Текст книги "Ночная духота (СИ)"

Автор книги: Zella

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

– А что ты предлагаешь? – спросила я осторожно, надеясь не соскользнуть с кочки в топкое болото пугающей дискуссии, скрытый смысл которой не замочил мне ещё даже ноги. – Люди выходили с плакатами…

– Люди всегда выходят с плакатами, думая, что кто-то будет их читать… Но плакаты обычно заканчиваются баррикадами, которые разбирает полиция.

– И ты был тогда в Беркли? – пыталась я хоть чуть-чуть вникнуть в суть слов вампира, которого не могла интересовать нынешняя политическая ситуация в стране.

– Я никогда не ходил с плакатами и уж точно не симпатизировал радикалам.

Наконец-то Клиф отошёл от дивана, но через мгновение уже сидел рядом, держа перед моим носом сладкую датскую булку.

– В шестьдесят пятом я уже не учился в Беркли. Я ведь говорил, что бросил университет. Мне понадобились деньги и пришлось работать целыми днями, потому что ночами мы играли. Если Брэдбери получил образование в библиотеке, то я – на эстраде, ночь за ночью выжимая из гитары все звуки до последнего. А борьбу с системой я всегда считал бесполезной. Надо бороться лишь с тем, что ты можешь победить. Например, с голодом. Ешь!

Я вырвала у него из рук булку и забила ей рот, чтобы не изрыгнуть свою догадку – отлично, он пытается отговорить меня от борьбы, он уже не верит в то, что я с ним за одно. Что ж, глупо было надеяться, что он поверит в мою покорную влюблённость. Однако коль ты отговариваешь меня от борьбы, значит допускаешь возможность моей победы. Выходит, у меня есть шанс, на который открыто намекал граф и даже Лоран. Тогда мне просто надо выдержать твой натиск.

– Ты хоть жуй, чего давиться! Я заварю тебе чай.

Я кивнула, надеясь, что он тут же покинет диван и хоть на мгновение даст мне возможность собрать воедино разрозненные мысли, но он продолжал сидеть, словно лишь на мгновение отвлёкся от важного монолога.

– Я всегда был против крови…

Я была рада, что не прожевала булку, потому не могла рассмеяться с набитым ртом. Сейчас бы смех не помог, а только сгустил над моей головой и так уже точно грозовые тучи.

– А противостояние системе не может быть бескровным, – продолжал вампир, глядя в чёрный квадрат телевизора, будто тот показывал ему кадры из старого кино, под названием «Жизнь Клифа». – Индейцев согнали из резерваций в города, потому что системе понадобилась дешёвая рабочая сила… Даже испанские миссионеры не были такими жестокими. Но правительству мало было дешёвой силы, им нужна была рабская – они арестовывали мужчин на улице, чтобы бросить в тюрьму и подключить к общественно-полезным работам. Индейцы перестали обращать на аресты внимания, для них стало нормой раз в месяц пахать в тюрьме. И даже тогда, когда полицейские избивали их женщин и детей, они не взяли в руки оружие. За два века они так и не поняли, что белые люди – это звери, а не Gente de razón. Не разумные люди, а звери без какого-либо разума. Что мог безоружный индейский патруль сделать против дубинки копа?

– Ты называешь это трусостью? – спросила я, справившись с булкой и отметив, что прежняя воинственность во взгляде Клифа исчезла. Он вновь стал пустым и блестящим, как у плюшевого мишки.

– Я называю это разумностью, как уже сказал тебе. Сколько бы их не заставляли забыть свои корни, они их помнили, они жили в своём прежнем мире. И даже в этом были выше нас, потому что у нас и так не было прошлого, так правительство не давало и будущего. Но мы хотя бы поняли, что если нельзя изменить мир вокруг себя, можно изменить внутри, отыскать свою собственную нирвану.

– Сбежать от проблем, другими словами?

