Текст книги "Ночная духота (СИ)"

Автор книги: Zella

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

Я всхлипнула, утёрла слёзы и вернулась в кресло, но ни одна буква не желала становиться рядом с другой, чтобы родить слова. Я зажмурилась и глаз уже открыть не сумела. Вернее, я открыла их, но увидела не буквы, а серые глаза. Я не успела испугаться. Граф быстро убрал с моих плеч руки и аккуратно закрыл продолжавшую лежать на моих коленях книгу.

– Мы оба голодны, – сказал он тихо, проводя рукой по заломам мягкой обложки, слишком глубоким, чтобы можно было их разгладить. – И если мой голод утолить просто, то над утолением твоего мне придётся покорпеть.

И вот тут я похолодела. Слова, подкреплённые тёплым взглядом, стали ледяным душем, и ткань взмокла на вогнутой спине. Я не могла пошевелиться, словно зачарованная коброй пташка, и ждала смертельного укуса спокойно, понимая, что тот неотвратим. Но тут с шумом распахнулась дверь из гаража, и в то же мгновение я почувствовала боль в вцепившихся в подлокотник пальцев. Лоран ввалился в дом с охапкой продуктовых пакетов.

– Надеюсь, ты ничего не перепутал? – граф выпрямился и сделал шага три от кресла, возвращая мне способность дышать.

– Я следовал списку. Но если вдруг ваша фантазия разыграется ещё больше, то магазины открыты – сегодня не День Благодарения и не Рождество, хотя сначала я всё же заглянул в календарь.

– Я попросил бы воздержаться от глупой иронии, которая уместна лишь в общении с тем, кто остался ждать тебя в машине. Не смею портить вам ночь.

– Я тоже не хочу портить её вам, – как-то жёстко и леденяще звонко произнёс мой хозяин. – Только смею напомнить, что за ночью непременно наступает утро.

Интересно, кому предназначались прощальные слова Лорана? Мне ли? Желал ли хозяин заверить меня в безопасности? Только для чего понадобилось говорить намёками… Лоран ушёл, не удостоив меня ни взглядом, ни приветствием, а на губах графа вновь блуждала холодящая душу улыбка.

– Не бойся, – и с каждым произнесённым графом звуком во мне отмирал один нерв. – Я не стану пичкать тебя салатом Нисуаз и луковым супом.

– Сейчас я и это съела бы с пребольшим удовольствием, – тоскливо улыбнулась я и сделала шаг на кухню. – Позвольте мне помочь вам? – И усмехнулась. – У меня всё наоборот. Обычно женщина готовит мужчине ужин, а я проспала даже магазин…

– Катья… – граф очутился у меня за спиной, и на краткую долю секунды мне показалось, что он вознамерился обнять меня. – Я не исполняю двух желаний подряд… Я пустил тебя в свою постель, а теперь ты пусти меня к себе на кухню. Так будет честно. Я очень люблю готовить. Быть может, это единственное, чего мне не хватает в посмертном существовании.

Я не могла чувствовать его дыхания, но руки слишком свободно лежали на столешнице, и я поспешила принять позу балерины, чтобы не коснуться лопатками груди вампира, хотя мне сейчас хотелось этого больше всего на свете.

– Я не человек, – чарующий голос продолжал звучать подле самого уха. – Вернее, не живой человек. Ты уже допустила подобную ошибку с Клифом. Не повторяй её. Во второй раз тебе может не так повезти.

Я кивнула, вернее несколько раз судорожно дёрнула подбородком, и в тот же миг услышала звук бегущей из крана воды и краем глаза заметила, что граф уже стоит подле раковины и ополаскивает листья салата. Я машинально потянулась к ножам, но была тут же остановлена недовольным голосом:

– Салат ни в коем случае нельзя резать ножом. Вместе с соком теряются вкусовые качества и витамины.

Парижанин придвинул к себе бамбуковую салатницу и принялся ловко трепать салатные листья. Они кружились и укладывались на дно подобно падающим листьям. Я в нерешительности стояла рядом, надеясь, что граф даст мне хоть какое-то задание. Наконец он кивнул в сторону пакета, и я быстро достала жестяные банки.

