Текст книги "Оплачено сполна (СИ)"
Автор книги: WhiteBloodOfGod
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)
Опомнившись, она зашагала в Башню Гриффиндора – предупреждать старост.
Нисколько не удивительно, что источник тумана действительно оказался в Башне Рейвенкло, где в маленькой общей лаборатории, приписанной факультету еще по настоянию Ровены, трое ребят проводили исследования.
Туман жил в Хогвартсе еще пять дней, пока, наконец, троица вместе с деканом не вывела его каким-то изобретенным заклинанием, после чего запатентовала от греха подальше и состав, и заклинание.
А баллов Филиус начислил все-таки двести пятьдесят – сто сразу ушли в минус, сто за изобретение и пятьдесят, как он с гордостью выразился, «за быстрый поиск решения».
***
– Я боюсь оборачиваться.
– М.
– Ты строишь там Вавилонскую башню?
– Ммф.
– Драко, я серьезно, – Дафна передернула плечиками под хлопковым домашним платьем. – Никогда в жизни…
– Дафни, не отвлекай, не то я фобьюфь, – пробормотал Малфой, сосредоточенно считая пряди, закусив приготовленные шпильки. – Это вы, деффонки, мофете плефти их хоть ф закрытыми глазами, а я нет.
– Так коса-то одна, не две! – заерзала в волнении та. – А ты возишься уже час!
– Не час, а фятнадцать минут, и я пофти закончил. Тьфу, – он наконец перевязал упрямую косичку белой лентой, сплюнул шпильки и принялся сопеть, закручивая ее в требуемую шишку и закалывая. Гринграсс только ойкала и подскакивала, нисколько процессу не способствуя.
Ох уж эти девчонки, чего им без всех этих премудростей не живется, ну или подстригались бы коротко… Он мельком погладил рыжие волосы Дафны и подумал, что все-таки жалко такую красоту, уж лучше повозиться лишний час.
В коттедже Гринграссов на рождественских каникулах стояла блаженная предпраздничная тишина. Драко, правильно истолковав взгляд отца и предложение родителей невесты, принял возможность некоторое время насладиться покоем, хотя иногда ему и казалось, что он предавал родителей, бросал их наедине с неприятностями (в доме по-прежнему находилась ставка Повелителя), слизеринцы так не делают.
Но потом груз ответственности давил на него, хотелось забыться и снова стать беззаботным ребенком, пусть даже таким заносчивым гаденышем, каким был он в детстве.
Малфой хмыкнул. Кому что.
Дафна, тем временем, подскочила к зеркалу и простонала, поняв, что странный комок вермишели на голове мало напоминает желаемую прическу.
– Вот так прелесть, – протянула она и вдруг звонко расхохоталась. – Мама с папой будут в ужасе! – однако не походило, чтобы она была этим хоть как-то расстроена.
– Как уж вышло, – проворчал Драко, разминая ноги. – Сама попросила.
– Пошли, не то пришлют Никки, а ты знаешь, какая она лопоухая зануда, – Гринграсс схватила Драко за руку и потянула к двери.
Иногда ему казалось, что между ними не год разницы, а все семь. А ведь они учились на одном факультете и, фактически, жили одной жизнью Почему на Дафне этот серый пепел неприятностей не оседал? Какой добрый ветерок сдувал с ее рыжих локонов эти воспоминания?
И все же это было потрясающе заразно.
С потолков в коридоре сыпался искрящийся снег и исчезал, не долетая до пола; звенели колокольчики над каждой дверью, в гостиной под разлапистой елью, упоительно пахнущей хвоей, ждали своего часа подарки. Вчера они с Дафни почти всю ночь гадали, что им подарят в этом году и догадается ли мистер Гринграсс, что на шоколадном прянике, который они пекли для него, сглаз мяуканья. И если не догадывается, то как быстро они успеют сбежать, прежде чем в наказание их наградят зелеными ушами или проклятьем пятиминутного кваканья.
Увидев «шедевр» на голове дочери, Патрик Гринграсс прижал руку к гладко выбритому подбородку, чтобы не дать хохоту вырваться наружу, а Патрисия, мать Дафны, весьма красноречиво подняла бровь, но никто так ничего и не сказал.
