Текст книги "Ночная духота (СИ)"

Автор книги: Zella

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

Парижанин не двинулся с места и только вальяжнее развалился на моей кровати. Опять эта улыбка. Не добрая, а цинично-злая. Этой улыбкой одарил меня в подвале Лоран. Должно быть, как малые дети имитируют родителей, неофиты перенимают манеры у создателей.

– Одеться? – граф взглядом серых глаз, будто рентгеновскими лучами, прожёг обёрнутую вокруг меня простынь, и я пожалела, что скинула перед сном одежду – возможно он не стал бы утруждать себя раздеванием. – Я уже видел тебя обнажённой, и не я один. К чему строить из себя невинность…

Он говорил ещё медленнее, чем прежде, будто боялся, что я не пойму какое-то слово. Да я прекрасно всё поняла и больше не покраснею. Резким движением я сорвала с себя простыню. Он прав, к чему прятать от него тело? Я даже не стану хватать из шкафа первый попавшийся сарафан, я повыбираю и возьму тот, что покороче с огромными цветами по подолу. Приму душ и почищу зубы.

– Не забудь расчесать волосы! – сказал граф серьёзным тоном, наверное, едва сдерживая смех.

Я сама бы над собой посмеялась, но было поздно. Лицо уже приняло боевое выражение, и я потянулась к телефону, чтобы перенести встречу на другой день. Сегодня мне велено развлекать графа, и я пока прекрасно с этим справляюсь.

– Визитку можешь не искать. Я её выбросил.

Я отдёрнула руку, будто обожглась.

– Её дал Лоран, – я не хотела смотреть в зеркальную дверцу шкафа, но не могла опустить голову.

– Он сам попросил меня её выкинуть, – пояснил граф сухо.

– Хорошо.

Я чувствовала спиной ледяной взгляд и решила сначала одеться, а потом уже позвонить маникюрше Соне. Со скоростью новобранца я схватила одежду и метнулась в ванную, крепко заперев дверь, хотя понимала, как глупы все мои действия. В одежде я стала выглядеть ещё глупее. Граф, так и не сменивший позы, смерил меня презрительным взглядом, дольше прочего задержавшись на подоле с яркими маками.

– Ты никогда не сушишь волосы?

А я думала, что это ледяной пот струится по спине. Вернувшись в ванную, я включила фен и даже сумела без петушков собрать сухие волосы в хвост.

– Благодарю, юная леди, – сказал граф всё тем же безразличным тоном, когда я вернулась в спальню. – Первые пять минут в роли приличной девушки ты выдержала достойно.

Это меня что, только что вторично блядью назвали? Пять минут назад намекнули, а сейчас написали печатными буквами с пробелами в страхе, что я не читаю между строк. Лет так десять назад маленькая Катя повесила бы на меня такой же ярлык, но взрослой Кэтрин совершенно не было стыдно за своё прошлое. В университете нас была целая секта таких – кто считал, что личная жизнь и успеваемость – две вещи не совместимые: бойфренды и гёлфренды отнимают слишком много времени и денег. Мы создали базу с телефонами, в которую со стороны было очень сложно попасть – требовалось пройти личную встречу с куратором. Мы звонили по первому попавшемуся номеру, чтобы встретиться для утоления природных инстинктов. Чаще всего в машине. Мы редко спрашивали имена друг друга и старались не встречаться повторно, чтобы животный секс не перерос в личные отношения, от которых на время учёбы мы желали откреститься. Встречались обычно по будням, а в выходные проверенными компаниями, в которых редко попадались бывшие сексуальные партнёры, ходили в горы или кино, ездили к океану, катались на роликах и велосипедах – так что одиночества никто не чувствовал.

