Текст книги "Ночная духота (СИ)"

Автор книги: Zella

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

Кромешная тьма выглядела пугающе, и я даже выставила вперёд руки, хотя и знала, что споткнуться не обо что. Я столько раз бродила по дому на ощупь и ни разу не промахивалась дверью, но в этот раз упёрлась растопыренными пальцами в стену. Куда девалась дверь и почему глаза не привыкают к темноте? Я заскользила ногтями по шершавой штукатурке, ища выключатель. Тишина звенела. Я открывала глаза всё шире и шире в надежде хоть что-то увидеть. И увидела – графа дю Сенга. В коридоре теперь горел свет, но я так и не нащупала выключатель. Вампир склонил голову к левому плечу и надел маску чеширского кота.

Нахальная улыбка не придавала шарма, а дико уродовала и так не шибко привлекательное лицо. Я замерла, замерла в ужасе, замерла на миг, а потом… Потом сделала то, чего делать было нельзя… Быть может, сделала это совсем не я, а зачарованная жертва, но, увы, физическая оболочка оставалась моей со всей болью и отчаяньем от сознания необратимости содеянного. Я с разбега прыгнула к графу, но не успела обхватить шею руками, потому что вампир поймал меня в полёте, и руки мои безвольно упали на его плечи. Через тонкий шёлк я чувствовала обжигающее тепло мёртвой кожи.

Всё происходило будто в тумане. Я казалась себе сторонним наблюдателем, словно это вовсе не я, а героиня дешёвого порно-кино вцепилась в мужика мёртвой хваткой, завела ноги ему за спину… О, как глупо и пошло выглядела попытка поймать большим пальцем левой ноги большой палец правой… Из головы ушла последняя мыль, тело понимало, что обречено, а я всё равно под холодным стеклянным взглядом пыталась дотянуться губами до мёртвых губ, но ловила лишь воздух. И вот в единое мгновение всё тело парализовало, и я даже не почувствовала прикосновения губ вампира. Потом что-то будто взорвалось в голове, и в следующее мгновение я стала терять равновесие. Ноги мягко заскользили по шелковым брюкам и коснулись пола. Только вместо спасительной стены я ухватилась за шею графа. Он нагнулся ко мне, чтобы не дать упасть. Подаренная свобода забрала страх, и вместо того, чтобы попытаться убежать, я только крепче прижалась к груди вампира.

Он не отстранялся от меня и не целовал. Будто давал мне выбор поцеловать его самой или уйти. Новая игра? Приглашение к любовным утехам? Или молчаливый призыв жертвы? Что бы то ни было, уйти я не могла или не хотела… Его следующий поцелуй был осторожен, словно он боялся меня спугнуть. Или снова давал возможность соблазнить его самой. Что ж, я так жаждала поцеловать Клифа. Я могу поцеловать и графа, у него тоже должны быть во рту клыки. Мой язык нашёл их слишком быстро, и в то же мгновение губы графа сомкнулись на моих губах. Боль была краткой – не больнее укола в палец. Я тут же почувствовала горьковатую струйку. Она начала медленно затекать в горло, и я испугалась, что захлебнусь, не в силах ни сглотнуть, ни пошевелить языком, но тут же получила свободу. Только она была краткой. Я даже губ облизать не успела. Вслед за языком я вся потянулась к графу. Только его уже не было, осталась чёрная дыра, куда проваливалось моё обмякшее тело. Из последних сил я вцепилась в плечи вампира, хотя прекрасно понимала, что никуда не упаду, пока есть эта губительная струйка… Я ведь знала, что нельзя выходить в коридор. Знала и вышла.

