Текст книги "Ночная духота (СИ)"

Автор книги: Zella

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

И дон Антонио не промахнулся. Стрела прошила тело Лорана насквозь, и он повалился навзничь. Трещотки смолкли. Движение остановилось. Индейцы захохотали ещё громче, от их смеха можно было оглохнуть. Лоран лежал недвижим. Луна, будто сговорившись с доном Антонио, разогнала все облака и светила прямо в лицо умирающему. Лоран жмурился, но пытался не закрывать глаз, будто прощался с ночным светилом. А я наконец сумела закрыть глаза и разревелась, не зная, о чём больше: о гибели Лорана или всё же о пропаже прежнего графа.

– Джанет, это игра! – повторил Клиф, отводя мои руки от лица. – Гляди!

Я сначала услышала смех Лорана, а потом уже увидела, что он спокойно сидит на земле. Индейцы расступились и стали рассаживаться на прежние места. Лоран продолжал хохотать, глядя в бесстрастное лицо отца. От каждого нового смешка стрела всё больше и больше выходила из тела и наконец упала ему на колени. Он изогнулся змеёй и подхватил её зубами, затем выпрямился и выплюнул в сторону графа. Граф не поднял стрелы, а неожиданно раскинул руки, и Лоран метнулся ему в объятья. Граф уткнулся в плечо сына, и мне показалось, что по его ледяной щеке скатилась тёплая слеза. Неожиданно к ним подошёл сам Габриэль и протянул какую-то корзинку. Граф взял её одной рукой, потому что второй продолжал придерживать сына, для которого избиение всё же не прошло даром. Не проронив и звука, они медленно направились к лестнице, ведущей к ручью.

Я молчала и глядела на огонь, вокруг которого начался танец. От мерного похлопыванья палок-трещоток я вновь вздрагивала, словно от удара графской палки, а Алехандро, скорчившись, продолжал одиноко лежать в стороне.

– Йоно-вэй-Йоно-вей, – доносилась до меня песня индейцев, забивая в голове любую возможную мысль.

Я полностью растворилась в увиденном, боясь дать происходящему какую-либо оценку. На моих глазах наворачивались слезы, сами собой, и я не понимала, по кому сейчас плачу.

– Мы собираемся, чтобы веселиться, – неожиданно раздался у меня над головой женский голос, и я подскочила с колен Клифа, чуть не сбив Монику с ног.

– Идём. Поможешь разнести оставшуюся еду по машинам. Детей сейчас увезут. Клиф, отпусти её!

И тут я только заметила, что Клиф держит меня за руку.

– Иди.

В голосе его чувствовалась злость, но он не смел выказывать тиранство перед дочерью Каталины.

– Ты чего так испугалась, глядя на клоуна? – спросила Моника, когда мы выбрались из толпы к сложенным стопками коробкам с едой.

– Лоран не клоун, – даже оскорбилась я.

– Клоун, – со смехом повторила Моника. – Я же просила тебя ничему не удивляться сегодня! Этот Лоран был койотом, это церемониальное убийство. Он как бы побеждал магию шамана смехом, и тот теперь за причинённую ему боль должен расплатиться с ним.

– Чем?

– Не знаю. Но что-то они делают там у ручья. Дед зачем-то дал им корзину с листьями ядовитого дуба. Раньше женщины подкрашивали им кожу детей, рождённых от белых, чтобы те больше походили на индейцев.

– Это же ожог!

– Ну так не все дети и выживали. Пойми, они в чём-то так и остались примитивными.

– Ты слышала что-то о доне Антонио? – поспешила спросить я, вдруг представив, что именно от ядовитого дуба мог погибнуть сын графа.

– Ничего, но похоже он тут известная личность. А ты-то его откуда знаешь?

Её большие глаза сузились до щёлок.

– А я его не знаю, – сказала я теперь уже точную правду. – Лоран, ваш койот, был моим, – я поперхнулась, – в общем врачом. Он лечил меня по просьбе Клифа. А это его отец. Он неделю назад прилетел из Парижа. Я понятия не имела, что он как-то связан с Габриэлем.