Я не причисляла себя к общему «мы». Меня привела в эту секту не великая идея, а великое одиночество. Я по глупости думала, что кто-то решит начать со мной встречаться. Этого не случилось. Хотя имелась и вторая правда. Секта была чисто американской. За два года я не встретила в ней ни одного представителя восточной культуры. Мне казалось, что это часть американской культуры, к которой мне так хотелось приобщиться. Своеобразная «радионо-раскольническая» проверка – тварь я дрожащая или право имею…

Я осталась тварью и вцепилась в Клифа руками и ногами, когда тот явился на второе свидание. Два счастливых года с настоящим американским бойфрендом, почти настоящим…

– У тебя взгляд как на картине Венецианова «Крестьянка с васильками», – улыбнулся граф. – Затравленный… Если ты не помнишь, то я набросал для тебя по памяти. Желаешь взглянуть?

Только альбом он не протянул, приглашая прилечь рядом. Я выдохнула и шагнула к кровати. Матрас протяжно скрипнул, хотя был новым и не пружинным. Похоже, это скрипели мои мысли, которые граф разгребал, как дворники мёртвые листья. Пока я принимала душ, парижанин перерисовал лицо. Теперь мои глаза были открыты и глядели по-блядски призывно. Меня аж передёрнуло.

– Это не Венецианов, – сумела произнести я, не вспыхнув.

– Конечно, нет. Это Антуан дю Сенг, жалкий подражатель.

– У меня другой взгляд, это всё ваша фантазия, – я попыталась подняться с кровати, но не смогла сдвинуться и на дюйм, словно приклеилась к скомканному покрывалу. Граф насильно удерживал меня подле себя, желая продолжить неприятный разговор.

– Я не Модильяни, – произнёс парижанин медленно. – Я вижу душу насквозь. Мне достаточно секундного взгляда в глаза… Это ты, хочешь того или нет. Так ты смотрела на меня вчера. Но взгляд венециановской крестьянки мне нравится больше, – он нашёл в складках простыни ластик и будто нечаянно коснулся моего бедра. Я вздрогнула. – Тебе страшно со мной?

– Нет, – с трудом выговорила я и сумела отодрать от простыни руку. Мой дезодорант прошёл проверку на стойкость, но вот сердце предательски трепыхалось. Граф нарисовал новые глаза, умело скопировав в этот раз Венецианова. Наверное его, потому что взгляд вышел совсем заячий. – Хотите посмотреть фильмы про художников из серии «Сила искусства»? – Следовало взять ситуацию под контроль до того, как граф вздумает ещё что-нибудь мне подрисовать.

Я поднялась с кровати и одёрнула сарафан. Граф соизволил последовать за мной в гостиную. Только я, не дойдя до дивана, замерла как вкопанная. На кухонном островке красовался букет красных роз, а это означало, что граф проснулся не позже пяти утра. Но чёрт с ними с розами и графской бессонницей! Круглый обеденный столик, никогда прежде не использовавшийся по назначению, был накрыт на двоих. Один бокал алел кровью, а другой желтел апельсиновым соком. На тарелке веером лежали поджаренные тосты, ломтики сыра-бри и виноград – в общем всё то немногое, что граф сумел найти в холодильнике. Я пару раз моргнула, осушая с ресниц непрошенные слёзы, и обернулась к парижанину, на котором чудом оказалась рубашка.

– Спасибо, – я не была уверена, что разжала губы, но лёгкий кивок дал мне понять, что благодарность принята. – Кроме мамы, мне никто не готовил завтрак.

– Не думал, что хоть в чём-то могу оказаться первым, – выдал граф с прежним сарказмом, и я не сумела проглотить злость:

– А вам так важно быть первым?

– В отношении тебя – абсолютно нет, – сказал граф, будто отвесил оплеуху, и в этот раз я её проглотила и спросила уже тихо:

– Вы всё ещё хотите сесть со мной за один стол?

– Если я не побрезговал лечь в твою постель, то стол уж точно выдержу…

– В моей постели до вас тоже никого не было, – сказала я и тут же осеклась, вспомнив, как Клиф завязывал на ней шнурки. К счастью, граф оставил моё воспоминание без внимания и молча протянул телефон.

– Подстригать ногти в субботу очень неосмотрительно, юная леди.

– Это всего-навсего суеверие, – начала я робко, глядя в абсолютно серьёзное лицо графа.

– Ну я тоже когда-то считал, что вампиры – плод больной фантазии лорда Байрона.