Со второго взгляда за дальним концом стола обнаружилась как всегда всем недовольная Астория, при виде парочки еще больше насупившаяся. Ее херувимно пухлые щеки очаровательно покраснели, искусно прикрытые круто завитыми белыми локонами. Весь ужин она неодобрительно следила за хихикающими над чем-то Драко и сестрой, машинально таща в рот конфеты.
– Тори! – мама быстренько положила ладонь ей на запястье, прерывая кражу неизвестной по счету конфеты из почти опустевшей вазочки. – Тебе хватит.
Драко, заметивший жест, обаятельно (и так по-взрослому!) улыбнулся Патрисии:
– Да ладно вам, миссис Гринграсс, Рождество же. К тому же, они у вас обе очаровательные, уверен, у Тори не будет отбоя от женихов.
Астория вспыхнула, моргая накрашенными ради такого случая ресницами (готовилась к приезду Драко она, в отличие от Дафны, три дня). Патрисия вновь приподняла брови:
– Если бы к ангельской внешности прилагался ангельский характер, отбоя бы не было уже… – они переглянулись с Патриком и сдержанно фыркнули, оба прекрасно зная взрывной характер младшей, умноженный ревностью.
«Никогда бы не подумала, что малышка Астория уже в четырнадцать станет такой ревнивой», – пожаловалась как-то миссис Гринграсс мужу.
«Малфои – те еще разбиватели сердец, Триш, – вздохнул в ответ Патрик. – Вспомни Люциуса. Зато уж сами известные однолюбы. Жаль, что нельзя отменить помолвку в пользу Тори, но ведь и ей придется понять, что не все бывает так, как мы хотим – в конце концов, вопрос ее брака решал сам Повелитель».
Вскоре они перевели тему на школу, чтоб совсем не довести до слез беззлобным хихиканьем и без того недовольную Асторию.
Когда Драко провожал Дафну в ее спальню (хотя все и так знали, что он придет к ней, чтобы болтать, и уснут оба только под утро), над их головами вдруг выросла волшебная омела, вокруг закружились фейки.
– Ой, – Гринграсс покраснела и замахала палочкой, – дурацкие папины фокусы. Я точно знаю, он любит такие штуки, говорит, под такой они с мамой нашли друг друга…
– Не получится, – Малфой с притворной грустью вздохнул. – Придется.
– Ты же не против? – она нервно потеребила край платья.
Что каждый раз заставляло ее смущаться рядом с ним? Почему не получалось так естественно, как у других? Ведь они многое делали вместе.
– Конечно нет, – он наклонился и целомудренно поцеловал ее в губы; фейки издали торжествующий звон, и омела втянулась в потолок, чтобы расцвести в другом месте.
– Через час, когда все уснут. – на прощание шепнула ему Дафна.
Драко кивнул и ушел умываться и переодеваться в пижаму.
Дафна была чудесна, он обожал ее детские порывы, ее душевную невинность, ее незлобивость…
И все же это была скорее любовь к младшей сестре. Но он хотел на ней жениться. Возможно, среди их детей будут рыжие… Да, неоспоримый минус, но, по крайней мере, это будут воспитанные рыжие дети. И Малфои на сто процентов.
Глядя на себя в зеркало, Драко вдруг вспомнил совсем другой эпизод, совсем другой взгляд – темный, жестокий, жадный, – и прикрыл глаза. Не нужно вспоминать о Поттере здесь, когда все так хорошо.
Даже если почему-то хочется.
***
Он уже почти уснул, когда открылась дверь и в комнату прошли легкие женские шаги. Головная боль вернулась с новой силой. Не то чтобы это была Тьма – нет, слава всем существующим богам, она сидела тихо, не то подавленная всеобщей родственной любовью, царившей в Норе, не то еще почему. Это была банальная головная боль от нервотрепки и волнений: Гарри почти ежедневно отлучался в Дом Блэков, якобы чтобы найти новые заклинание для АД в библиотеке. Причина нравилась не всем, – миссис Уизли упорно бормотала, что им не придется, только через ее труп, не понимая, что так оно и может оказаться в итоге, – но отпускать отпускали. Особенно если Дамблдор одобрял, а он одобрял, практически выдав Гарри разрешение на все.
