Текст книги "Графиня де Шарни (Части I, II, III)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 62 страниц)

VIII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ДОКАЗЫВАЕТСЯ,
ЧТО ПЬЯНИЦ И ВПРАВДУ БОГ БЕРЕЖЕТ

В тот же день, вечером, около восьми часов, какой-то человек, судя по одежде – мастеровой, вышел из Тюильри через Разводной мост, бережно прижимая руку к карману куртки, будто в нем была спрятана в этот вечер сумма более значительная, чем та, что бывает обычно в кармане у ремесленника. Он повернул налево и из конца в конец прошел всю аллею, которая со стороны Сены служит продолжением части Елисейских полей, называвшейся когда-то пристанью Мраморной или Каменной, а в наши дни носит название бульвара Курла-Рен.

Дойдя до конца этой аллеи, он оказался на набережной Мыловаров.

В описываемое нами время набережная Мыловаров была днем весьма оживленна, а по вечерам освещалась огнями бесчисленных кабачков, где в воскресные дни буржуа закупали вино и провизию и грузили их на суда, зафрахтованные по цене два су с человека, после чего отправлялись отдохнуть на Лебединый остров, где без провизии они могли бы умереть с голоду, потому что в будни остров был совершенно необитаем, а в праздничные дни, напротив, кишел людьми.

Возле первого же кабачка, выросшего на его пути, человек в куртке мастерового, казалось, вступил в жестокий бой с искушением заглянуть туда и одержал победу: прошел мимо.

Но вот – другой кабачок и то же искушение. На сей раз господин, незаметно следовавший за нашим мастеровым словно тень от самого плашкоута, был уверен, что ремесленник не устоит: тот отклонился от прямой линии, подошел к этому филиалу храма Бахуса, как тогда говорили, и уже занес над порогом ногу.

Однако воздержанность мастерового опять одержала верх; вполне вероятно, что, если бы на его пути не встретился третий кабачок и ему пришлось бы возвращаться назад, чтобы нарушить клятву, похоже данную им самому себе, он не стал бы этого делать и продолжал бы идти своей дорогой, – не совсем на трезвую голову, потому что путник, судя по его виду, успел принять солидную порцию той самой жидкости, что веселит сердце человека; впрочем, он еще владел собой, а голова руководила ногами, заставляя их шагать вперед.

К несчастью, на этой дороге стоял не только третий, но еще и десятый, и двадцатый кабачок… Соблазн слишком часто возобновлялся, и сила сопротивления уступала силе желания. Третье искушение оказалось непреодолимым.

Справедливости ради скажем: эта сделка с совестью привела к тому, что ремесленник, так мужественно, но неудачно сражавшийся с демоном вина, войдя в кабачок, остался у стойки и заказал только стаканчик.

Впрочем, демоном вина, с которым он сражался, был, казалось, этот незнакомец, следовавший за ним на расстоянии и прятавшийся в темноте, стараясь не попасться ремесленнику на глаза, но не упуская его из виду.

По всему было видно, что незнакомцу доставляло удовольствие следить за мастеровым: он уселся на парапете прямо напротив входа в кабак, где ремесленник пил свой стаканчик, а спустя пять секунд после того, как тот, допив, шагнул за порог и тронулся в путь, незнакомец поднялся и пошел за ним.

Но кто может сказать, где остановится тот, кто хоть раз прикоснулся к роковой чаше опьянения и с особым, присущим только пьяницам удивлением и удовлетворением отметил, что ничто так не возбуждает жажду, как вино? Не прошел ремесленник и сотни шагов, как им овладела столь нестерпимая жажда, что он был вынужден остановиться и утолить ее. Правда, на этот раз он понял, что стаканчика будет маловато, и спросил пол бутылки.

Неотступно следовавшая за ним тень отнюдь не проявляла неудовольствия вынужденными задержками, вызванными необходимостью освежиться. Тень замерла на углу кабачка; и, несмотря на то что пьянчужка на этот раз со всеми удобствами уселся за столом и вот уже более четверти часа смаковал свою полбутылку, господин, добровольно взявший на себя роль тени, ничем не выдал своего нетерпения; когда ремесленник вышел, незнакомец пошел за ним таким же размеренным шагом, как и раньше.

