Текст книги "Ночная духота (СИ)"

Автор книги: Zella

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

– Мы подчинились выбору Клифа, – послышался голос незнакомого индейца.

Они говорили по-английски специально для меня, хотя я и не могла понять, какой смысл несли для меня эти знания. Если бы Габриэль считал нужным сказать мне что-то, то не забрал бы Клифа молча.

– Ему не дали выбора, – продолжал Алехандро. – И я требую выбора для него. Я требую, слышите?

Тот, у кого я лежала на коленях, усмехнулся:

– Мы видим его выбор на твоём лице.

– Нет, это всего-навсего следы послушания. Он боится идти против семьи, и Габриэль побоится идти против нас. Он измельчал в своих решениях, он не имеет права потакать любимчикам. Племя не должно допускать подобного.

– Что ты хочешь от нас, Алехандро?

– Сейчас мы вместе потребуем у Габриэля отмены его решения и оставим эту девчонку с Клифом. Пусть он сам решает, что с ней делать.

Повисла тишина, в которой билось только моё сердце. Остаться наедине с Клифом звучало приговором.

– Мы можем это сделать, – послышалось над моим ухом. – И если решение Клифа было добровольным, решение Габриэля останется в силе, и мы в который раз сумеем убедиться, что Габриэль действительно большой человек. Идёмте.

Индеец в футболке, которого Клиф просил увести меня, подхватил меня на руки. Я с трудом сдержала кашель, понимая, что моя боль здесь никого не интересует. Меня донесли до прежнего места и опустили к ногам Клифа. Теперь они говорили по-испански, будто английский не был достоин разговора с вождём, а языка племени Клиф не знал. Индейцы высказались и замолчали. Тишина была долгой, будто Габриэль что-то обдумывал. Наконец он заговорил, и в этот раз по-английски, давая понять, что теперь их слова предназначаются и мне:

– Раз здесь остаются недовольные происходящим, считающие, что я как-то повлиял на ход событий, не веря в проведение, то нынче дадим Творцу решать, чему суждено быть, а чему не быть, как бы сильно мы того ни желали. Пусть же Клиф, Джанет и Екатерина сами решат свой спор, не заставляя нас ссориться из-за них.

– Твои слова достойны большого человека, – тут же заговорил защитник графа. – Только разве такой спор честен? Она одна против двоих. Это нечестно.

– Ты заблуждаешься, – ответил Габриэль. – Они стоят каждый за себя. Они все имеют двух противников. У каждого из троих здесь своё желание. И исход будет зависеть только от того, чьё желание пересилит два других. К тому же, Игнасио, ты забываешь, что она жива, другой мёртв, а третья просто пепел. Силы равны, даже более того – преимущество на стороне живой. Или я допускаю ошибку?

Индейцы в этот раз промолчали. Габриэль протянул мне руку, и я сумела выпрямиться. Он накинул на меня одеяло и завязал узлом на плече, потом махнул рукой, как бы распуская собрание, и в то же мгновение я увидела его спину, а потом вторую, третью и четвертую. Все они ушли слишком быстро, будто растворились в воздухе. Мы остались одни. Клиф, сжавший руками плотно-закрытый горшок и я, сжавшая колени, будто обладала хоть какой-то силой, чтобы унять в них дрожь. Он молчал, а я боялась раскрыть рот. Я желала в тот момент лишь одного – почувствовать, как сильные пальцы графа сожмут мою руку, но я знала, что этого не произойдёт. Я говорила ему, что справлюсь с Клифом сама. Вот и настал мой звёздный час. Но как хотелось открутить стрелки назад.

– Почему ты не ушла? – спросил Клиф тихо. – Зачем нарушила наше уединение?

Я закрыла глаза, не в силах произнести жуткое слово – любопытство. Но, кажется, Клиф понял мой ответ и без слов и протянул горшок.

– Открой его.

Я в страхе попятилась, вцепилась в плед и замотала головой.

– Нечего бояться. Там просто пепел. Больше ничего. Мёртвый пепел.

– Это твой пепел. Я не имею на него права, – прошептала я, делая ещё один шаг назад.