На самом деле Гарри искал, как именно Малфой может сигналить ему о рейдах – в библиотеке нашлась старая заколдованная монетка, что использовались на четвертом курсе во время партизанской войны с Амбридж. Но больше он ломал голову над тем, как Метка, в которой нет магии, может быть угрозой. Перерыл не менее восьми толстенных трактатов; в некоторых светлыми были только страницы, но никак не заклинания, однако так ничего и не нашел. Даже вызвал слезу умиления у Кричера, заявившего, что «хозяин Гарри так напоминает мастера Регулуса, так же много читает».
Поразительное отсутствие информации наталкивало на неожиданные мысли… Хотя снова проникнуть в сознание Волдеморта за подтверждением им Гарри так и не решился. Возможно, после последнего раза вернуться в родную голову он может не один. Это пугало.
Радовало только то, что по возвращении в Нору его откармливали, обласкивали, втягивали в шумную деятельность семейства и даже спать клали в отдельную комнату (Чарли так и не приехал, Перси тоже); даже близнецы оторвались от бесценного бизнеса, чтобы как следует побузить на праздниках. Вчера ночью они, например, запускали обалденный магический фейерверк, от которого все плохие мысли в голове Поттера попросту разбежались. Краем глаза он заметил, как в кои-то веки умиротворенные Рон и Гермиона украдкой целуются, и вздохнул – как хорошо, что они не ссорились, создавая помехи, при определенном градусе пробивающие даже «колпак легилимента», который Гарри принимал, чтоб не свихнуться в любимом муравейнике.
Половицы скрипнули справа, на кровать опустилось гибкое тело, и Гарри понял, что притвориться спящим не удастся. Тем более, что теплая рука с длинными пальцами, неуклюже царапнув по животу, принялась хозяйничать.
– Ты не спишь, я знаю, – жарко дохнула Джинни на ухо.
Ему ничего не оставалось, кроме как повернуться. Рядом с ней трудно было себя контролировать, но – к счастью или нет, – с каждым днем становилось все легче. Может, он привыкал, а может просто… Нет, это было бы подло.
– Почти уснул, – попенял он ей. – Слушай, я ужасно устал, правда. У меня уже голова пухнет от всех этих сведений…
– Так не мотайся туда каждый день, – фыркнула она, взбираясь на него. – Сейчас каникулы.
– Мы же вчера… – начал он, но она не дала закончить, сверкнув в темноте глазами.
– А я хочу и сегодня. Брось, тебе не тридцать лет, я же прекрасно чувствую…
– Это другое, – он вздохнул; проще было дать, чем отвязаться, и так он теперь поступал все чаще, к своему стыду. – Ты красавица, ты потрясающая, я просто устал и не хочу…
Она вдруг нехорошо замерла. Тишина показалась Гарри опасной.
– Ты меня любишь? – спросила она.
Черт.
Не объяснять же, что сейчас у него внутри такая дрянь, которая почти ничего чувствовать не позволяет.
– Конечно. – Когда он научился так легко врать? Малфой будет в восторге. – Но это же не значит, что… Я просто ничего не хочу, понимаешь? Такое бывает.
Ответ, видимо, был тем тайным кодом, который сделал Джинни менее упрямой. Копна мягких волос проехалась по его лицу, и девушка улеглась рядом, закинув ногу ему на бедро.
– Хорошо, Гарри, как скажешь.
Пронесло.
Не то чтобы секс с ней был неприятным, совсем наоборот. Просто… Гарри не чувствовал любви. Он, если быть честным, ничего глубокого не чувствовал, чертов Малфой был кругом прав. Не в его правилах было так поступать с Джинни, и все-таки она была так настойчива, так хотела этого, была так красива, что…
Да, дерьмовое оправдание.
А еще где-то на уровне интуиции маленький червячок подсказывал, что с каждым разом он обязан семье Уизли все больше. Пользоваться их гостеприимством, их защитой, их привязанностью, дружить с ними, спать с Джинни и… отказаться от нее, продолжая лопать пироги и дружить с Роном и близнецами?