– Я уже давно так не считаю, – я попыталась улыбнуться, но моё лицо стало походить на такую же мёртвую маску, что и лицо графа. Возможно, оно у него не каменное и не серое, когда он спит больше четырёх часов. – Что касается ногтей, то Соня не станет над ними колдовать, а просто выкинет в мусорное ведро.

– Порой самые опасные люди кажутся совершенно безобидными…

– Это не тот случай! – Невыспавшийся граф начинал действовать мне на нервы. – Я сейчас позвоню и перенесу встречу на безопасный день. Для вашего спокойствия, – добавила я и тут же пожалела о своих словах.

– Если тебя так тревожит моё спокойствие, то позволь мне самому подрезать тебе ногти…

Я непроизвольно раскрыла рот. Сказать мне было нечего. Я даже порылась в скудных знаниях французского в надежде отыскать фразеологизм, который граф калькой перевёл на английский.

– Не смотри на меня так, будто я пытаюсь тебя соблазнить… Если ты наденешь что-то подлиннее, а я облачусь в тёмный костюм, с нас можно будет написать знаменитое полотно месье Дега, которое так и называется «Педикюр». Это всего лишь небольшой экскурс в историю живописи, ничего личного.

– Вы очень хорошо разбираетесь в живописи, даже в русской. Наверное, это, как и музыка, часть классического образования… А я лично не видела ни одной из названных вами картин.

– Потому и не можешь дописать свою собаку. Дега прогуливал в Лувре лекции юридического факультета, копируя полотна мастеров. Только так становятся художниками и никак иначе.

– Я и не стремлюсь стать художником, хотя и имею художественное образование, – попытка перенять тон графа с треском провалилась, и я почти что закашлялась. – И если мне не изменяет память, – говорила я уже шёпотом, – месье Дега всё же отучился в Академии.

– Изменяет, юная леди. Он променял её на дом тётки в Неаполе, чтобы иметь возможность путешествовать по Италии, копируя великих мастеров и даже росписи Сикстинской капеллы. Правда, он немного страдал от южного солнца, которое хорошо смотрится лишь в рисунках, выполненных сангиной. Плохо, юная леди! Не совестно совсем не разбираться в американских художниках? Ты же американка!

– С каких это пор Эдгар Дега стал американцем? – голос вернулся с прежними злобными нотками.

– С того самого тысяча восемьсот тридцать четвёртого года, в котором месье Дега имел счастье родиться в Париже, потому что оба его деда родились в Новом Орлеане. У родителей Дега была своеобразная эмиграция из Нового Света в Старый. Они мечтали избежать войны, но, увы, не получилось – она разгорелась и во Франции. Однако никакие перипетии не способны помешать семейному счастью, когда оно строится на чистой любви. Впрочем, тебе этого не понять, и потому я воздержусь от романтических историй. Ты собиралась звонить, не так ли?

Граф продолжал протягивать мне телефон, и я выудила его из рук вампира, не коснувшись ледяной кожи. Вызвав нужный номер, я заглотила для храбрости побольше воздуха, как делала всегда, когда собиралась говорить по-русски. Прокрутила в голове фразу, чтобы та прозвучала без ошибок, и всё равно почему-то начала разговор с «хай», а потом быстро протараторила просьбу перенести встречу на утро понедельника – с жутким акцентом, который появлялся во все ещё родном языке, как только я начинала нервничать.

– А в воскресенье ты пойдёшь в церковь? – усмехнулся граф, когда я положила телефон рядом с тарелкой и опустилась на стул, стараясь хоть немного прикрыть ноги коротким подолом.

– Воскресенье Соня проводит с семьёй и не принимает клиентов, – сказала я сухо, надеясь унять графский сарказм, пока тот вновь не расцвёл пышным цветом.

Я с неимоверным облегчение отметила, что ни ножа, ни вилки рядом с тарелкой не лежало, а то я ломала бы голову, как нарезать тост по правилам этикета.

Вместо ответа граф аккуратно забрал у меня тарелку и вернул хлебцы в тостер, а когда вновь поставил перед моим носом, они оказались нарезанными на аккуратные квадратики.

– Так лучше?