Я боролась за жизнь мучительно и долго, хотя сознание тщетности всех усилий должно было лишить последних сил. Словно выброшенная на берег рыба, я продолжала барахтаться в вязкой тьме, куда затянули меня губы графа. Раскрывала рот, заходясь в немом бесполезном крике, понимая, что мои последние секунды безвозвратно утекают в реку забвения, и надо покорно закрыть глаза, но те против воли оставались распахнутыми, хотя уже ничего не видели. Руки продолжали упрямо хватать темноту, больно впиваясь ногтями в ладонь, пока наконец не сгребли мрак в кулак, чтобы пустить в мою жизнь лучик надежды. Я сумела зажмуриться, а потом бестолково заморгала, медленно осознавая, что пугающей смертоносной тьмой была тёмная простыня, в которой я запуталась во сне… Сон! Это был сон, обычный ночной кошмар, просто сон… Я продолжала молча кричать и втягивать носом солоноватые сопли, не в силах поверить, что жива, и ночные объятья графа всего лишь плод больной фантазии.

Дверь оставалась открытой… На светлой стене коридора лежали косые тени. Сквозь жалюзи в спальню пробивалось яркое августовское солнце. А из зеркальных дверей шкафа на меня теперь точно глядела бледная утопленница. Тело ныло, словно за ночь я пробежала марафон. Руки машинально пригладили растрёпанные волосы. Ноги сами нащупали пол. Однако я решила не оставлять спасительную кровать, пока окончательно не приду в чувства. Я даже ущипнула себя, чтобы с помощью болевых ощущений удостовериться, что не сплю. При беглом осмотре на скользком от холодного пота теле не обнаружилось ни одной царапины, которую могли оставить острые когти графа дю Сенга. Только волна спокойствия ещё не накрыла меня с головой, и я сделала один неловкий шаг к зеркальной дверце шкафа, высунула язык и теперь уж точно облегчённо вздохнула. Крови не было, только утренний налёт. Выходит, я действительно спала и видела сон, первый за год.

Нахлынувшее на меня спокойствие больше походило на апатию. Я пять минут убеждала себя дойти до ванной комнаты, но так и не отошла от шкафа. Посетившая меня мысль оказалась страшнее самого сна. Стал ли сон воплощением моих страхов или наоборот безумных фантазий? Или же граф наслал на меня видение, чтобы подготовить мой мозг к более страшному событию, назначенному мне в реальности. А что может быть самым страшным в общении с вампиром, если не смерть от его клыков? Неужели граф решил убить меня?

Я глядела на своё отражение и в сотый раз поражалась абсолютно спокойному выражению лица, словно я рассуждала не о себе, а о каком-то не то что постороннем, а даже вымышленном персонаже. Что же граф делает со мной? И что же я, словно подогретый воск, позволяю творить с собой… Только где те проволоки, что поддержат моё тело в заданной форме? Их нет…

– А в воскресенье ты пойдёшь в церковь…

Я отпрянула от зеркала и стала с ужасом озираться по сторонам, ища графа, чей голос прозвучал совсем рядом. Дыхание стало шумным, как на приёме у врача, и я не сумела совладать с собой даже, когда убедилась, что нахожусь в комнате одна. Голос упорно звучал в голове. Память играла со мной странные шутки, или же граф продолжал управлять мной даже днём? Чтобы то ни было, но ослушаться, даже ненароком, после испытанных во сне ощущений мне не хотелось. Церквушка находилась в десяти минутах от дома Лорана, так что я не потеряю много времени, даже если исполню не существующую волю графа.

Между тем я продолжала изучать своё смертельно бледное лицо, будто статую в музее, и отметила, что взгляд мой так и остался пустым – таким же, как был у графа, когда тот рассматривал моё обнажённое тело. Я заставила себя вздрогнуть, желая окончательно сбросить путы сна, хватка которого оказалась настолько сильной, что ноги мои одеревенели. И всё равно ещё пять минут я продолжала пялиться на своё отстранённое от проблем реального мира отражение. Лицо не изменило выражения, даже когда проснувшийся обеспокоенный мозг заорал, что настало время пристегнуть ремень безопасности, надеть солнцезащитные очки, открыть гараж и вывести под палящее солнце белый «Приус». Наконец я вынырнула из пучины пугающего спокойствия и бросилась в душ, чтобы струи воды смыли не только пот, но и воспоминания безумного кошмара.

