него приказания, и так как мне собирались ответить отказом точно так же, как отказали в первой просьбе, я пришпорил коня, перескочил через первую баррикаду, потом – через вторую… Я поскакал галопом на шум и прибыл на площадь как раз в ту минуту, как… вы, ваше величество, отступая, удалились с балкона. Теперь, – закончил Шарни, – я жду приказаний вашего величества.

Королева сжала руки Шарни в своих руках.

Потом она обернулась к королю, по-прежнему находившемуся в оцепенении:

– Государь, вы слышали, о чем рассказал ваш верный слуга граф де Шарни?

Король не отвечал.

Тогда королева встала и подошла к нему.

– Государь, – повторила она, – у нас нет времени; мы, к несчастью, и так слишком много его потеряли! Вот господин де Шарни, у него в распоряжении семьдесят надежных людей, как он утверждает; он ждет ваших приказаний.

Король покачал головой.

– Государь! Небом вас заклинаю! – продолжала настаивать королева. – Каковы ваши приказания?

Шарни умолял короля взглядом, пока королева молила вслух.

– Мои приказания? – переспросил король. – Мне нечего приказывать: я пленник… Делайте что считаете возможным.

– Ну что ж, – заключила королева, – это все, чего мы от вас просим.

Она потянула Шарни в сторону.

– Вы вольны в своих действиях, – продолжала она, – поступайте так, как сказал король, то есть делайте то, что считаете возможным.

Потом она прибавила шепотом:

– Но делайте быстро и действуйте энергично, иначе мы погибли!

– Хорошо, ваше величество, – сказал Шарни, – позвольте мне одну минуту переговорить с этими господами, и то, что мы решим, будет немедленно сделано.

В это мгновение вошел г-н де Шуазёль.

Он держал в руке какие-то бумаги, завернутые в окровавленный платок.

Ни слова не говоря, он подал сверток Шарни.

Граф понял, что это были бумаги, обнаруженные у его брата; он протянул руку, принимая кровавое наследство, поднес сверток к губам и поцеловал.

Королева не сдержалась и зарыдала.

Но Шарни даже не оглянулся и, спрятав бумаги на груди, промолвил:

– Господа, можете ли вы помочь мне в предпринимаемой мною последней попытке вырваться?

– Мы готовы пожертвовать ради этого своей жизнью, – отвечали молодые люди.

– Можете ли вы положиться на дюжину верных людей?

– Нас восемь-девять человек – это немало.

– В таком случае я возвращаюсь к гусарам; я атакую баррикады с фронта, вы же отвлекаете неприятеля с тылу; благодаря этому маневру я захвачу баррикады силой, и, соединившись, мы вместе пробьемся сюда и увезем короля.

Вместо ответа молодые люди протянули графу де Шарни руки.

Тот обернулся к королеве.

– Ваше величество, через час вы будете свободны или я умру.

– О, граф, граф! Не говорите этого слова, его слишком больно слышать!

Оливье в ответ поклонился, будто подтверждая свое обещание, и, не обращая внимания на шум и гомон, снова донесшиеся с улицы, пошел к двери.

Но в ту самую минуту как он взялся за ключ, дверь открылась, пропуская новое действующее лицо, которое должно будет вмешаться в и без того столь сложную интригу этой драмы.

Это был человек лет сорока-сорока двух, с мрачным и строгим выражением лица; воротник его рубашки был расстегнут, сюртук распахнут; красные от усталости глаза и пропыленная одежда свидетельствовали о том, что он только сейчас сошел с коня после бешеной скачки, подгоняемый какой-то неистовой страстью.

За поясом у него были два пистолета, а на боку висела сабля.

Отворяя дверь, он задыхался, почти не имея сил говорить, и успокоился только тогда, когда узнал короля и королеву; мстительная ухмылка пробежала по его губам, и, не обращая внимания на второстепенных персонажей, находившихся в глубине комнаты, он прямо от двери, загородив ее своей мощной фигурой, протянул руку и сказал:

– Именем Национального собрания объявляю вас своими пленниками!

Движением, быстрым как мысль, г-н де Шуазёль бросился вперед с пистолетом в руке, собираясь застрелить вновь прибывшего, который превосходил наглостью и решимостью всех, кто до сих пор приходил в эту комнату.

Однако королева еще более быстрым движением успела остановить герцога, обратившись к нему вполголоса:

– Не надо ускорять нашу гибель, сударь; будем осмотрительны! Так мы выиграем время, ведь господин де Буйе уже, должно быть, недалеко.

– Да, вы правы, ваше величество, – согласился г-н де Шуазёль.

Он спрятал пистолет.

Королева взглянула на Шарни, удивившись, что не он бросился вперед при этой новой опасности; но – странное дело! – Шарни будто не хотел попадаться незнакомцу на глаза и, чтобы остаться незамеченным, отошел в самый темный угол.

Однако хорошо зная графа, королева догадывалась, что в нужную минуту он выйдет из тени.