– Благодарю, – я приняла протянутую вилку и наколола тост.

Граф занял стул напротив и осторожно пригубил из своего бокала. Он не выглядел голодным, только уставшим. Самое время озвучить просьбу хозяина:

– Лоран сказал, что вы можете поставить мне блок.

– Какой блок? – спросил граф, опуская бокал обратно на столик.

Зачем он играет? Уверена, что и спящий он слышал наш разговор в подвале.

– Я год живу с ужасной мигренью, – начала я с конца, чтобы не оскорбить графа желанием закрыться от его сына.

– И сейчас тоже болит?

– Нет.

Действительно, у меня совершенно не болела голова, хотя граф всё это время беспардонно копался в моей памяти. Неужели ароматерапия возымела надо мной такой эффект? И в тот же миг граф протянул мне платок.

– Аромат долго не выветривается. Странно, что Лоран не дал его тебе раньше. Он сам всё детство промучился мигренью. Врачи не могли помочь, но вот однажды он случайно разбил материнские духи и той ночью спал спокойно. Иногда лекарство находится совершенно случайно. Возьми платок.

Только я не взяла и глядя в глаза графу сказала:

– Я не могу его взять.

– Это не её платок. Это просто платок. Бери.

На этот раз соприкосновения пальцев избежать не удалось. Возможно, граф специально удержал меня, но ничего не сказал. К чему было рассказывать про детство Лорана и мать? Чтобы я поверила в их биологическое родство? Какая глупость, это вовсе не женский аромат. Граф держит меня за дуру.

– Это действительно мужские духи, – голос графа не выражал злости, и всё равно я похолодела, проклиная дурные мысли. В обществе вампира они были равносильны словам. – Долгая история и не для посторонних ушей. Пользуйся платком. Я нашёл парфюмера, который сумел точно воспроизвести букет, и теперь у нас нет недостатка в этом лекарстве. Ты забыла про тосты. Я больше не смогу их погреть.

Я тут же проглотила тост и сыр, и даже выпила половину сока. Только не желала заканчивать разговор. Лоран чётко сказал – попроси. Граф действительно не отказывает женщинам. Я сказала про головную боль – он тотчас дал мне от неё лекарство.

– Меня волнует не только головная боль, – начала я осторожно. – Меня напрягает полная зависимость от вашего сына, – я на секунду замолчала, будто надеялась увидеть в лице графа какое-то изменение при слове «сын», но оно так и осталось посмертной маской из сероватого гипса. – Я не знаю, сколько Лоран ещё планирует пробыть в Калифорнии, но если решит уехать… Не могу же я бежать за ним… А что, если я надоем ему раньше, чем поправлюсь?

– Ты сама виновата в своей болезни. Связываясь с вампиром, ты должна была задуматься о последствиях.

Слова прозвучали очередным плевком, но я вытерпела его, не опустив глаз.

– Вы же знаете, что у меня не было выбора. Он сразу взял в оборот мой мозг. Я не знала, кто он. Я все эти годы не принадлежала себе.

Граф вновь взял бокал и растянул его осушение на долгие пять минут. Я не сводила глаз с его красивых пальцев, стиснувших ножку бокала. Он ищет что-то в моей голове? Или думает, что со мной делать? А может просто мучает меня молчанием.

– В этом есть твоя вина, – граф опустил на стол пустой бокал и уставился мне в глаза пустым стеклянным взглядом. – Твоя болезнь вызвана тем, что ты ушла от него против собственной воли. Ты боялась не близости с ним. Ты боялась её отсутствия.

– Это не правда! – вскричала я, но тут же в страхе вжалась в спинку стула: за серыми стёклами вампирских глаз на мгновение полыхнуло синее пламя.

– Если ты знаешь всё о своей болезни, то и лечи её сама.

Граф отказал мне в помощи. Я не так попросила. Надо было промолчать, а теперь поздно.

– Защитный блок от вампира – вещь сложная, – сказал граф так громко и неожиданно, что я даже подпрыгнула на стуле. – Ты не доверяешь моему вердикту, а чтобы помочь, мне необходимо твоё полное доверие.