– Французские салаты, как и французская жизнь, отличаются сочностью красок, словно работы импрессионистов. Сейчас мы напишем с тобой картину «Фламинго», – граф уже посыпал листья салата тёртым сыром, мерно, аккуратно, и тот укрыл зелень будто первый снежок. – Открой банку с кукурузой и свёклой.

Я достала открывалку и с трудом продавила жестянку, чтобы прокрутить колёсико.

– Осторожно, не порежься, – граф перехватил моё запястье, как только я прижала крышку, чтобы слить из банки рассол. – В фильме ты бы обязательно порезалась, а я должен был не сдержаться. Или наоборот показал бы стойкость духа в борьбе с кровавой жаждой.

Граф проговорил это с пафосом, а потом просто добавил:

– Лучше не режься, потому что я не герой, но и злодеем быть не желаю. Отдай банку, непутёвая мадемуазель.

Освободившейся от пальцев графа рукой я положила открывалку рядом со второй банкой.

– Добавим жёлтых мазков, – проговорил нараспев граф, высыпав поверх сыра золотую кукурузу, и стал аккуратно нарезать кружочками ананас, и потом, срезая корку принялся насвистывать что-то смутно знакомое. Аккуратная соломка ананаса уже присоединилась к палитре кукурузы, а я всё продолжала ломать голову над мелодией, а граф будто наслаждался моим замешательством и, лишь когда принялся за банку со свёклой, сообщил:

– Марсельеза.

Я вновь стояла без дела, смотря, как граф добавляет тёплый пурпурный цвет к жёлтой палитре. Свёкла ложилась настоящими перья фламинго.

– Так и будешь стоять? Или всё же подашь мне большой стакан, маленький венчик и специи с оливковым маслом. Катья, ужас, ну хотя бы масло у тебя могло быть!

– Зачем?! – пожала я плечами, поставив перед графом стакан и достав из ящика венчик, а он сам тем временем вытряхнул из пакета ворох специй. – К чему мне продукты, когда ваш сын не переносит их запах…

Я достала из второго пакета небольшую бутылку, но побоялась отвинтить крышку, потому протянула графу закрытой. С уксусом я поступила так же и продолжила безучастно наблюдать, как граф взбивает всё это в стакане. Вернее, я пыталась не признаваться себе в том, что не могу оторвать взгляда от его рук, словно они совершали не тупое круговое движение, а виртуозно скользили по клавишам рояля. Вдруг руки замерли, и граф одарил меня испепеляющим взглядом, заставив отвернуться и вцепиться пальцами в выступ кухонного островка.

– Простите, Ваше Сиятельство. Я не могу контролировать мысли, – отозвалась я, оставшись спиной к раковине. – Знаете, в школе нам рассказали, почему соус «винегрет» стал названием нашего свекольного салата. Ко двору Александра Второго пригласили французского повара – кстати, помнится, его тоже звали Антуан. Русские повара по-французски не могли толком изъясняться. Видя, что те поливают свекольный салат уксусом, француз воскликнул «винегрэ». Наши повара подхватили: винегрэ, винегрэ… Так этот салат из свёклы стал называться винегретом. Простите, – тут же добавила я, поняв по каменному лицу, что мои россказни графу не нужны. – Конечно же, всё это вам хорошо известно.

Потому я покорно согласилась замесить тесто для пирога, пока граф аккуратно очищал яблоки и нарезал их идентичными дольками. Я не сомневалась, что в его исполнении изобретение сестёр Татен будет иметь поразительный вкус. Краем глаза я продолжала следить за его лицом, которое из каменного вновь стало живым. По губам скользила добрая улыбка, которой я никогда прежде не замечала. Вампир казался совсем живым, мягким и домашним, и подобное оживление мне не нравилось. Слишком мучительно потом оказывалось возвращение мёртвого садизма.

– Андре Моруа сказал, что кулинария такое же искусство, как музыка и живопись: музыка услаждает наш слух, живопись зрение, а кулинария вкус, – вернул меня к действительности голос графа.

Он уже достал из духовки карамельные яблоки и теперь раскладывал тестом.

