Текст книги "Ночная духота (СИ)"

Автор книги: Zella

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

Моника кивнула, и я с трудом проглотила подкатившую к горлу жёлчь. Кисть с трудом смахивала с плотной подсохшей массы песок и явно не могла убрать его до последней песчинки.

– Это мы можем не есть, – поймала мой брезгливый взгляд Моника. – Но кашу тебе придётся съесть, чтобы не обидеть мою мать. Мы сейчас пойдём её варить.

– Мне казалось, что хлеб пекут в земляных печах…

– Некоторые пекут, а некоторые едят сырым. Впрочем, за столько веков индейцы не выродились. Они вообще говорят, что раньше жёлуди не горчили, это испанцы во всём виноваты. Выделяя яд, деревья, типа, защищаются от животных, чтобы те их не ели. Они же не понимают, что от двуногих так не отделаться. Когда испанцы принялись вырубать леса на древесину, жёлуди стали горькими, и теперь их надо вымачивать. Ты в праве не верить, как и я не верю…

– А что говорит Габриэль?

Моника усмехнулась и перестала отряхивать хлеб.

– Говорит, что жёлуди всегда горчили. Деду не так много лет. Он родился в семнадцатом веке. Когда испанцы пришли сюда, ему было семьдесят, наверное. Но с учётом, что прожил он человеком сто пятьдесят лет, мог и забыть… Кукурузные лепёшки, которыми его кормили монахи, он любит больше, как впрочем и овсянку. Но традиции, чёрт их дери…

– Так он тот самый старик Габриэль, о котором пишут в книгах? Тот, что пережил всех своих детей?

Моника кивнула, наслаждаясь моим удивлением. Как же я сразу не догадалась, когда узнала от Клифа имя индейца! Так может он и не мёртвый вовсе… Но это уже походило на сказку, в которой всё же что-то могло оказаться правдой. Только правда сейчас топила баню, а в моих руках лежала оставленная на сутки в песчаной ямке желудёвая мука.

– Да не смотри на неё так. Ну какая тебе разница, что мёртвые будут есть?

– Мёртвые? Они едят?

– Едят!

Моника вновь весело пожала плечами, бросила в корзину шесть хлебцев и стала ловко взбираться по камням обратно на площадку. Я осталась с молчавшей всё время девочкой, но не собиралась заводить никаких разговоров, понимая, что от её ответов толку не будет. До ручья уже долетал запах костра, но через деревья я не сумела разглядеть, где индейцы вырыли яму для бани. И как они собираются до утра её зарыть?

– А скрывать ничего не будут, – ответила вернувшаяся Моника на вопрос, который, как оказалось, я задала вслух. Я вздрогнула, испугавшись такой рассеянности. – Они её по заказу парка построили пару лет назад. И вообще всё здесь официально, они парк на два дня сняли.

– На два дня?

– Ну да, – вновь передёрнула плечами Моника. – Они спать в бане будут и только завтра ночью разбредутся по домам.

– Все будут спать?

– По идее только мужчины, но тут уж они сделают исключение для таких же, как они, женщин. А живые уберутся восвояси. Мать велела забрать тебя к нам.

Я выдохнула. Значит, сегодня ночью мне нечего опасаться. Да и Клиф сказал чётко – после поминальной церемонии. Но зачем тогда меня притащили сюда? Или мне посвятят завтрашнюю ночь? Ночь понедельника. Потому и оставляют под бдительным надзором Моники?

Незаметно я справилась ещё с тремя хлебами и поспешила отнести их Каталине. На камне подле неё расположились мёртвые женщины. Все они были достаточно миловидны и одинаковы: небольшие носы, хорошо очертанные немного выдающиеся вперёд губы, глубоко сидящие большие тёмные глаза с арками чёрных бровей. Коротко подстриженная чёлка оставляла лоб полностью открытым. Длинные серьги, как были у меня, спускались ниже плеч, и бусы несколькими рядами украшали нагую грудь. И снова краска, красная с чёрными полосами. Они держали между ног каменные ступы и растирали жёлуди, которые чистили для них мексиканские девочки. Некоторые отдалённо напоминали прирождённых калифорниек – наверное, успели перенять манеры и мимику приёмных матерей. Женщины о чём-то тихо переговаривались и громко смеялись, но их обрывочные испанские фразы, перемешанные с индейскими словами, продолжали оставаться для меня загадкой. Я понимала лишь «положи сюда» да «возьми оттуда», обращённые лично ко мне. Но вдруг услышала за спиной отличный английский Каталины и вздрогнула:

– Если ты не в состоянии донести до корзины ни одного камня, то уйди от нас, пока не заставил меня ругаться на празднике.

