Текст книги "Ночная духота (СИ)"

Автор книги: Zella

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

– Зайцев, Юдашкин, Парфёнова, – улыбнулся Лоран, забавно коверкая фамилии русских модельеров. – И всё же мы остаёмся законодателями моды, несмотря на все попытки Гитлера перенести столицу моды в Вену. Ты была в Париже?

– В пятнадцать лет, ещё до переезда в Штаты. А ты что здесь делаешь?

– Живу, – спокойно ответил парень и поспешил спрятать аккуратные длинные ногти в карманы джинсов. Неужели я так откровенно пялилась на его руки?

– Идём?

Лоран не предложил руки, чему я даже обрадовалась, потому что не могла постигнуть смысла нашего странного знакомства. Я приглядывалась к его походке. В ней присутствовала вальяжность, но отсутствовала мягкость движений танцовщика, присущая разукрашенным мальчикам. Мы прошлись по парку, и я с нескрываемым восторгом внимала его рассказам из истории высокой моды. Замёрзнув, мы зашли в кафе, и он на корню пресёк мою попытку заказать кофе самостоятельно. Мы сидели и говорили, вернее вновь говорил он, а я наслаждалась ролью слушателя, ловя себя на мысли, что давно не встречала умного мужчину, с которым было так приятно молчать. Клиф тоже много говорил, но я его почти не слушала, и улыбка моя была вызвана скорее сладковатым запахом марихуаны, которой пропитался воздух всех мест, куда он меня водил.

– Алкоголь и наркотики неотъемлемая часть богемной жизни, не находишь?

Я вздрогнула от вопроса Лорана, непроизвольно потянув носом воздух, до горечи пропитанный кофе, и тряхнула головой, вспомнив, что до моих мыслей о Клифе он рассказывал о пагубных пристрастиях великого выходца из Алжира.

– Кофе, чем не наркотик? – продолжал Лоран, смотря поверх моей головы на дверь. – Ведь и о вреде абсента в девятнадцатом веке никто не думал, а… – Лоран неожиданно сменил плавную речь на резкие обрывчатые вопросы: – Ты нервничаешь, отчего? Словно тоже родилась, как Сен-Лоран с нервной депрессией.

– С чего ты взял? Я даже марихуану не курю, – сказала я так же резко, отодвигая на середину стола пустую чашку, только сейчас заметив, что его кофе остался нетронутым. В пышной пенке просматривался силуэт сердца, которого раньше не было.

– Я немного психолог, – улыбнулся Лоран. – Слушал курсы в Кембридже. В человеке заложено депрессивное начало, это как две стороны монеты – радость неразрывна с депрессией. От предложенных обстоятельств зависит, что сегодня выпадет – орёл или решка. Ты заметила, что в работах Ив Сен-Лорана всегда присутствуют два начала, которые одновременно противостоят и дополняют друг друга? Красное и чёрное, безрассудство и практичность, элегантность и удобство… Как сама жизнь… Не находишь странным, что он создал образ счастливой женщины в чёрном? Не безутешной вдовы, как принято в нашей культуре, а покорительницы мужчин. Женщина в чёрной юбке с чёрным пуловером, в чёрных чулках, с фантастичными украшениями и… Мужчиной, который любит в ней всё это… И вот когда последнего составляющего чёрного туалета нет, у счастливой женщины начинается депрессия.

Он больше не буравил взглядом дверь, а смотрел прямо в мои глаза, словно гестаповец на допросе, только лампы не хватало, и мне стоило неимоверного труда выдержать его взгляд.

– Я не люблю чёрный цвет, – сказала я сухо. – Его вообще нет в моем гардеробе. – Я поднялась со стула. – Уже слишком поздно, а мне завтра на работу.

Я задержалась подле стола, ожидая, что француз, если уж не извинится, то хотя бы галантно поднимется, но Лоран остался сидеть, опустив глаза в своё вспенившееся кофейное сердце. «До свидания» я так и не услышала и удалилась, хлопнув дверью, словно то была пощёчина, которую я мечтала в тот момент дать психологу с британским дипломом. Я почти бежала по ночной улице, но он легко догнал меня на светофоре и схватил за руку цепкими пальцами, спрятанными в тонкую чёрную перчатку.