– Да всю жизнь все от них бегут, и лишь сумасшедшие пытаются их решать. А твоё поколение вовсе лениво. Вы сбежали в виртуальную реальность, созданную другими. У нас же у каждого она была своей. В том и была её ценность, и мы делились её частичкой, кто как мог: стихами, книгами, песнями, музыкой, рисунками… Другие желали взрывать бомбы, мы же взрывали мозг себе и окружающим. И мы любили, и это было главным. А как только ты пускаешь кровь себе подобному, ты перестаёшь его любить… И тогда назад ходу нет.

Я сжала липкими руками обивку дивана, чтобы удержаться от нового приступа гомерического смеха. Каждое слово вампира взвешено, но разобраться для чего он подвешивает мой мозг за очередную зацепку, я не могла. Зато почувствовала новый поток солёной воды, сильнее прежнего. Да и тело неприятно саднило от оставшегося на коже песка.

– Я хочу в душ, – прикрывая рукой и нос, и рот, промычала я, вскочив с дивана.

– Конечно.

Клиф взял меня под локоть такой же ледяной, как и прежде, рукой. Его выверенные движения дарили пугающее и непонятное спокойствие, поддаться которому было опасно.

– Позволь мне самой.

Из последних сил я вырвала руку и опередила вампира на пару ступенек лестницы.

– Конечно, – пустым голосом отозвался за моей спиной Клиф.

Горячая вода согрела тело и остудила голову. Ярость Клифа могла оказаться показушной. Он разыграл эту сцену, чтобы привести меня в трепет, вывести из мёртвого безразличия, в котором обвинил меня Лоран. Вампир способен играть лишь на любви и страхе, и если первое вызвать ко мне у него никогда не получалось, то второго было предостаточно. Но если я хоть немного могла контролировать страх в мыслях, то тело предавало меня дрожью. Или же помогало – быть может, приняв мою дрожь за зов тела, он прекратит психологическую атаку, последствия которой могут оказаться намного страшнее пустой физической близости. Однако Клиф, растирающий меня большим махровым полотенцем, больше напоминал заботливого родителя, чем трепетного любовника. На его лице не дрогнул ни один мускул, когда он уложил меня в собственную кровать и прикрыл пледом. Ноги не слушались меня, и не вынь Клиф меня из душа, я бы приняла горизонтальное положение прямо в ванне. Голова гудела, веки тяжелели, но вампир не думал давать мне покоя.

– Я сейчас напою тебя чаем.

Можно было бы принять это его желание за заботу, если бы я не понимала, что Клиф пытается вырвать из этого дня всё, что только можно, чтобы вложить в мою просьбу к Габриэлю свои слова. Я окинула взглядом комнату, ища за что зацепиться взглядом – пустота. Лоран был прав: в этом доме нет ничего от прежнего Клифа. Но и в нынешнем Клифе не осталось ничего от того, которого я знала.

– Он уже не горячий!

Глаза не могли меня обмануть, вампир действительно отхлебнул из чашки прежде, чем протянуть её мне. В лицо пахнуло мятой, и сквозь лёгкую струйку дыма я сумела сделать глоток. Должно быть, Клиф всё же не очень различает тёплое и горячее, пусть и способен пить воду или… Я отвела в сторону чашку, чуть не опрокинув на себя кипяток. Быть может, это я уже не могла отличить чай от крови. Быть может, он пичкает меня вампирским наркотиком, чтобы погрузить в свою собственную нирвану.

– Не хочу! – сказала я, чуть ли не со скрипом свешиваясь с кровати, чтобы поставить чашку с таинственной жидкостью на пол. – Я просто хочу спать!

Я мельком глянула на Клифа, чтобы тот не успел поймать моего взгляда. Его лицо походило на маску Пьеро – он был бледен и грустен, и я не удержалась от вопроса:

– Что с тобой происходит?

Я не смотрела ему в лицо, потому увидела, как он сжал кулаки.

– Я не сдержался, понимаешь? Мне так хотелось увидеть кровь этого графа. Габриэль будет мной недоволен.

Неужели моя догадка оказалась верной? Они вновь мерились с графом силами, но уже без секунданта Лорана.