Еще через сотню шагов его долготерпение ждало новое и еще более суровое испытание; он в третий раз остановился, и теперь, так как жажда его все возрастала, спросил целую бутылку.

Терпеливый аргус, следовавший за ним по пятам, ожидал его еще полчаса.

Несомненно, эти все удлинявшиеся остановки сначала в пять минут, потом в четверть часа и, наконец, в полчаса пробудили в душе пьяного нечто вроде угрызений совести: он, по-видимому, решил больше не останавливаться, но и не мог перестать пить и потому заключил сам с собой сделку, прихватив перед уходом из кабачка попутчицу – откупоренную бутылку.

Это было мудрое решение: теперь он останавливался лишь затем, чтобы приложиться пересохшими губами к бутылке, причем ноги его после каждой остановки выписывали все более размашистые кривые и зигзаги.

Благодаря удачному сочетанию этих зигзагов ему удалось пройти через заставу Пасси, причем без помех – горячительные напитки, как известно, освобождены от вывозной пошлины.

Незнакомец, шедший вслед за ним, миновал заставу не менее благополучно.

Отойдя шагов на сто от городских ворот, наш мастеровой похвалил себя, должно быть, за предусмотрительность, потому что теперь кабачки встречались все реже и реже и наконец вовсе исчезли.

Но нашему философу все было нипочем. Он, подобно античному мудрецу, нес с собой не только свое добро, но и свою радость.

Мы говорим "радость", принимая во внимание то обстоятельство, что в ту минуту, как вина в бутылке убавилось наполовину, наш пьянчуга затянул песню, а никто не станет отрицать, что пение, как и смех, – это один из способов выражения человеческой радости.

Человек, тенью следовавший за пьяным, казалось, расчувствовался, заслышав его песню: он принялся едва слышно ему подпевать и с особенным любопытством следил за выражением этой радости. К несчастью, радость оказалась мимолетной, а пение – недолгим. Радость испарилась вместе с вином из бутылки: когда та опустела и пьяный тщетно попытался выжать из нее еще хоть несколько капель, песня сменилась ворчанием, оно становилось все громче и скоро превратилось в проклятия.

Эти проклятия были направлены по адресу неизвестных преследователей, на которых жаловался, едва держась на ногах, наш незадачливый путник.

– Ах, подлец! – бормотал он. – Ах, проклятая!.. Старому другу, учителю дать поддельного вина!.. Тьфу! Пусть теперь только попробует послать за мной, когда понадобится исправлять его дурацкие замки! Пусть-ка пошлет за мной своего предателя… Тоже мне, товарищ называется… бросил меня… А я ему тогда скажу: "Хватит, государь! Пускай теперь твое величество само исправляет свои замки". Поглядим тогда, так ли это просто, как клепать декреты… A-а! Я тебе покажу замки с тремя суколдами!.. Я тебе покажу защелкивающиеся язычки!.. Я тебе покажу трубчатые ключи с фас… с фасонными бородками!.. У, подлец!.. У, проклятая! Они меня точно отравили!

С этими словами несчастная жертва, сраженная, без сомнения, ядом, в третий раз рухнула во весь рост прямо на камни мостовой, покрытые толстым, мягким слоем грязи.

До этого наш путник поднимался сам. Дело это было не из легких, однако, к чести своей, он с ним справлялся. В третий же раз после безнадежных попыток он вынужден был признать, что задача эта оказалась ему не по силам. Со вздохом, похожим скорее на стон, он будто решился переночевать на груди нашей общей матери-земли.

Незнакомец, как видно, только и ждал, когда наступит эта минута отчаяния и слабости: он с удивительным упорством преследовал ремесленника от самой площади Людовика XV. Понаблюдав издали за его безуспешными попытками подняться, которые мы только что попытались описать, он осторожно приблизился, обошел кругом это рухнувшее величие и окликнул проезжавший мимо фиакр.

– Послушайте, дружище, – обратился он к вознице, – моему приятелю стало плохо. Вот вам экю в шесть ливров, погрузите несчастного в экипаж и отвезите его в кабачок у Севрского моста. Я сяду рядом с вами.

В предложении одного из двух приятелей, еще держащегося на ногах, не было ничего удивительного, а его желание ехать на козлах свидетельствовало лишь о том, что он был незнатного происхождения. С трогательной фамильярностью, свойственной простым людям в обращении друг с другом, кучер проговорил:

– Шесть франков, говоришь? Ну и где они, твои шесть франков?