– Извини!

Сухость из голоса пропала. Мне даже показалось, что извинился он на французский манер. Узрев на табло светофора зелёного человечка, Лоран оттянул меня от дороги к стеклянной витрине магазина. Я решила молчать и просто смотрела на зелёное отражение неоновых витрин, играющее на белом напудренном лице.

– Ив Сен-Лоран считал, что женщина для обольщения должна прибегать к двум главным видам оружия – шарму и тайне. Шарм у тебя определённо есть, а вот тайны, от которых тяжело на сердце, лучше не хранить. Я не желал тебя обидеть. Я просто хочу помочь. От чистого сердца.

– Мне не нужна помощь, – отчеканила я, высвободив руку и сунув пальцы в карман куртки. – С моей личной жизнью всё нормально.

– Не пытайся обмануть меня, – без тени улыбки сказал Лоран. – Женщина, у которой есть мужчина, не бежит на свидание с первым встречным и не обижается на намёк на её несостоятельность.

– Мне казалось, что это не свидание, – принялась лгать я.

– А что тогда?

Я боялась ответом обидеть нового знакомого. Он верно расценил моё молчание и ответил сам.

– Я верю, что в этом мире существует что-то, кроме финансовой выгоды и животных потребностей. А ты веришь? Когда видишь человека, и что-то в тебе щёлкает.

– Хотела бы верить.

– Вот и проверь со мной. Мы случайно столкнулись на выставке Дега, но сегодня ты специально пришла ко мне, а я – к тебе, потому что десятым или даже двадцатым чувством мы поняли, что наши пути не просто так пересеклись. Мне приятно на тебя смотреть. И я не стану просить тебя озвучить причину, по которой ты не выкинула мою визитку. Быть может, ты ещё сама не знаешь ответа. Да он и не важен. В следующую субботу, если твоя тяга ко мне не ослабнет, приходи на концерт. В визитке написано, что я пианист. Играю в основном классику. Я пришлю тебе адрес. Это в горах Саратоги. И даже если тебе не понравится моё исполнение Шопена, то вино из их винодельни шикарное, красное, как платья Сен-Лорана. Красное как кровь.

Я вздрогнула от подобного сравнения. Мой воспалённый мозг не мог спокойно реагировать на любое упоминание еды Клифа. Быстро распрощавшись с Лораном, я побежала в толпе к машине, а в субботу вновь сидела напротив француза, и в этот раз красная жидкость в его бокале уменьшалась по ходу беседы. Пианист больше не лез мне в душу и лишь рассказывал всякие интересности из истории музыки, моды и прочих искусств, пока в один прекрасный момент…

Сработал будильник, выставленный на телефоне. Я легко поставила пустой бокал на стол и побежала расплачиваться за обед, чтобы не потерять и минуты, дожидаясь официантку. Мысль, что граф дю Сенг приготовил для меня нечто интересненькое, действовала отрезвляюще, и даже тест не показал бы сейчас в моей крови присутствие алкоголя.

Я спокойно припарковала маленький «Приус» рядом с «Порше». Ключи грузно упали в короткий подол сарафана, и я чуть приподнялась, чтобы взглянуть на своё отражение в зеркале заднего вида. Глаза не блестели, и щеки не горели румянцем – стало быть, я не переборщила с текилой и верно настроила кондиционер. Лоб тоже не блестел от пота, а вот шея под конским хвостом всё же взмокла, и пришлось промокнуть её бумажными платками. До трёх часов оставалась ровно одна минута, но даже на такое краткое мгновение я не желала продлевать свой тет-а-тет с графом.

Когда спасительные шестьдесят секунд всё же истекли, я прошла через гараж в дом и осторожно приоткрыла дверь, надеясь не столкнуться с парижанином лицом к лицу. Дом казался пустым, но телевизор работал на полную громкость. Я медленно двинулась в гостиную. На экране мелькали смутно-знакомые кадры, но я даже на секунду не напрягла память, чтобы вспомнить название фильма. Всё моё существо напряжённо искало графа. Я не решалась позвать его, потому что понимала, что он осведомлен о моём присутствии и по какой-то причине оттягивает своё появление.