– Имеешь. Всё, что произошло с тобой, произошло из-за этого пепла. Своей мечтой воскресить Джанет я разрушил твою жизнь. И я убил бы тебя, даже глазом не моргнув, если бы по случайности Лоран не выпил женской крови. Так что я даже не знаю, кому ты больше должна быть благодарна за свою жизнь: графу или Лорану.

Клиф хмыкнул и облизал губы, будто они пересохли, как у живого человека.

– Но ведь моя жизнь всё ещё на волоске, – еле проговорила я.

Губы затряслись, ноги подкосились, и я рухнула на землю, вцепившись в редкую траву пальцами, заменив облупившийся лак комьями земли. Клиф присел рядом, накрыл мои дрожащие ладони своими ледяными и, уперев свой лоб в мой, прошептал:

– Я не причиню тебе никакого вреда. Я обещал Антуану и не забираю свои слова обратно по прихоти индейца, который ничего не смыслит в вакцинах. Ты можешь уйти прямо сейчас или же… Ты можешь помочь мне сделать то, что я не в силах был сделать пятьдесят лет. Кэтрин, если в твоём сердце ещё осталась хоть одна песчинка твоей прежней любви ко мне, отпусти Джанет. Я не в состоянии сделать это сам.

Он сжал мои пальцы и заставил подняться. Его глаза были в моих, и сейчас я видела их блеск даже за дурацкой чёлкой, он был человеческим. Он был обманчивым, и я не должна была верить вампиру. Только разве я могла управлять своей верой? Клиф отпустил меня, поднял с земли горшок, потянул ноздрями воздух, словно искал знакомые запахи, и прикрыл глаза, будто впал в экстаз. Но промедление было кратким, он кивнул в сторону костра, и я медленно пошла туда.

– Достань из горшка пепел и выложи его в виде человеческого тела поверх одежды. Я не могу прикоснуться к нему, я боюсь просыпать.

Сердце моё сжалось. Я поняла, что он делает моими руками. Да, если просыпется хоть часть, пепел не соединится воедино и тогда Джанет не возродится к жизни. Это не прощание. Нет, это начало того, для чего меня приволок сюда Алехандро. Взять горшок и разбить… Только каков будет итог? Да, Клиф не сможет воскресить Джанет, но его злости хватить на то, чтобы убить меня на месте. Но если я умираю в любом случае, просто ли так или отдавая себя мёртвой Джанет, то не правильнее ли будет всё же разбить горшок? Какие спокойные это были мысли, длинные мысли, будто о ком-то постороннем. Да, я не владела собой, и сколько бы не принимала решений в голове, мои пальцы, подчиняясь чужой воле, прилипли к горшку, не давая тому упасть.

Наконец я поставила горшок на землю, спокойно открыла крышку и стала по щепотке доставать пепел и укладывать поверх разложенной одежды в виде тёмного силуэта – тело, ноги, руки, даже пальцы, сгибая их так, чтобы не уйти с ткани. Я работала медленно и осторожно, словно под пальцами рассыпался не пепел, а художественный песок. Только с головой я не знала, что делать – выложить пепел на голых ветках было невозможно. Я обернулась к Клифу, который всё это время молча стоял у меня за спиной, и увидела в его руках ножницы. О, да – как же я не додумалась сама! Мои волосы! Вот для кого я растила их по его просьбе… Я натянула волосы, чтобы отрезанные пряди были как можно длиннее и выложила их на костре аккуратным овалом, спуская мимо лица на пепельные плечи. Теперь можно было высыпать в середину оставшийся пепел.

Природа затаила дыхание, ветра больше не было, и, когда я перевернула горшок дном вверх, ни одну частицу пепла не отнесло в сторону. Теперь в моих руках оказались серьги, я опустила их поверх волос. Затем обернулась к Клифу, чтобы взять повязку – да, он уже протягивал её мне. Глаза, рот? Я смотрела на него со страхом, не зная, что должно послужить материалом для их создания. Он качнул головой. Я облегчённо выдохнула. Что теперь, спрашивал мой немой рот? Глаза я закрыла, не в силах вынести пронизывающий взгляд вампира.

– Что дальше? – заставила я повернуться язык.

– Зажечь костёр.