Он должен, обязан был отказать Джинни и все прекратить как можно мягче, пока не стало поздно.
Смотреть в глаза Молли становилось все сложнее.
Ему казалось, к ноге его пристегнута цепочка, красивая и тонкая, но прочная. Это тяготило его. Он уставал.
***
– Дай газету, пап, – Драко протянул руку из кресла, сделав просящее лицо.
– У тебя есть палочка, – невозмутимо сообщил Люциус, прихлебывая утренний кофе.
– Ну дай, – в глазах сына зажглись чертенята.
– Возьми сам, – Люциус заинтересованно взглянул на него, но вставать принципиально не стал; любимая игра еще с детства любящего бессмысленные капризы Драко.
Только вот нечасто он в последнее время впадал в детство. Нарцисса тоже обратила внимание, отставила чай с молоком, и на ее лице мелькнула улыбка.
– Ты же меня любишь? – продолжил ухмыляться юноша, чьи длинные ноги свешивались с кресла.
Вырос мальчик-то. Нарцисса закусила губу, чтоб не расхохотаться.
Старый трюк, активно использовавшийся маленьким Драко, которому было лень учить движения палочкой, нудные заклинания и сосредотачиваться.
– Люблю, – согласился Люциус, развеселившись.
– Тогда дай.
– Колдуй.
И так еще две минуты, пока, наконец, сдавшийся первым смеющийся Люциус не запустил в Драко «Пророком», причем прежде чем попасть в руки, газета выдала юноше набор дружественных подзатыльников. Старший Малфой величаво кивнул.
– Какой довольный, – Нарцисса погладила его по плечу, не удержавшись; она любила, когда Люциус делал каменную рожу, пряча под ней веселье.
– Выполнил план по отцовскому воспитанию на сегодня, – сообщил он довольно.
Им было лучше – всем троим. Легче дышалось.
Три дня назад поместье Малфоев наконец-то освободили от ставки – временно, на праздники, но все же освободили. Проследив путь последнего «гостя» за антиаппарационный барьер, Люциус позволил себе грязно выругаться и, упав на диван безо всякого внутреннего достоинства, затребовать себе виски. Он собирался спать до обеда. Нарцисса понимающим взглядом смерила мужа, но проявила больше сдержанности: опустилась рядом, освободила длинные волосы Люциуса от ленты и принялась перебирать пряди.
– Потускнели, – вздохнула она едва слышно. – Ты весь потускнел. И похудел.
– Можно подумать, ты у нас выглядишь пухленькой и здоровой, – устало улыбнулся тот. – Чуть больше аристократической бледности и худобы нашей репутации уже не повредят.
– Нечему вредить, – тихо отозвалась Нарцисса и, вдруг коротко всхлипнув, не удержалась и уткнулась мужу в шею, бесшумно расплакавшись. – Я устала, родной мой, я каждый день боюсь, что расплачусь прямо перед ним… Прости, я не хотела, я ужасная хозяйка, – она спешно вытерла слезы, отстраняясь, но Люциус только крепче прижал ее к себе.
– Мы что-нибудь придумаем, дорогая моя. Всегда придумывали.
Драко, случайно увидевший эту сцену, почувствовал, как совесть вцепляется в его сердце острыми когтями. Пока он там развлекался и впадал в детство с Дафной, его родители здесь… Собственно, потому он и устроил миниатюрный спектакль с впадением в детство – просто чтоб напомнить, что есть еще капелька радости где-то внутри. Кажется, у него получилось.
«Пророк» порадовал отсутствием плохих новостей – хотя скорее всего, их просто не внесли в тираж, чтобы дать волшебникам спокойно отпраздновать Рождество. Некстати вспомнился Поттер; вот уж точно кладезь плохих новостей.
Как он там? Чем занят? Делает ли дело или тоже, как Драко, пытается вернуться в детство, в иллюзию безопасности? И почему сам Драко о нем думает?
Хотя здесь-то нет ничего удивительного. Иногда Поттера хотелось просто убить. Малфой-младший уже век не дрался как маггл, и вот поглядите-ка, вот что он превратился. Он просто не думал рядом с Поттером о культурном выяснении отношений – нет, хотелось ударить, почувствовать, что этому придурку больно, что он очень даже чувствует.