– Вы его получите, – поспешила я с ответом, чтобы граф не передумал. Он не соглашался помочь, но и не давал категорического отказа. – И это не только моя просьба, но и Лорана…

Я думала задобрить его именем сына, но ошиблась. Лицо графа стало ещё серее, а глаза потухли настолько, что даже утратили стеклянный блеск.

– Он мог попросить меня лично, а не через посредника.

– Но вы ведь всё слышали во сне, – начала я робко, надеясь поймать в каменном лице хоть какое-то изменение, но тщетно.

– Это было равносильно подслушиванию, не находишь? Не будем приплетать сюда моего сына. Ты попросила о помощи, и я не смею отказать просящему, даже если он вызывает во мне брезгливость. – Я проглотила ещё одну горькую пилюлю молча. – Только в твоём случае я бессилен – ты мне не доверяешь, и я не могу ничего сделать. Но ты не расстраивайся. Лоран не бросит тебя беспомощной. У него есть личные на то причины. А пока пользуйся платком. И не благодари меня ни за платок, ни за завтрак. Я приготовил его от скуки, слишком длинное было утро…

Граф пересел к роялю и заиграл Шопена. Эти ноты лежали сверху. Следующим будет Бах. Он играл неплохо, но и только. До Лорана ему было далеко. Я наколола тост и вдруг вспомнила про брошенную кофту. Пришлось отклониться на стуле почти на сорок пять градусов – она продолжала свисать со скамейки. Граф не посчитал нужным убрать её или хотя бы отодвинуть: вот и всё его отношение ко мне. В кино героиня взяла бы тарелку и выкинуть содержимое в мусорный бак. Однако в обычной жизни героини поступают иначе: съедают всё подчистую и моют за собой посуду. Этот парижанин уедет, и мы с Лораном заживём прежней жизнью.

Рядом с раковиной продолжали стоять пустые бутылки. Теперь их было аж шесть. Самое время выкинуть. Я сложила бутылки в пакет и вышла в гараж. Граф уже играл Баха, потому не должен был расслышать мой вскрик: я напрочь забыла про арендованную машину. Конечно, можно заплатить за лишний день, а можно законно покинуть дом и общество графа.

Он играл и не поднимал головы от клавиш. Я вернулась в спальню за рюкзачком и вновь ахнула. Граф же вышел следом за мной – когда же он успел застелить постель! Боже ж ты мой! Поборник чистоты нравов и чистоты в доме! Древние вампиры должны любить пыль, паутину и пауков. Быть может, он просто не знает об этом? Но всё же я подняла свои брошенные джинсы и аккуратно убрала в шкаф.

Граф больше не играл, но с кофты так и не поднялся.

– Катья, прошу к трём часам быть дома. Я всё утро ждал, когда ты проснёшься, и вот ты уже убегаешь. А у меня родилась отличная идея, как с пользой скоротать день. Тебе понравится, обещаю.

Я сглотнула ком страха и шагнула в гараж. Трясущимися руками вставила ключ в зажигание и выкатила машину под палящее солнце в душный калифорнийский день, который совсем не спешил заканчиваться.

========== Глава 12 ==========

В два часа дня я держала в руках бокал «маргариты» и совершенно не чувствовала вкуса лайма и мяты. Лишь обжигающая горечь текилы наполняла рот, но я упорно опустошала бокал лилипутскими глотками, надеясь, что сковавший тело холод отступит, и я смогу разжать онемевшие пальцы. Кондиционеры работали на всю мощность, и на лоснящихся лицах посетителей ресторанчика блуждали счастливые улыбки, и только я проклинала лопасти вентиляторов, которые для антуража лениво крутились под самым потолком. Даже августовская жара не могла растопить мой страх. Я пыталась заесть его самой острой мексиканской едой, чтобы горечь жгучего перца превзошла горечь страха перед фантазией графа.