Я молила, чтобы кошмар не стал реальным. Кого, не знаю. Просто шептала просьбу в пустоту, чтобы поймал её тот, кто способен сохранить мне жизнь. Должна ли я для этого запалить перед иконой свечку, я не знала. В церковь меня гнал не трепет перед Богом, а страх перед вампиром, который в отличие от первого уже ворвался в мою жизнь, не дожидаясь приглашения.

========== Глава 16 ==========

Впервые за год жизни с вампиром я желала, чтобы дневное время текло медленно, словно мёд с ложки, но оно сочилось через пальцы водой, неумолимо приближая пугающий вечер. Я надела длинный сарафан, в котором встречала графа, схватила шелковый шарфик и выскочила в коридор. Дверь в соседнюю спальню была закрыта, как и в подвал, но у меня даже не возникло желания проверить, где граф решил провести этот день. Я свободна до заката от них от всех.

Тяжёлая тишина отдавалась зудящим звоном в ушах. На столе красовались пустая ваза и тарелка с недоеденным омлетом. Опрокинутый мной бокал так и остался на боку, а рядом аккуратно на кружевной салфетке возвышался пустой бокал графа. Поборник чистоты решил оставить уборку мне. Правильно. Знай, девочка, своё место… Я знаю его и буду признательна, если вы тоже не позабудете, что я служу Лорану и обладаю иммунитетом служанки.

Я вымыла посуду, протёрла стол, убрала вазу, но когда полезла в морозилку за обещанными вафлями, поняла, что не хочу даже кофе. Скорей бы уйти из этого склепа. Кофе я выпью в кофейне, забитой жизнерадостными людьми, не знающими о существовании вампиров, и попытаюсь хоть на миг представить себя одной из них. Рюкзачок продолжал лежать на столешнице рядом с ключами, и я вновь мысленно поблагодарила графа за предоставленную свободу, пусть она и походила скорее на прогулку по тюремному дворику. Во всяком случае я увижу солнце, и это подарит мне призрачную надежду, что ещё не всё потеряно, и я могу обрести реальную свободу от вампиров.

Да, я хочу обманываться и верить, что Лоран когда-нибудь отпустит меня, и страшные монстры станут для меня, как для всех нормальных людей, плодом безумного кинематографа. Иначе в чём тогда черпать силы? Иначе нет смысла выходить из этого красивого склепа под палящее солнце.

Ноздри неприятно кололо от салонной пыли, и я не решилась включить кондиционер. Дневная жара успела расплавить воздух, и тот дыханием пустыни опалил лицо, когда я опустила стекла машины. Оказаться бы сейчас у океана, чтобы ноги свело от холода, и голова наконец начала искать пути к спасению. К какому спасению? Сейчас отыскать бы дорогу в церковь – в спешке я забыла вбить в навигатор адрес. Будто в тумане я проскочила несколько перекрёстков, куда-то свернула и уже решила припарковаться, как за следующим поворотом увидела искомую православную церковь, спрятавшуюся среди одноэтажных частных домиков. Даже после перестройки она продолжала напоминать жилой дом. Весёлый, жёлтенький. У дороги висел колокол, придавая ей сходство с часовней Форт-Росса. Я была здесь лишь однажды на празднике русской общины, почти год назад и не могла запомнить дорогу. Впрочем, за три дня в обществе графа можно было бы научиться ничему не удивляться.

На том празднике я так и не зашла в саму церковь. Я боялась прикоснуться к чему-то ещё более сверхъестественному и убеждала себя, что у меня всё хорошо. Лоран успешно проводил лечение, воспоминания о Клифе отпустили меня, и жизнь, спокойная от суеты и постоянной гонки, в которой прошли последние восемь лет, начинала мне нравиться. Да что там, даже в прошлый понедельник я не задумывалась о близком конце. Тогда надо мной ещё не разразился гром, который заставил бы перекреститься. А вот сейчас в голове гремели отголоски ночной бури.

Машину следовало оставить на соседней улице, но маленький человечек во мне просто искал повода не ходить в церковь. Я смотрела на распахнутые церковные двери, выходящих из них людей и мечтала, чтобы служба не заканчивалась, и я могла уехать из-за невозможности припарковать машину. До меня доносились отзвуки красивого православного песнопения, но разобрать английских слов я не могла, но даже без понимания они леденили душу, заставляя судорожно расправлять на плечах шелковый шарф.