Но Поттер нынче – козырь в колоде. Он темная лошадка, хотя все думают, что он белый король, способный лишь на один ход в руке Дамблдора – зато какой! Но теперь он сам начал думать, в полном смысле этого слова, своей головой. Да, его решение – это полный… в общем, полный, но оно настолько неожиданное, особенно от него, что теперь он – джокер в колоде. Неуправляемая взрывчатка, непонятно, когда рванет. Но если вовремя подсунуть его куда надо…
Конечно, сам Драко вполне мог оказаться в эпицентре взрыва. Но, видимо, он всегда был немного игроком. Да и, бросив взгляд на родителей, он испытал такой прилив нежности и любви, что поклялся во что бы то ни стало сделать все, чтобы их спасти.
Даже ценой своей жизни, черт с логикой.
Если понадобится, и ценой жизни Поттера.
***
– Посмотри, какой шикарный список! – Гермиона помахала свитком перед носом у Рона, неохотно вынырнувшего из своих дел.
Перед ним лежало сразу три журнала по квиддичу (рубрика «Самые популярные тактики ведения матча») и справочник с именами игроков аж с 1905 года. Он упоенно перечерчивал схемы, высунув от усердия язык. Скоро они должны были разделать под орех Слизерин, который уже успел сделать Хаффлпафф (с небольшим отрывом) и Рейвенкло (почти всухую, как всегда на грубой игре). Матч Хаффлпафф – Гриффиндор прошел в последние теплые деньки перед зимой, в ходе него выяснилось, что капитан у них ни хрена в квиддиче не смыслит; что если бы смыслил, его загонщики могли бы сделать игру без снитча, просто посбивав всех к чертям; что везение иногда значит больше умения (снитч все время оказывался за спиной у ловца хафферов, Гарри боялся, что тот обернется, пришлось выдать задание Ричу отвлечь парня); что Рону катастрофически не хватает знания классической тактики, зато хватает его трудолюбивым охотникам-хаффам.
Выдернутый из увлекательного и нужного занятия, Рональд недоуменно моргнул в адрес девушки. Гермиона вздохнула.
– Это список заклинаний для АД, я собирала его несколько недель, нужно дать Гарри, вдруг мы сможем внести что-то в программу… – светясь энтузиазмом, протараторила она. – Держи! Ты должен ознакомиться!
– Я немного занят, тебе не кажется? – Рон указал на разложенные чертежи.
– Квиддич? – Грейнджер прищурилась. – До матча почти три недели, ты еще успеешь…
– Так я и список успею почитать, – буркнул он и проворчал: – Не одна учеба в мире существует.
Плечи Гермионы поникли, но она почти сразу прищурилась.
– Квиддич – игра, а у нас война на носу, помнишь? Такие у тебя приоритеты, Рональд Уизли? Пожирателям будешь рассказывать, как на метле правильно сидеть и этот ваш квоффл ловить?
Рон насупился и покраснел.
– Мы со Слизерином играем! – со значением выдал он.
– И что? – не поняла та, не сбавляя издевательского тона.
– Мы должны сделать их, повысить боевой дух, разве не ясно? Пускай слизеры знают, что мы как на поле, так и на войне…
Гермиона нервно рассмеялась.
– Я большего бреда уже давно не слышала. Вам бы с Джинни пропагандой заниматься…
– Чем? – Рон, услышав непонятное слово, еще больше разозлился.
Сначала отвлекала, потом доказывала, что все, чем он занимается – это ерунда на постном масле, теперь еще и интеллектом снова давит?
Девушка бессильно вздохнула и махнула рукой.
– Если упрощенно, это когда тебя пытаются всеми возможными способами убедить, что именно то, что тебе предлагают – верно, хорошо, нужно тебе и нужно всему миру, – она взглянула на список так, словно он был ядовитой змеей. – Ладно, может, Гарри это будет интереснее.
Она направилась к выходу из комнаты (в отсутствие близнецов в ней царили тишина и покой, Гарри теперь предпочитал спать отдельно), Рон снова уткнулся в тактику, но почти у самой двери вдруг обернулась с замершим и решительным лицом.