– Вот они, дружище, – ответил тот, ничуть, казалось, не обижаясь и подавая кучеру экю.

– А как приедем, хозяин, – спросил автомедон, смягчившись при виде поистине королевской щедрости, – будет мне на выпивку?

– Это смотря по тому, как будем ехать. Положи-ка беднягу в карету, получше закрой дверцы да постарайся, чтобы твои две клячи не свалились с копыт раньше, чем мы будем у Севрского моста, а уж тогда поглядим… Как ты себя будешь вести, так и мы…

– Отлично! Вот ответ так ответ! Будьте покойны, хозяин, уж я понимаю, что к чему! Садитесь на козлы и последите, чтоб мои индюшки не баловали: они в такое время чуют конюшню и торопятся домой. А я сделаю все что полагается.

Щедрый незнакомец без единого возражения выполнил данное ему указание; возница же со всею деликатностью, на какую только он был способен, поднял пьяницу, осторожно уложил его меж двух скамеек фиакра, захлопнул дверцу, сел на свое место рядом с незнакомцем, развернул фиакр и хлестнул кнутом лошадей, двинувшихся неспешным шагом, привычным для несчастных четвероногих. Скоро они проехали деревушку Пуэндю-Жур и спустя час, по-прежнему неторопливо, подъехали к кабачку у Севрского моста.

Десять минут понадобилось на то, чтобы выгрузить гражданина Гамена, которого читатель, без сомнения, давно уже узнал; мы снова встретимся с достославным мастером из мастеров и мастеров учителем, сидящим за тем же столом против того же оружейного мастера, кого мы видели в самой первой главе этой истории.

IX
ЧТО ЗНАЧИТ СЛУЧАЙ

Как же выгрузили из фиакра метра Гамена и как он из близкого к каталептическому состояния, в котором мы его оставили, пришел в состояние почти нормальное, в каком мы его сейчас увидим?

Хозяин кабачка у Севрского моста уже лежал в постели и ни единый луч света не пробивался сквозь щели в ставнях, когда кулак филантропа, подобравшего метра Гамена на улице, ударил в дверь. Он стучал так громко, что ясно было: хозяевам дома, как бы крепко они ни спали, вряд ли удастся долго наслаждаться сном при такой атаке.

Заспанный, дрожащий и спотыкающийся со сна, кабатчик с ворчанием пошел сам отпирать дверь, приготовившись должным образом встретить наглеца, нарушившего его покой, если только, как он говорил про себя, игра не будет стоить свеч.

Вероятно, игра уравновесила свечи, по крайней мере, потому что стоило дерзко стучавшему господину шепнуть на ухо кабатчику одно словечко, как тот стянул с головы ночной колпак и, почтительно раскланиваясь, что выглядело особенно комично, принимая во внимание его костюм, пригласил метра Гамена с провожатым в отдельную комнату, где мы уже видели его потягивающим любимое бургундское.

Однако на сей раз метр Гамен после обильных возлияний был в почти бессознательном состоянии.

Так как возница и лошади сделали все, что было в их силах, – один с помощью кнута, другие с помощью ног, – незнакомец прежде всего расплатился, присовокупив монету в двадцать четыре су в качестве дополнительного вознаграждения к шести ливрам выданной основной платы.

Затем, видя, что метр Гамен неподвижно сидит за столом, прислонившись головой к стене, он поспешил спросить у хозяина пару бутылок вина и графин с водой, а сам распахнул окно и ставни, чтобы освежить смрадный воздух в кабачке.

Эта мера при других обстоятельствах могла бы вызвать подозрение. В самом деле, любой мало-мальски наблюдательный человек мог бы сказать, что только люди определенного круга испытывают потребность вдыхать такой воздух, каким его создала природа, то есть состоящим из семидесяти частей кислорода, двадцати одной части азота и двух частей воды, тогда как простой народ, живущий в вонючих лачугах, без всякого труда дышит воздухом, перенасыщенным углеродом и азотом.

По счастливой случайности поблизости не было никого, кто мог бы сделать подобное замечание. Желая услужить, хозяин торопливо принес вино, а уж потом, не спеша, принес воду, после чего удалился, оставив незнакомца наедине с метром Гаменом.