В доме было порядка семидесяти градусов по Фаренгейту. Однако я дрожала так, будто долго простояла в супермаркете перед открытой дверцей холодильника. Ну появитесь вы уже наконец, Ваше Сиятельство, а то у меня подкосятся ноги, и я не сумею дойти до ванной комнаты, чтобы взять валерьянку. Пожалейте меня, ведь сердце уже принялось безумно стучать, а две панические атаки подряд ему не выдержать. Я почувствовала дурноту и ухватилась за спинку дивана. И только тогда сообразила, что нос щипало от хвойного аромата, но платка при мне не было. Я случайно опустила глаза, и чуть не вскрикнула: парижанин лежал на диване в позе мирно спящего человека. Неужели уснул перед телевизором? Невероятно!

Я продолжала стоять за диваном и смотреть на лицо вампира. Оно уже не казалось серым даже в сумраке зашторенного дома. Фиолетовые жилки, конечно, продолжали яркой сеточкой прорезать веки, но кляксы уже не растекались по бледным щекам. Не в силах оторвать от лица взгляда, я мысленно прорисовывала карандашом изгиб в меру крупного носа, прокладывала тени вокруг ноздрей и в уголках губ, делала растушёвку непослушной тёмной пряди, которая мягко лежала на щеке поверх коротких бакенбард, и осторожными линиями очерчивала морщины… Я опрометчиво дала графу тридцать. Скорее всего биологический возраст вампира приближался к сорока, потому как две глубокие борозды на лбу не расправились в безмятежности сна. Однако сейчас он казался намного симпатичнее и чем-то смутно напоминал благородные образы героев Отечественной войны двенадцатого года из галереи Русского Музея. Только не хватало румяных щёк. Я попыталась представить графа живым, разгорячённым после верховой прогулки в прохладном Булонском лесу, но вместо этого мне виделся обескровленный французский солдат, подстреленный в битве при Ватерлоо. Захотелось нагнуться к вампиру, убрать беспорядочные пряди и коснуться лба губами. Я почувствовала, как впилась в живот спинка дивана и успела отдёрнуть руку прежде, чем подушечки пальцев коснулись мёртвой кожи.

Я шумно выдохнула и на мгновение прикрыла глаза. Рука чесалась так, будто я действительно долго сжимала карандаш… Интересно, о чем думал граф, когда рисовал меня спящей? Хотелось ли ему прикоснуться ко мне не как к жертве? Удары сердца разрывали барабанные перепонки, я шумно выдохнула и прикрыла глаза. Надо взять себя в руки, но как же прекрасно вновь ощутить влечение к мужчине…

После разрыва с Клифом мной овладело отвращение к сексу. Меня трясло даже от поцелуев в кино. Воспоминания не стушёвывались, и даже наяву мне мерещились ласки вампира, а ночью воспоминания становились до безумия яркими, окрашенными в кроваво-красные тона. Эти кошмары всегда заканчивались одинаково – я видела клыки Клифа… В ту же секунду я просыпалась в холодном поту, с безумными глазами и кричала в голос. Девочка, с которой мы продолжали снимать квартирку, посоветовала мне обратиться к психологу, намекнув, что в противном случае она будет искать новую соседку. Знала бы она, что мне снилось… Знала бы, что всё это было правдой. Знала бы я, что это не конец, а только начало моего пути в страну смерти…

Я сняла крохотную студию, и страх одиночества только усилился. Даже днём я вздрагивала при звуке мотоцикла. Встреча с Лораном перевернула мой мир. Я старалась не смотреть на проходящих мимо мужчин. Даже глянцевые красавцы вызывали во рту привкус желчи. Я боялась за свою карьеру, потому что с трудом абстрагировалась от половой принадлежности коллег, когда приходилось оставаться с ними один на один. Потому меня более чем устраивала ориентация Лорана и его полное сексуальное равнодушие к моей персоне. Будни я проживала в тумане ожидания встречи с новым другом. После вечера с Лораном я спала, как убитая, без кошмаров, но к среде кошмары возвращались, и я вновь просыпалась в холодном поту… Однако панические атаки почти не мучили меня, и сны становились менее яркими, постепенно сменяя фон сангины на светлую сепию.