– Салат и пирог… С учётом того, что их будешь есть только ты, я не стану ничего больше готовить. Но если ты нагуляешь аппетит, заедем в магазин. Какой-нибудь ведь открыт ночью?

– Не беспокойтесь обо мне. А мы собрались гулять?

Молчание я приняла за утвердительный ответ и покорно уселась за стол, который граф умело засервировал на две персоны.

– Раз тебе так хочется, я сделаю вид, что могу есть. Я даже попросил Лорана купить белое вино, хотя французы его и не любят. Но тогда я не поддамся искушению налить себе ещё один бокал…

Вновь его губы растянулись в кошачьей ухмылке, и я едва слышно пролепетала:

– Быть может, вам стоит налить себе ещё…

Никакие заверения вампира в доброте не могли остановить бег мурашек на моей бледной коже.

– Катья, – голос графа стал дивно певучим. – Я себя контролирую, и эту неделю ты можешь забыть все страхи. Ты ведь не боялась моего сына. Вот и относись ко мне как к врачу. И, поверь, моя терапия будет намного действеннее, хотя я и не слушал никаких курсов в Кембридже.

– Я не хочу больше терапии, – простонала я, расправляя на коленях салфетку не потому, что граф поставил на стол салат и плетёнку с ломтиками французского батона, а чтобы скрыть, хотя бы для себя самой, дрожь в коленках.

– Хорошо, – граф уселся напротив и тоже расправил салфетку, передразнивая меня. – Продолжай называть это установкой блока. Но ведь это тоже своего рода терапия. Пожалуйста, не смотри на салат. Это не картина.

Он разложил салат по тарелкам, и вновь на долю секунды мне почудился на его щеках живой румянец, и сердце кольнуло схожее сожаление, которое овладевало мной рядом с Клифом – отчего он не живой, отчего я не могу в жизни встретить подобного мужчину, ведь существуют же они не только в кино и на плакатах магазина ИКЕЯ.

– Сейчас, – проговорил граф, разделяя ножом на равные квадратики салат на своей тарелке, – когда я не помню больше вкуса пищи, кулинария действительно стала для меня искусством и наукой. В моё время великие умы возмущались, что врач, чтобы прописать миллиграммы лекарств, должен иметь диплом о высшем образовании, и этот же врач доверяет себя кухарке, которая ежедневно прописывает ему килограммы пищи. Где тут логика? Для французского гастронома девятнадцатого века Решардона она была в следующем: кулинария с одной стороны – искусство, а с другой– наука, опирающаяся на все достижения физики, химии и других отраслей естествознания. Если раньше повар жил опытом предшественников, которые путём проб и ошибок находили наиболее удачные сочетания продуктов, то теперь он должен быть человеком высокообразованным… Знаешь, я всякий раз, стоя на кухне, чувствую себя великим химиком, который должен доверять знаниям, потому что отведать своего зелья не может, а убить того, ради кого готовишь еду, стало бы для меня полным фиаско. И всё же ешь. Я давно не упражнялся в кулинарии, потому выбрал для пробы лишь яйца да салат. Но если ты позволишь кормить себя каждый вечер, то напоследок я смогу приготовить для тебя нечто незабываемое… Прошу тебя, ешь.

Я покорно погрузила вилку в салат, пытаясь заставить себя не искать в словах графа скрытого смысла.

– Кстати, знаешь ли ты, что Леонардо да Винчи и Алессандро Боттичелли содержали таверну, где сами изобретали и готовили блюда? У Леонардо да Винчи в «Истории искусств», наряду с архитектурой и живописью, есть раздел «Кулинарное искусство». И ваш художник Тропинин, кстати, в молодости был учеником повара и кондитера. А если говорить о французах, – граф вновь коварно усмехнулся, – то в кулинарной книге начала прошлого века можно было прочитать: «Отдел холодных закусок лучше всего, наверное, начать с описания салата, изобретённого Александром Дюма, который известен ещё и как сочинитель исторических романов». Понимаешь теперь значение кулинарии перед литературой! Кстати, я далеко не поклонник литературных творений Дюма, зато ценю его последний огромнейший труд, а именно повареный словарь. Пожалуйста, ешь. Я ведь и правда старался… И вообще мне тоже порой хочется почувствовать себя человеком, как некоторым – вампиром. Путешествовал я как-то по старым местам в Новом Орлеане, забрёл на вечеринку мнимых вампиров… Признаться, с трудом выпустил клыки, чтобы казаться как все…

Граф откинулся на спинку стула и глядел в мою тарелку, где я с трудом шевелила вилкой. Есть не хотелось, хотелось пить, но граф так и не откупорил бутылку с белым вином. Оба бокала оставались сухи.