– После войны… – она на секунду замялась, – что ты будешь делать?
Рон озадаченно посмотрел на нее.
– Жить дальше, – и замолчал, словно растерявшись, потом добавил: – Только ее еще надо пережить.
Гермиона поежилась и собралась уйти, но остановилась, пригвожденная сбивчивыми словами Уизли:
– Я раньше ее боялся, войны, – он облизал сухие губы и уставился в окно решительным, суровым взглядом, – а теперь не боюсь. Я прямо чувствую – она нужна, чтобы выжечь все лишнее, чтобы расставить все на свои места, понимаешь?
Она медленно покачала головой, но он даже не заметил; в всегда простоватых глазах зажегся знакомый по Джинни огонек.
– Сколько их, таких как Малфои всякие, которые нас унижали из-за денег… Нипочему, потому что им больше повезло, потому что родители много наворовали. А когда мы победим, все поменяется, все получат по справедливости! – он замолчал, будто испуганный своими словами, но потом выплюнул, яростно и со злостью: – Когда мы победим, я зайду в их богатенькое поместье в грязных ботинках и посрезаю все портреты их бледномордых предков! Они считают нас отбросами, а после войны мы будем считать отбросами их!
Наваждение пропало: Уизли несколько секунд посмотрел в окно взглядом горящим и мечтательным, а потом уткнулся в свою тактику, снова высунув язык для пущего успеха. Снова стал знакомым Роном, добродушным и не слишком далеким, но верным, как, как…
Но слова его продолжали звучать эхом в голове Гермионы, причиняя неясную боль.
Она аккуратно затворила за собой дверь и замерла, желая поделиться и спросить совета, но не зная, у кого. Не у Молли же.
Стало страшно и… противно. И так обидно и грустно! Махнула рыжим хвостом предательская мысль.
Почему из всех Уизли это… эту горячечность, эту скрытую жестокость… унаследовал именно Рон? Не Чарли, не Билл, не Перси, даже не близнецы? Только Рон и Джинни? Как будто гены безумных Блэков протянули через поколения руки к ним обоим.
Перед глазами Гермионы встало яростное, искаженное фанатизмом и слепой воинственностью лицо Беллатрикс Лейстрейндж. И тут же вспомнилось лицо Джинни, когда она атаковала манекен спаренными заклинаниями и проклятьями. Когда играла в квиддич на поле.
Лицо Рона, оказывается, тоже умело преломляться в такое же выражение.
Отчаянно захотелось оказаться в чьих-то сильных и добрых руках, хотелось, чтобы рядом был папа или…
Или Кормак.
***
За два дня до Рождества, улучив момент между украшением дома и уборкой, уставший и довольный результатами обоих процессов, Гарри ввалился в занимаемую им комнату, чтобы написать, наконец, ответное письмо Бену.
Рождественские подарки ждали на тумбочке, Поттер напомнил себе отослать их завтра к Греям.
Письмо от Китона пришло в самом начале каникул: кажется, инициатива написать принадлежала Оливии, но она попросту не усидела на одном месте столько времени, так что пришлось Бену брать дело в свои руки. Никто не удивился, когда Оливия выпросила у родителей разрешение на рождественского гостя, а ей хватило такта не объяснять, каким таким образом она это сделала. Так что Бен наслаждался семейным уютом дома Грей и невольно влипал в те же авантюры, без которых не могла жить Оливия, но смягчал их последствия, а то и предотвращал вовсе, за то был уважаем и отблагодарен родителями непоседы. «Бери пример», «как хорошо, что кто-то на тебя может повлиять», – это уже резкий летящий почерк Оливии вклинивался в письмо, Гарри так и слышал ее детское передразнивание отца и матери.
Вот, например, что писали они вместе:
«Вчера Лив утащила кактус миссис Грей и намазала его валерьянкой – она сказала, это привлекает котов. Я считаю, что это очень злая шутка: коты хотят лизнуть, но колются. Я сказал: «Если бы тебе в самый-самый вкусный шоколад на свете насыпали перца, тебе было бы очень больно и обидно». Она мне сказала, что шоколад с перцем бывает и даже деликатес. Какие сумасшедшие такое едят?»