Я испугалась, что влюбилась, и старалась лишний раз не смотреть в голубые глаза, чтобы не спугнуть Лорана. Намарафеченный француз явно не собирался выводить наши отношения на новый уровень, и я терялась в его мотивах. Не мог же он и вправду проверять на мне какую-то терапию. Меня излечило время и то, что я переключилась со своего прошлого на настоящее. Лоран почти полностью вытеснил из моей головы воспоминания о Клифе. Я радовалась, что он ни о чем не расспрашивает меня. Я боялась случайно озвучить истинную причину своих страхов. Француз покрутил бы у виска, если б ему сообщили о существовании вампиров, и отправил бы меня к психиатру. Я верила, что сумею если и не забыть Клифа, то превратить его в монстра из ночных кошмаров.

Я продолжала бояться ночи, и только от Лорана возвращалась домой в темноте, не чувствуя страха. Мы встречались уже, казалось, вечность, но прошли какие-то четыре месяца. Я точно высчитала недели в тот день, когда по неизвестной причине Лоран не вышел ко мне после выступления. Я знала, что он ушёл и всё равно просидела до закрытия, пытаясь отыскать хоть какое-то объяснение поведению француза. Я порывалась позвонить, но боялась проявить настойчивость и выдать влюблённость. Быть может, он забыл про встречу или его отвлекли важные дела, и он не смог предупредить. Всякое бывает! Только любовниц бросают без прощания. Он позвонит, если не сегодня, то завтра, чтобы сообщить самую тривиальную причину своего отсутствия. Но справиться с обидой оказалось нелегко, и я переборщила с вином, забыв, что предстоит крутой спуск по серпантину.

На меня нахлынули все страхи разом. Судорожно сжав руль, я то и дело заглядывала в зеркало заднего вида, страшась увидеть огни мотоцикла. Дорога в винодельню всегда заставляла меня нервничать. Каждая миля хранила воспоминания о Клифе, а теперь и о Лоране. А если я больше не увижу своего француза? Если он действительно меня бросил. Лобовое стекло будто залило дождём. Я плакала от обиды и выпитого вина и понимала, что без кофе не сумею доехать до Беркли, не подвергая свою и чужую жизнь опасности. Я подрулила к нашей с Клифом кофейне, стараясь не думать про тот страшный рождественский вечер, и чуть не ударила дверцей припаркованный рядом мотоцикл. Хорошо, что я остановилась – три бокала полностью выбили моё сознание. Парковка показалась мне пустой. Я захлопнула дверь и открыла её уже осторожно. Вернее она выскользнула из моей руки, но не распахнулась. Её удержали. Мой взгляд медленно пополз вверх по линялым джинсам. Парковка действительно была пустой, и мой крик никто не услышал. Или же у меня просто не хватило воздуха, чтобы издать хоть какой-то звук.

– Я закажу кофе.

Клиф резко сорвал с головы шлем и до боли знакомым движением откинул на бок чёлку. Что я могла сказать? Я не смогла даже закинуть ногу обратно в машину. Так и сидела с открытой дверцей, ожидая его возвращения с горячим кофе, молясь непонятно кому, чтобы встреча оказалось случайной, и Клиф не вернулся в мою жизнь. Хотя понимала уже тогда, что случайных встреч с вампирами не бывает.

Я до боли в пальцах стиснула спинку дивана, стараясь остановить поток воспоминаний, способных снести и так зыбкую плотину моего видимого безразличия к графу дю Сенгу. Клиф, это он во всём виноват! Он вывернул меня наизнанку в последние три дня, и теперь у меня именно тот взгляд, который граф нарисовал утром. После переезда к Лорану я стала спокойно относиться к любовным линиям в книгах и кино и даже стала ловить себя на мысли, что мне безумно хочется с кем-нибудь встретиться и ощутить трепет первого свидания. Инстинкты просыпались медленно, но верно, и я стала отмечать лёгкое возбуждение при виде привлекательного мужчины. При этом к Клифу я оставалась совершенно равнодушной, и он держался со мной дружески, словно мы никогда не были любовниками… Будто страстная ночь в моей квартирке, когда мы впервые занялись любовью в постели, мне только приснилась.