Клиф протянул мне лупу. Я улыбнулась – серьёзно? Будем ждать рассвета? – вот, что светилось знаком вопроса на моём лице. Клиф покачал головой.

– Направь стекло на лицо Джанет и гляди сквозь лупу.

Я бы хотела воспротивиться, но как? Моё внутреннее тепло должно перетечь в холодный пепел. И что потом? Этот костёр спалит моё бездыханное тело? Так просто? Потом ночной ветер развеет пепел, и никто никогда не найдёт моих следов. Только рука моя не дрожала. Она уже не принадлежала мне. Я глядела в лупу, пепел постепенно начал белеть, краснеть и наконец вспыхнул, почти мгновенно охватив сухие ветки. Рука моя дрогнула, и я выронила лупу. Клиф схватил меня за плечи и оттащил в сторону, прижал к себе и позволил отвернуться. Его обнажённая грудь была ледяной и мокрой, будто он вспотел от страха. Неужели это была ночная роса? Во рту пересохло, и я благоговейно слизала несколько ледяных капель с его груди.

Клиф схватил пальцами остатки моих волос и чуть ли не свернул мне шею, заставив обернуться к костру. Я бы хотела закричать, но как – ком страха был слишком большим, чтобы вырваться на свободу, он застрял в горле, лишая меня последнего глотка воздуха. Если бы Клиф не держал меня за плечи, я бы рухнула к его ногам. И кто знает, быть может, уже бездыханным мешком с костями.

Костёр не полыхал как вчера, он подмигивал кровавыми огоньками, как угасающий камин, не касаясь одежды, а вот сама пепельная фигура, словно дождевое облако, начала медленно приподниматься над костром, обретая выпуклость форм. Облако постепенно приняло очертания женщины, только волосы мои остались лежать на костре и не развевались за её спиной на ветру. Она осталась обнажённой и прозрачной, точно пластиковая бутылка, и если бы я не знала, что мы похожи, как две капли воды, то не сумела бы разобрать лица. Оно оставалось сероватым шариком и ожило лишь в моём воображении.

Джанет замерла в воздухе и, должно быть, глядела на нас, но ни я, ни Клиф не в силах были шелохнуться. Только пальцы его сильнее впились мне в кожу, царапая остриженными ногтями даже через толстое одеяло. Джанет качнулась в сторону, но не к нам, а будто её сдувало ветром, хотя воздух оставался желейно-спокойным. Она уплывала всё дальше и дальше, движения её фигуры были обрывочными, будто её гнали прочь, а она сопротивлялась. Трудно было понять, что мы видим – спину или лицо пепельной фигуры. Очертания после каждого воздушного толчка становились всё слабее и слабее. Она уходила от нас и должна была вовсе исчезнуть, но вдруг замерла и опустилась на землю у дальнего дерева. Клиф так и не двинулся, не шевельнул рукой и не повернул головы. Только взгляд его следовал за призрачной фигурой. И вот мы оба глядели на неё, и облако стало уплотняться, вновь обретая чёткие очертания человеческого тела. Джанет подняла тонкую руку и поманила нас за собой. Только мы вновь не двинулись с места.

– Чего же ты ждёшь? – послышался у нас за спиной голос Габриэля. – У неё не так много времени. Быть может, она даже сможет сказать тебе что-то.

Клиф резко обернулся, выпустив мои плечи, но Габриэль не глядел на нас. Он будто удерживал Джанет взглядом, и та стояла у дерева покорно, опустив руки вдоль призрачного тела. Клиф сделал осторожный шаг, второй, третий и сорвался с места, будто сдавал стометровку, а я с такой же силой рванула к Габриэлю и упала ему на грудь. Индеец сразу заключил меня в объятья и сильнее закутал в одеяло.

– Я верил в твою силу, – прошептал Габриэль. – И я верю в Клифа.

– Что будет дальше? – спросила я, не отрывая носа от футболки с эмблемой Калифорнии.

– Он должен уйти за ней, если действительно искал с ней единения. Никому не дано вновь соединиться в жизни, но смерть открыта для всех. Пятьдесят лет не такой уж долгий срок ожидания для того, кто действительно ждёт.