Машина моя мешала выезжающим, но я продолжала стоять посреди дороги с работающим двигателем, делая вид, что караулю освобождающееся в тени дерева парковочное место. Часы показывали одиннадцать утра, служба подошла к концу.

Неужели мне действительно надо засветить свечку за спасённую жизнь? Неужели граф считает, что не сам даровал её мне? Я уверена, что если и стану кого-то благодарить, то лишь его… В ушах вновь зазвучал голос вампира, но в этот раз не насмешливый, а какой-то усталый, словно его действительно покоробило моё отношение к его обществу, которое он мне, оказывается, не навязывал. Не могла же я настолько ошибаться?

А отчего бы и нет, ведь вампиры для меня, как были, так и остались тайной. Однако никакой ключик от потайной комнаты я не желала подбирать. Меньше знаешь, как говорится… Сзади посигналили, и я со страху ударилась грудью в руль, но быстро сообразила, куда отъехать, чтобы освободить дорогу. Тень под деревом манила странными очертаниями на асфальте – точно длинные пальцы, простирающиеся ко мне в приглашающем жесте. Я повиновалась и припарковалась, накинула на голову платок и пошла к воротам храма, только осенить себя крестом не решилась. Это ещё большее святотатство, чем просто приход в храм в моём положении. Что делать в Божьей обители прислужнице нечистой силы? От моего присутствия иконы должны потемнеть, и сам Иисус обязан прикрыть добрые глаза, если уж не в силах отвернуть от меня свой нарисованный лик. А я должна испугаться…

Однако ожидаемого трепета не последовало, было только душно от ладана и горящих свечей. Давило потолочными балками и несуразной хрустальной люстрой, готовой приземлиться на головы прихожан. Дерево, вытертые ковры, тусклые иконы… Я изучала интерьер, словно то был не храм, а какая-то инсталляция потерянной цивилизации. Потерянной для меня. Наверное, кому-то в таком доме Божьем удобно, но я предпочитала оказаться в просторном православном соборе Сан-Франциско – там можно остаться незамеченной, а тут все как на ладони. Я топталась на месте, чувствую себя лишней, словно экскурсант в Софийском Соборе. Дрожащие свечи не согревали дерево. Тёмная часовня Форт-Росса была намного теплее, и мне захотелось, чтобы и здесь вдруг пропали электрические лампы, ковры и иконы, а осталось… Что осталось-то? Святость? Чьё-то присутствие? Или пустота?

Пустота, которая вдруг разлилась внутри меня… Да что же такое – люди, приехавшие сюда ещё в прошлом веке, пусть и позабыли русский язык, но сохранили веру предков – да они все американцы, но православные американцы – им дана свобода выбора, церкви на любой вкус, но они приходят сюда, к русскому священнику и празднуют Рождество двадцать пятого декабря… Чего ждёт от меня вампир? Чего? Нет любви, нет дружбы, нет Бога… Я никчёмна… Это что, моя исповедь?

Стало душно, невыносимо, словно я вновь запуталась в простыне, спина похолодела… Я бочком вышла на безлюдный двор. Народ рассеялся слишком быстро – кто домой, кто в трапезную… В глазах зарябило, и я еле успела привалиться к стене.

– Тебе плохо? – услышала я тут же над ухом женский голос, вопрошающий меня по-английски.

Я заморгала и затрясла головой, не в силах вымолвить и слова. Я узнала матушку, она смотрела на меня с опаской и тут же отправила девочку за водой.

– С тобой точно всё окей?

Я кивнула и наконец разомкнула пересохшие губы:

– Просто душно.

Мы стояли на самом солнцепёке, но сдвинуться в тень я не могла, ноги отяжелели и отказывались слушаться.

– Мам, – закричала девочка издали невыносимо громко, как все дети. – У нас закончилась вода в бутылках.

Матушка всплеснула руками, но тут же сказала:

– Там в чане осталась святая вода, принеси её.