Незнакомец, как мы видели, прежде всего стал проветривать комнату и, не успев еще запереть окно, поднес флакон к раздувавшимся ноздрям слесаря, шумно сопевшего в отвратительном пьяном сне. Пьяницы навсегда бы излечились от любви к вину, если бы Всевышний ниспослал чудо, дав им возможность хоть раз увидеть себя спящими.

Едва почуяв резкий запах содержавшейся во флаконе жидкости, метр Гамен широко раскрыл глаза и яростно чихнул, потом пробормотал несколько невразумительных слов, понять которые смог бы лишь опытный философ, каким был его собеседник. Внимательно вслушиваясь, тот сумел разобрать лишь следующее:

– Подлец… отравил меня… отравил!..

Оружейник, казалось, был очень доволен тем, что метр Гамен по-прежнему находился во власти той же идеи; он снова поднес к его лицу флакон. Это придало силы достойному сыну Ноя: он прибавил к прежним своим словам еще одно, выдвинув обвинение тем более ужасное, что оно свидетельствовало и о чрезмерном доверии к злодею, и о его неблагодарном сердце.

– Отравить друга… друга!..

– Это в самом деле отвратительно, – поддакнул оружейник.

– Отвратительно!.. – пробормотал Гамен.

– Подло! – продолжал первый.

– Подло! – повторил другой.

– К счастью, – заметил оружейник, – я оказался рядом и дал вам противоядие.

– Да, к счастью, – пробормотал Гамен.

– Но одной дозы при таком сильном отравлении не хватит, – продолжал незнакомец, – вот, выпейте-ка еще.

Он добавил из флакона в стакан с водой пять или шесть капель жидкости, представляющей собой не что иное, как нашатырный спирт, и поднес его к губам Гамена.

– А! – пробормотал тот. – Это нужно выпить… лучше уж пить, чем нюхать!

И он с жадностью опрокинул стакан.

Однако едва он проглотил дьявольскую смесь, как глаза у него полезли на лоб. Он стал чихать и, улучив минуту, закричал:

– Ах ты разбойник! Ты что мне дал?! Тьфу! Тьфу!

– Дорогой мой! – отвечал незнакомец. – Я дал вам напиток, который спасает вас от смерти.

– A-а, ну раз это пойло спасает меня от смерти, стало быть, вы правы. Но вы зря называете это напитком.

Он опять чихнул, скривив рот и вытаращив глаза, словно маска в античной трагедии.

Незнакомец воспользовался этой минутной пантомимой, чтобы закрыть не окно, а только ставни.

Гамен не без пользы для себя во второй или в третий раз раскрыл глаза. При этом судорожном движении век, как бы ни было оно мимолетно, мастер успел оглядеться и с чувством глубокого почтения, которое испытывают все пьяницы к стенам кабака, узнал, где находится.

Место в самом деле было ему хорошо известно; ремесленнику частенько приходилось бывать в городе, и почти всегда он заходил в кабачок у Севрского моста. В определенном смысле эти остановки можно было счесть даже необходимыми, потому что вышеозначенный кабачок находился как раз на полпути к дому.

То, что он узнал место, возымело свое действие: прежде всего оно вселило в слесаря веру в то, что он находится на дружественной земле.

– Эге! Отлично! – сказал он. – Похоже, я уже проделал половину пути.

– Да, благодаря мне, – заметил оружейник.

– Как это благодаря вам? – пробормотал Гамен, переводя взгляд с предметов неодушевленных на предмет одушевленный. – Благодаря вам? А кто вы, собственно, такой?

– Дорогой мой господин Гамен! – ответил незнакомец. – Этот вопрос показывает, что у вас короткая память.

Гамен взглянул на собеседника с еще большим вниманием, чем в первый раз.

– Погодите, погодите… – сказал он, – мне и вправду кажется, что я вас где-то уже видел.

– Неужели? Как удачно!

– Да, да, да! Но когда и где? Вот в чем вопрос.

– Вы спрашиваете, где? Оглянитесь. Может быть, вам попадется на глаза какая-нибудь вещь, которая поможет вспомнить… Когда? Это другое дело. Возможно, нам придется дать вам новую порцию противоядия, чтобы вы могли ответить на этот вопрос.

