Текст книги "Сердце бури (СИ)"
Автор книги: Раэлана
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 55 страниц)
– Мой дядя – великий джедай, – возражает Бен, слегка насупившись.
Призрачный голос наполняется злой иронией:
«Твой дядя силен и многое умеет. Но великий… запомни, Бен, истинное величие определяет только одно: великий человек никогда не отказывается учиться. Он всегда ищет. Всегда совершенствует свои навыки, не останавливаясь на достигнутом».
Голос умолкает. Но лишь затем, чтобы, выдержав многозначительную паузу, прибавить:
«Тебе суждено превзойти Люка Скайуокера».
Что-то внутри Бена восторженно замирает. Ведь он знал… всегда знал, что он такой же, как дядя!
Голосу – Верховному лидеру? учителю? – внезапно удается упорядочить его нестройные мысли одной простой фразой:
«Ты чувствителен к Силе, малыш Бенни».
Бен молчит, переводя дыхание.
Подумать только, он не ошибся! Он тоже одарен Силой! Таинственная космическая энергия, о которой часто упоминал дядя – та самая энергия, которая, по словам Люка, наполняет собой все живое и связывает воедино; это она вдыхает в тело жизнь, являясь как бы источником самой человеческой души, – эта энергия отметила и его, Бена, своим неуловимым поцелуем. Выходит, когда-нибудь и он тоже сможет показывать такие же замысловатые фокусы, как дядя Люк: летать, передвигать предметы, не прикасаясь к ним. И биться на световых мечах, выписывая завораживающие пируэты.
Однажды Бен видел, как Люк Скайуокер тренируется с учебным дроидом, отбивая слабые плазменные заряды световым мечом. Сейбер так и плясал в его руках, превращенный ловкими движениями джедая в вихрь изумрудных искр. Так красиво. Так быстро…
Мама всегда настрого запрещала Бену прикасаться к сейберу дяди, говоря, что это – опасная игрушка. Только чувствительный к Силе может управиться со световым мечом.
Но если он чувствителен к Силе, значит, он тоже сможет.
Сможет владеть собственным сейбером. Сможет стать джедаем! Он – малыш Бенни, смешной и странноватый шестилетний карапуз!..
Круговорот детских мечтаний потихоньку складывается в целую картину славного будущего, которое еще совсем недавно показалось бы мальчику невероятным, невозможным. Интересно, можно ли обучаться владению Силой и одновременно летать вместе с папой?..
Однако восторг тут же перекрывает обида и гнев, заставляющие Бена не по-детски крепко сжать кулачки. Он понимает, что и мама, и дядя Люк тоже все знали. Знали, но не говорили ему.
Мама… неужели она боялась именно этого? Почему? Как она могла?..
Нечто касается его сознания, успокаивая и подбадривая. Неторопливо накрывая рассудок ребенка покрывалом сладкого дурмана.
«Не бойся, Бен, я с тобой. Я всегда был с тобой. И всегда буду. Я все расскажу тебе, когда придет время…»
Бен кивает в такт его монотонному говору, словно послушная кукла.
«Только не говори ничего своей маме и дяде Люку», – предупреждает Верховный лидер, хотя мог бы и не говорить этого. Бен и сам понимает, что родные вряд ли одобрят эту странную дружбу.
Мальчик вынужденно признается самому по себе, что ему повезло. То, что прежде пугало его, отныне будет оберегать и учить. То, что отгородило его от родителей, теперь спасет от одиночества. Прежний кошмар станет его опорой в этом мире. Его спасением. Его сокровенной тайной…
Если бы он понимал тогда, в шестилетнем возрасте, то, что понял сейчас!
Сила многое дает, но и спрос у нее высок. У Силы множество обличий, и некоторые из них опасны. Иногда она предстает огромной бушующей воронкой, простершейся прямо над головой. Сквозь эту воронку звучат тысячи голосов, и ты поневоле внимаешь каждому из них. Ты, словно громоотвод, стоишь в одиночестве, открытый всем ветрам, всем кошмарам, всем сумрачным отголоскам каких-то событий, не имеющих к тебе никакого отношения; обреченный принимать на себя удары молнии…
Существуют техники, которые помогают таким, как он, до определенной степени закрыться, абстрагироваться от этих неконтролируемых вспышек, которые у джедаев называются «возмущениями в Силе». Однако ребенком Бен попросту не знал о них.
В детстве его некому было защитить. Но теперь его опыта хватит, чтобы помочь другому человеку – близкому человеку. Тому… той, которая сама не так давно положила все силы, чтобы избавить его от ужасов ночи. Той, что пела, сидя рядом с ним, пока его не покидали видения пережитого в замке.