Я слишком испугалась, что это Клиф, и потому не сумела обрадоваться, услышав привычный смешок Лорана.

– Я стараюсь, честно. Это даже интересно.

– Желаешь играть, ступай к детям. У меня остаётся не так много времени, чтобы сварить похлёбку. Я не хочу возиться с тобой, как с неразумной девочкой. В тебе же осталось что-то от мужчины, верно?

Я медленно обернулась и замерла. Лоран оказался голым, если не считать набедренной повязки, которая с боку представляла собой лишь тонкую верёвочку. Тело его было густо намазано белилами. Я прежде не обращала внимания на количество косметики, которую он использовал под одеждой, и сейчас не могла поверить, что зелёная кожа требует так много грима. Или же просто новое зрение открывало мне глаза в прямом смысле. Впрочем, меня интересовало лишь его присутствие на празднике. Оно подарило надежду, что граф тоже здесь, пусть и с мужчинами, но на одном со мной отрезке земли.

Лоран между тем осторожно подцепил из углей двумя длинными палками раскалённые красные камни и донёс до корзины, не уронив.

– В соседней вода закипела, – сказал он, окинув меня беглым взглядом.

Я опустила глаза, а поднялась одна из мёртвых, высыпала содержимое своей ступы в большую корзину и направилась к Лорану, который перекладывал из высокой корзины остывшие камни обратно на угли.

– Каталина, принеси из моей машины мёд, – сказала она, ссыпав желудёвую муку в кипящую воду.

Та кивнула и пошла к лестнице, а я незаметно подсела к Диего, решив, что на камне буду только мешаться. Теперь я была совсем близко от Лорана, но тот не сказал мне ни слова. Камни волшебным образом перестали выскальзывать из его рук. Он издевался над Каталиной, иначе зачем он пользовался палками? Намного проще отнести камни руками. Я же видела, что он спокойно держал над огнём краба.

– По традиции нельзя, – голос Лорана прозвучал над самым моим ухом, и я поразилась, что вновь вслух произнесла вопрос, хотя вампир сейчас мог спокойно прочитать мои мысли, раз Клиф сумел ослабить поставленную графом блокировку. – Индейцы весь праздник будут притворяться, что они живые. И, должен сказать, мастерски. Признайся, что с трудом можешь отличить мёртвых от живых людей.

Я кивнула в надежде, что Лоран продолжит разговор. Однако он больше ничего не сказал. Живые женщины отставили ступы, девочки собрали в корзины скорлупки желудей и понесли прочь, а мёртвые спустились к ручью, чтобы отмыть лица от краски.

– С живой кожи так просто не отмоешь эту дрянь, – сказала, подсев ко мне, Моника. – Я ногти ей в детстве красила, сходила месяц. Брала камешки как раз тут, мочила и вперёд. Хорошо щеки не додумалась румянить!

Она вновь хохотнула и принялась отряхивать от муки джинсы.

– Это они в знак траура раскрасились? – уточнила я.

– Конечно. Сейчас им надо успеть умыться. Пора освобождать камни для мужчин. Пойдём поможем остальным с лососем. Его хоть есть можно! – вновь хохотнула она.

– А дети? Они же спят, – покосилась я на Диего.

– Ну так спят же! Пошли. Каталина не говорила, чтобы ты вновь его забрала.

– Тут ручей рядом! – не унималась я, поражаясь такому безразличию девушки.

– Белый остаётся здесь, и Эстефания будет следить за похлёбкой. Или тебе хочется увидеть кого-то из мужчин обнажённым? – Моника вновь тихо смеялась. – Кажется, ты его уже видела без набедренной повязки.

