Текст книги "Ночная духота (СИ)"

Автор книги: Zella

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

– Зачем ты опять мне врёшь?

– Сказал же, что не поверишь! Но это и не важно… Свобода в любви для меня всегда заключалось в выборе партнёра, с которым хорошо, а не того, кого одобрит общество. Джанет не имела никаких шансов понравиться моим родителям. Они даже внука не видели. Комнату, из которой мы ушли, они создали, чтобы я вернулся из Фриско без неё, но смысл всей моей жизни сосредоточился в Джанет. Без неё я не смог бы жить, и без Фриско.

– А теперь?

– Теперь меня не существует вне тебя и…

Клиф сделал паузу, за которую я постаралась заставить себя ни о чём не подумать, приписывая всё сказанное им лишь очередной психологической атаке на моё расшатанное графом сознание.

– Нет, – сказал Клиф, и я вздрогнула, посчитав это ответом на мою внутреннюю борьбу, но он продолжил тихо: – Города для меня давно не существует… Недавно умер от рака наш барабанщик. Басист перебрался в Неваду, продав здесь дом, чтобы было на что жить на пенсии… Из байкеров почти не осталось никого знакомого. Время безжалостно, и я чувствую его бремя. Надеюсь, что научусь когда-нибудь считать дни только, когда есть верёвка.

Я заметила, что он совершенно не смотрел на дорогу, пока говорил со мной, прямо так же неестественно, как в фильмах. Хотя чему удивляться – в его поведении должно же всё-таки проявиться что-то нечеловеческое, чтобы напомнить мне, с кем рядом я нахожусь. Я балансировала на тонкой верёвочке реальности и могла в любую секунду сорваться в чёрную бездну его глаз, чтобы навсегда слиться с тенью Джанет, став для Клифа новым смыслом бытия. Я вдруг явственно, без всякого фоторобота, увидела за рулём старика. Ссохшегося, сгорбленного, с тонкими сероватыми волосами, с потухшими глазами. Будто сотканного из пепла, который можно было разметать лёгким вздохом сожаления. Сердце сжалось от жалости, но в последней вспышке разума я поняла, что самые глупые самопожертвования происходят из жалости, которая намного сильнее любви. Мои руки сами потянулись, чтобы прижать к груди этот ходячий скелет, но вдруг я почувствовала горький запах золы и закашлялась, и этот сильный приступ удушья спас меня тогда от рокового объятия.

Клиф съехал на обочину и с силой ударил меня по спине, будто вымещал злость за сорвавшееся порабощение. Или вовсе не сильно, ведь его нечеловеческую силу я увидела на пляже. Или граф всё же поддался ему, но зачем? Чтобы выиграть время? Чтобы Клиф списал его со счетов, дав возможность спокойно подготовиться к битве? Лоран сказал, что все мы очень удивимся сегодня, а я уже приноровилась взвешивать на аптечных весах любое слово вампира.

– Тебе нужно воды? Я сбегаю на заправку.

Сколько заботы в глазах и голосе, и сколько сил мне потребуется, чтобы отстоять себя!

– Нет, – я мотнула головой, продолжая осторожно покашливать в кулак. – Поехали, а то опоздаем…

– Никуда мы не опоздаем, это же пау-вау, а нам нужно совсем другое…

– Другое?

Кашель резко прошёл, и я непонимающе уставилась перед собой: мы ехали к колледжу.

– Нас не особо интересуют живые индейцы, тебе так не кажется?

Я кивнула, и то правда. На прошлогоднем празднике я лишь мельком увидела Габриэля. Они ушли куда-то, потому что после закрытия ярмарки я не встретила никого из вампиров.

Мы припозднились. Ремесленники уже почти свернули свои лавочки, потому что при свете фонарей было достаточно тяжело рассмотреть их поделки. Да и зрители подустали и сейчас больше интересовались танцами, которые индейцы завели вокруг костра. Это пау-вау оставалось для меня загадкой. Священная земля калифорнийцев отчего-то привлекала индейцев с восточного побережья. Здесь странные разряженные в петушиные перья люди танцевали какие-то странные танцы, больше подстать африканцам, чем краснокожим. Барабаны тоже были большие и гулкие, а наши местные племена вообще не знали, что это такое. Вся эта свистопляска представляла собой индейский поп-арт хотя бы в моих глазах, которые, впрочем, сейчас искали в толпе французов и Габриэля. Но не находили никого, даже исчезнувшего куда-то Клифа.