Потом тщательно выведенные китоновские предложения с точками в конце сменялись скачущими волнами фраз Лив.
«Зато какой опыт поставили! Вот ты представь, больно же есть кактус? Вокруг него штук десять кошек, все мявкают, тычут лапами и носами, а достать не могут! Ой, ору было! Мама меня, конечно, кактус отмыть заставила, а папа еще ругал, но это все равно, потому что опыт удался!»
Бен объяснял сбивчивые мысли Оливии:
«Не опыт, а мы поспорили. Я сказал, что кошки посмотрят на кактус и уйдут, а Лив – что найдут способ его съесть. Получилась ничья, потому что способ они не нашли, кактус снова живет на подоконнике, даже не покусанный».
Потом, видимо, улучив момент, когда Лив куда-то убежала, Бен писал более открыто:
«Тут лучше, чем в приюте: кормят вкуснее, везде ковры, на диване подушки и телевизор можно смотреть хоть целый день. Никуда не надо по расписанию ходить, только спать в девять ложиться, но это ничего, можно дальше разговаривать. Но главное, конечно, взрослые.
Я еще в Хогвартсе понял, что, оказывается, бывает строгость и правильная, и добрая. В приюте как-то по-другому. Бывает, что по справедливости ругают, но все равно неприятно – то плюются, то нависают, то руками машут, ничего хорошего. А бывает, что по-доброму, но по всяким пустякам: то руки не помыл, то повернулся не туда. Еще таким тоненьким голоском и всякие сюсюканья, вроде и ничего плохого, но лучше б ругали. А в Хогвартсе ни то, ни другое, а как-то посередине».
Возвращалась из своего похода Оливия, и два жирных пятна на свитке приоткрывали тайну цели ее похода (видимо, кражи с кухни пирогов или печенья). Ее почерк складывался в описание достижений:
«Мы с Беном постоянно что-нибудь делаем, ты не думай! Отрабатываем чары, которые ты сказал, у Бена получается Щит, а у меня пока нет, но я стараюсь. Он меня учит-учит, а получается, что мне надоедает одно и то же. Зато вышел Stupefy, и какой сильный! Мама прибежала, папа всполошился, ругались на нас, а мы что? Сказали чуть ли не хором, что задание домашнее. Так они поворчали и ушли. Отличное оправдание! Всегда прокатывало».
Гарри не удержался от смеха, перечитывая, и взялся за перо. Обстоятельно описал, чем они тут занимаются, несколько приврал по поводу интереса к учебе и количеству тренировок; намекнул на то, что в АД не даст обоим спуску, и велел тренировать Aquamenti (нарисовал схемы и описал идею), лучше на улице, но тихо и тайно, чтоб и дело делать, и на горке кататься.
Что-то внутри от этих писем загоралось огоньком, но не темным, а теплым, светлым и правильным. Он отчетливо чувствовал, как этот огонек отгоняет лапы Тьмы от его души, даже кошмары стали реже.
Он надеялся, что это блаженное состояние продлится подольше.
***
Луна Лавгуд была поразительна – и другое слово к ней подобрать крайне сложно. Начать с того, что она никак не выглядела обычной: волосы у нее были молочные, глаза – большие и почти прозрачные, взгляд – отсутствующий, одежда – странная, а речь то наполнялась непонятными животными вроде мозгошмыгов или морщерогих кизляков, то намекала на что-то, известное кроме нее лишь одному присутствующему. Самым поразительным в ней, однако, было вовсе не это, а то, что Луна абсолютно точно угадывала, кому сейчас плохо, и безошибочно находила именно те слова, которые нужны.
Может потому и письма она писала странные и поразительные: вот сквозь строки просматривается обычная пятнадцатилетняя девочка, у которой есть папа, любимое занятие и рождественская суета; вот фирменное лавгудовское дает о себе знать поисками нового странного вида животных, которых никто никогда не видел, но «мы с папой ищем их, потому что бывают же откуда-то странные мушки в глазах – это наверняка они»; а вот и оно, то, что отличает Луну от всех еще сильнее.