Я не стала говорить, что того, кого мне хочется увидеть, я видела лишь в шортах. Сердце бешено стучало. Как бы проверить, здесь ли граф, но спросить Лорана я боялась. Вернее боялась заранее разочароваться ответом. Казалось, прошла вечность с того момента, как индейцы затопили баню. Мы спустились на парковку. Дети продолжали играть, а старухи греться у костра. Женщины обступили переносные грили, от которых тянуло ароматом жареной рыбы. Каталина обрушила на дочь испанскую тираду. О смысле её можно было догадаться по упаковке сушёных водорослей, которой она трясла. Моника лишь смущённо пожимала плечами, не произнося и слова в оправдание. Каталина наконец швырнула водоросли другой женщине и сунула мне в руку банку.

– Отнеси мёд вниз, – сказала она, переведя дыхание, уже мягко, видно злясь на себя за то, что в праздник наорала на дочь.

Я спустилась на половину ступенек и замерла. На камнях, где ещё недавно толкли в ступах жёлуди, распластались мужские фигуры разных размеров и возрастов. Все молчали и не двигались. Три фигуры я признала сразу: Габриэля, Клифа и графа. Я опустила глаза и принялась считать ступеньки, вдруг почувствовав, как сандалии Джанет натёрли ноги. Эстефания окликнула меня, но никто из мужчин не шелохнулся. Я медленно подошла к кипящей похлёбке и протянула банку. Эстефания отпустила меня взглядом, но я будто приросла к циновке.

– Можно остаться смотреть за детьми? – я еле выдавила из себя просьбу, надеясь, что Эстефания понимает английский, и тут же услышала в ответ приказ по-испански, который я прекрасно поняла, только всё равно не желала уходить. Близость к графу завораживала и дарила желанное спокойствие.

– Сейчас они остынут, и начнётся праздник, – игриво подмигнул мне Лоран, явно забавляясь моим замешательством.

Я поплелась наверх, силясь не обернуться. Я не ждала увидеть Клифа распростёртым подле графа, но слишком большое расстояние между ними пугало. Каталина расставляла неподалёку от костра корзины с желудёвыми хлебцами, плетёные блюда с рыбой и прочей снедью. Моника и прежняя девочка появились с пакетами одноразовой посуды. Такое переплетение прошлого и настоящего забавляло, или же я искала повод улыбнуться, потому что спокойствие вновь утекло из меня, и я со страхом ждала появления мужчин – особенно Клифа.

– Время слёз кончилось!

Каталина бесшумно выросла у меня из-за спины и смахнула с моей щеки слезинку. Пальцы её казались тёплыми, живыми.

– Женщины плачут громко, – продолжила она мягко. – Это мужчины плачут молча, потому что у них больше слез. А женщинам некогда плакать, у нас много дел. Будешь с Моникой раздавать еду.

Я шмыгнула носом, уже не отличая слёзы от океанской воды, и пошла к костру. Скоро появились Эстефания с Лораном и несколькими мёртвыми женщинами – они несли корзины с желудёвой похлёбкой. Знакомая девочка расстелила перед нами пару циновок, и Моника шахматкой расставила на них белые тарелки.

– Правда, что похожи на раковины абалона, а?

Я на её манер пожала плечами, потому что поняла, что та просто кривляется, внутренне противясь навязанной матерью роли официантки.

– Впрочем на тарелки поместится больше, чем в раковину, – продолжала бурчать Моника, наваливая в тарелки без разбора и куски лосося, и кукурузные лепёшки, и даже отломанные кусочки желудёвых кирпичиков. Это было не только невозможно съесть, но и просто поднять с циновки. А Моника лишь пожимала плечами, смеясь:

– Нам главное проявить щедрость, а донесут это до рта или до помойки, не наше дело.

– Как вампиры едят? – не унималась я, понимая, что все мои представления о вампирской диете летят в тартарары.

– Ты меня спрашиваешь! – хохотала Моника. – Меня это не интересует. Мне сказали раздать, я и раздаю. Своего Клифа спроси или деда. Каталину сейчас лучше не теребить вопросами.