Часы показывали уже два часа с четвертью, а я продолжала пить «маргариту», не чувствуя желанного тепла. Я сознательно наступила босыми ногами на острые ножи, умело расставленные графом: они охотники, а ты жертва, и другой расстановки ролей не было и не будет, если только ты не нужен им для иных целей. Граф беспардонно выворачивал мою душу наизнанку не потому, что ему есть до меня хоть какое-то дело, а чтобы понять мотивы Лорана. Ничего личного не может быть запланировано на оставшиеся пять часов. Он будет продолжать насиловать мой мозг. Я стара для иных развлечений.

Непростительно глупо выказывать обиду на любые, даже резкие, слова вампира. С графом придётся научиться сдерживать эмоции и играть по его правилам, не пытаясь мерить его действия и желания поведенческой шкалой обычных людей. Будет трудно, потому что оба вампира, с которыми я столкнулась в жизни, на первых порах прикидывались людьми. Я успела влюбиться и потому не сумела достаточно испугаться их истинной природы, чтобы начать следить за словами и действиями. Подобной вольности в общении с графом допустить нельзя. Надо раз и навсегда прекратить думать о нём, как о мужчине. Он монстр, бесполый монстр, и не имеет значения, кем он был до смерти. Главное – дождаться пробуждения Лорана и поговорить начистоту, рассказать про паническую атаку и невозможность находиться с его отцом наедине.

В первый же день знакомства граф унизил меня так, как не унижал никто и никогда. Можно догадаться, сколько подобных бесед состоялось между ним и Лораном. Тут сбежишь не только в Калифорнию, но и на Луну. Личная жизнь – неприкосновенна, это я вызубрила до оскомины за десять лет жизни на тихоокеанском побережье, и даже мои родители научились не задавать лишних вопросов. Я не соответствую образу воздушных девушек, и граф в праве награждать меня мысленно любыми эпитетами, но зачем унижать словами человека, который вынужденно делит с тобой воздушное пространство?

«Маргарита» не желала заканчиваться, вызывая уже приступ тошноты. Пальцы оставались намертво приклеенными к бокалу. Я смотрела на обсыпанную сахаром кромку и думала: Дега, Эдгар Дега… Почему вновь Дега? Граф неспроста сказал, что я не понимаю его слов, даже сказанных по-английски. Его фразы нельзя воспринимать буквально. Он читал меня утром, подобно книге, раздевая мою память, словно кочан капусты, и перед роялем я стояла уже в виде кочерыжки – горькая и неинтересная. От этих мыслей и выпитого коктейля ноги отяжелели, и я засомневалась, что сумею вылезти из-за стола. Осталось десять минут, только десять минут, чтобы понять, на что намекал граф. Может, он просто хотел, чтобы я вспомнила, как познакомилась с Лораном? Да я и не забывала. Такое не забывают!

Декабрь, чёртов декабрь… Не моросило, но было настолько холодно, что даже в машине хотелось натянуть перчатки, намотать шарф и надвинуть на лоб шапку. Зимой темнеет раньше шести, а после разрыва с Клифом я стала до безумия бояться темноты, потому приходила на работу раньше всех, чтобы уйти за два часа до официального отбоя, а когда приходилось задерживаться на вечерние совещания, старалась выйти из здания с группой людей, чтобы не оказаться на парковке в одиночестве. Я проверяла машину как параноик – заглядывала в багажник и за сиденье. Стала запирать дверь на замок и цепочку, хотя понимала, что это не остановит Клифа и ему подобных. Только моим мозгом в тот год владела не логика, а животный страх, всю полноту которого я вновь ощутила сейчас, готовясь к неизбежному тет-а-тет с вампиром.

После исчезновения Клифа я старалась проводить выходные в компаниях или хотя бы в людных местах. В то воскресенье я выбралась в Сан-Франциско на выставку скульптур Эдгара Дега. Я оделась тепло, уверенная, что придётся выстоять часовую очередь. На выставку картин Марка Шагала я простояла аж три часа. Однако не пришлось ждать и минуты. Дега не так популярен, как неудавшийся студент Серовки. Действительно половина моего офиса, когда я предложила сходить в музей вместе, честно спросили, а кто это вообще такой? Правда, что скрывать, я сама не знала, что великий француз – о, нет, американец, как считает граф дю Сенг – ваял скульптуры. Дега ассоциировался у меня только с балеринами и купальщицами.