Я обернулась, стараясь не потерять крепкое тёплое объятье индейца. Клиф протягивал к Джанет руки. Но она оставалась неподвижной. Тогда он обернулся, и я почувствовала, что Габриэль кивнул ему. Клиф медленно побрёл назад, и я вдруг испугалась, что он обернётся, подобно Орфею, и пепел рассыпется под его взглядом.

– Игнасио, возьми лук, – продолжил Габриэль по-английски, и я поняла, что вся троица вернулась вместе с вождём.

Клиф не дошёл до них. Замер на мгновение, поймав мой взгляд, а потом рухнул на колени с таким гулом, будто земля раскололась под его ногами. Игнасио выступил вперёд, держа лук горизонтально. Я не могла поверить, что он спустит тетиву, но он молча спустил, и Клиф рухнул на землю. Стрелявший тут же отвернулся, а Алехандро с третьим индейцем подскочил к неподвижному телу. Подхватив Клифа под руки и под ноги, они отнесли его к костру, где старая одежда Джанет даже не занялась огнём.

– Он уже мёртв? – спросила я шёпотом.

– Он давно уже мёртв, – ответил Габриэль. – Но он увидит тебя, если ты желаешь с ним проститься.

Мне пришлось вырвать руку, потому что индеец отчего-то удерживал меня. Я бросилась к костру, чувствуя, что сейчас затушу его рвущимися наружу слезами. Я нагнулась к груди Клифа, прижалась лбом к стреле и стала заливать пустую бескровную рану жгучими слёзами. Они были настолько сильными, что я сперва не заметила, как ледяная тяжёлая рука легла мне на затылок, а потом не удивилась и голосу Клифа.

– Я не напрасно ждал тебя, Кэтрин. Жаль, что я не в силах отплатить тебе за всё, что ты сделала для меня. У меня не осталось на земле никого, кого бы я мог попросить позаботиться о тебе. Кто был бы в силах уберечь тебя от Антуана. Ты осталась с ним один на один. Не верь ему, как ты до конца не верила мне. Закрой мои глаза. Я хочу до последней секунды видеть твоё лицо.

Рука исчезла. Я выпрямилась и придвинулась ближе к изголовью погребального костра. Коснулась рукой волос Клифа, которые сейчас спутались с моими срезанными прядями. Отвела с его лба непослушную чёлку и последний раз взглянула в его тёмные страшные глаза, чтобы двумя пальцами в форме буквы «V» опустить ему веки. Я подняла взгляд. Тень Джанет стояла на прежнем месте. Только сейчас мне показалось, что на мгновения я увидела её глаза. Они светились, как две полярные звезды – ярко и холодно. Я вздрогнула и отступила от костра, который тут же вспыхнул и в одно мгновение скрыл от нас всех неподвижного окончательно мёртвого Клифа.

Никто из индейцев не подошёл ко мне. Я стояла одна в десяти шагах от костра, глядя, как медленно над кровавыми языками пламени поднимается серое облако, как оно превращается в мужскую обнажённую фигуру и медленно, не останавливаясь и на секунду, движется к дереву. Я сглотнула солёный ком, когда пепельные руки сомкнулись, и Клиф с Джанет, обратив к нам спины, сделали шаг за дерево, чтобы раствориться в небытие.

========== Глава 37 ==========

Мёртвая тишина стояла в доме Лорана. Дверь оказалась незапертой, и захотелось поверить, что граф ожидал моего возвращения, только встретить не пожелал, и впервые за последние сутки мне не захотелось увидеть его, Антуана, дона Антонио или кем он там ещё был. Я боялась упасть ему на грудь и разрыдаться. Кофта Моники ещё не просохла, как и мои слёзы. Она согласилась дождаться открытия супермаркета, чтобы купить для меня бутылку техасской водки и упаковку чёрных хлебцев. Я даже не вышла из «Бьюика», хотя Моника и привезла для меня в парк свой сарафан и резиновые шлёпки. Пустым взглядом следила я за выплывающей из-за гор оранжевой полоской рассвета и плакала ледяными слезами то ли из-за Клифа, то ли от рези в глазах. Всю дорогу я не могла заставить себя взглянуть на внучку Габриэля, потому что пухлые руки с ярким лаком против моей воли превращались в изящные музыкальные пальцы Клифа. И сейчас, на пустой парковке супермаркета, я ловила себя на мысли, что сейчас мне на колени ляжет горячая картонка с пиццей, а потом хлопнет дверца и из динамиков польётся старый рок. Всего-то десять дней прошло, всего-то…

Собака на заднем сиденье, как и Моника, хранила молчание, и я позабыла о её существовании. У дома Лорана Моника впервые открыла рот, чтобы предложить остаться со мной до вечера. Я поблагодарила и отказалась. Сейчас мне нужна была тишина.