Он бережно поглаживал ее маленькую лохматую головку, подавляя слабые попытки воспротивиться. Сейчас дело было не в желании его – или ее – тела. Просто им обоим нужно было почувствовать, что здесь, посреди мрака, в объятиях ночной тиши находится по крайней мере еще одно живое существо. Кто-то, кто поможет привязать сознание к реальности. Удержать. Не позволить скатиться в бездну кошмаров.
– Пой, Рей! Давай, девочка, сейчас не время стесняться…
Не сразу, но все-таки Рей и вправду запела. Дрожащая, слабая, она автоматически выдавливала из себя едва слышное ритмичное мурлыкание, а Бен вторил ей, успевая чуть слышно приговаривать:
– Расслабься. Не бойся, сейчас должно отпустить… вот видишь, уже отпускает. Чувствуешь?
Рей кивала. Ей и вправду становилось легче. В его руках. Благодаря его поддержке. Хотя она с трудом представляла себе, чему приписать это исцеление – магии Уз? какому-то неизвестному джедайскому приему? или одному его внезапному великодушию?
Девушка растерялась. Недоумение вызывал не столько сам факт: она в объятиях Бена Соло, трепещущая, ищущая утешения, – сколько та немыслимая легкость, с которой она принимала дар его прикосновений, его душевного тепла. Как просто и естественно Рей с Джакку, согретая и убаюканная, отдалась во власть легкой неги, вызванной ощущением безопасности; и как бодро и уверенно Бен принял ее в свои объятия. Кто бы мог подумать, что Кайло Рен способен на столь искреннее и щедрое проявление заботы? Ведь он и сам был подавлен этим мучительным ощущением, этим безмолвным криком, разрывающим виски – Рей точно это знала. Однако на сей раз он не искал у нее помощи – он сам стремился помочь.
Она и не заметила, как перестала петь.
Вскоре буря в ее голове окончательно стихла, и Рей сумела приподняться на вытянутых руках.
– Спасибо, – выдохнула она.
– Не стоит. Ты сама себе помогла, – отмахнулся Бен. И добавил: – Поначалу всегда тяжело. Но все это проходит. С каждым разом будет легче…
Наконец он сумел различить в полутьме ее взгляд – изумленный, испуганный и все же по-детски решительный, – который вдруг искренне умилил юношу. О Сила, как она невинна и как прекрасна! В своем неведении, в своей трепетной неуверенности эта девочка похожа на младенца, который впервые обжегся, когда попытался потрогать огонь голой рукой. Ее искренность и открытость, во всей полноте отраженные в этих нежных глазах, заставили его вновь припомнить то время, когда Бен Соло был таким же несведущим, восторженным юнцом, стремящимся теперь же, немедленно взять от Силы все, что та может ему предложить.
Это восторг бабочки, которая летит на огонь. Плевать, что тот больно жжется!..
Он спросил:
– Ты ведь уже чувствовала что-то похожее раньше? Тут, на Такодане, верно?
– Да. Когда погибла система Хосниан.
Юноша сжал кулаки, когда в памяти воскрес алый луч разрушительной энергии, который пронесся мимо «Финализатора», оставляя фантомный сверкающий след. Тот самый луч, который, столкнувшись с ядром Хосниан-Прайм, в считанные секунды разорвал связь гравитонов, обрекая на гибель целую звездную систему.
В ту секунду, когда раздался взрыв, взбудораживший поток Силы, Бен едва не задохнулся от внезапно навалившихся на него болезненных ощущений. Он хорошо помнил, как едва подавил желание согнуться пополам, и лишь усилием воли смог удержать самообладание, сделав вид, будто ничего не произошло – чтобы никто из людей, находившихся вместе с ним на командном мостике, не догадался о слабости темного лорда.
Он знал, что по крайней мере еще двое известных ему людей чувствуют этот безжалостный всплеск – его мать и Люк Скайуокер.
Выходит, и Рей тоже…
– Но тогда ощущения были другими, – вдруг сообщила она, прерывая его раздумья.
Тогда… это было, словно удар топора, в одну секунду перерубивший шею осужденного. Теперь же Рей чувствовала отголоски длительной агонии – как будто жизнь вытягивали из нее капля за каплей.
– А ты? – спросила девушка. – Как ты сумел привыкнуть к… такому?
Привыкнуть?.. О Сила, что же она такое говорит?
– К этому нельзя привыкнуть, – ответил Бен с горькой усмешкой. – Можно только смириться… попытаться до определенной степени огородить себя.
– Но…
Внезапно она позабыла, о чем собиралась спросить. Ее тело напряглось. Не сразу до нее дошел весь ужас его слов.