Моника ничего не сказала, и мы молча разнесли коробки по нескольким машинам. Я думала про ядовитый дуб и про то, что возможно как-то им можно вернуть Лорану привычный цвет кожи. И ещё я думала, что это похоже на издёвку, давать графу то, что убило его родного сына, чтобы спасти приёмного. Я почти плакала или вновь втягивала носом океанскую воду, потому шла, не глядя под ноги, пока не наткнулась на кого-то, но испанское извинение застряло в горле, потому что передо мной стоял граф. Он оставался почти обнажённым, только теперь на его плечах лежала шкура.

– Катерина, мне надобно поговорить с тобой.

Его руки уже лежали на моих плечах, потому я не смогла отшатнуться, услышав из его уст русскую речь.

– Чего так испугалась, милая? Боюсь, французский они выучили наряду с испанским и английским, а вот по-русски никто здесь не понимает. А мне не хотелось бы иметь лишние уши для нашей беседы. Позволь пригласить тебя на небольшой променад?

– Откуда вы…

Я не закончила свой вопрос, начав его по-английски, потому что на губах графа появилась привычная снисходительная улыбка.

– Не из твоей головы. Ты с трудом составляешь предложения на своём родном языке, Катерина. Я просто однажды сумел осилить «Войну и Мир» в оригинале. Идём, Катерина, пока дочь Каталины не позвала Клифа. Именно о нём я собрался повести беседу.

Я вздрогнула, и тут же получила на плечи шкуру, хотя лучше бы та оставалась на плечах графа. Его нагота лишь подстёгивала мой страх, но я покорно шла, ведомая его рукой в темноту убегающей от парка дороги.

========== Глава 34 ==========

Убывающая луна печально освещала пустую двухколейку, и мы спокойно шли по асфальтированному краю, не пачкая ноги в придорожной пыли. Шкура приятно согревала тело и служила защитой от странных взглядов графа, который продолжал глядеть на меня с тем же вниманием, что и у костра, хотя я и не понимала, что в этот раз ему вздумалось отыскать в моей голове – в ней за проведённые врозь часы не прибавилось ни одной мысли, только заварилась ещё большая каша. Неужели он пожелает помочь мне в ней разобраться? Сам, потому что попросить его не хватит сил. Какое там вытрясти ответ! Ухватиться за руку, чтобы он сбавил шаг, и то страшно. Не граф шёл рядом, а кто-то другой, ещё более загадочный и недобрый. Пусть первым нарушит молчание, пусть вновь превратит меня в слушательницу. Я не хочу говорить, я боюсь сказать не то… Секунды страха текут медленнее мёда и обжигают сильнее раскалённого железа. Отчего этот странный дон Антонио молчит? Разве не сам собирался говорить со мной о Клифе?

Парк давно скрылся за поворотом, и я подумала, что, если ускорить шаг, то к утру можно дойти до местной миссии. Только я и так с трудом переставляла ноги, пытаясь удержать сандалии со спущенным из-за набухшей мозоли задником, потому по-детски сильно испугалась подобной перспективы. Спросить, куда идём? Только единственный вопрос, который готов был спрыгнуть с языка, касался мёртвого сына графа. Но я крепко стиснула зубы, не считая себя в праве открывать ногой дверь туда, куда меня не приглашали. Странно-то как, кто же заставил меня начать понимать испанский? Кому важно было, чтобы я узнала тайну графа? Клифу? Да только откуда у того взяться подобной силе?! Неужто это сделал Алехандро, ведь до того, как индеец сел подле меня, я оставалась глухой тетерей? Если это месть графу, то какую роль могу в ней играть я? Неужели в наш треугольник, Антуан-Клиф-Габриэль, впутался ещё один персонаж, или даже не один? Каталина слишком сильно заинтересовалась мной, и явно не забота о Диего погнала её домой? Так кто теперь тасует колоду моей жизни? Кто?!