– Держись, – сказала тихо Моника, но отчего-то не повернулась обратно к рулю, и я рухнула к ней на грудь, не думая, какой дурой выгляжу сейчас в её глазах.

Ни слова не говоря, она долго на манер своей приёмной матери гладила мои торчащие в стороны рваные патлы, пока наконец, прижав к груди пакет с бутылкой, я не захлопнула дверцу «Бьюика», отрезая от себя прошлое. И только тут к моим ногам выпрыгнула собака, и я даже попятилась и чуть не оступилась. Моника достала из багажника пакет с мисками, поводком и собачьим кормом и всучила мне в свободную руку. Собака покорно глядела мне в глаза и виляла хвостом, а я следила, как исчезает за поворотом машина, за рулём которой мне продолжал мерещиться Клиф.

– Пошли, Хаски.

И собака поплелась следом. Я налила в одну миску воды, и Хаски тут же принялся жадно лакать. А во вторую насыпала корма, к которому собака не притронулась. Исполнив обязанности хозяйки, я наконец достала из другого пакета бутылку и хлеб. Собака между тем улеглась на коврике у двери и принялась жестоко раздирать лапой ухо и покусывать спину. Следовало срочно намазать её средством от блох, пока те не перебежали ко мне на ноги. Только сначала я хотела окончательно проститься с Клифом, если вообще возможно отпустить его.

Минут пятнадцать, сгорбившись на стуле, бессмысленным взглядом я следила за стопкой водки и лежащим поверх неё куском чёрного хлеба, будто кто-то был способен их поднять. Сама я уже выпила три стопки, но не почувствовала в груди абсолютно никакого жжения. Она оставалась ледяной и пустой, а сердце стучало внутри гулко, как дождь по дачной крыше. Я вновь придвинула к себе бутылку и открутила крышку, только наполнить стопку не успела, потому что зазвонил телефон, но я не сразу сообразила, где тот находится, и пропустила звонок. Пустое! Кто мог мне звонить днём? Если только Моника, чтобы удостовериться, что со мной действительно всё в порядке. Но о каком порядке могла идти речь? Прежняя я сгорела на погребальном костре Клифа и развеялась пеплом над древней индейской деревней. А я, которая сейчас стояла у стола, глядя на лежащую на нём крышку от бутылки, не знала даже своего имени.

Вдруг почувствовав непреодолимое желание увидеть графа, я тихо позвала его и, не получив ответа, оставила бутылку с водкой открытой и, быстрым шагом пройдя коридор, толкнула дверь в его спальню, не зная ещё, что скажу, если обнаружу его в кровати. Комната оказалась пустой, как и шкаф. Должно быть, граф выкинул всю купленную мной одежду, потому что на застеленной кровати лежали лишь несколько строгих костюмов уже в пластиковой упаковке, ожидая момента, чтобы лечь на дно гроба.

Я прошла в свою комнату и обнаружила в шкафу такую же пустоту. На кровати лежала удобная одежда для путешествия: джинсы, футболка и кофта. Нижнее бельё тоже было выбрано самое простое, и этот намёк я приняла с ещё большей радостью. В ушах стояли последние слова Клифа, но я верила графу, я верила его безразличию. Он сыграл партию и выиграл. Мне осталось лишь повернуть ключ в замке чёрного гроба и постараться всё забыть. Иначе с таким грузом я не могла начать новую жизнь.