– Вы уехали с Анри из Нового Орлеана, как только оживили его? – спросила я, хотя не была уверена, что прерванная в горах беседа может быть возобновлена.

– Нет, – спокойно ответил граф. – Я нашёл ему кормилицу и ждал, когда мальчик окрепнет. Я знаю, что ты там себе нафантазировала, но спешу разочаровать – я не оживлял его. Он не умер, как думали доктора, а впал в летаргический сон – его похоронили заживо, – по лицу графа скользнула злая усмешка. – Тебе ведь знакомы картинки викторианской эпохи с гробами, в которых проделывались дырочки, чтобы у проснувшегося погребённого был воздух, и все эти трубочки, выведенные наверх, чтобы человек мог позвать родных… Увы и ах… К сожалению, меня не было рядом, когда младенец перестал дышать. Но к счастью, судьба и какое-то предчувствие привели меня к свежей могиле. Я вернулся в ночь похорон. Мне несказанно повезло, что на ней не оказалось решётки, которую в то время ставили от воров. Трудно было бы скрыть следы моего вандализма. А так я вернул на место пустой гроб и унёс младенца. Не зная, как скоро Анри проснётся, я больше тревожился за Эстель. Как она воспримет известие о живом сыне…

Граф замолчал, и я принялась с неистовством поглощать содержимое тарелки, а потом вцепилась в ломтик батона.

– Катья, я не стану тебе лгать, – продолжил граф неожиданно. – Я украл ребёнка. Мне ничего не стоило успокоить нервы Эстель, но я желал иметь сына и не мог, а теперь у меня был сын от любимой женщины. Да, я любил Эстель, любил в ней силу духа, любил в ней её прежнюю любовь к Рене. Я жалел, что на своём жизненном пути не повстречал женщину, которая могла бы так безответно полюбить, как любила она Рене. Анри очнулся ровно в год, но я оставался в Орлеане ещё три года, борясь с желанием вернуть сына матери. Быть может, не утешься Эстель в заботах об оставшихся детях, я сжалился бы и вернул ребёнка. Хотя, что врать, нет, я бы не нашёл в себе силы проявить столько великодушия. До и после мнимой смерти Анри я бывал в доме Эстель почти всякий вечер. Порой она даже соглашалась позировать мне. В дом меня ввёл Эдгар, с которым мы как бы случайно познакомились на одном из музыкальных вечеров. В первые годы я разделял его восторги по отношению семьи брата, а потом пожелал заменить для Эстель Рене. Она не видела меня, знала лишь мой голос, но все разговоры, увы, оставляли её равнодушной. Наверное, она была из тех женщин, которые любят один раз. Я не уверен, что к первому мужу она что-то чувствовала, а второго она любила. Пришлось отдать отвергнутую любовь её сыну, и я всегда считал Лорана своим. Надеюсь, на этот вечер достаточно откровений? К тому же, ты никогда не поверишь в мою любовь. Но я тебе не солгал. Я любил дважды: при жизни и после смерти, в третий раз я не полюблю.

Граф так резко поднялся, что я со страху выронила вилку, и та звонко приземлилась на пол. А оказалось, что мой повар просто поспешил к духовому шкафу, чтобы достать пирог. Я была благодарна, что граф остался стоять ко мне спиной, чтобы я сумела вернуть себе ровность дыхания и, увы, позавидовать двум мёртвым женщинам, которые знали от него заботу, не приправленную скукой, как было сейчас со мной.