Меня тут же перестала интересовать пищевая пирамида вампиров, потому что в тот момент они по одному стали выныривать из кустов. Первым шёл Габриэль с обнажённой головой, оставив где-то перья. Когда он остановился перед костром и стал к нам спиной, я сумела рассмотреть волосы – они были умело закручены узлом, и оставленный почти с кулак хвост спускался между худых лопаток. Я так залюбовалась причёской, что не заметила, как Габриэль обернулся и вперил в меня тёмный взгляд. Я дёрнулась и чуть не оступилась, и лишь Каталина, схватившая меня за руку, спасла расставленные на циновке тарелки от неминуемой гибели. Индеец прикрыл глаза, будто извиняясь за причинённое всем неудобство, и через секунду вновь стоял лицом к гостям, призывно размахивая руками. Речь его мне не перевели, но раз гости сразу стали подходить к нам с Моникой, говорил Габриэль про еду. На десятом госте я действительно перестала отличать живых от мёртвых, никто ни от чего не отказывался, а проводить их взглядом не было времени. Я осталась на раздаче одна. Моника с девочкой копошились внизу, наполняя новые тарелки, а Каталина стояла, улыбаясь, подле Габриэля, который что-то шептал каждому проходившему мимо него гостю – что-то приятное, потому что все от мала до велика отвечали ему улыбкой, да и сам вождь походил сейчас на доброго дедушку. Мне же предназначалось лишь «Gracias» (спасибо, исп.), но и ему я была несказанно рада и улыбалась до ушей, не в силах вообще стянуть губы обратно, пока не увидела перед собой графа дю Сенга.

Как и на остальных, на нём была лишь набедренная повязка, но я не посмела опустить глаза дальше груди, а смотреть в лицо не было сил. Тридцать секунд, которые он задержался подле меня, стали для меня вечностью. Я ждала, что услышу хотя бы «merci» (спасибо, франц.), но он тоже ограничился испанской благодарностью. За ним плечом к плечу стоял Клиф, бледнее обычного – баня не разогнала его мёртвой крови или же его довело до белого каления соседство парижского вампира. Его благодарность оказалась такой же краткой, будто он вовсе не был со мной знаком. Дальше я уже раздавала еду машинально, мечтая лишь о том, чтобы оказаться рядом с графом и вытрясти из него признание.

Гости расселись вокруг костра в несколько рядов. Каталина подхватила две тарелки и поманила за собой, указывая на место подле Клифа. Я вздрогнула от неожиданности, хотя удивилась бы иному выбору. Клиф принял из её рук тарелку и терпеливо дождался, когда я усядусь.

– Что с Диего? – спросила я, испугавшись его молчания.

– Женщины пошли за детьми.

Я обернулась и, не найдя Каталины, вздрогнула.

– Мне поручили ребёнка, так ведь?

Я хотела вскочить и чуть не опрокинула тарелку, но Клиф мягко удержал меня подле себя и прошептал, склонившись к самому уху:

– Успокойся. Ты достаточно помогла Каталине, и никто не просил тебя стеречь детей у ручья. У них всё отработано за столько лет, да и дети их плавать начинают раньше, чем ходить. Поешь лучше.

Клиф подцепил на вилку кусочек лосося, и пришлось покорно его проглотить. Он явно намеривался кормить меня и дальше, и я желала бы остановить его, но не знала как.

– А ты? – единственное, что сумела пробубнить я с полным ртом.

– Я не могу есть, как они. Не могу глотать, совершенно. Но голод не раздражает меня. Я дождусь чая, и с меня будет довольно.

– Возьми похлёбку, – раздался над нами голос Каталины.

Она опустилась рядом, вновь держа спящего Диего на плече.

– Я могу покормить тебя тоже, – предложил Клиф.

– Я давно уже обхожусь без мужской помощи, – сказала Каталина дружески, совсем без сарказма. – Ты возьми немного для Джанет. Эстефания никогда не жалеет мёда.

Я вздрогнула и посмотрела на Клифа. Он оставался бледен, и невозможно было понять, как на него подействовало слово «мёд». Быть может, мне одной послышался в словах Каталины намёк на умершего ребёнка настоящей Джанет. Клиф покорно поднялся и направился к плетёным корзинам.