Я выкрикивала этот вопрос мысленно, но достаточно громко, чтобы граф наконец остановился и начал говорить. Сколько можно пытать меня молчанием, которое бьёт намного сильнее подпалённых палок! Только граф продолжал идти вперёд, так стремительно, будто впереди его ждала какая-то цель, а ведь я точно помнила, что эта чёрная лента пустует на несколько простиравшихся перед нами миль. От темноты и тишины становилось жутко. Я совершенно не слышала звука босых ног вампира, тогда как шлёпанье моих сандалий напоминало нестройный барабанный бой. От затянувшегося молчания даже язык начало покалывать, и я задала, казалось, самый нейтральный на тот момент вопрос – про Лорана. К моему ужасу, на графа тот подействовал, как на спящего ушат холодной воды. Он тряхнул головой, как рассвирепевший конь, и лишь ускорил шаг. Поняв, что мне придётся его догонять, я сняла сандалии, не заботясь о том, что шершавый асфальт сотрёт вдобавок к пяткам ещё и стопы, и бросилась следом, мечтая нагнать его до поворота, потому что за ним он мог полностью исчезнуть из поля зрения и, о, ужас, из моей жизни.

На минуту я даже усомнилась в его реальности. Я призывала его весь вечер и, может, моё сознание сдалось и соткало его из темноты ночи, ещё и заставив говорить по-русски. Неужели я мечтала услышать из его уст родную речь? Родную, я уже не знала, какой язык считать родным… Даже мысли перестали казаться собственными. Я превратилась в прожектор, в который попеременно вставляли разные слайды, и вот сейчас, похоже, коробка оказалась пустой. И пустота не может дать ответ. Графа нет, он лишь плод моей фантазии, а фантазию не осязать. За миражом можно лишь гнаться, вот я и не могу поспеть следом… Остановиться и вернуться туда, откуда я, как безумная, бежала… Только не бегу ли я на месте. Где сейчас находится моё тело? Здесь, на пустынной дороге или там, у костра, отпустив на волю лишь мой дух. Как там пелось в песни Габриэля… От смерти не убежать, в какую бы сторону ты не бежал. Когда придёт твоё время, она найдёт тебя, и всё пойдёт не так, как ты планировал…

Я перестала бежать. Я остановилась. И белая фигура замерла, будто была привязана ко мне, словно тень. Я протянула графу руку, хотя и понимала, что это бесполезно. Слишком далёким он был, недосягаемым, едва различимым в ночной тьме даже моим острым зрением. И был ли он там вообще, на изгибе дороги? Я не хотела знать ответа, потому опустила руку, будто отпускала тень, и тень двинулась дальше, готовая исчезнуть навсегда. Навсегда… Я сорвалась с места и, казалось, сумела поставить новый рекорд стометровки, но вдруг остановилась, будто наткнулась на невидимую преграду. Между нами оставалось не больше пяти шагов, целых пять шагов! Только что меняла наша близость, если стена молчания продолжала отделять от меня настоящего графа или мой мираж. Но чем бы ни была эта бледная тень, я не смела поднять глаз на нагую фигуру, которая могла принадлежать графу, и вынужденно отыскивала сколы в идеально сохранившемся педикюре. Тень вновь поплыла вперёд, но теперь я измеряла дорогу лилипутскими шагами.

Я могла бы списать на быструю ходьбу сухость во рту, но обмануть себя было невозможно. Абсолютно равнодушно прижимавшаяся к торсу Клифа я теперь сгорала от одного лишь взгляда на широкие плечи графа – настоящие или выдуманные, какая разница… Куда подевалось моё ледяное спокойствие, которое Антуан дю Сенг тестировал коротким поцелуем на кухне? Неужто сгорело на индейском костре? Новый дон Антонио сразил меня стрелой вместе с койотом-Лораном. Только зачем, зная, что у меня не хватит ни сил, ни желания рассмеяться. Сердце предательски ныло, упав глубоко в живот, и я проклинала себя за то, что ушла от спасительного костра в ставшую ледяной августовскую ночь.

Граф остановился и обернулся так неожиданно, что я с размаху налетела на него и уткнулась носом в ледяную, но мягкую грудь, и он не отстранил меня, а лишь сильнее прижал к себе и даже коснулся подбородком моей макушки, и я вцепилась в него, поняв, что он реален.