– Индейские мальчишки тоже порой борятся до крови, но ими движет азарт, а не желание унизить противника. Я знал, что сильнее его, но сознание своей силы лишь раззадорило меня. Когда я учился в школе, никто не знал о карате, но однажды вечером я случайно попал в толпу, окружившую худого поджарого япончика. Всем было смешно слушать корявые россказни о том, что тот может без оружия справиться с противником. Тогда все дрались на ножах и были очень жестокими. Гитара всегда служила мне своеобразной защитой, с меня ничего не спрашивали, кроме музыки, да я и сам никуда не лез. Я не могу сейчас вспомнить, сколько их было – обозлённых белых парней, поставивших себе целью убить новоявленного каратиста. Именно убить – я понимал это, только знал, что не вмешаюсь, и никто не вмешается. Даже было что-то притягательное в роли зрителя, предвкушение убийства, за которое тебе ничего не будет. Это был страшный и жестокий бой. Япошка понимал, что сражается за свою жизнь. Он их победил, и они пошли к нему учиться. Учиться не карате, учиться убивать без оружия. Жестокость была на первом месте, и он это видел. Он видел кровь в их глазах, как у раненных быков. Он усаживал нас в ряд, заставляя медитировать. Выгонял глубоким дыханием злость, а потом заставлял неспешно разминать тело, чтобы мы позабыли, что впереди нас ждёт бой. Контроль, самоконтроль, вот чему он учил нас… И это то, что этой ночью я потерял. Полностью. Я стал одним из той толпы… Сможешь ли ты простить мне это?

– Мне не важен граф, – я попыталась увернуться от рук вампира, но куда мухе справиться с пауком!

– Мне он тоже не важен, – Лицо Клифа было слишком близко, и даже перевести взгляд на его губы я не могла. Вампир поймал мои глаза, безжалостно врываясь в голову своей волей. – Мне важно, чтобы ты не видела во мне чудовище, а именно так я повёл себя на пляже. Но мне стыдно, поверь. Мне стыдно.

Я кивнула, потому что уже верила ему и готова была поверить в любую иную ахинею, которую он сейчас мог понести, даже в реальность звёздных войн. Он разрушил поставленный графом барьер, и даже руки его потеплели. Что последует дальше?

– Это излишняя жалость к тому, кто попросил сына копаться в твоих старых фотографиях! – из последних сил выкрикнула я то ли себе в защиту, то ли то, что и старался вырвать из моей головы Клиф.

Он отпрянул, довольный. Пусть и с ошарашенным выражением лица – должно быть, не ожидал такого лёгкого успеха.

– Я знаю, кто такая Джанет, – прошептала я, закрыв лицо ладонями, чтобы удержать то ли слёзы, то ли новый потом тихоокеанской воды.

Клиф молчал. Наверное, его красноречие иссякло, выполнив свою миссию.

– Ничего ты о ней не знаешь, – сказал Клиф вдруг совсем тихо и покинул кровать.

Я слышала, как застучали кроссовки по ступенькам, как дважды хлопнула дверь в гараж, и вот он бросил на кровать пыльную коробку с такой силой, что крышка сама отлетела в сторону, рассыпав веером верхние фотографии.

– Она похожа на тебя не только внешне! Она тоже была художницей!

Он схватил первую фотографию и ткнул мне в лицо, но я успела закрыть глаза, а когда он сжал мне плечи, разворачивая к себе, руки его уже были пусты, зато глаза вновь обрели какую-то осознанность, похожую на живой блеск или даже слезу.

– В чем ты обвиняешь меня с подачи этого графа?! – Чёлка Клифа нервно подрагивала, словно её обладатель едва переводил дыхание, странное противоестественное зрелище. – В том, что я не сказал, что ты похожа на кого-то, кого я знал при жизни? А что тебе дало бы это знание? Понятное дело, что ты привлекла меня своей внешностью, именно так все века знакомились люди. Чем я отличаюсь от другого самца! Кто-то ищет самку, похожую на мать, кто-то – на девочку из летнего лагеря, кто-то – на звезду из журнала… Не буду скрывать, что погнался за тобой, потому что остолбенел от вашего сходства, и мне захотелось рассмотреть тебя ближе, чтобы, отыскав отличия, забыть наваждение. И, конечно же, я отыскал их…

– Мой акцент, – вставила я пять копеек в странную провисшую паузу.