«Не удивляйся, что я иногда говорю что-то странное и пока непонятное (Ужасно дико слышать такое от Луны, которая сама по себе не самая обычная). Это приходит само, я всегда чувствую, что у кого-то что-то не в порядке. Когда я начинаю говорить с этим человеком, я стараюсь ни о чем не думать – и тогда что-то говорится само, а потом оказывается, что это было очень нужно или что это похоже не предсказание будущего. Так было перед тем, как мама умерла, я видела темноту и холод. Мама говорила, что это дар, я стараюсь ей верить. А вот папа считает, что это проделки мозгошмыгов, но я надевала правильные шляпы, так что все-таки он не прав».
И снова совершенно нормальные рассказы о подготовке подарков, о друзьях на Рейвенкло, о планах на лето… Только в конце на две строки было приписано:
«На твоих руках темнота, она скоро потребует расплаты, и кто-то расплатится в последний раз. Но кто пришел с мечом, тот сам умрет от меча. Помни это.
Не знаю, что это значит, но ты наверняка поймешь – так всегда и бывает».
Отсылая подарок Лавгуд (самые странные серьги, которые помогала ему искать Джинни), он думал, что Тьма и впрямь давно не давала о себе знать, и глупо было считать, что она куда-то уйдет.
При мысли о новой жертве перед глазами встало лицо той, что лишила его последней надежды на семью. В груди глухо зарокотали ненависть и все стирающая ярость.
Гарри спешно глотнул воздуха и, забившись в ванную, сунул голову под кран с ледяной водой. Ярость отступила.
Он знал, что она вернется и, если понадобится, заставит его желать крови. Гарри Поттер уже не понимал, что заставляет его желать Беллатрикс Лейстрейндж смерти – его собственная жажда мести или Тьма.
***
– «Сто заклинаний путешественника»? И куда же это он путешествует? – раздался непередаваемо язвительный голосок от дверей.
Дафна вздохнула. И как она забыла закрыться… Впрочем, Астория не так часто чтила ее своим присутствием: пока напомажется, пока примет заносчивый вид, пока придумает, чем уколоть. Откуда в ней эта тяга к якобы аристократизму? С чего она вообще решила, что то, что она делает, – это аристократизм? Дафна бы честно назвала это позерством, но не в ее правилах было отвечать грубостью на грубость; хотя иногда и случались накладки.
Сложно было поверить, что этот голос на минус пятьдесят по Цельсию мог быть теплым, веселым, озорным, томным – уж точно не с ней. С Дафной Астория общалась исключительно оскорблениями, сквозь зубы или елейно.
Старшая Гринграсс отложила серебристую фольгу, которой намеревалась обернуть книгу – рождественский подарок для Драко. Астория, конечно, ничего не знала о том, куда старшая сестра пропадает с учебы и из дома. Для нее, тщательно оберегаемой родителями от Повелителя (пока позволял возраст), это были какие-то «дела выпускников» или, что еще хуже, «дела с Малфоями». От этих страшных слов Тори становилась невыносимой: в ее головушке прочно обосновалось непонятно откуда взятое заблуждение, что у Малфоев происходят какие-то званые балы, фуршеты и мероприятия, куда ей, в силу возраста и того, что невеста Драко не она, вход воспрещен.
– Сейчас может и никуда, – проговорила Дафна, чтоб не придумывать большую ложь, – но после окончания школы наверняка будет.
– Все аристократы завершают образование путешествием, – важно кивнула Астория и тут же злорадно добавила: – Но они берут с собой домовых эльфов, и никакие заклинания им и не нужны. Хотя откуда тебе знать?
– И что же даришь ему ты? – устало вздохнула Дафна; все та же история: аристократы то, аристократы се, Малфои такие аристократы, ты не такая, как они…
Курносый нос сестры вздернулся выше небес:
– Я уже послала ему «Историю магических семейств Англии». В лучшем переплете, который нашла.
Старшая снова вздохнула и покачала рыжей головой.
– Если бы ты спросила меня, я бы тебе рассказала, что в их библиотеке есть такая; по-моему, даже раритетная.