Да, я постаралась забыть о нашей близости, после которой чуть не умерла. И вот, когда я совершенно излечилась от пагубной страсти, Клиф вновь вернул её. Тот жуткий танец в парке окончательно открыл во мне неистовое первобытное желание. Именно оно перекрыло разумный страх перед панической атакой, и я бросилась к графу дю Сенгу. Брослась не потому, что тот поманил меня к себе, а потому что Клиф убрал защиту, которую поставил Лоран. Зачем он это сделал, если не желал спать со мной? Чтобы потешить себя мыслью, что всё ещё имеет надо мной власть? Или же он ничего не делал, просто защита держалась лишь усилиями Лорана. Через год рабства я осталась такой же обречённой сумасшедшей некроманкой.

– Заприте меня, иначе я что-то сделаю…

Я аж отпрыгнула от дивана, пока не сообразила, что это была всего-навсего реплика киногероя.

– … подерусь с кем-то…

Я подняла глаза на экран, где показывали старый полицейский участок и готового разреветься пьяного белобрысого парня.

– Попробуй сделать это со столом, – усмехнулся полицейский, и парень тут же принялся колошматить дубовый стол, а потом плакать, не в силах унять боль в разбитых кулаках.

Пока я обходила диван, чтобы усесться на ковёр перед телевизором, парень успел успокоиться и сказал детективу:

– Если бы у меня был хотя бы день, когда я мог бы почувствовать, что у меня есть дом…

Я стиснула зубы, ощутив, что у меня тоже увлажнились глаза. Я наконец вспомнила название фильма – «Бунтовщик без причины». Мы смотрели его вместе с Клифом на планшете, закутавшись в плед на заднем сиденье моей старой «Тойоты». Я подтянула под себя колени. В ушах звенело, и картинки на экране мелькали, словно в немом кино, пока я не вздрогнула от слов кино-лектора:

– Человек существует в одиночестве, как эпизод какого-то спектакля.

Боже ж ты мой… Клиф показывал мне этот фильм как символ своего поколения… Своего ли? Или вечного?

– Джим, ты думаешь конец света придёт ночью, на рассвете? – спросил мальчик, которого на рассвете в финальной сцене фильма застрелил полицейский.

Я улыбнулась, даже не знаю чему, но вдруг экран щёлкнул и погас.

– Ты уже видела этот фильм, а до рассвета ещё очень далеко… Да и кто знает, которым по счёту этот рассвет будет…

Я боялась вздохнуть, боялась шевельнуться, потому что прекрасно видела в тёмном экране силуэт сидящего на диване графа. Он ни минуты не спал, и этот фильм поставил именно для меня и именно ради этой сцены в планетарии. Нет, Ваше Сиятельство, я не в силах разгадать ваши ребусы. Вернее боюсь разгадать их верно.

========== Глава 13 ==========

В гостиной висела жуткая звенящая тишина, в которой я слышала лишь биение собственного сердца и пульсирующую в висках кровь. Шея вновь взмокла, а сарафан полностью прилип к спине, хотя я и пыталась считать до десяти, убеждая себя в том, что мне абсолютно не страшно. Только организм не желал обманываться. Ноги стали каменными, и я не была уверена, что разогну колени, потому не делала никаких попыток подняться, хотя и понимала, что обязана встать.

Граф продолжал сидеть на диване в той позе, в которой я его заметила. Во всяком случае силуэт на блестящем чёрном экране не шелохнулся, а оборачиваться к дивану тело отказывалось: обернёшься, серые глаза тут же затянут в бездну, из которой возврата нет. Я не управляла больше собой. Просто ждала каких-либо действий от самого графа, хотя бы ещё одного слова. Только он молчал. Однако молчание было не менее красноречивым, чем его речи. Может, он даёт мне время что-то обдумать. Только что именно? Я не могла понять истинную причину страха. Он просто был, я ощущала его морозящий холод каждой клеточкой обезумевшего тела.