– Анри давно вырос, и моё слово перестало иметь вес, да никогда и не имело…

Я не сразу сообразила, что граф вновь говорит со мной по-английски. Быть может, я просто придумала себе русский, потому что часть нашего пути действительно приснилась мне. Но я не желала анализировать ситуацию, я хотела лишь вдыхать горечь костра, спрятавшуюся в растрёпанных волосах графа. Они не были убраны за уши и уложены гелем, потому свободно касались моих горящих щёк таким нежным, живым прикосновением, будто кончик беличьей кисточки. Знать бы ещё, что за узор он нарисует на моём лице, ведь так тяжело который день носить боевую раскраску. Она давно должна была потечь от пролитых мной слёз, обезобразив меня и без всякой красной краски. У меня не осталось сил, я не хочу возвращаться к костру и видеть Клифа. Позвольте мне не возвращаться…

Я не была уверена в том, что произношу просьбу вслух, но знала, что граф её слышит и чувствует по ледяным струям, стекающим по его груди. Я плакала по-мужски, молча, понимая, что слёз у меня предостаточно, а выть койотом не получится. Граф не отстранял меня, но я и не чувствовала его рук, только подбородок всё сильнее и сильнее врезался мне в макушку. Теперь мимо моих ушей проносилась французская речь, но я не понимала её смысла, она звучала колыбельной, заставив закрыть глаза и заскользить по скользкому от моих слёз телу вампира вниз. Я сильнее стиснула за его спиной руки, пытаясь удержаться на ногах и не упасть перед графом на колени, хотя это было то, что требовали моё уставшее и измученное тело и дух.

– Анри был и остаётся сыном Эстель и Рене, – вдруг всплыли из потока французской речи чёткие слова графа: – Я украл лишь тело, не получив и частицы его души.

Я чувствовала на волосах шевеление его губ и боялась вздохнуть. То ли я прекратила своё падение, то ли он наклонялся вместе со мной.

– Порой мне кажется, что ему было бы лучше задохнуться в своём гробике. Я спасал его для себя, не задумываясь и на минуту о том, что уродую ему жизнь. Он доверился Габриэлю, и я сделал всё, что от меня требовалось, а теперь отошёл в сторону, меня больше не существует для него. Не знаю, зачем Габриэль заставил нас исполнить этот дурацкий ритуал, который не имел к излечению Лорана никакого отношения, но ради сына Эстель я готов был стать посмешищем. Только отчего ты не смеялась со всеми, отчего ты плакала?

Граф сжал мои щеки с такой силой, что мог спокойно свернуть челюсть. Какого ответа он ждал? Нос заложило от соплей, и я не могла разлепить губы даже для вздоха.

– Ты должна была смеяться. Я просил тебя смеяться. Отчего ты веришь в реальность нереального и не видишь правды прямо перед своим носом?!

Я глядела ему в лицо, на нем не осталось никакой краски, оно вновь обрело французскую отрешённость, и я даже мысленно прорисовала на его плечах пиджак и вдруг чётко увидела его таким, каким он впервые вошёл ко мне на кухню. Я зажмурилась, пытаясь отогнать мираж, такой яркий, такой предательски манящий.

– Почему ты не видишь очевидное? – продолжал пытать меня граф, не позволяя разжать губ.

Я не могла ответить даже мысленно. Я уже не знала, что правда, а что ложь, кто стоит передо мной – непонятно откуда появившийся Дон Антонио в набедренной повязке из заячьей шкуры или холеный француз, небрежно наигрывающий на рояле популярную мелодию? Я даже не знала, на каком языке он говорит со мной и говорит ли вообще.

– Впрочем, я сам, как художник, до безобразия приземлён и никогда не пойму, как из смеси зелёного с красным можно получить белый… Быть может, абсентовую зелень просто вытравит боль. Это ведь больно, верно?

Я кивнула. Граф ослабил хватку, но я оставалась не в силах произнести своим пересохшим ртом и звука. Зачем он заставил меня вспомнить жуткую боль от ожога соком ядовитого дуба, когда кажется, что кожу раздирают наждачной бумагой – тогда я сразу же научилась в калифорнийских парках не сходить с протоптанных троп. Тропа! Где моя тропа? Просто покажите мне её, но граф уже не смотрел на меня, руки его упали вдоль тела, и я, не готовая к свободе, завалилась назад, как кукла-неваляшка и вновь ударилась макушкой в ледяную грудь.