Я вздрогнула, и мне вдруг стало страшно, словно я была средневековой ведьмой. Впрочем, когда пластиковый стакан замаячил перед моим носом, переливающаяся на солнце вода показалась слишком заманчивой, чтобы думать о плохих последствиях, и я с жадностью осушила стакан до последней капли.

– Легче? – поинтересовалась матушка, забирая пустой стакан.

– Всё хорошо, спасибо. Я пойду.

– Может, принести тебе печенья и сока? Кофе тоже должен остаться.

– Нет, нет, благодарю… Я спешу…

Если вчера я не сумела проглотить проклятую еду, то сейчас благословенной я точно подавлюсь. Уйти бы побыстрее из этого святого места, только вот ноги продолжали подводить, и матушка всё настойчивее предлагала остаться, и, если бы не спасительный телефонный звонок, пришлось бы сдаться под натиском её уговоров. Звонила моя маникюрша, предлагая прийти прямо сейчас, потому что муж незапланированно отправился с детьми в горы. Нет, всё-таки Бог существует и милостив даже к таким, как я. И он даровал мне силы отлепиться от стены храма, и, ещё раз заверив матушку множественным «окей», я медленным шагом вернулась на почти пустую парковку.

Жажды больше не ощущалось, но пустота в голове продолжала главенствовать, и оттеснённый к вискам разум безумно давил на них. Скорее добраться б до Сони и выпить кофе. Он не будет горчить, как у графа. Соня сдобрит его задушевной беседой на русском языке. В разговорах с ней я реанимировала родной язык. Вернее делала тщетные попытки заговорить на нём, как раньше. С ней я не боялась сбиться и сболтнуть глупость. Наверное, где-то на подкорке я чувствовала, что она считает меня более удачливой в жизни, и сознание глупого превосходства позволяло мне дурачиться и не держать на лице постную маску пренебрежения к окружающим, которой часто прикрывают неуверенность выходцы из бывшего Союза.

Слишком часто на русских встречах мне доводилось слышать от представительниц прекрасного пола всех возрастов выпады в свой адрес, когда я пыталась помочь советом: тебе не понять, будь у нас американское образование да идеальный английский, да не было б детей, мы бы тут горы свернули. Я смущённо замолкала и отходила прочь, зарекаясь приходить на русскоязычные тусовки. Знали бы, что существуют горы, которые свернуть невозможно, и надо ещё постараться, не разбиться о них насмерть.

Светофор выдался слишком долгим, и я успела заметить мексиканского дедушку в широкополой сомбреро, медленно бредущего по тротуару с тележкой, гружённой ящиками с клубникой. Я сунула руку в рюкзак и радостно обнаружила двадцатку. Дедушка заметил припарковавшуюся машину и остановился. Я купила два ящика – себе и Соне, поблагодарила по-испански, пожелала хорошего дня и счастливая вернулась в машину. Немытые ягоды нельзя есть сытому человеку, а голодного не испугаешь никакими бактериями…

– Ты ненормальная? – спросила Соня вместо приветствия. – Я вчера на фермерском рынке закупилась на всю неделю.

– Что поделать, – отозвалась я, опуская ящик клубники на облицованную старой плиткой кухонную столешницу. – Придётся съесть сейчас. Я тебе помогу.

– Ты что, не завтракала?

Я кивнула.

– У тебя свидание? – продолжала она допрос каким-то совсем материнским тоном, от которого мне вдруг стало не по себе. Я попыталась вспомнить, когда последний раз звонила родителям, и не смогла.

– Что тогда вырядилась в деревне, как королева? – усмехнулась Соня, включая кофеварку.

– В церковь ходила.

Соня промолчала. Я смотрела, как струйка кофе наполняет чашку, и вновь, как во сне, ощутила во рту горьковатый привкус крови.

– Держи салфетку!

Я не поняла, чего так встрепенулась Соня, и лишь машинально поднесла салфетку к лицу. Оказалось, у меня пошла носом кровь.

– Часто у тебя такое? – спрашивала она, когда я выбросила третью окровавленную салфетку.