Не знаю, как долго длилась молчаливая пытка – минуты или на самом деле секунды – но вот обшивка дивана зашуршала, и перед моими глазами повисла бледная с длинными пальцами рука настоящего пианиста. Я тут же вспомнила, как однажды Лоран позволил себе вольность – завладел моей рукой, аккуратно провёл ногтем по мизинцу, повторяя изгибы всех трёх фаланг. «Отчего ты бросила играть на фортепьяно? Твой мизинец всё равно уже искривлён, – он улыбнулся и протянул мне свободную руку. – Ради прекрасной музыки мы уродуем пальцы». Его пальцы оставались прекрасными, потому как дарили миру чарующие мелодии, а мои не сумели усладить ухо даже второсортного педагога в клубе детского творчества. Мои пальцы помнили линейку, но мозг временами сожалел, что не пересилил отвращение к урокам музыки. Как-то вечером я наводила порядок в нотах. Рояль был раскрыт, и я, почувствовав безудержное желание коснуться белых клавиш, тихо опустилась на скамейку. О том, чтобы читать ноты с листа, не шло и речи. Однако на задворках памяти прятались первые такты «Танца маленьких лебедей» – пальцы сами отыскали начальную позицию, я набрала в лёгкие побольше воздуха и выдохнула его через подушечки пальцев… Боже, скольких нервных клеток мне стоило тогда бессмертное творение Петра Ильича!

Я еле успела соскочить со скамейки, чтобы не получить по пальцам захлопнувшейся крышкой. Не хочу вспоминать перекошенное лицо Лорана, когда он кричал на меня по-французски. Я поняла лишь отдельные слова, но и их оказалось достаточно, чтобы вжаться в стену между двумя витыми стеллажами, на которых красовались вазы. Я молилась, чтобы вампир не принялся их бить. Я никогда не боялась Ларана. Мне было страшно за прекрасные вазы. Крик помог хозяину спустить пар, и последнюю фразу он произнёс чётко и по-английски:

– Никогда, слышишь, никогда больше не подходи к инструменту…

Сам же он вернулся к роялю, осторожно поднял крышку и любовно погладил клавиши, почти не касаясь их, словно просил у рояля прощение за моё хамство, а потом по памяти наиграл Чайковского. Моя попытка вспомнить музыкальное детство провалилась с треском. Тогда я не всплакнула, а сейчас почувствовало, как сжалось сердце. Всё дворянство умело мало-мальски рисовать и достаточно сносно играть на фортепьяно. Граф тому подтверждение, а я не способна создать шедевр, имея диплом о художественном образовании.

– Вставай! – раздался над самым ухом голос графа, и я даже увидела его лицо напротив своего, но словно через капельки тумана. – Да кто же пьёт в такую жару!

Я неудачно попыталась встать сама, и протянутая рука сильно сжала мне запястье и рванула вверх, и я вновь, как вчера вечером, упёрлась носом в грудь графа. Хвойный аромат встряхнул мне мозги посильнее валерьянки. Я резко отстранилась и попыталась удержаться на ногах.

– Тебе не мешало бы принять душ, – холодно и строго проговорил вампир и отпустил меня.

Я тут же ухватилась рукой за подлокотник дивана и попыталась отлепить от бедра влажный сарафан. Я чувствовала взгляд вампира на своей руке или же ноге, хотя, судя по утреннему разговору, его не должно было интересовать ни первое, ни второе. Отчего тогда я так боюсь за своё тело?

– И подыщи в гардеробе что-нибудь подлиннее, – продолжил парижанин уже не сухо, а с какой-то иронической ноткой, потешаясь над моими дурацкими мыслями.

Я кивнула, сильнее прочувствовав холод мокрой ткани. Ещё минута, и даже душ мне не поможет. Отчего мне так страшно?! Меня не собираются убивать и, тем более, затаскивать в постель. Отчего тело не соглашается с мозгом?

– Прошу вас, Ваше Сиятельство, – проговорила я пересохшими губами. – Сделайте так, чтобы мне не было страшно. Иначе у меня сейчас снова начнётся приступ.