Как же так? Выходит, любой одаренный поневоле пропускает через себя все чувства, которые, преображаясь в энергию, пронизывают поток Силы. И отравляют его – болью, ужасом, страхом. И это вовсе не пустые слова. В том замке на Мустафаре Сила была ядовитой, словно кислота. Преображенная страданиями сотен пленников, нашедших смерть в этих стенах.
Все это… вся эта боль, она реальна, осязаема.
В глазах Рей появились слезы, вызванные смесью досады и жалости – не то к себе самой, не то к тем людям, чьи чувства случайно ударили по ней, будто невидимой плетью.
Что-то заставило ее спросить:
– Ты ведь пытал других, верно?
– Да, – выдохнул Бен, не поведя и бровью, хотя наверняка угадал, к чему она клонит. – И что с того?
– Как же ты мог, ощущая боль своих жертв, проделывать подобное снова и снова?
Как ему хватило выдержки? Почему он не отказался от того, что творил столько лет?..
Бен отвел взгляд.
– Боль можно обратить в силу. Энергия разрушения – это тоже энергия.
– Но получается, что вместе с каждой своей жертвой ты… мучил и себя самого? – какая-то часть ее души отказывалась верить этому.
Он отозвался не сразу. Тишина царила томительно долго. Рей, однако, не нарушала ее, терпеливо выжидая, когда Бен соберется с мыслями.
Наконец в темноте послышался слабый шепот.
– Ты права. Я помню их всех. Помню их чувства. Помню муку в глазах. Помню тот ужас, который невозможно описать никакими словами, когда я врывался в их сознание, терзая саму их живую суть. Я помню Дэмерона, который до последнего храбрился и рассыпался в остротах, пытаясь демонстрировать свои нарочитые бодрость и смелость. Помню тебя… твое тело в оковах на пыточной доске. Твой страх и твою решимость. Ты назвала меня монстром, Кира. И я не спорю с этим. Я – монстр, который питается болью – и чужой, и своей собственной.
Рей была так потрясена услышанным, что даже не ведала, как ей реагировать. Немыслимо… как этот парень только может упоминать о подобных вещах так спокойно? Что это – слова покаяния или какая-то насмешка, нелепая и неуместная?
Вновь ее переполняли чувства, ставшие почти привычными, если речь заходит о Бене Соло – тут была и злость, и жалость, и неверие.
– Только не говори, что это – новый, более продвинутый способ самоистязания. Вроде тех порезов, которые ты оставлял на своих руках.
– Это было давно. И не заблуждайся, это не просто самоистязание ради нездорового экстаза. Скорее это способ самоконтроля.
Что?! Самоконтроля? Нет, только послушайте!..
Глаза защипало, к горлу подкатил ком, и на какой-то короткий миг Рей сама себе зажала рот кулаком, впилась зубами в собственные костяшки пальцев, лишь бы не заплакать. Только не сейчас. Не на глазах у этого больного ублюдка, который, если подумать, вовсе не стоит ее слез.
– Ты никакой не монстр, Бен Соло, – прорычала она. – Ты просто чокнутый!
Хаттов психопат! По нему в самом деле плачет смирительная рубашка!..
Он посмотрел на нее – и вдруг расхохотался. Его смех был одновременно и радостно-облегченным, и каким-то свирепым, как будто этот парень давно дожидался случая, чтобы кто-нибудь хорошенько его обругал. На его лице появилось звериное ликование. Бен откинул голову, его глаза закатились. Он дико оскалился. Сквозь его грубоватые, хриплые порывы смеха звучало приглушенное рычание.
Он отлично понимал ту совокупность чувств, которая властвовала сейчас в душе девушки. Эту немыслимую смесь из ярости и сочувствия, которые в данном случае не противоречили друг другу, а напротив, были как бы одним и тем же, только видимым под разными ракурсами. Бен смотрел на Рей, так и пышущую раздражением, и поневоле любовался. Он просто не мог заставить себя думать ни о чем, кроме того, что ей определенно идет злиться.
В этот момент Рей сделала то, чего сама от себя не ожидала. Она хорошенько замахнулась, и в следующую секунду ее кулак с силой врезался прямо ему в грудь.
Нравиться, когда больно? Так получай!
Удар вышел, право, не таким уж сильным, каким мог бы, однако Бен оказался не готов к такому дерзкому нападению, и только поэтому кулак Рей сумел выбить воздух у него из легких. Юноша умолк, переводя дух – но лишь на секунду. А затем, заглянув ей в глаза, засмеяться еще сильнее.
– Ах ты!..
Рей, все еще под влиянием момента, ударила его вновь – теперь уже открытой ладонью. Бен инстинктивно выставил руки вперед, обороняясь, однако смеяться не прекратил.
– Ненормальный! Псих! Дрянь! Да тебе лечиться надо!.. – приговаривала она, осыпая звучными шлепками его грудь, плечи и руки.