– Нет, спасибо, – возразил Гамен, выбросив вперед руку, – не желаю я больше вашего противоядия. Раз я почти спасен, на этом и остановлюсь… Так где же я вас мог видеть… где я вас видел?.. Да здесь и видел!

– Ну, слава Богу, вспомнили!

– Когда же я вас видел? Погодите-ка, ну да! Это было в тот день, когда я возвращался из Парижа после… секретной работы… Можно подумать, я подрядился делать секретные замки, – со смехом прибавил Гамен.

– Отлично! А теперь скажите, кто я такой.

– Кто вы такой? Вы тот самый человек, что угостил меня вином, и, значит, человек порядочный. Вашу руку!

– Мне это тем более приятно, – отвечал незнакомец, – что от слесаря до оружейника не так уж далеко: достаточно лишь протянуть руку…

– A-а, да, да, да, теперь припоминаю. Да, это было шестого октября, в тот день, когда король возвращался в Париж; мы с вами тогда немножко о нем посудачили.

– И мне было чрезвычайно интересно с вами разговаривать, метр Гамен; вот почему я, пользуясь тем, что к вам вернулась память, хочу продлить это удовольствие. Я хочу вас спросить, если, конечно, вы не сочтете это нескромностью, что вы делали час тому назад, лежа поперек дороги в двадцати шагах от груженой повозки, которая уже готова была переехать вас надвое, не вмешайся я в эту минуту. Уж не горе ли какое-нибудь у вас, метр Гамен? Может, вы приняли роковое решение свести счеты с жизнью?

– Свести счеты с жизнью? Могу поклясться, нет! Что я делал, лежа посреди мостовой?.. Вы точно знаете, что это был я?

– Еще бы, черт подери! Вы только посмотрите на себя!

Гамен осмотрел одежду.

– Ого! – воскликнул он. – Достанется мне от госпожи Гамен! Она еще вчера мне говорила: "Не надевай ничего нового, надень старую куртку: для Тюильри и так сойдет".

– Как?! Для Тюильри? – переспросил незнакомец. – Так вы возвращались из Тюильри, когда я вас встретил?

Гамен почесал в затылке, пытаясь привести в порядок свои воспоминания.

– Да, да, верно, – сказал он, – разумеется, я возвращался из Тюильри. Ну и что? В том, что я учил господина Вето слесарному мастерству, нет никакой тайны.

– Кто такой господин Вето? Кого вы называете господином Вето?

– Разве вы не знаете, что так называют короля? Вы что, с луны свалились?

– В этом нет ничего удивительного! Я делаю свое дело и не занимаюсь политикой.

– Хорошо вам! А я, к несчастью, занимаюсь, вернее сказать, вынужден заниматься. Это меня и погубит.

Гамен поднял к небу глаза и вздохнул.

– Ба! Так вас вызвали в Париж для такой же работы, как в тот раз, когда я встретил вас впервые? – спросил незнакомец.

– Вот именно! Только тогда я не знал, куда иду, потому что у меня была на глазах повязка, а в этот раз я знал, так как никто мне глаза не завязывал.

– Вам, стало быть, не пришлось догадываться, находитесь ли вы в Тюильри или еще где?

– В Тюильри? – переспросил Гамен. – А кто вам сказал, что я был в Тюильри?

– Да вы сами, черт побери! Как же я узнал бы, что вы были в Тюильри, если бы вы сами мне об этом только что не сказали?

"Верно, – подумал Гамен, – откуда же еще он мог это узнать, если я сам ему об этом не сказал?"

– Я, может, совершил оплошность, – проговорил он, обращаясь к незнакомцу, – ладно, что поделаешь! Вы же не первый встречный. Раз уж я вам об этом сказал, не буду отнекиваться: да, я был в Тюильри.

– И работали там с королем, – подхватил незнакомец, – за что и получили от него двадцать пять луидоров, которые лежат у вас в кармане.

– Эге! Да, у меня и правда было в кармане двадцать пять луидоров… – согласился Гамен.

– Они и сейчас там лежат, дружище.

Гамен торопливо сунул руку в карман и выгреб горсть золотых монет вперемешку с мелкими серебряными и медными монетами.