Рядом с одеждой лежали солнцезащитные очки и распечатка билета. Мне следовало позвонить в авиакомпанию и сообщить про собаку. Каким-то образом в пакете оказались документы на моё имя. Какого же ветеринара Каталина успела поднять среди ночи, наполняя при этом ванну Лорану? Лоран… Стопка женской крови. Зелёный монстр. И звонок из Парижа. Да, звонок. Я ринулась обратно в гостиную в надежде отыскать телефон, пока тот звонит. Мне повезло, в последний момент я обнаружила его на журнальном столике и поднесла к уху, даже не взглянув на номер. Звонивший тоже не стал ждать моего приветствия и заговорил первым:

– Антон Павлович, я уточнил время вылета, и разница в полчаса не должна доставить вам особых неудобств.

Я тупо смотрела поверх спинки дивана на открытую бутылку водки, пытаясь сообразить, на каком языке обратился ко мне говорящий и как мне следует сообщить, что он ошибся номером, и пока я соображала, телефон выскользнул из руки, но поймать его я не успела, однако же, он почему-то не приземлился на ковёр у моих ног. Словно через раковину, я слышала русскую речь и не могла уловить её источника, пока не обернулась и не наткнулась на стеклянный взгляд.

– Ваня никогда не ошибается номером, а вот у Катеньки всегда чешутся руки взять чужие вещи и чужих мужчин.

Я увидела, как граф медленно опустил телефон обратно на столик. Я проследила за его пальцами и вернулась взглядом к лицу. Аккуратно зачёсанные назад волосы, белая рубашка с галстуком, серый костюм. Не хватало лишь тёмных кругов под глазами для первоначального облика. Сейчас они были светло-фиолетовые, едва заметные. Граф же не стал меня разглядывать, а может уже просто насмотрелся, пока я его не видела, потому прошёл на кухню, достал ещё одну стопку и с полными вернулся в гостиную, где я так и не сумела даже вздохнуть. Пальцы сами сомкнулись на стекле.

– Пусть земля будет ему пухом.

Граф первым опрокинул в себя стопку водки. Я второй. Теперь она безжалостно обожгла мне горло до кашля. Граф вернул стопки на стол и вылил остатки водки в раковину.

– Антон Павлович, – с трудом произнесла я, и он обернулся с едва заметной улыбкой на бледных губах.

– Ваш покорный слуга, Катерина Дмитриевна. Антон Павлович Сенгелов.

Колени задрожали, и я рухнула на диван, а потом лицом в подушку и разрыдалась даже не понятно от чего на этот раз. Я чувствовала его близость, но не могла открыть глаз, а когда неожиданно его жёсткие руки перевели меня в сидячее положение, сумела лишь выдохнуть по-русски:

– В чём вы ещё мне лгали, Антон Павлович?

– Я тебе ни в чём не лгал, – граф уселся в кресло, в котором ещё недавно я крючилась, обняв книгу Газданова. – Какое имело отношение к твоей ситуации ещё одно моё имя? Ты узнала и так больше, чем тебе следовало знать. Спасибо Алехандро! Уясни себе раз и навсегда, что ты ушла из парка живой только благодаря моему заступничеству. И вместо благодарности я опять слышу упрёки, и в этот раз они раздражают меня намного больше твоих прежних глупостей. Нечего реветь тут. Ты ничего не потеряла, ты наоборот получила шанс начать новую жизнь. Так что смой с себя следы прежнего бытия и не задерживайся в душе. А я пока займусь твоим новым другом. Он тоже нуждается в хорошей бане. Тебя раздеть?

– Нет! – закричала я так, что меня могли услышать даже соседи.

Бледные губы искривились в привычной улыбке.

– Антон Павлович… – я хотела сказать «спасибо», но оно прилипло к губам под его ледяным взглядом.

– Я не принимаю благодарности задним числом.

Он свистнул, и собака покорно пошла к нему с коврика. Мне оставалось тоже подчиниться. Горячие струи согревали, и я не могла заставить себя дотянуться до шампуня, пока вода вдруг не перестал течь, и я не увидела перед собой обнажённую руку. Проследить взглядом выше локтя я не смогла, понимая, что на пустой дороге прошлой ночью увидела достаточно.

– Если ты не будешь дёргаться, – раздалось у самого уха, – я сумею подравнять твои волосы, чтобы ты в самолёте никого не напугала.