На выставке, как всегда, было море русских, и я с радостью поймала себя на мысли, что больше не дёргаюсь при звуке русской речи и не оборачиваюсь к бывшим соотечественникам. Впрочем, работы скульптора настолько захватили меня, что я перестала слышать и английскую речь.

– Извините за беспокойство, – похоже это было сказано не в первый раз. – Я хочу подойти к стенду поближе.

Я извинилась и, не поднимая глаз, попятилась, не обратив внимания, откуда звучал голос, и тут же уткнулась спиной в грудь говорившего. Смутилась ещё больше и, обернувшись, произнесла извинения, глядя в небесно-голубые глаза молодого человека, одетого, как и я, слишком тепло для протопленного музея. Мне было лень оставлять одежду в гардеробе, а он явно щеголял цилиндром времён Дега и красным шарфом, накрученным в три оборота вокруг шеи. На лице щеголя лежал явно лишний слой пудры, а губы были аккуратно подведены тёмной помадой. Он отлично вписывался в колорит Сан-Франциско – Фриско ещё со времён хиппи облюбовали представители секс и арт меньшинств.

– Не надо уходить. Давай вдвоём посмотрим, я не люблю бродить в музеях в одиночестве, – улыбнулся молодой человек белозубой улыбкой и вальяжно заправил за ухо светлую прядь длинноватого каре. – Как тебе эта балерина в пачке? Ты можешь представить эту скульптуру в воске? Каких трудов стоило отлить её в бронзе, верно?

Я оставила вопросы без ответа, потому что с ужасом глядела в чёрный провал окна, не понимая, что так долго делала в музее.

– Не он же отливал, – сказала я, желая быстрее пробраться к выходу, чтобы уйти с толпой.

– Конечно, не он, – остановил меня голос молодого человека в цилиндре. – Бронза – это материал для вечности. Эдгар Дега создавал не скульптуры, а лепил наброски. «Завершённая работа – это концепция скульпторов, а я художник», говорил он. Однако воск не работает даже для художника. Он слишком непрочен. Дега вставлял в руки и ноги проволоку, чтобы придать желаемую форму, но победить природу воска не сумел. Фигурки ломались, он их переделывал, они опять ломались, а он не сдавался, получая удовольствие не от результата, а самой работы. Удовольствие, понимаешь, о чём я говорю? – Я молча кивнула, смотря поверх его плеча на пустой проём двери. Мы остались в зале одни. – А вот ты явно слушаешь без удовольствия. И я надеюсь не потому, что я несу чушь, а просто тебе хочется кофе, а кафетерий уже закрыт.

Я совершенно не думала о кофе, но решила не расстраивать незнакомца в цилиндре и кивнула. Он улыбнулся, я улыбнулась в ответ.

– Я бы мог рассказать тебе много того, чего не написано на стендах. Жаль, что музей закрывается через пять минут.

– Можно прогуляться по заливу.

Приглашать совершенно незнакомого человека на прогулку в темноте могла лишь безумная девушка, которая холодела от одной только мысли оказаться в ночи одной. Я бессознательно сунула руку в сумку, чтобы вытащить флакончик с валерианой, так как сердце стало предательски выбивать барабанную дрожь.

– Слишком темно для прогулки, – обладатель красного шарфа поджал подведённые губы. Так красиво меня ещё не отшивали. Но тут он добавил: – Как ты смотришь на то, чтобы сходить вместе на выставку работ Ив Сен-Лорана в следующее воскресенье? Обещаю приятную беседу, потому как знаю о моде много больше, чем о старике Дега. Я не очень люблю живопись. В ней природа мертва – и её останки украшает фантазия художника. Платье же призвано украсить живую природу – человека. Сделать человека прекрасным намного важнее украшения безучастных стен. Однако мода ещё более недолговечна, чем воск, потому что её носитель стареет и исчезает. А если и не стареет, то просто исчезает… И это великое искусство удержать подле себя женщину, и владеют им единицы мужчин. Остальные лишь хватают за руку и не дают женщине ускользнуть…

Мы смотрели друг другу в глаза, и я вздрогнула, когда почувствовала его пальцы на своих, но соприкосновение было кратким, его рука скользнула вверх по моей куртке и упала вдоль его плаща.