– Можешь взять мою вилку, а свою оставить на полу, – сказал вдруг граф, не оборачиваясь, и лишь после его слов я поняла, что все эти минуты протягивала к полу руку. – Я подам сыр даже к белому вину, а потом уже десерт.

Я дрожащими руками покончила с едой и приняла полный бокал. В его стекляшке тоже плескалась светлая жидкость. Я даже услышала звон наших бокалов и улыбнулась. Вино я пила, не отрываясь, не в силах утолить жажду, и он заранее протянул мне свой бокал.

– Не спаивайте меня, пожалуйста, – взмолилась я сразу, как заметила, что осушила второй бокал.

– Вино потеряет вкус.

Я судорожно вцепилась в ножку вновь наполненного до самых краёв бокала и подчинилась желанию графа. Вино стало вовсе кислым, но я пила и пила его, будто небесную амброзию. Голова оставалась светлой или же мне просто хотелось верить в собственную трезвость, но в итоге спустя непонятно какой промежуток времени, в который я непонятно что делала, с удивлением обнаружила себя в горах, на том проклятом бревне. Сейчас я не могла одолеть его, даже вцепившись в руку графа. Однако руки не было, я стояла, окружённая темнотой и высокими соснами, одна без надежды, охваченная ужасом и мыслями об Эстель. Зачем граф признался мне в своих чувствах? Зачем бил по моему самолюбию? Зачем раздирал душу несуществующей ревностью? Нет, месье вампир, вы и вам подобные не можете быть добрыми. Единственная игра, в которую вы умеете и любите играть, – это кошки-мышки.

– Ступай ровно и ничего не бойся, – прозвучал лесным эхом голос графа. – Я хочу, чтобы ты научись ходить в темноте, ведомая лишь надеждой. Я хочу, чтобы ты сделала этот шаг без меня. Отыщи в своей скованной страхом душе веру в удачу, веру в себя. Поверь в свои силы, поверь в то, что тебя ждёт победа. Поверь в себя, не жди ничьей помощи. Иди в темноте на свет. На свет, который даёт вера в собственную силу. Иди.

Он проговорил всё это как заклятье, и я сделала шаг. Первый, второй, третий. Ноги чувствовали бревно, раскинутые руки ощущали поддержку воздуха. Я шла вперёд, пока не уткнулась в грудь графа, и тут же судорожно ухватилась за его плечи, чуть не потеряв равновесие.

– Кажется, я убил в тебе веру, – рассмеялся вампир. – Думаю, ты сумела бы спрыгнуть на землю.

Его руки скользнули мне на талию и, опустив на тропинку, исчезли.

– Скажите, зачем вы открыли Лорану правду о его рождении? Ведь вы даже сменили ему имя.

– Сколько бы мы не меняли имена, Кэтрин Смол, мы не сменим себя. Он оставался сыном Рене. От отца Лоран унаследовал музыкальный слух и прекрасное владение инструментом, от матери взял мягкость характера и врождённую доброту. От меня он получил лишь бессмертие. И то я был вынужден дать ему этот дар. Но это уже не моя тайна. Я и так, похоже, выпил лишнего и выболтал то, что тебе не следовало знать. И всё же я не стану стирать тебе память. Быть может, моё признание поможет тебе перестать думать обо мне… Давай поднимемся на вершину, у нас такая долгая ночь… А дома тебя ждёт пирог. Я подумал, что глупо сидеть на диване и ждать, когда он остынет.

– Как давно мы в лесу? Я ничего не помню.

– Не важно. Ты помнишь главное, остальное лишь пустые минуты.

Но мне нравились эти пустые минуты и тёплые пальцы, сжимающие мне руку на крутых дорожках. Граф больше не говорил ни о себе, ни обо мне. Он молчал, но молчание его было тёплым. С каждой убегающей минутой я всё больше и больше превращалась в беззаботного ребёнка. Два дня во рту у меня таял яблочный пирог, растворяя прежнюю неприязнь к графу. Я вновь обнаружила его вечером в своей спальне. Вернее на пороге. Он сидел, положив на колени альбом, и рисовал. Он вновь рисовал меня спящей, но в этот раз лица не было видно ни в жизни, ни на бумаге. Во сне я завернулась в простыню, что в кокон, и бессмертный художник упражнялся в зарисовке драпировки и моих пяток.