– Ты здесь? Я тебя не видела!

Я даже вздрогнула, заслышав за спиной возглас маникюрши. Она была здесь с семьёй. Один ребёнок сидел на плечах у отца, на лице которого пропечаталась брезгливость, другой стоял рядом, а Соня довольная снимала действо на телефон.

– Гляди, какие серьги я купила!

Соня выдернула из бумажного пакетика два миниатюрных ловца снов, в которых я признала перуанское искусство, но не стала разочаровывать человека сообщением, что она купила пусть и ручную работу, но ширпотреб, не имеющий к Калифорнии никакого отношения. Я улыбнулась в ответ, продолжая оглядываться.

– Ты здесь не одна?

Только ответить на Сонин вопрос я не смогла, почувствовав на плече руку Клифа. Он небрежно, совсем по-человечески, улыбнулся, поздоровался, протянул для пожатия руку Сониному мужу, сообщил, что у них очаровательные дети, и я поймала одобряющий взгляд Сони до того, как Клиф выдал:

– Look what I got for you, baby! (Гляди, что у меня для тебя есть, малыш! (англ.)

Клиф будто перестал видеть посторонних. Он держал серьги-подвески с аккуратными продолговатыми кусками обточенной раковины абалона, переплетённой с перьями и бусинами.

– How do you like it? (Тебе нравится? (англ.)

– They are gorgeous, honey. (Они великолепны, милый. (англ.)

– Then try it on! (Тогда примерь! (англ.)

Его глаза светились радостью, а мои опаской. Это были калифорнийские серьги, и он явно взял их не с лотка. Что если они заговорены и призваны возыметь надо мной какую-то силу, ведь не просто так я потеряла свои серьги. Впрочем, сила вампира подавила мою волю, и я покорно подставила ему пустые мочки.

– So? – Клиф слишком долго тянул звук «оу». – We are free to go. (Ну вот, можем идти. (англ.)

Я бросила тихое «пока» Соне и покорно вложила руку в ледяную ладонь Клифа, почувствовав его острые ногти. Куда теперь лежал наш путь и к чему, знал лишь он, но явно не спешил со мной делиться, а когда у машины, вместо того, чтобы распахнуть передо мной дверцу, он вдруг прижал меня к ней и запустил руки в волосы, я ахнула. На моих волосах вновь оказалась повязка Джанет, а это означало, что ни граф, ни Лоран не посчитали нужным показаться мне на глаза, хотя были рядом. Только спросить о них Клифа я не успела, потому что к машине, запыхаясь, подбежала девушка и будто, чтобы остановиться, вцепилась вампиру в руку. И Клиф не вырвал руки.

– I need a ride! (Подвези! (англ.) – выдохнула она и тут же с улыбкой бросила мне короткое «хай».

– Sure, Monica, (Хорошо, Моника. (англ.) – улыбнулся Клиф, явно обрадовавшись встречи.

– Thanks God. Catalina gonna kill me! (Слава Богу! Не то Каталина прибьёт меня! (англ.)

Клиф подвинул меня в сторону, но девушка, опередив его услужливость, самостоятельно залезла на заднее сиденье и захлопнула дверцу.

– Hey, whatʼs your name? (Эй, а тебя как зовут? (англ.)

Моника коснулась моего плеча, лишь я уселась вперёд. Клиф захлопнул дверцу, и я ответила до того, как он успел обойти машину и занять кресло водителя.

– Iʼm Janet. (Меня зовут Джанет. (англ.)

– Monica. Nice to meet you, Janet. (Меня Моника. Рада знакомству, Джанет! (англ.)

– Что ты тут делаешь одна? – обернулся Клиф.