– Когда начнутся танцы, я уйду, – сказала Каталина, поглаживая малышу спину. – Я решила провести этот день дома, но не переживай, я сплю крепко, потому не стану вам с Моникой помехой. С Диего останется моя старшая дочь, а вы обе спокойно выспитесь. Улыбнись, Джанет, не дожидаясь, когда Габриэль попросит тебя об этом лично. Мы оплакали мёртвых, теперь время живого веселья. И мы не позволим никому испортить праздник непростительной печалью.

– Каких мёртвых вы оплакивали? – решилась я задать опасный вопрос.

– Всех, – улыбнулась Каталина. – И себя в их числе. И тех, кто погиб из-за нас, ведь многие не могут сдержаться при виде человеческой крови, хотя она им и не нужна.

Я проследила за её красноречивым взглядом и встретилась с глазами графа.

– Что он, что его сын, оба не знают меры, – из голоса Каталины пропала мягкость. – Я сама чувствую подле них страх, а это неправильно. От людей должна исходить только любовь.

– А ты сама…

– Убиваю ли я? – голос Каталины вернул прежнюю мягкость. – Убиваю, но не больше твоего. Творец создал этот мир разумно, у каждого есть своё предназначение, и трава не возмутится тому, что её поедает олень. Творец дал оленю еду, и тот не вздумает охотиться, как гризли. Человек, забывший свои предназначения, глупец. Он должен брать от природы лишь то, что ему действительно нужно для поддержания жизни, чтобы не нарушать природной гармонии. Одна туша оленя накормит деревню, оставив лёгкое чувство голода, а две заставят животы болеть и остатки мяса гнить. Никогда не забуду смердящие пары Монтерея, – Каталина запрокинула голову и втянула ноздрями воздух. – Ради воловьих шкур пришлые забивали целые стада. Лишь лучшие части они засаливали для матросов и съедали на празднике, посвящённом окончанию забоя. Остальное бросали койотам, но койот не может съесть столько мяса, не охотясь. Туши разлагались под солнцем, над городом кружились облака мух, это было ужасно… Но мои белые мужья считали подобное правильным. Почему ты так долго?

За шумом голосов я не заметила вернувшегося Клифа. Он держал в руке стакан с похлёбкой и другой с чем-то очень ароматным.

– Это для тебя, – сказал он, потрясая вторым стаканом. – Это действительно добрая трава.

Каталина кивнула и вдруг зевнула, совсем как человек.

– Прежде чем завалишься с остальными в баню, отправь девочек домой. Понял?

Клиф кивнул, и Каталина осторожно, чтобы не потревожить сон ребёнка, поднялась на ноги. Габриэль кивнул ей, отпуская, а я вновь поймала взгляд графа, который, должно быть, внимательно следил за нами всё это время, а может даже слышал беседу. Наверное, пристальное внимание француза не укрылось и от Клифа, потому он демонстративно развернул меня к себе и, как ночью йогуртом, принялся кормить желудёвой похлёбкой, которая напоминала по консистенции овсянку, а вот вкуса из-за обилия мёда я совсем не почувствовала.

– Теперь запей.

Предложенный настой Yerba Buena смыл приторность мёда и оставил мятное послевкусие. Я боялась повернуться в сторону графа, но чувствовала, как от его взгляда к лицу приливает кровь.

– А как вообще вампиры едят? – шепнула я Клифу, заметив, что даже граф держит в руках лепёшку.

– Что мы едим, ты хотела спросить?

Я с трудом поняла английскую фразу, сказанную незаметно подсевшим к нам мёртвым индейцем – я всё не могла заставить себя назвать их вампирами даже мысленно. Он принялся рассматривать меня, и я, не испытывая большего смущения, открыто глядела в его достаточно молодое лицо. Наверное, мои щёки уже просто не могли пылать ярче. Грудь его украшало ожерелье из белых ракушек, но такое было даже на Клифе, и от остальных этого индейца отличали лишь тростниковые браслеты, сплетённые столбиком – они стягивали его могучие бицепсы. Лоб пересекала простая кожаная повязка, а в собранные на затылке на манер Габриэля чёрные густые волосы было воткнуто два пера. Пухлые губы сложились в улыбку, и густые чёрные брови сошлись у переносицы.

– Мы едим кровь, как любые другие вампиры.