– Надеюсь, до среды я сумею увидеть результат, – подбородок графа вновь придавил меня вниз. – Если, конечно, Лоран пожелает увидеть меня, во что я не верю. Мы попрощались у ручья, и боюсь, даже будучи в Париже, он не навестит меня более. Я всегда ассоциировался у него лишь с болью, а теперь боли стало в разы больше. Боль нельзя любить, боль стремишься забыть. Я тревожусь за него, хотя и понимаю, что это лишнее. Габриэль присмотрит за ним лучше моего, хотя, мне кажется, Лоран не нуждается больше ни в чьей помощи. Я просто продолжаю видеть в нём ребёнка, корчащегося от нестерпимой головной боли, и всё пытаюсь сделать его своим. В Мексике ещё в прошлом веке некоторые сумасшедшие блюли страшную традицию – младшая дочь остаётся с матерью до самой её смерти, чтобы заботиться о ней. Девочка с рождения лишена собственного счастья. Я стал таким отцом, потому что испугался одиночества. Но судьбу не обманешь, я не заслужил права быть кому-то нужным, и уже слишком поздно что-то менять. Прости, что говорю тебе всё это. Наверное, я просто трус, чтобы сказать это перед зеркалом, глядя пустым взглядом в пустые глаза. Я даже не хочу видеть твои глаза, они слишком о многом мне говорят, а я не желаю их больше слушать.

Граф оттолкнул меня так резко, что я не успела ухватиться за него, и между нами вновь были пять шагов, только теперь непреодолимых. Он действительно глядел в сторону, и на лице его застыла гримаса то ли боли, то ли отвращения. Ко мне или самому себе, оставалось лишь гадать. Он вновь зашагал вперёд, я бросилась следом.

– Куда мы идём? – на бегу выкрикнула я вопрос, надеясь, что для ответа граф сбавит скорость.

Ответа не последовало, но идти он стал медленнее, и я сохранила надежду вновь получить ответ, пусть и с опозданием. Здесь на тёмной дороге оставалась лишь оболочка графа, мысли же его парили далеко отсюда – запутались в тонких ветвях деревьев у ручья или же завязли в трясины далёкого прошлого, кто знает… Дорога отовсюду далека, и мне остаётся лишь покорно ждать его возвращения, ведь то, что он взял меня в этот путь, придавало мне веса в собственных глазах.

– К машине, – он ответил уже за вторым поворотом тогда, когда я сама различила очертания брошенного на обочине «порше». – Габриэль попросил меня прийти последним, потому как знал, что мне не все обрадуются.

– Отчего вы скрыли от меня…

– Я ничего не скрывал, – теперь граф не тянул с ответом, зная мой вопрос до того, как я его озвучила. – Зачем тебе знать о моём прошлом, когда ты не в силах разобраться с собственным прошлым, чтобы решить, что делать со своим будущем?

Теперь он глядел мне в глаза, и его серые, подобно двум магнитам, стали притягивать меня, и вот между нами не осталось и шага. Я вновь уткнулась носом в ледяную грудь, но уже не почувствовала запаха костра.

– Я не верю в то, что ты способна принять самостоятельное решение, но я зубами выгрыз его для тебя, хотя меня не поддержал никто, даже Габриэль. Не поверишь, кто встал на мою сторону – Клиф. Я изначально знал, что мы братья и не мог тронуть его, показать свою силу без разрешения Габриэля, а когда мы встали друг против друга в бане, я вдруг понял, что должен отойти в сторону, потому что не имею права разбивать ещё одну мечту просто потому, что не считаю ту верной.

Он отвернулся от меня, сделал последние десять шагов к машине и открыл дверцу. Я зажмурилась, увидев в его руках джинсы, хотя и понимала, что он вряд ли у меня на глазах избавится от набедренной повязки. Долгие пять минут я стояла с закрытыми глазами, не видя перед собой ничего, кроме черноты.

– Вы обещали поговорить со мной, – начала я, медленно приподнимая веки.

– Я уже поговорил.

На графе поверх футболки был джемпер, и сейчас он завязывал шнурки кроссовок.