– Чего? – переспросила Моника не сразу, явно в мыслях витая где-то далеко. – А, – протянула она, когда Клиф повторил вопрос. – Меня Габриэль забыл. Он меня всегда забывает, если рядом нет Каталины. А она одурела с этой церемонией. Я вон, себе руки все стёрла…

Боковым зрением я заметила, что девушка покрутила пальцами, чтобы Клиф увидел их отражение в зеркале заднего вида.

– Потребовала, чтобы мы только на камнях крошили жёлуди, мы штук двадцать хлебцев замочили вчера. Слава Богу, она не заставит меня их есть! Но точно прибьёт за купленные у китайцев водоросли. Я не понимаю, какого дьявола она носится с угощениями. Габриэлю плевать на всё, кроме своих дудок. Ведь мог бы уговорить эту сумасшедшую успокоиться, но нет, он счастлив…

– Мне кажется, успокоиться следует тебе, потому что ты переходишь все допустимые границы, – перебил её Клиф таким же спокойным тоном, каким недавно говорил со мной.

– Нет, какие границы! Габриэль ведь сам говорит, что надо делать так, как будет лучше другому и тогда в ответ получишь такое же добро, но получается, что я пашу на них который год, а в итоге что получаю? Она не даёт мне даже на свидание сбегать. Сама при жизни мужиков как перчатки меняла, а меня в монашку обрядила? Нет, она реально решила выдать меня за Фернандо, ты понимаешь? Я и Фернандо перед алтарём, понимаешь? А если я захочу уйти от него, кто мне развод даст? Падре? Где прежняя свобода индейцев? Где? Женщина всегда имела право уйти, не дожидаясь, когда муж сдохнет. И вот, знаешь, не могли её мужья дохнуть как мухи, она явно отправляла их на тот свет, потому и помереть теперь не может, пока все их жизни не проживёт!

– Это у тебя откуда информация?

– Сама догадалась. Сколько у неё официальных мужей было? Четыре? Но после итальянца она же вернулась из миссии в деревню и там явно сын Габриэля не взял её просто так, а женился, а с учётом, что он прожил больше ста лет… Я уже запуталась без калькулятора считать, когда избавлюсь от неё!

– Моника, затихни… Я ведь могу всё рассказать твоей матери.

– Пугаешь? – девушка усмехнулась, обнажая крупные белоснежные зубы. – Чего рассказывать? А то она не знает! Я ей это уже высказала сегодня, потому меня Габриэль и потащил сюда, чтобы я своим скорбным видом не портила другим веселье. Может, он и оставил меня здесь специально. Но я злюсь, Клиф, злюсь… И никому до меня нет дела. Она же платье даже без моего ведома купила. Мне даже платье на свадьбу не дают выбрать! Вот уверена, что даже жена того же, ну этого, ну как его… Ну-де Гуеры, не позволяла такого в отношении своих дочерей. И к воспитанницам своим нормально относилась.

– Это не имеет ничего общего с отношением Каталины к тебе. Это твоё отношение к ней. Ты немного спутала понятия. Она любит тебя и делает всё для того, чтобы ты была счастлива, а представление о твоём счастье у неё своеобразное, соответствующее её времени, что ты хочешь? Ну спроси кого-нибудь из старых, они тебе объяснят, как в восемнадцатом веке или хотя бы девятнадцатом вели себя девушки. Ты думаешь, она способна подстроиться под двадцать первый век? Даже я не могу! А мне всего-то семьдесят два года!

– Да у вас все такое же было – свободная выпивка, свободный секс, тот же рок… Ну машины поменялись, если только… Чего тебе стонать! Это она на мессы ходит и чётки перебирает… Я уже не понимаю, она больше испанка или калифорнийка.

– Она – это она, смирись. Родителей не выбирают. Она взяла тебя из приюта, вырастила, выучила и теперь хочет выдать замуж за того, кого выбрала ты, если помнишь. Но ты всё равно недовольна. Уверен, что из всех её приёмных детей, такая неблагодарная только ты одна. У индейцев тоже, что и у испанцев, не принято спрашивать, почему старшие так сказали. Они сказали, значит это так. Понимаешь?

– А ты много слушался родителей? – спросила девушка с усмешкой, закручивая на руку длинные чёрные волосы.