Я вздрогнула от ледяных слов, которые индеец произнёс с улыбкой. Он обернулся, чтобы стащить у девочки из волос цветок, поднёс к губам стебелёк и потянул его, словно пил коктейль через трубочку.

– Сок – это их кровь, – продолжил он, облизывая пухлые губы. – Цветы растут, как растут и деревья. Всё в мире умирает, но это значит, что всё проживает свою жизнь, и если оборвать её, то можно забрать их жизненные силы себе.

Клиф молча опустил мне на плечо руку и распластал длинные пальцы на моей груди, будто защищая сердце от взгляда индейца. Тот усмехнулся, но уходить не думал, только удобнее устроился на месте Каталины и оказался теперь против графа, который нынче нашёл в нём более интересный предмет для рассмотрения, чем была я.

– Вы должны помириться, иначе заразите своей злостью моих гостей, – сказал неожиданно Габриэль, но повернулись к нему только этот индеец и граф, остальные продолжили смотреть на огонь, будто слова вождя заставили их замереть.

Я поняла смысл фразы, но она явно была сказана по-испански.

– Я не собираюсь мириться с присутствием дона Антонио на празднике нашего племени!

Индеец вскочил на ноги, и я порадовалась, что Клиф успел оттянуть меня к себе, иначе индеец откинул бы меня локтем.

– Я прекрасно понял тебя ещё в бане, Алехандро, – продолжил спокойно Габриэль. – Моё решение, принятое в тысяча восемьсот тридцать восьмом, остаётся в силе. Дон Антонио не виновен в смерти твоей сестры.

Я оторвалась от груди Клифа и взглянула в бесстрастное лицо графа. Он продолжал глядеть на индейца пустыми мутно-серыми глазами. В руке его оставалась едва надкусанная сложенная пополам кукурузная лепёшка. Граф не шевелился.

– Если здесь кто-то ещё сомневается в правильности моего решения, можете больше не приходить ко мне за советом, – продолжил тем же монотонным голосом Габриэль и сделал паузу, во время которой даже дети промолчали. – А теперь вам надлежит помириться. Пире!

– Я не сяду! – закричал Алехандро по-испански и вперил бешеный взгляд в Габриэля. – Я не сомневаюсь в том, что ты веришь дону Антонио. Ты всегда относился к нему слишком дружески, хотя он не стоит ничьего доверия.

– Остановись, Алехандро! – поднялся со стороны графа другой мёртвый индеец. – Ты завтра пожалеешь о своём недоверии к Габриэлю. Им ты обижаешь всех нас. Я тоже потерял сестру и брата, но не смею никого винить. Их всех призвал Господь, потому что так было нужно ему, а не потому что твоя сестра связала жизнь с доном Антонио. Теперь мы знаем, что такое оспа, и знаем, что она не коснулась многих белых, потому что они были привиты. И так же знаем, что вакцина убивала и их. Ты, кажется, забыл, что дона Антонио не было рядом, когда принимали решение дать его жене вакцину. Нечестно обвинять его в том, в чём не было его вины. Он оплакивал смерть жены и ребёнка так же, как оплакивали все мы… И он мог обвинить нас в смерти сына, если бы не принял нашу традицию как неоспоримо верную.

– Ему не нужен был сын. Он бросил мою сестру, и потому она умерла. И я не желаю делить с ним одну еду!

Алехандро швырнул свою тарелку под ноги и жестоко растоптал. Я сильнее вжалась в Клифа, который сам отполз на соседнюю циновку, где ему сразу уступили место. Граф не шевелился, Габриэль тоже. Лишь второй индеец продолжал стоять. Вдруг он поднял руку и объявил так же зычно, как до того сзывал всех сам Габриэль:

– Наша традиция не терпит ссор на празднике. Так дадим Творцу решить, кто из этих двоих прав. Пусть же сойдутся они вместе и докажут свою правоту силой! И будет так!

Габриэль ничего не сказал. На его лице не читалось ни согласия, ни порицания. Гости же, не сговариваясь, начали оттаскивать циновки от костра, освобождая место для страшного действа. Граф молча поднялся, аккуратно положил на тарелку недоеденную лепёшку и направился к ручью. Алехандро двинулся следом. Моё сердце упало. Устрой они драку, силы явно на стороне индейца. Он выглядел моложе, и руки его вряд ли бы влезли в рукава рубашек графа дю Сенга.