Если, конечно, он уже не начался. Я глядела в пол, и паркетные доски извивались змейкой. Только бы удержаться на ногах, только бы не упасть. Иначе граф прикоснётся ко мне, и я потеряю последний контроль. Я кинусь к нему как к мужчине, а он возьмёт меня как жертву… Но, боже, как же я хочу, чтобы он до меня дотронулся… И не успела я мысленно озвучить своё желание, как холодная ладонь легла на мой мокрый лоб и откинула назад упавший на лицо конский хвост.

– Как же я могу сделать так, чтобы тебе не было страшно, если я не пугаю тебя? Какая атака! Не обманывай себя. Ты пьяна, оттого тебе и плохо. Хорошую же компанию нашёл мне Лоран! Я терпеть не могу пьяных полуголых девиц, – проговорил граф медленно и приподнял мою голову за подбородок, вынудив взглянуть ему в лицо. – Неужели ты думаешь, что я могу испытывать к тебе что-то, кроме отвращения?

Я даже не попыталась отрицательно мотнуть головой, потому что шея окаменела, и голова стала чугунной, похожей на пустое ведро, от стенок которого эхом отскакивали удары моего сердца. На губах вампира играла саркастическая ухмылка, а я всё пыталась высмотреть между фиолетовых губ белоснежные клыки, чтобы включить мозг и заставить увидеть в вампире чудовище, которое по закону природы нельзя желать. Граф ещё выше поднял мой подбородок, и я уставилась в стеклянные глаза.

– Мне не нравится твой взгляд, я сказал тебе об этом ещё утром. А мои глаза тебе нравятся? Сумеешь запомнить их? Или мне надо позировать для тебя?

– Простите, – я едва сумела разжать губы. – Я думала, вы спите.

– О, да, только ты продолжала рассматривать меня глазами блудливой самки. А, может, это и есть взгляд настоящего художника? Я сам… Когда увидел тебя спящей, я решил обязательно…

Зачем он взял эту театральную паузу, для чего? Чтобы сердце моё вновь заработало, как пропеллер, от страшных мыслей… Я чувствовала подступающие к глазам слёзы, но не смела моргнуть. Лицо графа было мертво, без налёта единой эмоции, и ничто не давало даже слабого намёка на владевшие им сейчас мысли. Пустые стеклянные глаза молчали, словно я глядела сквозь грязное стекло во тьму улицы. Но вдруг на самом их дне вспыхнул одинокий фонарь, и я в единый миг ощутила странное тепло, разлившееся в груди, словно к ней приложили горячий компресс. Оставалось лишь увидеть в его глазах ответное желание. Однако его губы дрогнули в едва уловимой усмешке, и мне вновь стало холодно.

– Написать твой портрет, – завершил свою фразу граф. – Редко удаётся заполучить в модели рисующую особу.

Губы склеила слюна с необъяснимым привкусом мёда. Расслабляться было рано, потому что-то граф не окончил фразу, он взял очередную паузу.

– Особу, которая прекрасно понимает творческие метания и потому подчинится любым желаниям художника.

Рука вампира с подбородка опустилась на плечо и замерла на тонкой лямке сарафана. Прикосновение обожгло, подобно искусственному льду, но я сумела не дёрнуться, продемонстрировав остатки внутренней силы. Меня не пугала предстоящая близость с вампиром – он подчинил мой мозг, но оставил свободным тело, и тело боялось будущей боли. Он показал только что, что мог бы убрать свой мёртвый холод, но не будет этого делать. Это станет моим наказанием за то, что я посмела выказать своё желание. Лоран просил меня быть осторожной, хотя должен был понимать, насколько слаб ещё мой разум. Он мог спрятать меня от графа, а вместо этого толкнул в объятия монстра. Он знал, чем завершится этот день, но ему было плевать. Сейчас его волнует лишь собственного выздоровления, а меня – моя жизнь, и потому я подчинюсь любому желанию графа, а потом всё забуду, как страшный сон. Забуду, как забыла клыки Клифа. Мой сон нынче чёрен, в нём нет места вампирам…

Мозг сдался, но организм продолжал сопротивляться – перед глазами всё поплыло, и лишь неведомая сила удерживала меня в вертикальном положении. Пальцы графа скользнули вниз по моей руке, увлекая за собой лямку.