– У тебя очень красивый шарф. Уверен, ты сама его сваляла – прекрасное сочетание красной шерсти и зелёного шелка – кровь и молодость, смерть и возрождение…

Его длинные пальцы с аккуратным маникюром вновь коснулись моего шарфа и расправили шелковые складки. В тот момент я превратилась в одну из статуй горе-скульптора – такую же несуразную и скукоженную, с прихлынувшей к лицу кровью.

– Как сказал кутюрье Мишель Кляйн, одежда должна быть продолжением тела, она должна позволять ему жить. Иначе она пуста, подобно смерти…

Рука незнакомца соскользнула медленно по моему шарфу и перекинулась на его собственную красную змейку. Через мгновение я ощутила в своей руке острый уголок визитки.

– Я освобожусь в воскресенье только ближе к вечеру, потому не смогу встретить тебя в городе. Приходи прямо в музей, насладись выставкой, и я непременно найду тебя в залах около пяти, потом прогуляемся по парку.

Мы молча спустились по лестнице и распрощались. Я поспешила прочь, намериваясь выкинуть визитку в ближайшую урну, но как назло не встретила ни одной до самой машины. Вернее я бежала так быстро, что ничего не замечала по сторонам. Визитка жгла руку, и я сунула её в бардачок, даже не взглянув на имя её обладателя. Голова шла кругом от дурацкого знакомства. Этот любитель высокой моды пригласил меня на свидание совершенно диким образом и даже не спросил имени. Неделю я собиралась выкинуть визитку, но всегда что-то мешало. В первый раз я сломала ноготь, пытаясь открыть бардачок, во второй – зазвонил телефон, в третий я решила отправиться в музей, приняв неудачи за знак.

Я умоляла себя не нервничать, но раз двадцать подошла к зеркалу прежде, чем вышла из дома, хотя нарочно не накрасила даже ресниц. Слоняясь от экспоната к экспонату, я не замечала никакой красоты, будто перемещалась между чёрными квадратами. Этот парень не может интересоваться девушками, а если и интересуется, то я ни с какого перепугу не прикоснусь к напудренной щеке. Я предложила ему прогулку только из-за страха темноты. Так отчего же я почувствовала себя обманутой девушкой, когда назначенный час пробил, а он так и не появился? Чтобы отвлечься, я заставила себя сосредоточиться на набросках великого кутюрье, но рисунки расплывались из-за непрошенных слёз. И тут я услышала за спиной знакомый голос. Если я и не закричала от радости, то точно улыбнулась до самых ушей.

– Всё-таки ты предпочитаешь стандартное искусства, – сказал он вместо приветствия. – Ты во всем такая прямолинейная?

Это что, намёк на возможность отношений с бисексуалом? В этот раз на нём не было цилиндра, как не было и плаща с шарфом. Он ограничился свитером и джинсами, в которых выглядел бы нормальным парнем, если бы не такой же безобразный слой белил. Правда цвет губ в этот раз был менее вызывающим. Зато на волосах оказалась плетёная полоска, придавшая ему сходство то ли с индейцем, то ли с русским витязем, то ли с обстриженным эльфом, сбежавшим из мира Толкиена.

– Привет, Лоран.

На парковке музея я всё же достала из бардачка визитку. Парень протянул руку ладонью вверх, и после секундного замешательства я догадалась достать из рюкзачка карточку.

– Кэтрин или Катрин на французский манер? – спросил Лоран, бросив беглый взгляд на мелкие буквы моего имени.

– Кэтрин, на английский манер. А ты канадец?

– Француз. А ты? У тебя чувствуется лёгкий акцент? Ты немка?

Я хотела было кивнуть, потому как много лет отвечала всем, что я из Германии, потому что странным образом американцы путают русский и немецкие акценты. Но тут я побоялась солгать, ведь европеец мог знать немецкий, из которого, кроме «шнель» и «яволь» я, конечно же, ничего не знала.