– Меня неправильно воспитали, – Клиф не оборачивался, он вёл машину как человек. – Во мне не воспитали уважения к родителям. В нас наоборот взрастили бунтарский дух. Наверное, такой пропасти между родителями и детьми, как было у нашего поколения, не будет никогда. Мы были будто из двух разных миров. Вернее не так, мы сбежали из их мира в свой собственный. А вот теперь у меня есть семья, и из неё я бежать не хочу.

– Семья! – усмехнулась Моника. – Мы давно все сбежали в виртуальный мир, и лишь забота о Каталине вытягивает меня обратно. Но иногда я мечтаю, чтобы вампиры исчезли сами собой. Все до одного, даже Габриэль, хотя я и называю его любимым дедушкой. Я не чувствую себя частью их семьи, я другая, совершенно другая… Каталина говорит, что мы с Фернандо можем уехать в Сан-Диего или вообще в Канаду, но я вас всех не забуду. Это невозможно забыть. И я не люблю свою мать, не люблю это чудовище. И она это знает, но ей плевать. Она считает себя правой, а меня дурой, до которой со временем дойдёт, как ей повезло.

– Тебе действительно повезло, – всё таким же отрешённым тоном сказал Клиф. – И мне повезло. И Джанет почти повезло.

Моника усмехнулась, окидывая меня странным, ледяным, почти что вампирским, взглядом.

– У меня-то может быть свадьба, – теперь голос девушки звучал жёстко. – А у неё с тобой лишь похороны.

Клиф не ответил. Наверное, сложно было как-то опровергнуть правду, с ней возможно было только смириться. С мёртвым может быть счастлив лишь мёртвый и, быть может, умри я по-настоящему, я могла бы попытаться стать с Клифом счастливой. Но пока моё сердце билось в груди, слово похороны оставалось для моего сознания синонимом конца. Эта последняя галочка в виде американского бойфренда в списке необходимых требований к началу моей новой американской жизни становилась сейчас её концом.

========== Глава 33 ==========

Мы оказались в парке, разбитом на месте древнего поселения индейцев, которое насчитывает, если верить археологам, порядка трёх тысяч лет. Первый и последний раз я была здесь, когда училась в университете. Тогда парк показался мне довольно маленьким и скучным: информационный стенд, обмелевший ручей, пара пиктографов на камнях, о смысле которых никто так и не догадался, да хижина из тростника. Однако для индейцев древняя земля, помнящая не один ритуал, наверное, несёт скрытую энергетику, которой вампиры подпитываются. Или же Габриэль предпочитает это место, потому что он последний житель этой деревушки, ведь недаром он так редко уезжает далеко от Монтерея. Впрочем, подобные вопросы в нынешней ситуации выглядели лишними, потому я их не задавала своим спутникам, а самостоятельный поиск ответов вряд ли мог сейчас отвлечь меня от мыслей о собственной судьбе. Эфемерность готовящегося для меня ритуала начала обретать пугающие формы, и того, кто мог дать хоть какой-то ответ, рядом не было.

Пустая парковка, лишённая электрических фонарей, освещалась отсветом большого костра. Машины оставляли в стороне на обочине. Следуя указаниям светящейся палки регулировщика, которого я никак не ожидала встретить на вампирском сборище, «бьюик», остановился подле красного «форда». Моника вылезла первой, но терпеливо дождалась, пока Клиф закроет машину. Теперь я могла рассмотреть её лучше: невысокая, полноватая, с большими тёмными глазами – типичная мексиканочка. Мой пристальный взгляд не смутил девушку. Меня же насторожил тот факт, что моей персоной Моника совершенно не заинтересовалась и имя спросила скорее из вежливости, чем из любопытства. Манера её общения с Клифом выдавала близкое знакомство, и если бы я оказалась первой живой девушкой, которую тот привёз к индейцам, она проявила бы ко мне больший интерес. Хотя, могло статься, она обо мне знала заранее, а может даже видела в прошлом году в колледже или в театре. Руки в джинсах, взгляд устремлён в темноту, напряжённость в лице. Да, мне явно не находилось места в её мыслях.

– Пошли.