Я отрицательно мотнула головой и нагнулась к раковине, чтобы попытаться остановить кровавый поток ледяной водой.

– Приляг!

Я отрицательно мотнула головой, шмыгнула носом и потянулась рукой к чашке.

– Может не надо кофе?

Соня выглядела слишком обеспокоенной – наверное, это побочный эффект материнства. В ответ я отхлебнула горячей дурманящей жидкости, чтобы наконец смыть с языка жуткий привкус крови. Кресло и сладкий кекс подарили полное успокоение, а тазик с горячей водой унёс вместе с ногами в рай.

– Руки будем делать?

Я кивнула и, давясь кексом, добавила:

– И душу тоже.

Соня отрицательно мотнула головой.

– У тебя кровь идёт. Какая марихуана? Совсем рехнулась!

– Немножко, – заискивающе сказала я, но Соня гордо удалилась на кухню, чтобы наполнить мыльной водой ванночку для рук. – Ты не понимаешь, у меня душевная трагедия.

– Влюбилась, что ли?

Я промолчала и уставилась на матрёшки, выставленные на полке искусственного камина. Никогда не пойму, отчего за границей в русских вдруг просыпается тяга к хохломе и всему аутентичному, о котором дома никто и не мыслил. Потом перевела взгляд на Соню: усталый вид, несвежие волосы и какая-то стариковская тоска в голосе, а есть ли ей тридцать?

– Ты ко мне надолго? – примирительно спросила она.

– Мне только половинку косяка, и я черепашьим шагом до дома доберусь. Не беспокойся за меня.

О беспокойстве я добавила по привычке, под кальку с английского. Я уже отвыкла, чтобы кто-то обо мне в действительности волновался. Быть может, отцу было страшно пускать меня в шестнадцать лет за руль, а в университет я бежала без оглядки, потому не успела заметить на лице родителей тревогу. Я и тогда им не звонила, потому что нечего было сказать, а моё американское «Iʼm fine» действовало матери на нервы. Даже в коротком разговоре она непременно исправляла мои ошибки в русском и читала лекцию по поводу моей американизации. А сейчас я не смогла бы без дрожи в голосе произнести даже эту фразу, потому что не чувствовала себя хорошо. Вот и не звонила вовсе.

– Как знаешь, но я бы не села за руль, – продолжала Соня. – Дело твоё, конечно… Сама будешь разбираться с полицией. Бери тазик и шуруй на патио. Будем лечить депрессию вместе, мне тоже всё осточертело…

Соня всегда казалась мне странной, потому что, живя вне русскоязычного общества, я отвыкла от того, что люди жалуются на жизнь. Фраза «Everything is fine» стала бессмысленным набором слов, абсолютно не отражающим жизнь, но являющимся санитарной маской, без которой нельзя показаться на улице в период эпидемии. Русская поговорка о невынесении ссора из избы, совершенно неработающая по ту сторону океана, здесь является девизом любого американца, который за лучезарной улыбкой научился скрывать самые ужасные трагедии. Я улыбалась, как и все, и если американцы не обращали внимания на улыбку, то у русских действительно складывалось обманчивое впечатление о моем вселенском счастье.

Наверное, я тоже со своей уже почти американской колокольни не могла понять Сониного нытья. Ах, бедная ты Соня, бедная… Только не потому, что у тебя в жизни что-то идёт не так, а потому что ты элементарно не понимаешь своего счастья. Это у меня есть повод для депрессии, и мои головные боли не игра зажравшегося человека, а ты… Ты счастливый человек – муж, дети, дом и никаких вампиров… Черт возьми, на что ты смеешь жаловаться! Весь день ты свободна от детей и мужа, но вечером вы собираетесь за одним столом. Вечером всегда кто-то с тобой! Ну разве не в этом счастье?! А она – депрессия. Депрессия, которую способна вылечить только марихуана.