– Вы же не пригласили меня поговорить о вас…

– Я уже сказал тебе, что ты примешь решение о своей судьбе самостоятельно. Мне пообещали не решать за тебя. Разве этого мало?

– Вы сказали про мечту? Вы имели в виду мечту Клифа…

Я неуверенно закончила фразу на вопросительной ноте, но граф вместо ответа рассмеялся.

– Нет, Катья, о твоей мечте, о твоей дурацкой мечте стать американкой. Будущая ночь прекрасная возможность поставить последнюю галочку и всё… Катьи больше не будет, останется лишь Джанет, которая не станет мучить себя вопросами, почему она не в состоянии отличить русский язык от китайского!

– Вы говорили со мной всё это время по-русски? – спросила я, действительно не в силах определить принадлежность его слов к определённому языку.

– Я мог срываться на французский, как Лео Толстой, но большую часть разговора я всё же вёл по-русски.

– Не может быть! А… на каком языке сейчас говорю я?

– Ты отвечаешь мне по-английски, и мне кажется, что твоё перевоплощение уже началось и его невозможно остановить. Только дело вовсе не в Клифе и его желании видеть в тебе мёртвую жену, а в тебе самой. Тебе не хочется быть собой, тебе не нравится быть собой…

– Это не правда! – только моя нерешительная попытка перебить графа потонула в новом потоке непонятно какой речи.

– Никаких воспоминаний, никаких сожалений, любимый мужчина и никаких обязательств перед обществом. Свобода – твоя американская мечта… Если прибавить к ней счёт в банке, с которого я не собираюсь ничего снимать, неплохое начало. Расценивай это как свадебный подарок, только я не приду на свадьбу, чтобы не смущать невесту и жениха.

– Я не знаю, на каком языке вы говорите, но скажите мне ясно, что меня ждёт. Я не в силах понимать ваши намёки. Я отдам своё тело её духу, так? Я просто умру, я верно всё понимаю?

– Нет, не верно!

Граф резко поднялся с сиденья и захлопнул дверцу.

– Я спросил тебя тогда в кабинете, что ты хочешь сделать в своей жизни прежде, чем умрёшь? Ты так и не ответила мне на вопрос. Ты даже не поняла, что делать с билетом и деньгами, со свободой, которую ты требовала у Лорана. И раз у тебя нет собственных желаний, тебе дадут желания Джанет, чтобы ты исполнила то, что она не успела, потому что нельзя умереть, ничего не сделав в жизни!

– У неё не было никаких желаний! Она была ничем не лучше меня! – я даже не поняла, откуда у меня взялись силы орать. – Я лучше её. Я не алкоголичка и не наркоманка!

Я стояла посреди пустой дороги против улыбающегося вампира и медленно пятилась, будто могла убежать от брошенных мне в лицо слов.

– Она сгорела раньше, чем её тело. Клиф убил её при жизни, но меня он не убил. Слышите? Он не убил меня, хотя столько раз пытался это сделать! Моё тело сильнее её тела, моё сердце продолжало биться, когда страх требовал у него остановиться. Моё желание жить сильнее страха умереть! Слышите?!

Я кричала, а он улыбался и качал головой. Я хватала ртом воздух, но не могла добавить и слова, будто позабыла разом все языки.

– Не верю, – вдруг сказал граф и направился к водительской дверце. – Попытайся сначала сама поверить себе. Тогда, быть может, завтра они поверят тебе.

– Вы куда?!

Я бросилась на капот, будто могла удержать машину. Граф продолжал опираться на открытую дверцу, не садясь за руль.

– Домой. Я не стану готовить тебе ужин, всегда можно заказать пиццу, если ты будешь в состоянии её съесть. А если вы придёте вместе с Клифом, чтобы проводить меня, то у Лорана большой запас выпивки. Так что, принимая своё решение, не бери в расчёт кулинара-любителя, я не стану изводить продукты просто так. А сейчас отойди от машины, глупо погибать под её колёсами.

Я отошла, вернее отпрыгнула, точнее меня отшвырнуло к обочине желанием графа. «Порше» рванул с места и скрылся за поворотом раньше, чем я могла выдохнуть. Но испугаться перспективе добираться до парка в одиночестве я не успела, ослеплённая фарами на такой же бешеной скорости затормозившего подле меня «Бьюика».