– Я обещал не рисовать тебя больше, но не смог устоять перед простынёй.

Улыбка вампира, лишённая какой-либо иронии, казалась удивительно тёплой, и я не почувствовала в душе досаду даже на долю секунды. В этот раз я спешила принять душ и одеться не из страха застать графа в спальне, а наоборот – я боялась, что он уйдёт. Но он ждал меня в коридоре. В доме продолжало оставаться тихо, и я поняла, что Лоран успел уйти до моего пробуждения, если вообще возвращался домой.

– Я не хочу, чтобы вы готовили сегодня, – сказала я графу, когда тот поставил передо мной чашечку кофе с пряным ароматом корицы. – Давайте послушаем музыку. А?

– Музыку волн, – усмехнулся граф, доставая из кармана аккуратно-сложенный печатный лист. – Мой сын продолжает читать твои мысли. Тебе ведь так хотелось увидеть меня верхом, когда ты разглядывала меня спящим…

– Вы не спали, верно? – вставила я и тут же закусила губу, понимая, что вопросами разрушаю добрую семейную атмосферу, воцарившуюся в доме.

– Я спал, но вампир и во сне чувствует приближение живого человека. Это прогулка на лошадях и джазовый концерт. Клиф оставил нам на эту ночь свой «Бьюик». Но не тревожься, я не попрошу тебя сесть за руль с ручной коробкой… А я привык ко всяким машинам и ко всяким ночам…

Что же граф сотворил со мной вчера в лесу, раз нынешнее упоминание Клифа совершенно не задело мои чувства? Я так же спокойно улыбнулась, будто это Лоран оставил нам свой «Порше». Блок, неужто граф поставил мне блок? Незаметно и почти безболезненно. Неужели это бревно в горах стало моим путём к спокойствию? Мне сразу безумно захотелось увидеть Клифа, чтобы убедиться в действенности лечения графа… Только вместо Клифа был его автомобиль, но увидев как длинные музыкальные пальцы другого вампира обхватили тонкий руль, я даже не вспомнила про байкера.

Граф глядел лишь на дорогу, а я на каждом изгибе горного серпантина вцеплялась в ручку, чтобы не коснуться плеча водителя, потому как не была уверена, что на смену тяги к Клифу не пришло удвоенное желание близости с графом. Голова кружилась от нового ощущения свободы, но сердце оставалось спокойным. Я проверяла каждую минуту свои высокие ковбойские сапоги, словно могла потерять их в машине – нет, сейчас с моего мозга ветер мог сорвать лишь последний покров благоразумия…

Лоран, ты ведь понимал, что подобную проверку я не пройду… И, о ужас, я совершенно не желала её проходить… Ветер давно сорвал с моей головы ковбойскую шляпу, и шнур страшно натирал шею, но я не желала поправлять его, боясь спровоцировать вампира на нежелательные мысли… Хватало одной дурной головы. Повороты в нашем общении в эти дни были намного круче горной дороги, которая к одиннадцати часам наконец вывела нас к океану. Я почувствовала обжигающее ледяное дыхание волн. «Бьюик» остановился на освещённой всего двумя фонарями стоянке, и, протянув мне галантно руку, граф вложил в неё распечатанный ваучер.

– Вы уверены, что лошадь не почувствует вас? – спросила я тихо, осторожно выуживая из пальцев вампира листок.

– Не переживай ни за меня, ни за лошадь. Это всего лишь суеверие. Пожалуйста, поговори сама с конюшим, а то я чувствую себя полным дураком в этом ковбойском костюме.

Я не смогла сдержать улыбку, но удержалась от комментария. Граф выглядел в сто раз круче любого парня из старого вестерна. Он даже повязал красный шейный платок! Не хватало лишь кобуры и двадцатизарядного кольта или на крайний случай винчестера. Тёмные джинсы обтягивали мускулистые ноги и уходили в высокие с теснением сапоги, лишённые, увы, шпор. Ох, Лоран – зачем же ты устроил отцу подобный маскарад и для чего тот согласился на эту авантюру? Развлечь меня или себя? Как следует мне воспринимать сегодняшнюю прогулку? Чего именно бояться: саму себя или же потаённых желаний графа?