– Погодите, погодите, – сказал он, – пять, шесть, семь… надо же! Я совсем запамятовал… двенадцать, тринадцать, четырнадцать… А ведь двадцать пять луидоров – солидная сумма… семнадцать, восемнадцать, девятнадцать… Да, такие деньги в наше время на дороге не валяются… двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять! Ага! – с облечением вздохнув, продолжал Гамен. – Слава Богу, все на месте.

– Раз я вам сказал, вы могли положиться на мое слово, как мне кажется.

– На ваше слово? А почему вы знали, что у меня при себе двадцать пять луидоров?

– Дорогой господин Гамен! Как я уже имел честь вам доложить, я нашел вас лежащим поперек дороги в двадцати шагах от повозки, готовой вот-вот вас переехать. Я приказал владельцу повозки остановиться, потом окликнул проезжавший мимо фиакр, снял с него один из фонарей и, осмотрев вас при свете этого фонаря, приметил на мостовой несколько луидоров. Так как эти монеты лежали рядом с вашим карманом, я решил, что они оттуда и выкатились. Я пошарил в нем рукой и, обнаружив двадцать других луидоров, понял, что не ошибся. Кучер покачал головой со словами: "Нет, сударь, нет". – "Что значит нет?" – "Нет, я не повезу этого человека". – "Почему не повезешь?" – "Потому что он слишком богат для своего костюма… Двадцать пять золотых луидоров в жилете бумажного бархата – да это попахивает виселицей, сударь!" – "Как?! – спросил я. – Неужели вы думаете, что имеете дело с вором?" Кажется, вас поразило это слово, и вы воскликнули: "Вор, говорите? Я вор?" – "Конечно, вор!" – отвечал возница. – Откуда же у вас в кармане двадцать пять луидоров, если вы их не украли?" – "У меня в кармане двадцать пять луидоров, которые мне дал мой ученик, король Франции!" – ответили вы. Когда я услышал ваши слова, мне в самом деле показалось, что я вас узнаю. Я поднес фонарь поближе. "Эге! – воскликнул я. – Вот все и объяснилось! Это же господин Гамен, мастер слесарного дела из Версаля! Он работал вместе с королем, и король дал ему за работу двадцать пять луидоров. Поехали, я за него ручаюсь". С той минуты как я за вас поручился, кучер перестал спорить. Я водворил в ваш карман выпавшие оттуда луидоры; вас осторожно уложили в фиакр, я сел на козлы, потом мы вылезли у этого кабачка, и вот так вы оказались здесь, слава Богу, жалуясь лишь на то, что вас бросил подмастерье.

– Я говорил о своем подмастерье? Я жаловался на то, что он меня бросил? – все более удивляясь, переспросил Гамен.

– Ну вот! Он уж и не помнит своих слов!

– Я?!

– Ну да! Разве не вы тогда же говорили: "Из-за этого негодяя…" Я забыл его имя…

– Луи Леконт.

– Да, да… Как?! Не вы ли тогда же говорили: "Из-за этого негодяя Луи Леконта я здесь… Он обещал вернуться со мной в Версаль, а когда настало время оттуда уходить, тут-то он меня и бросил, не простившись"?

– Я вполне мог так сказать, потому что это правда.

– А раз это правда, зачем отрицать? Разве вы не знаете, что, будь на моем месте кто-нибудь другой, такая скрытность по нашим временам могла бы плохо кончиться?

– Да, только не с вами… – ласково глядя на незнакомца, заметил Гамен.

– Не со мной? Что вы хотите этим сказать?

– Я хочу сказать: "с другом".

– Да уж, вижу я, как вы доверяете своему другу! Вы говорите ему "да", потом – "нет"; вы говорите: "это правда", а потом – "неправда". Прямо как в прошлый раз, слово чести! Когда вы мне здесь рассказывали одну историю… Надо быть из Пезенаса, чтобы хоть на минуту этому поверить!

– Какую я рассказывал историю?

– О потайной двери, на которую вы ставили замок для какого-то вельможи, только вы почему-то не могли сказать, где этот вельможа живет.

– Ну, хотите – верьте, хотите – нет, а в этот раз опять речь шла о двери.

– У короля?

– У короля. Только эта дверь была не на лестницу, а в шкаф.

– И вы хотите меня уверить в том, что король, который и сам неплохо слесарничает, стал бы за вами посылать, чтобы вы поставили ему замок на дверь? Ха-ха!