– Это мелочь… Джанет заикалась и с трудом вообще могла составить какую-либо фразу, потому я научился подле неё молчать. Нет, другое… У неё на мочке была родинка, которую можно было принять за серёжку. Впрочем, она так и не решилась проколоть это ухо и всегда смеялась, что ей не страшно потерять одну серёжку, ведь всегда есть запасная…

Клиф усмехнулся и облизал губы, а я со страхом следила за мелькнувшими на мгновения клыками – небольшими, едва приметными, сытыми клыками. Сытыми водой…

– А потом я коснулся твоих губ и понял, что пропал…

Клиф говорил в пустоту, рассеивая меня взглядом, как утренний туман.

– Мне показалось, что кто-то там наверху открутил мою жизнь на пятьдесят лет. Я вновь почувствовал себя двадцатилетним и подумал… Чёрт!

Теперь Клиф спрятал лицо в ладонях, и даже показалось, что я услышала всхлипывания. Но через секунду он глядел на меня вновь пустыми матовыми глазами, а губы его двигались, как у робота.

– Я убил Джанет, понимаешь? Убил своей заботой. Когда я бросил университет, родители отвернулись от меня, возложив оставшиеся надежды на брата. Мы сняли с Джанет квартирку во Фриско с отдельной спальней, что было в нашей тусовке по тем временам роскошью, но я понимал, что иначе она не закончит курс. Нескончаемые холсты занимали всё свободное пространство, а остальное доставалось нашим многочисленным гостям, которые спали на голых досках, не требуя даже пледа. Хотя уснуть в нашем доме было трудно – ребята стали репетировать у нас в спальне, когда отец басиста отказал нам в гараже. Последним нашим гостем оказался Робби. Тоже художник, он быстро нашёл с Джанет общий язык и остался жить с нами на правах брата и порой даже подкидывал денег за жильё. Впрочем, денег у него было меньше нашего – он бросил нормальную работу и притащился во Фриско, чтобы вдохнуть свободы творчества. Он рисовал просветлённых гуру, поехав на буддизме. Он мог месяца два откладывать на поездку в Индию, а потом разом спускал накопленное на колеса. Он творил под вечным кайфом, убеждая себя и мир, что только рождённые ЛСД картинки превращаются в гениальные комиксы. Джанет осуждала примитивизм его контурных работ, противопоставляя им свои радужные акриловые холсты. Когда мы только начали встречаться, она рисовала море, оно выходило у неё бирюзовым, таким, каким никто из нас никогда не видел его… Она рисовала ракушки в песке, и те переливались всеми цветами радуги. Но в шестьдесят седьмом Джанет сгорала изнутри, и искры её погребального костра выплёскивались на холст уже в других образах. Моя девочка умирала у меня на глазах, и я оказался бессилен остановить её гибель.

– Она чем-то заболела? – осторожно спросила я, неосознанно беря в руки протянутую фотографию. Упавшая на неё тень Клифа качнула головой. Мельком я успела увидеть его, одетого на манер Элвиса Пресли и её в длинной, слабо подпоясанной хламиде, украшенной ожерельем из цветов, и да, на волосах её была та самая повязка, которая сейчас стягивала сломанные пальцы графа дю Сенга.

– Это наша свадьба, – сказал Клиф, закрывая фотографию следующей – здесь Джанет была запечатлена обнажённой по пояс, и на коленях у неё лежал голый младенец. – А это наш сын за месяц до его убийства.

Я медленно приподняла голову, не боясь уже встретиться взглядом с вампиром – голос его дрожал, и я была уверена, что на этот раз он действительно плачет, но глаза больше не блестели, они вновь стали мутно-мягкими, полу-прикрытыми длинной чёлкой.

– И мы убили его сами.

Я молчала, понимая, что мои вопросы уже не важны. Я стала невольным слушателем его разговора с самим собой.