– Как они только время рассчитывают!

Я выдохнула, не увидев Клифа. За рулём сидела Моника. Я открыла дверцу и плюхнулась на сиденье, поняв, что где-то успела потерять сандалии.

– Ну и видок у тебя, – присвистнула Моника. – Наверное, надо было не слушать Клифа, а забрать тебя отсюда раньше. Не удивлюсь, если этот дон Антонио поговорил с тобой так же, как с этим белым.

– Тебя послал Клиф?

Отчего же он сам не пожелал вырвать меня из лап дона Антонио? Неужели приказ Габриэля настолько силён для них обоих.

– Они договорились с доном Антонио на определённое время. Я, кстати, выжала из этой колымаги всё до последнего, надеясь перехватить его. Аж до мурашек интересно рассмотреть его вблизи. Но он успел сбежать!

– Клиф послал его поговорить со мной?

Моника говорила быстрее, чем я могла понять её речь.

– Откуда я знаю, о чем они договаривались. Мне сказано было забрать тебя и отвезти домой. Да и какая разница?

Разница? Собственно никакой. Лоран честно предупредил, что понять мотивы вампиров мне не дано.

– Пристёгивайся уже, – не стала дожидаться от меня ответа Моника, – и поедем! Я хочу урвать хоть немного сна, потому что днём нам готовить завтрак, вернее ужин для деда и его близких гостей.

Я закрыла глаза, понимая, что иначе буду глупо высматривать впереди давно растаявшие в ночи габаритные огни «порше».

========== Глава 35 ==========

Странный дом был у Габриэля. На одну половину отремонтированный, на другую запущенный до невозможности. Будто хозяин боялся, что современный мир полностью поглотит старину, хотя даже старейшая часть дома была века на два моложе самого индейца. Причина разрухи могла крыться и в чём-то ином, ведь индейский мир заключается не в тростниковой хижине, его границы равняются линии горизонта – Габриэль просто не держался за дом. Твой мир – это то, что ты видишь, то, куда могут донести тебя ноги. А любовь к этому миру – это нежелание уходить с места, где ты находишься, потому что ты счастлив в данную минуту в данном месте. Я не могла вспомнить, кто и когда вложил эти мысли мне в голову. Быть может, прямо сейчас, но кто? Я чувствовала себя настолько уставшей, что не могла связать две разрозненные мысли даже детским бантиком, не то что морским узлом логики.

Я попыталась вытереть ноги о половичок, понимая, что душа мне не предложат, да я и не соглашусь на него в чужом доме – к тому же, я срослась со своей новой одеждой, и запах затхлости прекрасно уживался с облившим меня с головы до ног потом. Я подняла ногу и тронула мозоль.

– Дать пластырь? – послышался подле меня голос Моники, но другой тут же шикнул на неё, и она молча шмыгнула в тёмную пустоту.

При свете фар я оценила размер дома в стандартные три спальни и два салона, но из-за царившей внутри темноты он казался больше. В нём чувствовалось присутствия множества людей, которые отчего-то хранили молчание. Я пыталась отыскать взглядом фигуру, прогнавшую Монику, но даже новые глаза отказывались видеть. Свет от фонаря проникал в дом всего на пару шагов. Я продолжала стоять на пороге, не смея ступить грязными ногами на возможно чистый пол. Неожиданно дверь всей тяжестью согнула мне руку в локте и бесшумно захлопнулась. Стало абсолютно темно, хотя я точно знала, что держу глаза открытыми.

Я не испугалась, мной овладело лишь ещё более томительное ожидание появления Каталины. Только её сила могла управлять сейчас мной. Остальные мёртвые индейцы находились в парке миль за двадцать отсюда. Я хотела кашлянуть, чтобы привлечь внимание, но быстро сообразила, что в доме неспроста хранят молчание. Монику прогнали за то, что она открыла рот. Здесь спали дети. В метре от меня начали проступать очертания дивана, который мог служить кому-то постелью. И Диего мог спать на руках приёмной матери.