– Однако дело именно так и обстоит. Эх, бедняга! Он и впрямь думал, что может без меня обойтись, вот и стал наспех делать свой замок: "Зачем Гамен? К черту Гамена! Кому нужен этот Гамен?" Да только запутался он в суколдах, вот и пришлось звать на помощь Гамена!

– Должно быть, он послал за вами одного из своих доверенных камердинеров: Гю, Дюрея или Вебера?

– Не тут-то было! Он нашел себе помощника, который еще меньше его смыслит в этом деле; и вот в одно прекрасное утро этот помощник приходит ко мне в Версаль и говорит: "Вот, папаша Гамен, мы с королем хотели сделать замок, и ни черта у нас не вышло! Проклятый замок не работает". – "Чем же я могу вам помочь?" – отвечаю я. "Доделайте его, черт побери!" А я ему и говорю: "Врете! Вас прислал не король, вы заманиваете меня в ловушку!" Тогда он мне и говорит: "Ну что ж! Чтобы вам доказать, что меня послал король, он поручил мне передать вам двадцать пять луидоров, так что можете не сомневаться". – "Двадцать пять луидоров!" – говорю. "Где же они?" – "Вот!" И дал мне деньги.

– Так это те самые двадцать пять луидоров, которые у вас сейчас при себе? – спросил оружейник.

– Нет, это другие. Те двадцать пять были только задатком.

– Дьявольщина! Пятьдесят луидоров только за то, чтобы починить замок! Тут дело нечисто, метр Гамен.

– Я тоже так подумал. Тем более что помощник…

– Что помощник?

– Мне показалось, что это не настоящий подмастерье. Мне пришлось расспросить его, у кого он набирался мастерства, да и хорошенько проверить его в работе.

– Однако вы не из тех, кого можно провести, когда вы видите, как работает подмастерье.

– А я не могу сказать, что этот парень плохо работал… Он довольно шустро управлялся с напильником и зубилом. Я сам видел, как он одним махом перерезал раскаленный железный прут и круглым напильником проделал в нем сквозное отверстие, да так, будто просверлил буравчиком рейку. Но, как бы это сказать… во всем этом было больше теории, чем практики: не успевал он закончить работу, как бежал мыть руки и мыл их до тех пор, пока они не побелеют. Разве у настоящего слесаря могут быть белые руки? Вот, к примеру, мои: их сколько ни мой…

И Гамен с гордостью показал свои черные заскорузлые ладони, которые словно бросали вызов всему миндальному мармеладу и всему мылу на свете.

– Ну и что же вы делали, когда явились к королю? – спросил незнакомец, возвращая слесаря к интересовавшей его теме.

– Было сразу видно, что нас ждали. Нас ввели в кузницу; там король вручил мне замок, признаться недурно начатый. Но он запутался с суколдами. Еще бы: замок с тремя суколдами! Не каждому слесарю такое по силам, а тем более королю, как вы понимаете. Я взглянул и сразу попал в точку. Я сказал: "Оставьте меня на час одного, и все пойдет как по маслу". Король ответил: "Работай, Гамен, дружище; будь как дома. Вот тебе напильники, здесь – тиски; работай, мой дружок, работай, а мы пойдем приготовим шкаф". Засим он и вышел с этим чертовым подмастерьем.

– По большой лестнице? – как бы между прочим спросил оружейник.

– Нет, по маленькой, потайной, что ведет в его кабинет. Я, когда кончил работу, сказал себе: "Шкаф – только отговорка: они заперлись вдвоем и замышляют какой-нибудь заговор. Спущусь-ка я потихоньку, распахну дверь кабинета – и бац! сразу увижу, чем они там занимаются".

– И чем же они занимались? – спросил незнакомец.

– A-а, то-то и оно, что они, как видно, были настороже; я-то ведь не могу ходить, как танцор, понимаете? Хоть я и старался изо всех сил ступать тихо, ступеньки подо мной скрипели; они меня и услыхали. Они сделали вид, что идут мне навстречу, и в ту минуту как я взялся за ручку двери, хлоп – дверь распахнулась. Кто остался в дураках? Гамен.

– Так вы ничего не знаете?