Но сегодня я не думала о Соне. Все мысли крутились вокруг сна. Слишком много знаков успел подать граф за три дня общения, чтобы я могла хоть что-то принять за работу собственного мозга. Нервы обнажились до предела, и если раньше я просто забавлялась Сониной марихуаной, то в это воскресенье надеялась на её лечебное свойство. Наверное, я тоже могла пожаловаться доктору на головные боли, и он непременно ответил бы: «Ну, конечно, марихуана самое лучшее лекарство от всех твоих проблем, только в базу тебя занесём и покупай траву на здоровье, вот и магазинчик дверь-в-дверь». Занесение в базу и останавливало меня, ведь в СССР учили, что базы просто так не создаются и из баз просто так никого не удаляют, а вот наличие в них любят проверять всякие государственные структуры. В студенческие годы мне хватало подпорченной водительской истории за постоянное превышение скорости, когда я неслась с учёбы на работу и обратно. Только после Клифа я осознала, что людские базы не чета вампирским, из последних удаляют быстро и навечно… Когда я жила будущей карьерой, никакой временный кайф не мог заставить меня ей рискнуть. Сейчас же моё будущее казалось слишком туманным. Успеть бы взять по полной от настоящего.

Когда на смену валерианке пришла марихуана, я надеялась, что под воздействием травы мой творческий элемент разовьётся в геометрической прогрессии, но муза ушла вместе с Клифом и не желала возвращаться. Я никогда не допишу рассказ про дружбу койота и орла, а вот кто-то умудрился исписать целую тетрадь жуткими французскими словами… Что же за дневник прячет Лоран, что за дневник… Вампир не мог так зачитаться, чтобы не услышать мои шаги – значит, хозяин специально решил раззадорить моё любопытство. Можно, конечно, спросить напрямую графа, хотя тот крепко хранит секреты приёмного сына.

Странно, но все три дня я и не вспоминала о дневнике, так для чего же он сейчас всплыл в памяти? Не для того ли, чтобы подтолкнуть меня к мысли начать вести дневник самой, как посоветовал тогда в подвале хозяин. Дневник личный, о Клифе… Нет, Лоран, я лучше о твоём псевдоотце напишу и дам тебе почитать – вдруг в какую-то ночь тебе станет так же одиноко и скучно, как твоему отцу… Или мне? Что не сделаешь от скуки! Даже примешься за соблазнение вампира, пусть пока только во сне… А что ты скажешь на то, чтобы соблазнить его наяву, чтобы подтвердить правоту слова, которым он так и не решился назвать меня вслух? Раз он не меняет мнения о женщине, так будем его подтверждать. Один приносит визитку, другой забирает, третий просто улыбается – как же я вас, упыри, ненавижу… Лучше бы вы выглядели как гоголевский Вий, чтобы не только от вашего нутра тошнило, но и от внешности!

Полуденное солнце светило ярко, но под навесом царила тень. Руки млели от обилия нанесённого на кожу крема, и только мозг работал в сумасшедшем режиме. Как там учат нерадивых водителей? Аварии можно избежать, если убрать хотя бы одно звено в цепочке, приведшей к ней: несоблюдение скоростного режима, невнимательность, плохое настроение… Интересно, что является тем звеном в моей вампирской цепочке, которое надо срочно устранить, чтобы остаться в живых?

Зачем граф затеял игру со мной? А если я до сих пор в неё не вступила? А если вступлю, что тогда? В вас, Ваше Сиятельство, нет ничего привлекательного. Ни красоты и шарма Лорана, ни небрежной хипповатости Клифа… Одна лишь французская педантичность, но я сниму её вместе с шелковыми брюки и шелковой рубашкой. Я не пожалею воскресенья и сейчас же отправлюсь за покупками….

– Если ты спрашиваешь моего мнения…

Я глядела на сидящую напротив Соню, на свои ноги, руки… Трава всегда действовала странно – я выпадала из действительности на какое-то время и возвращалась обратно счастливой как ребёнок. Пусть короткое мгновение, но всё же я не вспоминала в эти минуты Клифа… А сейчас я чувствовала себя разбуженным среди ночи младенцем, который в тёмном силуэте над кроваткой не может признать мать. Хорошо ещё, я не закричала!