– Мы убили его подслащённой мёдом водой. Благодаря его смерти, врачи узнали, что младенцам нельзя давать мёд. Мы не были одни в нашем горе, но калифорнийское солнце не сумело растопить льда, сковавшего тело Джанет. Она стала пить и много. Я позабыл, как пахнет свежий воздух, его марихуановая сладость заменила прежнюю улыбку Джанет. Моя жена перестала улыбаться, совсем. Прямо как ты, ты почти не улыбаешься…

Я вздрогнула от неожиданного обращения к своей персоне. Теперь Клиф не глядел сквозь меня, а втягивал всю в чёрную дыру своих мёртвых глаз.

– Мы хотели быть другими родителями. Отличными от тех, кого рисовало телевидение. Наши женщины пошли против системы, объявив бойкот молочным смесям. Только грудь и никакого сахара. Он считался у хиппи самым страшным злом, потому детям подслащивали еду только мёдом. Скоро у младенцев стали случаться судороги, но и тогда никто не подумал обратиться к врачам. А когда нашего сына парализовало, звать врачей оказалось поздно. Было море полиции, копы и врачи пытались докопаться до причин – они боялись, что хиппи пичкают детей наркотиками. Но потом обнаружили лишь мёд и как-то догадались, что дело в нём. Сознание того, что она собственноручно убила ребёнка, парализовало Джанет – она перестала писать, порой могла не говорить со мной несколько дней подряд и однажды перерезала себе вены… Её спас индеец, которого мы приютили тогда на пару дней. Он предложил нам уехать из города. Я договорился с парнями удержать жильё, отменил все концерты, взял отпуск в китайской пекарне, где тогда работал… Мы жили в палатке в лесу, недалеко от Монтерея. Жена индейца заботилась о Джанет. Там мы и познакомились с Габриэлем, не понимая, конечно, его природы… Джанет обожала его рассказы. Особенно про человека-койота. Эти истории нельзя слушать сидя. Только лежа, и Джанет легко под них засыпала. Она вновь стала рисовать, только теперь птиц, косуль и даже змей… Они продолжали быть нереально-радужными, но эта радужность стала фальшивой, но я не хотел замечать фальши и принял её за излечение и потому со спокойным сердцем вернулся в город. Робби уже застал Джанет в приподнятом настроении, а потом она окунулась в лето любви, как мы назвали тусовку шестьдесят седьмого – столько народу приехало в город. Лица в нашей квартирке сменялись одно за другим, иногда у нас ночевало до десяти человек. Джанет была счастлива и будто забыла о ребёнке, а потом я начал примечать, что они часто закрываются с Робби в мастерской. С его подачи она начала творить под кайфом, и он стал для неё бесконечным. Робби вытащил на улицу бывшую коляску нашего сына и продавал с неё свои рукописные комиксы, убеждая Джанет тоже выставить холсты, и она согласилась, но когда продалось штук десять койотов, она кухонным ножом распорола все оставшиеся… Я решил отвезти её к Габриэлю, но пока забирал у парней мотоцикл, она выпила чуть ли не бутылку виски и оказалась не в состоянии куда-либо ехать… Вечер был убит, мы с Робби тоже напились, а дальше я помню слишком смутно… В каком-то припадке Джанет, которая, мы думали, уснула, разорвала новые комиксы Робби. Я пытался понять, что она хочет сказать, но её пьяный язык заплетался больше обычного. Тогда вместо ответа она схватила тушь и чистые листы. Робби не растерялся, тут же предложил отправиться в путешествие и каждому нарисовать своих героев. Мы были слишком пьяны и заглотили лишку, а потом как-то очутились в Монтерее уже без Робби и возможно добавили ещё. К утру она была мертва, а я… Я тоже был мёртв. Габриэль сказал, что нашёл нас в лесу – впрочем, по его словам нас отыскал койот. Меня он вытащил, а её, говорит, спасать было поздно. До сих пор мы оба числимся пропавшими без вести. Вот, даже листовка есть. Ей лет тридцать.

Клиф сунул мне потрёпанный бланк. Такой же, какие и сейчас присылают вместе с рекламой по почте.

– Так бы я выглядел в пятьдесят, – усмехнулся Клиф, ткнув пальцем в мелкий квадратик фоторобота. – Хочешь взглянуть на Джанет?