Клиф не предложил мне руки, и мы обе покорно последовали за вампиром, не глядя друг на друга. Я тоже смотрела вперёд, будто могла первой увидеть то, что искала Моника. Нас объехали несколько машин, и оба моих спутника поприветствовали водителей поднятием руки. Я же искала припаркованный «порше». Его отсутствие наводило на пугающую мысль о том, что граф в последний момент передумал ехать на церемонию, познакомившись с Габриэлем в колледже, или же не получил от индейца приглашение. Сердце учащенно забилось, но я упрямо продолжала со страхом и надеждой оборачиваться на каждую машину, не в силах решить, радоваться или сожалеть об отсутствии графа.

Мы затесались в собравшуюся на парковке толпу. В ней оказалось много живых людей, которые совсем не выглядели слугами. Слишком уж мирно они беседовали с вампирами, а некоторые вообще крепко держались за руки. И уж кого я точно не ожидала увидеть, так это детей: живых, смеющихся и болтающих по-английски о той же всячине, что и сверстники, видевшие вампиров лишь в кино. От взрослых разговоров до меня долетали лишь обрывки испанских фраз, по которым не удавалось воссоздать никакого контекста. Однако бледнолицыми оставались лишь мы с Клифом. Вот только отличить индейца от мексиканца я не могла ни по цвету кожи, ни по разрезу глаз. Как, впрочем, и живого от мёртвого, не видя привычной бледности и стеклянности глаз. И всё же по телу разбегалась та же дрожь, что охватила меня на музыкальном вечера в особняке миссис Винчестер. Я искала глазами Габриэля, будто тот мог вывести меня из кишащего вампирами парка, как той злосчастной ночью, когда я так глупо готова была отдать себя на растерзание графу.

Клиф молчал. Моника тоже. Она продолжала искать кого-то в толпе, и неожиданно губы её, лишённые помады, сложились в радостную улыбку, да так и застыли. Мы уже дошли до площадки вокруг костра. Здесь движение перестало быть хаотичным. Люди выстроились в очередь, но мы прошли мимо прямиком к женщине, укачивавшей на плече двухлетнего малыша. Ей-то и предназначалась улыбка Моники. Среднего роста, с чёрными прямыми, чуть ниже плеч, волосами, с прямой редкой чёлкой, сухощавая, неопределённо-взрослого возраста с едва проглядывающимися морщинками вокруг глаз и на лбу. Длинное белое, похожее на хитон, платье, перехваченное кручёным поясом, скрывало фигуру. Она производила странное впечатление – взгляда к себе не приковывала, но и отвернуться, как от иных вампиров, не хотелось. Только вид портили огромные красные линии, пересекавшие лицо – краска явно была наложена без зеркала. Ребёнок, закутанный в красное одеяло, дёрнул босой ножкой и что-то бормотал в полусне. Без какого-либо приветствия, она обратилась ко мне:

– Надеюсь, ты умеешь обращаться с детьми?

– Я умею, Каталина, – вмешался Клиф, протягивая к ребёнку руки.

Женщина опалила его тёмным взглядом и скривила в усмешке пухлые губы.

– Я прекрасно знаю всё, что ты умеешь делать. И всё же думаю, что нынче твоё место среди мужчин, а вот Джанет позаботится о Диего, пока мы с дочкой приготовим ужин.

Джанет… Имя в устах Каталины прозвучало оскорбительно холодно, но вздрогнула я от другой мысли. Здесь все обо мне знают и явно ждали на церемонии в качестве Джанет. Что же, Габриэль тоже не знает моё настоящее имя, потому что при нём ни Клиф, ни Лоран не обращались ко мне лично, я просто стояла позади них лёгкой тенью. Насколько нынче моё тело обрело плотность, предстояло ещё узнать.

– Так ты умеешь обращаться с детьми?

Я испугалась, что Каталина задаёт вопрос не в первый раз.

– У меня два брата, – ответила я, хотя и понимала, что их наличие не придало мне никаких знаний о детях.

Клиф с опаской покосился в мою сторону: то ли ему не понравилось упоминание о близнецах, то ли он испугался, что я не справлюсь. Однако я смело шагнула к Каталине и подставила плечо, чтобы принять малыша.

– Будешь осторожна, он проспит до самого утра. Если же нет…

Я похолодела.