– Еще чего! "A-а! Гамен, это ты?" – спросил король. "Да, государь, – отвечал я, – все готово". – "Мы тоже закончили, – сказал он, – иди, я тебе дам другую работу". Он быстро провел меня через кабинет, но я все-таки успел заметить, что на столе была разложена большущая карта, наверно – Франции, потому что в углу я заметил три лилии.

– А вы ничего особенного не приметили на этой карте Франции?

– Как же нет? Я видел три длинные цепочки булавок, они выходили из центра, несколько раз почти соприкасались и подходили к краю: это было похоже на солдат, которые двигаются тремя разными путями к границе.

– Ну, дорогой Гамен, от вашей проницательности воистину ничего не скроешь! – с притворным восхищением воскликнул незнакомец. – И вы думаете, что, вместо того чтобы заниматься шкафом, король и ваш помощник стояли над этой картой?

– Уверен! – отвечал Гамен.

– Вы не можете этого знать в точности.

– Могу.

– Каким образом?

– Да все очень просто: булавочные головки были из разноцветного воска: черные, синие и красные. Во все время разговора король, сам того не замечая, ковырял в зубах булавкой с красной головкой.

– Ах, Гамен, дружище! – сказал незнакомец. – Если я изобрету что-нибудь новое в оружейном деле, я вас ни за что не пущу к себе в кабинет, даже на минутку, это точно! Или я вам завяжу глаза, как в тот день, когда вас вели к вельможе, да и то, несмотря на повязку, вы заметили, что крыльцо насчитывало десять ступеней, а дом выходил фасадом на бульвар.

– Погодите! – перебил его Гамен, польщенный похвалой незнакомца. – Вы еще не все знаете: там и вправду был шкаф.

– Да ну? И где же?

– Где-где… Ни за что не угадаете!.. В стене, друг мой!

– В какой стене?

– Во внутреннем коридоре, ведущем из алькова короля в комнату дофина.

– А знаете, вы мне рассказываете очень интересные вещи… И что, шкаф был вот так у всех на виду?

– Скажете тоже!.. Я во все глаза глядел, да так ничего и не заметил и спросил: "Где же ваш шкаф?" Король осмотрелся по сторонам и сказал: "Гамен, я всегда тебе доверял и потому не хотел, чтобы кто-нибудь, кроме тебя, узнал мою тайну. Смотри!" С этими словами король приподнял деревянную панель. Подмастерье нам светил, потому что в этот коридор не проникает дневной свет. И вот я приметил в стене круглое отверстие поперечником около двух футов. Заметив мое удивление, король, подмигнув нашему подмастерью, спросил: "Ну что, дружок, видишь эту дыру? Я ее сделал, чтобы спрятать деньги; этот юноша помогал мне несколько дней, оставаясь во дворце. А теперь нужно приладить замок к этой железной двери, и она должна закрываться так, чтобы панель встала потом на прежнее место и скрыла дверь, как прежде скрывала дыру… Тебе нужна помощь? Этот юноша тебе поможет. Если же ты сумеешь обойтись без него, я дам ему другую работу". – "Вы отлично знаете, – отвечал я, – что, когда я могу сделать дело сам, я никогда не прошу помощи. Хорошему ремесленнику здесь работы часа на четыре, а я мастер, стало быть, через три часа все будет готово. Можете заниматься своими делами, молодой человек, а вы, государь, – своими. Если вам есть что прятать здесь, возвращайтесь через три часа". Надо думать, король, как и говорил, нашел нашему подмастерью другое занятие, потому как я его больше не видел. Через три часа король пришел один и спросил: "Ну что, Гамен, как обстоят наши дела?" – "Раз, два – и готово, государь", – ответил я и показал ему дверь. Это было просто одно удовольствие: она открывалась и закрывалась без малейшего скрипа, а замок работал, как автомат господина Вокансона. "Отлично! – похвалил он. – Теперь, Гамен, помоги мне пересчитать деньги, что я собираюсь сюда упрятать". Он приказал лакею принести четыре мешка с двойными луидорами и сказал мне: "Давай считать!" Я отсчитал миллион, он – тоже миллион, после чего осталось двадцать пять луидоров лишних. "Держи, Гамен, – сказал он, – это тебе за труды". И как ему только не стыдно было заставлять бедняка, отца пятерых детей, пересчитывать целый миллион и дать ему за это всего двадцать пять луидоров!.. Ну, что вы на это скажете?