Я не шелохнулась, молясь, чтобы стрижка оказалась единственной причиной его прихода. В ноздри ударил запах мокрой псины, и граф тут же дёрнулся, явно дав Хаски пинка, только собака не пикнула от боли – граф умел контролировать свои эмоции и не бил сильно.

– Пошла вон. Ты уже и так испоганила мне одежду.

Хаски был кобелём, потому я могла принять слова и на свой счёт. Теперь явно вся ванная была в моих волосах, но я побоялась открыть глаза, пока граф не выключил воду и не накинул мне на плечи полотенце.

– Теперь мой черёд идти в душ. Но ты не думай одеваться. Одежда эта для будущей ночи. Этот день мой. И если ты пожалела для меня простого «спасибо», я взыщу с тебя плату. Это будет честно, разве не так, Катерина Дмитриевна?

Я старалась смотреть в сторону, потому не посчитала нужным даже кивнуть, пропуская его в душ. Собака продолжала стоять в дверях, будто могла хоть как-то защитить меня. Нет, сейчас она окажется в коридоре за закрытой дверью, и лучше это буду я, кто отправит её туда – ласково, не пинком. Я затворила дверь и прижалась к ней лбом, чувствуя, как стекают по спине капельки то ли ледяного пота, то ли воды. Волосы не касались плеч, но к счастью не превратились в ненавидимую мной чёлку. Только поднять руку, чтобы убрать передние пряди за уши, я не могла – тело будто одеревенело. Вдруг упавшее к моим ногам полотенце вновь оказалось на моих плечах, и я поняла, что час расплаты настал, но не шелохнулась – пусть лучше граф сам развернёт меня к себе и сделает то, что пожелает нужным. Наверное, он действительно имеет на это право.

– Катенька, я хочу наконец увидеть твоё лицо.

Слишком ласковый голос не предвещал ничего хорошего, но я была вынуждена обернуться.

Граф сидел на полу, скрестив ноги под полотенцем, и держал раскрытым альбом для рисования. В правой руке дрожал карандаш, выстукивая по бумаге нервный вальс. Я вновь уронила полотенце, но ноги отказывались сгибаться, я окаменела.

– Катенька, ты можешь укрыться. Мне нужны лишь твои глаза, – говорил он вкрадчиво, как с ребёнком, и русские слова в его устах теперь казались мне более музыкальными, чем прежняя французская речь. – Я мечтаю дописать крестьянку, как только окажусь в своей парижской мастерской.

– Вы же обещали не писать мой портрет, пока я…

Я не смогла произнести слово «жива». Ноги подкосились, и я осела на пол.

– Та, которая начинала мне позировать, умерла как раз сегодня. Так получилось, что ты, Катенька, очень похожа на ту Кэтрин. Страшно походить не на себя, а на кого-то другого… А иногда смертельно опасно. Пусть лучше это сходство видит только художник, даже такой никудышный, как господин Сенгелов.

– Антон Павлович, – я с трудом произносила имя, которое щипало язык похлеще мексиканской сальсы, хотя вновь не знала, что собираюсь сказать – быть может, уточнить, является ли моё позирование платой за его услуги по моему спасению. Или же меня ждёт что-то ещё?

– Ты так легко запомнила моё имя, потому что оно Чеховское? – слащавая улыбка, заставляющая сердце бешено биться, и глаза – стальные, мёртвые, жестокие. – Да, да… У меня со всех сторон литературные тёзки, да мало проку с того! Сочинять истории я не умею. Я – художник! Художник-самоучка, курс я так и не закончил в связи с катастрофическим безденежьем, которое занесло меня сначала в Ново-Архангельск, а затем в колонию Росс. Но эту скучную историю одного неудачника Антуан дю Сенг постарался забыть и не желает вспоминать. Её мог бы рассказать Габриэль, но раз он спас тебя своим появлением в спальне миссис Винчестер, то теперь явно не пожелает убить скучным рассказом… Поверь, в жизни Антона не было ничего интересного, была лишь нищета и грязь, которые сделали его беспринципным и мелочным, иначе бы он не выжил. Мне нравятся твои глаза. В них столько жалости к себе. В них столько страха передо мной. Сумею ли я забрать их от тебя и оживить на холсте, чтобы мои старания не пропали даром? Я выкинул твою одежду, Клиф забрал твои волосы, но достаточно ли этого? Или ты ждёшь, когда кто-то заиграет на дудке, потому что ты уже не можешь иначе?