– Не беспокойся, – улыбка Каталины оказалась действительно ободряющей, что не свойственно белым вампирам. – Я буду рядом и помогу, но прежде следует отдать почтение Габриэлю. Обещаю, что проведу тебя вне очереди, а потом подыщем вам с Диего укромное местечко. А ты ступай ко всем!

Она вновь зло взглянула на Клифа, и тот покорно сделал шаг в сторону. Я ступала осторожно, чтобы не потревожить сон малыша, хотя мечтала скорее оказаться подальше от Клифа, пока тот не сотворил со мной что-нибудь ещё. Серьги жгли уши, и я вознамерилась снять их, как только окажусь в укромном месте. Очередь молча расступилась, и я увидела Габриэля. Прежде я не решалась открыто разглядывать индейца, а сейчас моё новое зрение позволило за секунду чётко увидеть испещрённое морщинами лицо. Большие тёмные, глубоко спрятавшиеся под обвисшие веки глаза, живые и пронзительные – по-настоящему орлиные. Выцветшие, такие же пухлые, что и у Каталины, губы. И красная краска, безжалостно въевшаяся в дряблую кожу. Сморщенное тело прикрывала лишь доходившая до половины бедра набедренная повязка из светлой звериной шкуры да ожерелье из ракушек, свисавшее поверх едва приметных сосков до впалого пупка. Однако в этом дряблом теле чувствовалась неописуемая мощь. Быть может, силу индейцу придавала высоко поднятая голова, обрамленная тёмным птичьим опереньем. Дольше я не могла его рассматривать. Я покорно склонила голову и сделала шаг в сторону, но Габриэль успел коснуться моего плеча рукой и шепнул по-английски:

– Проходи, племянница.

Я вздрогнула и обернулась, чтобы понять, к кому тот обращается, но позади меня стоял мужчина, и с ним Габриэль заговорил на незнакомом языке. Племянница? Должно быть, Габриэль не настолько приголубил Клифа, чтобы стать ему отцом, потому и мне придётся довольствоваться скромной ролью племянницы. Довольствоваться? Я прижала ребёнка к плечу, испугавшись, что оступлюсь. Нет, я не собиралась оставаться в семье индейца, я собиралась…

– Присядь под деревом!

Я восприняла тихий голос Каталины как приказ и, прижавшись к стволу, осторожно переложила Диего на скрещённые колени, не подумав, что провести в такой позе даже час станет нестерпимой мукой. Моника села рядом и вытащила из-под моей руки одеяльце, чтобы прикрыть ребёнка. Я подняла глаза, но Каталина успела исчезнуть.

– Моника, – тихо позвала я.

– Чего? – обернулась та с неохотой.

– Габриэль действительно считает Клифа племянником?

Моника даже хохотнула.

– Это ты про обращение деда, что ли? Сегодня я тоже ему племянница. Мы все такие, так принято. Не обращай внимания. Вообще сегодня ни на что не обращай внимания. Это всё традиция, не более того. И ничего не бойся. Они сейчас выть начнут, что волки. Ты Диего лучше спасай, одно ухо к ноге прижми, а другое краем одеяла укрой. Может, и не проснётся.

– Послушай, – я на секунду замолчала, боясь задать вопрос: – А кто он, Диего?

– Кто? – Моника вновь удивлённо приподняла плечи. – Новый сын Каталины. Она обычно троих за раз воспитывает. Это с ним она поторопилась, потому что в мыслях уже выставила меня из семьи.

– И все дети…

– Да, да… Это всё воспитанники… Понимаешь, для них очень важна семья, и раз они пережили своих биологических родственников, то создают себе искусственных. Ну и кто-то должен заботиться о них днём, когда они становятся больными и немощными. Каталина очень любит свою прежнюю дочь, и та продолжает жить с ней и заботится днём о детях, поэтому мне и дали возможность уехать, куда пожелаю.

– И они не обращают…

Моника не дала закончить вопрос:

– Они никого не обращают. Это тебе не Голливуд, такого не бывает: вены вскрыть, испить крови… Нет, у них какая-то иная причина бессмертия. Будто они проживают жизни за тех, кого погубили, будучи людьми, – Моника опасливо оглянулась и шепнула: – Не бери в голову! Это всё мои догадки. На самом деле я понятия не имею, почему они не умирают. Но лучше б померли, честное слово!