Я отрицательно мотнула головой.

– Что вы сделали с её телом?

Это была слишком долгая пауза перед коротким ответом:

– Сожгли.

Клиф быстро сгрёб все фотографии и, закинув коробку в шкаф, остался стоять ко мне спиной.

– Если ты теперь считаешь, что я не убил тебя, потому что ты похожа на Джанет, то ты права. Я не мог убить одну и ту же женщину дважды. Я посчитал это знаком свыше, вторым своим шансом. А когда начались панические атаки, я понял, что вновь у меня на глазах из-за меня умирает любимая женщина, и я опять бессилен перед судьбой.

– А почему ты попросил помощи у Лорана, а не Габриэля?

– Я попросил её у Габриэля, но он сказал, что не будет ничего делать до поминальной церемонии, которая состоится будущей ночью. Тогда я испугался, что ты что-нибудь сотворишь с собой за этот год, и Лоран оказался единственным, кто показался мне безопасным. Я обжёгся на Робби – он не вытащил Джанет из ямы, а загнал в ещё большую. Однако я вновь ошибся с выбором помощника, но год пережит, и ты почти здорова…

На последних словах Клиф резко обернулся. Глаза его вновь сияли, как две чёрные жемчужины, прорезая предрассветный сумрак спальни.

– Позволь хотя бы обнять тебя.

Мне вновь задавали вопрос, не требовавший ответа. Куда я могла деться из лап вампира, даже если бы хотела. А я не хотела уже уходить, я хотела обнять его и прижать к груди, как заплаканного ребёнка. И Клиф знал это, делая твёрдый шаг к кровати.

========== Глава 32 ==========

Разбуженная стойким запахом овсянки, я с трудом приподнялась на локтях и мотнула головой, чтобы скинуть с лица спутанные волосы. Комната оказалась пустой, если не считать аккуратно-разложенной на краю кровати одежды, явно принадлежавшей Джанет, но одежде не нужно было желать доброго утра, да и вечер не пах добротой. С носа текло, но спросонья трудно было отличить сопли от солёной воды – в одном я была уверена, то не были слёзы. Если только я не разрыдалась от безумного желания провалиться обратно в сон и проспать до следующего утра. Тело ломило, голова гудела. В горизонтальном недвижимом положении я провела не больше четырёх часов, если верить нынешнему отсвету заходящего солнца, просочившемуся в вампирское логово через прорехи жалюзи. Остальной отрезок дня можно было увековечить в порноленте, только зритель испытал бы от просмотра больший экстаз, чем я от участия.

Клиф пытался заполнить мою пустоту полной версией Камасутры, но у меня не потеплели даже ноги. Клиф ещё никогда не был таким горячим во всех смыслах этого замысловатого английского и русского слова, и в какой-то момент я прокляла графа вместе с королевской змеёй, но в другой сразу поняла, что подобное сожаление может сыграть Клифу на руку. Я действительно к полудню почти завидовала Джанет, имевшей при жизни такого живого любовника, и готова была отказаться от дурацкого блока, чтобы увидеть небо в алмазах хотя бы в мёртвом исполнении.

Однако пока в глазах рябило лишь от чёлки неугомонного вампира. Я старалась не открывать глаз, моля Эроса сжалиться, потому что у меня не осталось сил симулировать оргазм. Да и невозможно обмануть вампира, как ни старайся. Увы, любовные старания Клифа остались тщетными. Согревала моё пустое ледяное тело лишь твёрдая уверенность, что граф этим днём тоже не спит из-за больных пальцев.

Не дожидаясь возвращения Клифа, я приняла душ и оделась, стараясь не вдыхать нафталиновый запах заботливо хранимых вещей мёртвой женщины, живой двойник которой в длинной цветастой юбке и балахонистой кофте с подкрученными для удобства рукавами стоял сейчас перед зеркалом, тщетно стараясь просушить полотенцем волосы. Я даже принялась рассматривать ухо, но, к счастью, нашла вместо родинки лишь пустую дырку. Только вспомнить, где и когда рассталась с серёжками, не смогла. Впрочем, появившийся в дверях Клиф быстро отвлёк меня от мыслей об утраченных украшениях, потому что в руке его болталась верёвка угрожающих размеров.