– Ты знаешь, кем была Сюзанна Валадор до Дега? – Я отрицательно мотнула головой и услышала хруст шейных позвонков. – Акробаткой. Но после несчастного случая ей пришлось покинуть арену парижского цирка. И вот тогда она дала своим увлечениям волю. Она любила рисовать красными мелками, как все начинающие художники прошлого, ох, прости, позапрошлого столетия… Такая вот символичная первая кровь на алтаре искусства. Или же яркое солнце юности, не омрачённое тучами умудрённой старости. Прости, увлёкся…

Я не поняла, к чему была вставлена извиняющая фраза – к неуместной философии или тому, что ладонь графа легла на мою обнажённую грудь. Я все ещё не могла шелохнуться, но сердце из висков уже вернулось в грудь, и та предательски отреагировала на мимолётное прикосновение.

– Этой дамочке посчастливилось, – продолжал граф лекторским тоном, просовывая палец под вторую лямку, – её работы увидел мастер и посоветовал попробовать себя в живописи. Она была замечательной натурщицей и удерживала интерес мастера несколько лет. А сменившая её Полина не успела стать для умирающего творца настоящей музой. Наверное, потому что её красоту нельзя было прочувствовать, только увидеть, а Дега уже с трудом мог её даже нащупать. Если ты обращала внимание, на его последних картинах слишком жирно прорисованы контуры. Так Эдгар пытался обмануть слепоту.

Сарафан упал к моим ногам, но я осталась стоять в своеобразном круге, хотя даже не мнила его спасительным – спастись от желаний вампира невозможно. Просто ноги налились свинцом и намертво вросли в пол. Я не могла отвести взгляда от серых стеклянных глаз, и только чувствовала, как длинный ноготь указательного пальца правой руки беспардонно скользит по коже, очерчивая все те контуры, что необходимы для воссоздания на бумаге объёмного женского тела. Кожа мертвела, теряя чувствительность. Тело будто превращалось в мрамор. Я холодела и костенела на манер древнего скульптурного материала. На краткое мгновение мне даже показалось, что я больше не слышу биения собственного сердца. Голову посетила совершенно дурацкая мысль, что я превратилась в статую, ведь сумел же Пигмалион оживить свою Галатею. Может, граф решил повторить эксперимент в точности до наоборот – превратить живую девушку в камень…

Вампир продолжал что-то говорить, но, вслушиваясь в свои мраморные ощущения, я упустила нить разговора. Теперь голос графа доносился откуда-то издалека, иногда пропадая, будто мы стояли в широком поле, и звук уносило в сторону сильными порывами ветра.

– Его зрение начало падать во время осады немцами Парижа. Эдгар спал на полу в холоде и мокроте. Брат надеялся, что яркое солнце Нового Орлеана поправит здоровье художника, но улучшения были временные. К семидесяти Эдгар почти ослеп и потому творил с удвоенной силой, будто боялся, что погрузится в полную темноту раньше, чем напишет свою лучшую картину. Ещё в Новом Орлеане он составил для себя план работы на десять лет, хотя и не верил, что выполнит его. Вот ты, к примеру, за год так ничего и не сотворила, хотя могла хотя бы заполнить альбом набросками. Кстати, мне приглянулся портрет Лорана, и я хочу забрать его в Париж, ведь ты всё равно никогда не перенесёшь змей на холст.

Я сумела лишь кивнуть, хотя надо было громко закричать «спасибо»! Граф уничтожил рисунок, избавив меня от пугающих воспоминаний. Как же легко вампиры узнают страхи людей и умело ими манипулируют! Если эксперимент графа был бочкой дёгтя, то упоминание рисунка стало ложечкой мёда.

– В восемьдесят Дега работал почти на ощупь, что не очень-то нравилось Полине, – продолжил граф всё тем же безразличным тоном, которым отчитывал меня за творческую лень.