– Не бойся, – вдруг раздалась у меня за спиной английская речь. – Когда-то Алехандро уже пустил дону Антонио кровь. И ничего с тем не случилось, выжил и до сих пор живёт.

Я обернулась, но не поняла, кто из индейцев говорил со мной. Почему я стала такой рассеянной, что не в силах удержать при себе собственные мысли!

– О чём они говорили в бане? – схватила я Клифа за плечи.

– Они говорили не по-испански, – ответил он наигранно безразлично, хотя я и видела, что он весь дрожал. – Я не знаю языка индейцев.

Выходило, что граф побывал в Новом Свете не только вампиром и не только в Новом Орлеане. Он человеком успел обосноваться в Калифорнии. Должно быть, тоже промышлял воловьими шкурами. В Монтерее каких только торговцев не было: и испанцы, и американцы, и англичане, и французы, и даже русские. Неужто и его создателем был Габриэль, оттого сейчас Клиф так разволновался, почувствовав, что угроза отговорить Габриэля от моего обращения стала слишком реальной. Быть может, они уже спорили, ведь не просто так Алехандро подсел к нам с Клифом, будто принимал сторону байкера в каком-то споре, чтобы отомстить своему прежнему обидчику. И не переметнётся ли эта месть на меня, ведь Алехандро не мог не заметить, что граф не сводит с меня глаз. Я оглянулась в поисках Лорана, но того нигде не было видно. Я не заметила, сидел ли он подле графа до начала ссоры с индейцем. Что же происходит?

Только я старалась не думать ни о чём, боясь выболтать Клифу все свои потаённые страхи и желания, но и отстраниться от него не могла. Я вжалась в его обнажённую грудь, не чувствуя боли от врезавшихся в щеку ракушек ожерелья, и замерла.

– Где твои серьги? – неожиданно спросил он, отстраняя меня.

– Уши заболели, – не совсем солгала я. – Сняла, а в юбке нет карманов. Где-то оставила…

По лицу Клифа скользнула тень, но слишком много других теней скользило вокруг костра, чтобы я могла испугаться ещё сильнее. Краем глаза я видела, что объявивший состязание индеец продолжает стоять на ногах. Значит, Алехандро с доном Антонио должны вернуться к костру.

Они вернулись скоро, теперь и в волосах графа были перья, хотя я не могла понять, на чём они держались. Соперники медленно, не глядя по сторонам, направились к костру, перед которым теперь образовалась ровная площадка, и замерли против друг друга. Однако по расслабленному телу не было похоже, что они изготовились к драке. Они лишь глядели друг другу в глаза. Странно, что волосы обоих не вспыхнули, такой ненавистью искрился воздух между ними. Я не знала, на кого глядеть, потому смотрела в пространство между ними, за которым в темноте дрожала фигура Габриэля, но я вновь не смогла разгадать выражение его лица.

Вдруг на коленях у меня появилась мышь, будто упала с неба. Я завизжала как ненормальная, но то ли Клиф успел схватить её за хвост, то ли я своим воплем до смерти напугала саму мышь, но она исчезла так же быстро как появилась. Должно быть это было мышиное нашествие, потому что детские вопли раздавались то там, то здесь. А потом пошёл настоящий дождь из мышей, но я уже не могла кричать – они не долетали до земли, а просто растворялись в воздухе, и я поняла, что граф с индейцем колдуют. Только развить эту мысль не успела, потому что Алехандро ни с того ни с сего свалился к ногам графа, скорчился и схватился за горло, будто в приступе удушья, и из носа его брызнула кровь. Он приоткрыл было рот, но тут пальцы в свой черёд окрасились багрянцем. Никто не приходил индейцу на помощь. В парке стояла зловещая тишина, нарушаемая лишь треском цикад. Даже дети притихли.