Я отшатнулась от зеркала, но окно слишком быстро завершило моё отступление. Клиф, будто не замечая моего испуга, пропустил верёвку между пальцев, как змею, и бросил в меня. Сравнение плёткой ударило по остаткам страха, и я, отпрыгнув от верёвки, будто от настоящей змеи, полетела на пол, зацепив рукой жалюзи, которые предательски дрогнули, пустив в комнату больше света, но Клиф оставался в коридоре, потому не шелохнулся.

– Развяжи последний узел, – приказал он ледяным голосом, даже не озаботившись последствиями моего приземления, а я первым делом проверила, не содрала ли с руки кожу, но, к удивлению, даже не оцарапалась – наверное, слой пыли, скопившийся между пластиковыми пластинами, послужил отличным буфером.

Я доползла до верёвки, но короткие ногти со скудными остатками прежней красоты не могли справиться с тугим узлом, или же руки слишком дрожали от разыгравшейся после бурного дня фантазии. Кто знает, какие книги читал Клиф, кроме «кукушки»… Я с опаской перевела взгляд на дверь: байкер подпирал косяк и мечтательно глядел в потолок, словно по тому рассыпались алмазные звёзды.

– Я впервые получил от Габриэля официальное приглашение на церемонию и, по правде сказать, теряюсь, что с ним следует сделать, – начал он медленно, чертя указательным пальцем в воздухе круги, будто наматывал на палец прядь волос или нитку. – Быть может, я должен принести эту верёвку в качестве входного билета?

– Ты спрашиваешь меня? – пробубнила я, из последних сил ухватившись зубами за узелок, уже не веря, что сумею его ослабить. – Серьёзно? Это же просто верёвка!

– Не всё то верёвка, что выглядит верёвкой, – усмехнулся Клиф, глядя на мою тщетную борьбу с узлом. – Ты же творческий человек, ты должна пытаться во всем увидеть скрытый смысл…

Ох, эта коварная усмешка… Будто я ещё не поняла, что каждое изречённое им слово является намёком на безвыходность моего положения.

– Это не просто верёвка. Это приглашение-календарь. Долгие века индейцы так приглашали на праздники соседей. Посланник приносил верёвку, и получатель развязывал при нем первый узелок, и так каждый последующий день. Когда будет развязан последний узел, наступит день праздника.

Объяснения Клифа выровняли моё дыхание, но увеличили сердцебиение. По зигзагообразности верёвки я поняла, что узелков на той было предостаточно, и Клиф начал развязывать их задолго до приезда графа, а значит действительно заключил с Габриэлем какой-то договор. Стало даже интересно, есть ли у Лорана его собственная верёвка, или же индеец дал им одну на двоих, считая сообщниками? Или же любовниками. Они ведь могли разыграть спектакль и перед ним. От одной лишь мысли, что эти двое могли всё же целоваться, меня перекосило. Впервые я почувствовала настоящий укол ревности. Нет, они не могли быть любовниками. В их договоре ставил условия Клиф, а не Лоран, как они хотели, чтобы я думала. Но для чего сейчас Клиф продолжает лгать, что заплатил за меня собой? Чтобы я прочувствовала глубже его заботу или потому что он запутался в собственной лжи и, даже говоря где-то правду, не может отойти от ставшей уже привычной игры? Или же вампиры никогда не говорят правды? Только как это узнать?

Я видела фотографии и в существовании Джанет сомневаться не приходилось. Только умереть она могла при иных обстоятельствах, хотя какое это имеет для меня значение. Важнее то, что Клиф видит сейчас за моей спиной её призрак. Или наоборот это я сама прячусь за тенью, а она может оказаться вовсе не прозрачной и полностью закроет от Клифа меня настоящую. Если уже не закрыла, ведь граф сказал, что мой внутренний мир никогда не интересовал Клифа, его интересовало моё тело, и он наполнял его своими воспоминаниями, музыкой, койотами, вовсе не заботясь насколько тем уютно живётся рядом с моим собственным мирком. А был ли этот мир? Был! Точно был! Лоран возрождал его медленно, но упорно – тем же Газдановым – защищая меня этим от Клифа… Голова взрывалась от невозможности понять, кто же из них двоих желал мне больше зла. Неужели Лоран весь год на самом деле спасал меня от Клифа без явного противостояние байкеру и его создателю? Но как тогда он рассчитывал получить назад свою белую кожу?