Мои ноги продолжали касаться порога, и я не пыталась отрывать их от пола, покорно дожидаясь приглашения. Возможно, Каталина хочет сначала уложить ребёнка и лишь потом заняться мной. Или у неё перед отходом ко сну есть море иных более важных дел. Я же никуда не денусь, потому что дошла до состояния полной готовности уснуть стоя. Темнота давала глазам желанный отдых, и я не чувствовала потребности закрыть их. И вот ноги повели меня в темноту, и тело опустилось на тот самый диван. На плечи лёг мягкий плед. Тёплые руки поправили на волосах повязку, чтобы та не давила на виски – я и не знала, что её можно ослабить.

– Ты всё равно ошибёшься, если решишь выбирать между ними двумя, – прозвучал совсем рядом тихий голос Каталины с едва уловимым акцентом в плавном английском, но я так и не увидела лица. – Выбирай только между собой: настоящей и придуманной. Подумай, с которой из себя тебе будет легче ужиться.

Она запечатлела у меня на лбу тёплый поцелуй, и я была уверена, что за ним последует мёртвый сон, но веки не отяжелели. Я даже наконец различила лёгкие очертания женской фигуры: Каталина сидела в конце дивана, на самом краю, потому я и не почувствовала её, когда вытянула гудящие ноги.

– Мир в семье превыше всего, но добиться его можно лишь понимая желания другого. А теперь подумай, как можно заглянуть в чужую душу, когда ничего не видишь в своей собственной? Ты не будешь в миру с другими, пока воюешь с собственными желаниями. Ты должна отыскать их в себе и выставить на обозрение тем, кому ты не безразлична, и тогда они попытаются исполнить их. Иначе ты подводишь и себя, и того, кто тебя любит. Сейчас я могу прочесть в твоей душе лишь желание поскорее уснуть. Позволь Габриэлю так же чётко прочесть завтра твоё другое желание. Ты всё равно ошибёшься, если решишь выбирать между ними двумя, я говорю это второй раз. Когда-то я тоже считала, что женщина не создана для того, чтобы жить одной. Меня упрекали за то, что я отдалась другому мужчине, когда мой первый муж ещё не умер. Никто не понимал, насколько велик был мой страх ощутить, как ведшая меня по жизни рука отпускает мои пальцы. И я долго стремилась ухватиться другой рукой за новые пальцы прежде, чем отпустить мёртвые. И я оставила вторую руку свободной лишь с сыном Габриэля. Я ушла от своего итальянца к нему в деревню, когда тот был уже глубоким стариком именно для того, чтобы спокойно, по совету Габриэля, ожидать смерти мужа, которая освободит меня от зависимости. И мой последний муж действительно подарил мне свободу и веру в себя. Ты спросишь, отчего я не ухожу от Габриэля? Потому что держит меня подле него не страх одиночества, а любовь семьи, для которой я что-то могу сделать. Своей заботой я каждый день благодарю его за сына, с которым он поделился частью своей мудрости. Если бы не он, я бы давно умерла, потому что все мои желания сосредоточились на необходимости быть частью кого-то. Я была цветком без корней, который питался соками мужей. Отрасти себе корни, вот мой единственный совет.

С последним звуком затихающего голоса тень поднялась с дивана. Я попыталась открыть рот, чтобы пожелать Каталине доброго сна, но не сумела разлепить губ.

– Даже не пытайся. Я запечатала тебе уста, и только Габриэль может снять эту печать. Слова извращают наши мысли: «да» редко означает согласие, а «нет» – отрицание. Формирование слов отвлекает нас от изначальной мысли – в итоге обёртка редко соответствует внутреннему содержанию. Если бы люди учились чувствовать друг друга вместо того, чтобы тратить время на пустые разговоры, они бы находили друг в друге больше счастья. Габриэль не ждёт от тебя слов ни на каком известном ему и тебе языке. Он прочтёт твою душу, которая не сумеет солгать. Но он не полезет глубоко, так что воспользуйся немотой, чтобы выставить вперёд лишь то, что имеет для тебя ценность. Его мудрости будет довольно, чтобы решить, сумеет ли Клиф принести в твою судьбу радость и свет. Никто не желает тебе зла, и даже если Клиф вздумает заполучить тебя против твоей воли, семья никогда не поддержит его.