– А Клиф…

Моника сорвалась с места и бросилась в толпу, и незаданный вопрос остался без ответа. Кровь прилила к голове, и из её водоворота стали выныривать готовые куски информативного пазла. Граф высмеял слова Клифа про получение силы через кровь человека, влюблённого в вампира. Однако его смех мог служить плотным покрывалом, скрывающим от меня правду, которое я могла при желании откинуть. Упоминание Моникой умерших мужей Каталины несло в себе схожий со словами Клифа смысл.

Свободной рукой я выдернула из ушей серьги и воткнула в землю под деревом. Только заземлить страхи не получилось. Они разгорались вместе с костром, в который подбрасывали дрова. Языки пламени взметались выше голов, и мои мысли носились в таком же бешеном танце. Умершая Джанет и воскресший Клиф могли служить продолжением похожей цепочки. Схожее место, рукой подать до Монтерея, костёр, с которого можно собрать пепел, и странный спор графа о философском смысле сжигания человеческой фигуры на «Бёрнинг-Мэне». Если бы этот чёртов француз сейчас сидел рядом, я бы и минуты не ждала, схватила за грудки и вытрясла из его пустого холодного тела признание.

Антуан явно знает, что собирается сделать со мной Клиф, и грозился отговорить от этого Габриэля. Быть может, он желал спасти меня не от перерождения, а от реальной смерти. Может, ему единственному была не безразлична моя судьба. Но только толку-то вопрошать темноту! Графа нет среди скользящих вокруг костра фигур. Оставалась одна надежда, что он переговорил с индейцем в колледже, и тот внял просьбе. Надежды, одни лишь надежды и никакого понятия, что на самом деле происходит там, вокруг костра. Быть может, Каталина нарочно отослала меня с ребёнком прочь, потому что моё время ещё не пришло.

С пригорка прекрасно просматривалась дорога, пустая и тёмная. Никого больше не ждали. Все приглашённые уже выразили почтение вождю. Его самого не было видно, но вдруг длинные перья промелькнули промеж рассевшихся по парковке фигур, и Габриэль начал зычно вещать. Сначала на его слова поднялись дети, успевшие присесть на ограждение для машин. Затем вокруг вождя образовали плотный круг женщины, и только потом снялись с насиженных мест мужчины. Должно быть, Габриэль призывал к себе всех по очереди.

Я осталась сидеть под деревом, решив, что раз не было дано команды по-английски, меня не ждали. В любом случае тревожить сон малыша не хотелось. Диего забавно чмокал во сне губами. Я последовала совету Моники и прикрыла ему уши как раз вовремя. Будто по команде, парковку накрыло страшными стенаниями – плакальщицы из древних времён позавидовали бы такому гомону. Я сама вздрогнула, что говорить о стоявших подле вождя детях. Детский плач отчётливо слышался среди многоголосья воя, но Диего, к счастью, не проснулся, лишь громко причмокнул и тяжело вздохнул.

Плотное кольцо вокруг Габриэля поредело. Все разбрелись по парковке, продолжая издавать душераздирающие вопли. В общем гаме не слышалось мужского баса – наверное, мужчины молчали. Дети плакали. Совсем малышей матери усадили на колени, но вместо того, чтобы успокоить, продолжили орать прямо над их бедными головами. Я была рада предупреждению Моники, иначе бы, как в кино, бросилась прочь, подумав, что все обезумили. Хотя, куда бежать – единственный выход из парка – стоянка. Вниз к ручью ведут две длинные лестницы, и парк как бы находится в продолговатом каноэ.

Ноги уже начали ныть, но я боялась сменить позу. Поддавшись общему настрою, я сама невольно всхлипывала в голос. Или нос вновь наполнился океанской водой, от которой невозможно было избавиться. Вдруг все смолкли, будто выключили звук. Я вновь увидела Габриэля. Одинокий он стоял в стороне от костра. С поднятой рукой. И говорил громко, но ровно.