– Я не стала бы тащить в постель отца своего работодателя, даже если тебе так хочется секса. И почему ты так уверена, что спокойно забудешь его, когда он вернётся в Париж? Это уже даже как-то не по-американски. И что за бред ты несёшь про энергетических вампиров… Неужели ты веришь в эту чушь?

Я смотрела на неё удивлёнными глазами. Вернее сказать – тупо, стараясь заставить мозг вернуться в нормальный режим.

– В жизни много чуши, в которую хотелось бы не верить, но реальность заставляет, – осторожно начала я. – К тому же, мне жутко одиноко. У тебя, кстати, нет никого на примете?

Я не ждала ответа, он не был мне нужен – я жаждала передышки, чтобы понять, что за этот час успела рассказать Соне. Я не помнила ничего, кроме своих воображаемых диалогов с Лораном и графом. Неужели я произносила их вслух?

– Откуда у меня знакомые мальчики, – ответила Соня. – Вся моя траектория передвижения: детская площадка – кухня, и если повезёт – гости с такими же папа-мамашами. Это ты дома не сидишь, у тебя постоянно какие-то презентации, музыкальные вечера, арт-воки, так они, кажется, называются?

Опаньки, пронеслось в моей просветлённой голове – точно! Пятница уже маячила на горизонте, и если я после недельного общения с графом все ещё останусь жива, то надо не забыть, что Лоран снизошёл до игры на выставке хозяина нашей очаровательной Софи, хотя абстрактное искусство и музыка Лорана не особо подходят друг к другу – проще было замутить музыкальную инсталляцию на пустых бутылках при помощи гитары Клифа, но это ведь меня не касается… Это музыкальный гений и гений от псевдо-искусства решают сами. Моё какое дело, мы с ним даже в разных залах будем… Я стану помогать Софи, ведь я не способна делать что-то своё… Мой удел теперь прислуживать всем: и вампирам, и их слугам…

– Ты уверена, что не ошиблась с выбором лака?

Соня скептически смотрела на мой фиолетовый лак с белыми разводами, но моя душа именно так сейчас себя чувствовала – она давно треснула и заросла паутиной… И вообще, как там говорили в России – мне фиолетово, фиолетово на все… Даже на зелёный лак на моих ногах… Боже, я чувствовала себя шестнадцатилетней дурой, но выбирать цвета надо было до травы… А вообще кому какое дело до цвета моего лака, а так я действительно больше соответствую комплименту графа…

– А с кем ты в цирк собралась? Я-то с детьми иду, а ты?

Это стало ещё одним откровением: о цирке я не помнила вообще, но телефон действительно высветил письмо о заказе двух билетов в цирк на эту среду. Мотоцикл в клетке… Со слонами…

– А я хочу отцу хозяина американский цирк показать, вернее наших оголтелых защитников животных…

Я сжимала в руке телефон, понимая, что даже словом не обмолвлюсь об этих билетах, чтобы не дать лишний повод Его Сиятельству поднять меня на смех. Да, бобер должен был вовремя выдохнуть, потому что я слишком надолго отпустила свой мозг на прогулку… Стресс, у меня просто стресс… Слишком много французских мужчин на мой больной американский мозг…

– Борщ будешь?

Я буду, я все буду, только бы посидеть в доме человека. Соня, ох если бы ты знала… Но я уже пришла в себя, хотя бы в той степени, чтобы не говорить, что живу с вампирами.

– Кстати, мне тут «Сумерки» подсунули, для моего уровня английского самое то… Как раз про вампиров… Только не понимаю, почему молодёжь так повёрнута на них…

Я медленно обернулась к Соне и сказала сухо и чётко:

– Я предпочитаю Франкенштейна гламурным мальчикам.

Соня как-то странно посмотрела на меня, и я поспешила улыбнуться. Она ставила на газ кастрюлю с борщом, а я стояла посреди гостиной, не зная куда спрятать глаза.

– Не порти платье, – А я и не заметила, что мну сарафан, как истинная неврастеничка. – Ты в нём королева, хоть на Бал к Сатане отправляйся.