Я вытерла вспотевшие руки о джинсы, одёрнула кожаный жилет и шагнула под навес, чтобы договориться о лошадях. И всё гадала, когда и где хозяин успел раздобыть два ковбойских костюма. Уж не была ли эта прогулка спланирована задолго до приезда графа, но кому тогда предназначался второй костюм? Сколько бы не вглядывалась я в жилет, одетый на графа, я не признавала в нем наряд Клифа. Но кто иной мог принести костюм так быстро? И мой костюм так странно хорошо сидел, будто его выбирал тот, кто отлично знал моё тело… Одно смущало, костюмы были явно винтажные и не походили на нынешние реплики из театральных магазинов. Ох, право, не стоит разгадывать мысли вампиров, в них никогда не отыщешь правды. Уж лучше насладиться этим вечером, не задумываясь, что именно ждёт меня утром. Быть может, это и есть то странное правило – жить одним мгновением, даже не одним днём. И сейчас стоит следовать именно ему. Хотя бы до отъезда графа.

Наконец, лошади были осёдланы, и животное отнеслось к вампиру так же приветливо, как и ко мне. Вернее, лошади графа повезло намного больше, ведь ей достался воистину опытный наездник. Мне же предстояло вспомнить те скупые навыки верховой езды, которые я успела получить на редких прогулках верхом. Группа была небольшой, и с нами шли всего трое проводников, но граф успел что-то шепнуть одному из них, и никто будто не заметил, как мы отстали от группы и оказались одни на безлюдном ночном пляже. Я обязана была испугаться, но сердце осталось абсолютно спокойным. Да и граф не выказывал никакого рвения наказать меня за непроизвольные непростительные мысли. Я глядела на сверкающую поверхность воды, но в мириаде брызг мне мерещились только серые стеклянные глаза парижанина. Безумна была эта ночь, безумна скачка, и безумно сознание того, что граф управляет даже моими руками, ведь лошадь не могла так свободно идти подо мной, натягивай я поводья по своему усмотрению.

– Отпусти все свои страхи, – зазвенело у меня в ушах. – И просто насладись прогулкой. Не желаешь же ты потратить такую прекрасную ночь на урок верховой езды… Сомневаюсь, что так уж тебе необходимы подобные знания.

Я поблагодарила кивком и постаралась поверить словам вампира. Ночь действительно была прекрасна, холодна и прозрачна, а лошади придавали ей больше романтики, чем все мотоциклы вместе взятые. Минуты летели с безумной скоростью или же стирались из моей памяти за ненадобностью. Я лишь помнила из той ночи прекрасные звуки саксофона, треск костра, расплавленный сыр на шампуре и обжигающее ледяное шампанское. И ещё я чувствовала мягкость кожаного жилета, в который уткнулась носом, когда граф притянул меня к себе, чтобы мне удобнее было внимать музыке. Мне хотелось упасть к нему на колени, подставить лицо под мягкие пальцы, но я гнала прочь подобные желания, понимая, что рождены они сладостными воспоминаниями о беспечных ночах с Клифом… Нет, никогда мне не выкинуть из головы этого байкера. Он будет тенью стоять за спиной каждого встреченного мной мужчины, он останется для меня вечным проклятьем…

Лицо пылало от близости костра, как от полученной от Клифа пощечины. Только сейчас, прижавшись к другому вампиру, я вдруг отчётливо поняла, что Клиф мог убить меня в припадке злобы, и потом никакие сожаления не вернули бы меня к жизни. Вампиры опасны, с ними нельзя чувствовать себя в безопасности, но что поделать, если рядом не бьётся ничьё живое сердце… Я жалась к графу, а он не отстранял меня, как родитель, к которому ластится нашкодивший ребёнок, не желающий признавать себя виноватым. Я понимала, что теснение кожаного жилета уже оставило отпечаток на моей мокрой от слёз щеке. Но не знала, отчего именно плачу: оттого ли, что жилет надет не на Клифа или оттого, что боюсь потерять этот странный момент близости с графом, когда чувство страха почти полностью сгорело в костре.