Нет, у меня не работала ни индукция, ни дедукция… Одно я понимала, что лоб мой покрывается испариной вовсе не от усиленной работы мозга, а от так некстати проснувшейся ревности. Но ревновала я теперь не к Лорану, а к Джанет. Я видела разбросанные по полу продырявленные холсты, я тянулась к ним, хотя желала спрятать глаза в ладони, чтобы избавиться от пугающей картины, и Клиф поспешил вернуть меня к реальности, грубо подняв за протянутые руки с пола.

– Я старался сварить что-то съедобное. Но если ты ещё минуту помедлишь, овсянку придётся выбросить.

Он отпустил меня и сунул верёвку в задний карман джинсов, а я поспешила к двери, чтобы не слышать ударяющиеся друг о друга бляшки ремня. Сердце выстукивало бравый барабанный марш, который должен был дать мне силы не согнуться под натиском Клифа, а хоть немного прокрутить в голове всю ситуацию до встречи с Габриэлем. Овсянка камнем опустилась в живот, но вкус еды меня интересовал меньше всего. Я вдруг поняла, что в нарисованную Клифом картинку вовсе не вписывался «Бьюик», который был и оставался ему не по карману. Значит, ложь действительно занимала в его рассказах достойное место наряду с возможной правдой.

– Послушай, кто подарил тебе эту машину? – спросила я наигранно-спокойно, когда нас отделяли от дома уже несколько светофоров. Клиф не ответил сразу, и я поняла, что поймала его в ловушку, из которой он сейчас пытается выбраться. Даже нарисованный на футболке мишка будто вырос на его распрямлённой груди.

– Она не моя, – ответил Клиф спокойно, не отрывая взгляда от дороги. – Это машина Габриэля. Вернее не его, а кого-то из окружения. Габриэль редко куда-то выбирается. Какое-то время я был его личным шофёром, а когда машина встала, мы её забыли… И лишь недавно решили привести в порядок, и тогда я попросил Софи заняться этим… Тебя так волнует эта машина?

Теперь он повернулся ко мне. Глаза утратили мягкость плюшевого мишки, они сверкали раскалёнными углями.

– Просто мне показалось, что ты врёшь, – выдохнула я, понимая, что списать свой интерес на вдруг разыгравшееся любопытство, не получится.

– Даже если вру, что с того? – голос Клифа остался спокойным, а вот кофта Джанет прилипла к спине.

– Просто, – Голос мой почти пропал. – Просто граф так долго вдалбливал мне, что ты лгун, что теперь мне тяжело поверить в твою искренность, и каждая нестыковка вгоняет меня в панику.

– Нестыковка? – Губы Клифа чуть дрогнули. – Я просто не желал говорить тебе заранее про Габриэля. Если бы я сказал, что отремонтировал ему машину, ты могла начать задавать вопросы, которые бы всё испортили… Ты была не готова ко всему этому, и я боялся даже чуть-чуть потревожить тебя…

И вдруг он почти закричал:

– Спроси ещё про ту визитку! Я проклинаю себя, что дал её тебе. Но временами я переставал себя контролировать и делал то, что требовал от меня Лоран. Он мог залезть в голову и начать нажимать только известные ему рычажки, и мной постоянно владел страх, что он посмеет зайти дальше… Не считай меня гомофобом, но лично у меня никогда не возникало желания попробовать, а от Лорана меня просто воротит – несмотря на его смазливость и ум, в нём чувствуется чудовище. Я подсознательно всегда боялся его и возможно потому попытался сделать союзником. Не смотри на меня так, будто я ничем не лучше его… Можешь не верить, но ты моя вторая женщина в полном смысле этого слова.