– Когда пришло время умереть…

Я вздрогнула. Моника подошла так незаметно, что её голос полился будто из ниоткуда.

– Когда пришло время умереть, – продолжила она монотонно, будто и не заметила моего испуга, – я нашёл место, где умереть. Велико же было моё удивление, когда всё пошло не так, как я думал. Всё шло не так. Милый дом, мне было грустно тебя покидать. И я пытался избегнуть смерти, посылая мой дух в далёкие края на север, юг, восток и запад. Но ничего не нашёл. Спасения от смерти нет.

Моника замолчала и, подтянув колени к груди, поёжилась. Ночь выдалась достаточно прохладной, и руки девушки покрылись мурашками.

– Что это? – спросила я, когда она оторвала взгляд от фигуры деда и взглянула на меня.

– Песня духа! А зачем и почему, не спрашивай. Дед говорит её, потому что так принято. Возможно её смысл немного другой. Я не знаю их языка. Даже между собой они говорят по-испански, только старомодно. Но так дед пересказал мне эту песню в детстве. Они прощаются со всеми умершими за год. Траур завершён. Можно веселиться. Он это как раз сейчас, должно быть, и говорит. Теперь дети будут играть, а мы готовить еду.

– А…

– Мужчины пойдут в баню, – опередила вопрос Моника, – поэтому нам надо убраться от ручья раньше, чем они начнут в него прыгать.

– Там же мелко!

– Ничего не поделаешь. Традиция! – расхохоталась Моника.

– Но мёртвые не потеют.

– Да как сказать, – вновь тихо рассмеялась Моника. – Белые становятся краснокожими. Хотя белые у нас редкие гости. Да, впрочем, они там больше для разговоров собираются, – сказала и махнула рукой.

– А мне что делать?

– Пока сиди здесь. Каталина не давала иных распоряжений.

Поправив на малыше одеяло, я проводила взглядом Монику и принялась разглядывать костёр. Мужчины собрались в одном конце площадки и держали на спине откуда-то взявшиеся палки – явно для разведения огня. И через мгновение начали спускаться по дальней лестнице, раскачиваясь в такт напеваемой односложной песенке. Старые женщины остались с детьми. Малыши заливались смехом, собравшись в кружок, и явно во что-то играли. Старшие где-то раздобыли палки и принялись метать их в небольшое кольцо, которое катали друг от друга вдоль парковки. Чья-то палка даже умудрялась пролететь кольцо насквозь, другие летали мимо или же падали на землю, поддев кольцо. Кто-то заплакал, получив палкой по ногам – все бегали, крутились, стараясь поймать кольцо, позабыв о всякой безопасности. Старухи не жалели побитых, будто вовсе и не замечали детских слёз. Женщины помоложе прошли мимо меня к ручью. В толпе у костра я не заметила традиционной одежды. Однако сейчас почти все мёртвые обнажились по пояс, а от талии до колен у них спускалась свитая из тростника юбка. Живые почти все оставались в одежде, и Каталина тоже не сняла рубище.

– Пойдём с нами.

Она осторожно приподняла ребёнка, и я с трудом встала. Из-за затёкших ног ступеньки показались нескончаемые. Наконец мы остановились подле расстеленных на земле тростниковых циновок, на которых сопели другие малыши. Я огляделась в поисках Моники. Она подкрутила джинсы и стояла подле воды, что-то вытаскивая на берег. Неужели рыбу! Но нет, это были какие-то кирпичи.

– Возьми корзинку.

Я машинально приняла из рук Каталины плоскую круглую корзину, в которой лежали три толстые тёмные кисти. Я помнила, что их делали из волокон какой-то луковицы, из-за чего они напоминают помазки для бритья.

– Ступай к Монике. Она объяснит, что делать.

Я осторожно раздвинула ветки и стала спускаться по камням на полусогнутых ногах к Монике, которая уже разложила вдоль воды тёмные кирпичики.

– Клади один на колени и смахивай песок, – бросила Моника, лишь мельком взглянув на меня.

Подле неё стояла девочка лет тринадцати, но дочь Каталины не посчитала нужным представить нас друг другу.

– Это и есть хлеб из желудей?