Все мои чувства смешались. Я желала вернуть себе неприязнь к графу, страх перед ним – мне было бы спокойно в обществе безжалостного холодного монстра. Но находиться рядом с тёплым мягким вампиром было страшным испытанием. Я хотела идти в отдалении, но выпитое шампанское влекло меня к его руке, заставляло переплетать свои влажные пальцы с его безумно тёплыми, вязнуть в немного шершавой, как и подобает мужской, ладони. Я тёрлась о плечо графа, будто вымаливала ласку, и та не заставила себя долго ждать – он выпустил мои пальцы и опустил руку на плечо, будто человек, желающий согреть другого.

Сейчас мы не отличались от остальных романтических парочек, решивших окунуться в ночную старину. Только могла ли я доверять ласке вампира, который ещё день назад называл меня полным ничтожеством и кривился от моей близости. Чем я вдруг заслужила его милость? Или же безграничная любовь к сыну Эстель поборола природную брезгливость, и он помогает Лорану вылечить меня? И что происходит с моими отношениями с Лораном, что же? Быть может, сейчас намного важнее сохранить приязнь хозяина, чем наслаждаться обществом его отца? Наслаждаться ли? Или я развлекаю скучающего парижанина, как просил меня хозяин.

Дорогу домой я проспала, хотя граф откинул верх. Войдя в дом, я сразу опустилась на диван, понимая, что в ковбойских сапогах не сделаю больше и шагу. Или же ночной ветер не выветрил из моей головы пьянящие пары шампанского. Граф осторожно опустился на ковёр и стянул с моих ног сапоги. Я замерла, не зная, что последует дальше, и желала, чтобы забота не оказалось простым знаком вежливости. Но, увы, взгляд графа вновь был стеклянным. Он выставил в гараж ковбойские сапоги, свои и мои, закрыл дверь и сказал, не оборачиваясь.

– Минула одна ночь. Я буду докучать тебе ещё целых шесть дней.

Вот и всё. Я соскребла себя с дивана и постаралась нащупать занемевшими пальцами путь к спальне, а потом обернулась, ухватилась за стенку и нашла в себе смелости попросить графа остаться со мной до вечера, как в ту ночь, когда ошиблась комнатой. Я не могла отпустить его, и где-то там внутри теплилась надежда получить от него хотя бы поцелуй. О, если бы граф хоть на миг мог представить на моем месте Эстель или ту, о которой так ничего и не рассказал…

Граф не смотрел на меня, пока я натягивала на голое тело пижаму, затем долго мялся у порога, читая по памяти стихи Верлена, и опустился на край кровати, когда я уже не могла разомкнуть век. Ещё до конца не проснувшись, я стала шарить руками по подушке и, когда наткнулась на руку графа, тут же уткнулась носом в локоть и, потеряв всякий контроль, прижалась губами к ледяной коже.

– Катья, тебя опять мучили кошмары? – спросил граф таким же ледяным голосом.

Я отпрянула, чуть не упав с кровати, и обхватила гудящую голову руками.

– Простите меня, – шептала я, силясь не разреветься. – Я, наверное, не совсем проснулась. Или просто скажите, что заставили меня сделать это, а я вновь не отличила свои желания от ваших…

Мне казалось, что прошла целая вечность прежде, чем граф усмехнулся, и смешок его походил на удар в литавры, так загудело от него в моей пустой голове.

– У меня нет подобных желаний. Они есть у тебя, но я вновь прошу не путать меня с живым человеком. Поверь, ты вовсе не желаешь проходить со мной по второму кругу то, что пережила с Клифом. Я бы мог убрать твой страх, но для чего тебе нужен я и для чего мне нужна ты… Поверь, я не в силах подарить какие-то незабываемые ощущения, а ты уж явно не откроешь для меня ничего нового в женщинах… Не надо только плакать. Ты дорога моему сыну, и я не хочу ради какого-то призрачного удовольствия ставить под удар проделанную им работу… Веди себя достойно, потому что мне стоило больших трудов заставить себя не думать о твоём тёмном прошлом.