Я с трудом сдерживала желчь, подступившую к горлу от этого кровавого зрелища. Вдруг вокруг графа загорелась земля, будто его обложили сухим сеном. Никто не шелохнулся. Все глядели, как языки пламени, точно в бешеном танце, подскакивают к лицу француза, которое то и дело озарялось голубым сиянием, будто от вспышки молнии. Но вот поднялся Габриэль и простёр вперёд руку. Алехандро перестал дёргаться и замер на земле. Пламя освободило графа из плена и исчезло, будто его и не было.

– Ты победил, дон Антонио! – провозгласил Габриэль и вернулся на прежнее место.

Двое индейцев оттащили в сторону неподвижного Алехандро и принялись протирать окровавленное лицо. Я сначала испугалась, что он мёртв, но потом услышала лёгкое покашливание и выдохнула, радуясь, что граф никого при мне не убил. Габриэль не смотрел в сторону поверженного индейца. Он глядел на графа. И я тоже уставилась в по-прежнему пустое лицо парижанина, и даже вздрогнула, неожиданно увидев подле него Лорана. Казалось, на нём стало ещё больше белил. Он затряс руками, и Габриэль медленно поднялся и выкинул вперёд руки в приглашающем жесте. Лоран, к моему ужасу, с жутким хохотом пародировал его. Индеец, будто не замечая клоунады, вновь обратился к собравшимся на своём родном языке.

Несколько женщин поднялись со своих мест, взяв трещотки: длинные рассечённые пополам палки, которые при ударе о ладонь издавали громкие протяжные звуки, сродни барабанным. Остальные двинулись вокруг костра, заключая графа и Лорана в кольцо. Граф, стоявший до того истуканом, неожиданно побежал вокруг костра, словно хотел скрыться от сына, но не смог пройти сквозь танцующий круг, в котором теперь были и мужчины. Они поймали его в западню, хохоча громче палочного боя. Граф продолжал бегать вокруг костра, надеясь отыскать просвет между фигурами, но кольцо становилось только плотнее и плотнее. Лоран то настигал отца, крадучись какой-то звериной походкой, то будто специально пятился. Он явно начал раздражать графа, и тот неожиданно вырвал полено из костра и швырнул в лицо сына. Лоран взвизгнул и отпрыгнул в сторону, но индейцы не выпустили и его, продолжая монотонно стучать трещотками. Откуда-то граф раздобыл палку, которую до того дети метали в кольцо. Теперь кольцом стал Лоран, и он понял это, но смирился с безвыходным положением. Он согнулся пополам от первого удара и покорно подставил отцу белую спину, на которой от каждого последующего начинали разбегаться всё новые и новые зелёные потоки: то ли кожа проступала, то ли кровь Лорана тоже оказалась зелёной.

Я уже почти лежала на коленях Клифа, чтобы иметь возможность что-то рассмотреть между мелькавшими передо мной ногами идущих по кругу индейцев. Наверное, они пытались скрыть происходившее от детей. Сердце моё билось быстрее их трещоток, глаза застилали слёзы ужаса. Но я не могла оторваться от зрелища и вздрагивала вместе с Лораном от каждого нового удара, начиная испытывать уже физическую боль. Откуда в графе столько жестокости и за что он сейчас мстит сыну? За то ли, что тот переметнулся на сторону индейцев? Наконец Лоран сумел отползти от отца и выпрямился, но не побежал. Куда бежать? Теперь в лицо его с треском летели трещотки.

– Успокойся, это такая игра, – послышался над моим ухом голос Клифа.

Игра? Не верю. Слишком ярко светилось болью лицо Лорана. Передо мной был не Антуан дю Сенг, а дон Антонио, в жестокость которого я начинала верить, и уже чувствовала себя на стороне Алехандро. Неожиданно дон Антонио замер, и я испугалась, что он заметит мой пристальный взгляд, и отвернулась, уткнувшись лицом в твёрдый живот Клифа, а когда обернулась, то в руках бывший граф уже держал лук. Лоран замер, даже попятился, но граф успел натянуть тетиву. Индейцы держат лук горизонтально, потому ничто не закрывало от меня ледяного, сияющего ненавистью, лицо парижского вампира. Я хотела закрыть глаза руками, поняв, что тот сейчас, не задумываясь, пустит стрелу в грудь своего приёмного сына, но не смогла шевельнуться. С такого расстояния не промахиваются.