Я не заметила, как пропал из его рук карандаш. Теперь он приложил к губам мою дудку, которая до того лежала в пакете вместе с поводком, и заиграл, и я сразу почувствовала желание вскочить на ноги и вскочила, боясь, что, как в сказке, граф заставит меня пуститься в пляс. Но нет, я спокойно подошла к нему и схватила дудку, желая забрать. Только он держал её слишком крепко, и дудка треснула под моими слабыми пальцами.

– Я рад, что ты сломала её сама.

– Это был подарок, – я почувствовала на глазах слёзы и увидела заботливое лицо Габриэля, но тут же получила звонкую пощёчину, от которой чуть не отлетела к двери.

– Он спас тебя однажды и только однажды там, в особняке миссис Винчестер. Остальное – моя заслуга. И я хочу, чтобы ты уяснила себе это раз и навсегда. Дрянь!

Альбом и карандаш валялись на полу, но граф не поднял их, лишь схватил с пола соскользнувшее полотенце и ринулся обратно в ванную, чтобы пройти к себе в спальню. Потирая щеку, я нагнулась к альбому. Как же хорошо он рисовал! Это была неприкрытая зависть.

– Это моё! Отдай!

Граф облачился в новую тройку, затянул галстук, оправил манжеты. Только улыбку не надел. Глаза его метали молнии, и я лишь сильнее потёрла щеку, проверяя, на месте ли зубы. Он выхватил альбом и уже повернул ко мне спину, но вновь обернулся, и я уткнулась носом ему в грудь. Тяжёлая рука легла мне за затылок и стянула волосы, будто готовилась снять скальп.

– Не испытывай моего терпения, я перестал контролировать себя. Ты разбудила во мне живого человека с его обидами и злостью. Я никогда прежде не поднимал руки на женщину, никогда… Нет, я вру, – теперь его пальцы сжимали мне щеки, заставляя приоткрыть губы, будто в ожидании поцелуя. – Однажды я ударил женщину, женщину, которая подарила мне жизнь. Я ударил собственную мать за то, что она не вышла замуж за моего отца. За то, что я на всю жизнь остался байстрюком. Я никогда не знал, что отец раньше был женат и что жена его умерла в родах, родив мёртвого ребёнка. Мы жили в Пскове, в небольшом доме, и я никогда не понимал, что мать иного сословия и на самом деле всего лишь экономка – мне казалось, что она просто не доверяет челяди и потому желает за всем следить. В семь лет меня отправили в пансион, потом меня забрала к себе тётка в Петербург, чтобы я учил двух её сыновей, потом я поступил на курс живописи и вернулся домой лишь на похороны отца. Он оставил мне письмо, в котором уверял, что безумно любил мою мать, но так и не склонил её к замужеству, потому что та не считала себя ему ровней. Там были бумаги, в которых он признавал меня сыном и оставлял наследство. Я швырнул это письмо в лицо матери и, не знаю, как дотянулся до её лица. Мне было стыдно. Настолько стыдно, что я выбежал, не простившись, и на собственной лошади добрался до Петербурга, бросил курс, сменил имя, потому что мне казалось, что все знают про то, что я байстрюк… Наследства, как сама понимаешь, я не получил. Тётка позаботилась о том, чтобы прикарманить все деньги брата. Матери я больше не видел. Даже не знаю, когда она умерла и где доживала последние годы. Я скитался по чужим домам, прикидываясь студентом, но воспитанники мне быстро надоедали. Я пытался рисовать в театре. Однако ни одна постановка, в которой я работал, так и не получила одобрения цензора. Где меня действительно ценили, так это в Кунсткамере, потому что я хорошо делал чучела. Там меня и заметил господин Врангель и забрал с собой в Ново-Архангельск, а потом в Калифорнию, откуда я уже не вернулся…

Наконец граф отпустил меня и по счастливой случайности я рухнула на кровать, а не на пол. Он отвернулся, но я знала, что уходить он не собирается.