Он не пытался прекратить это. И продолжал хохотать. Он словно нарочно давал понять, что это именно она, ее поведение так его веселит. Рей имела все основания полагать, что Бен снова взялся дразнить ее, как он любил это делать. Иногда она готова была возненавидеть его за это пустое мальчишество!
Впрочем, его оправдывал тот факт, что, несмотря на выражение ее лица, казалось бы, так и пышущего злобой и раздражением; несмотря на гневно раскрасневшиеся щеки, на свирепо раздувающиеся крылья носа и на всю силу ее ударов, в поведении Рей было что-то, не позволявшее воспринимать ее выпады всерьез.
В конце концов, девушка почувствовала усталость и, тяжело дыша, откинулась на стену.
– Все еще хочешь убить меня? – Бен наскоро отер с глаз влажные следы смеха.
Рей не ответила. Мысленно она обещала себе, что непременно отдаст этого типа специалистам по работе с душевнобольными при первой же возможности. Однако злиться на него у нее больше не хватало сил.
За спиной Бена раздался слабый звук открывающейся двери…
– Госпожа Рей, мастер Бен… ох, простите…
Не поворачивая головы, юноша досадливо скрипнул зубами.
– Я сейчас точно убью Трипио, – пообещал он таким невозмутимым тоном, словно хотел сказать: «Нам с тобой уже давно пора это сделать». – Разберу на шестеренки. И не говори потом, что эта рухлядь не заслужила…
Трудно судить, какая доля серьезности присутствовала в его словах. Однако ее все же хватило, чтобы Рей поспешно вскочила на ноги, готовая защитить старого дроида в том случае, если этот ненормальный все же решит осуществить угрозу.
И тут ветер переменился. От недавнего азарта на лице юноши не осталось и следа. Бен резко скривился от боли и, схватившись за левый бок, уткнулся лицом в постель.
И Рей, и Трипио немедленно оказались рядом. В этот момент – хотя полумрак не оставлял ей возможности быть полноценно уверенной – девушке, однако, показалось, будто побелевшие губы Бена беззвучно произнесли одно короткое слово. То самое слово, которого прежде она никогда от него не слышала, и даже не думала, что услышит когда-либо, однако именно это слово выражало всю глубину его истинных чувств по отношению к матери.
На сей раз происходящее хотя и встревожило Рей, однако не удивило ее. Ведь девушка знала о способности генерала Органы и ее сына чувствовать друг друга.
Она крепко сжала его руку. Казалось, все мускулы в его теле мучительно напряжены, как бывает при судорогах.
– Что это, Бен?
«Что с ней?..»
Вместо ответа он сдавленно процедил:
– Пой, Рей…
Повинуясь его полупросьбе-полуприказу, она запела вновь. Не пытаясь больше задавать вопросов, не теряя времени впустую.
Песня звучала слишком торопливо; Рей то и дело путала слова. Зато на сей раз ее голос был куда увереннее и громче, чем прежде. Он заглушал звуки суетливой возни дроида, который в это время перебирал шкаф с лекарствами и назойливо бормотал что-то о противосудорожном средстве.
Бен с силой зажмурился, превозмогая испуг. Он знал, что должен что-то предпринять.
И знал также, что может предпринять только одно…
Еще секунда – и он отважился. Двери его души, его сознания, которые были закрыты для матери все это время, теперь распахнулись. Так резко, так решительно, словно на самом деле юноша только и ждал случая сделать это.
… Ему вновь шесть лет. И он отчаянно цепляется за складки ее аккуратного белого платья, снова и снова умоляя, как в горячке:
«Нет, мамочка, пожалуйста, не умирай! Не надо, пожалуйста!..»
========== Глава XVII ==========
Посвящаю эту главу памяти моего дорогого друга, чью жизнь три дня назад унесла страшная авария. А также его прекрасной жене и их пока не родившемуся малышу.
Росс, свободных тебе дорог, ясного неба над головой, ветра и скорости! Для нас ты всегда будешь жить.
Те, кто еще помнят конец Старой Республики, утверждают, что в тот раз свобода умерла легко и торжественно – под гром оваций. Сенат рукоплескал Верховному канцлеру, самопровозглашенному императору Шиву Палпатину с его впечатляющей речью о безопасности и грядущем могуществе Первой Галактической Империи. Тогда, больше пятидесяти лет назад Республика канула в вечность с достоинством старого солдата, вынужденно уступающего позиции молодому поколению.
Теперь все было иначе. Новая Республика умирала в агонии.
Десантные отряды штурмовиков высадились практически одновременно в нескольких точках – к востоку, к югу и к юго-западу от Сенатского округа, и мгновенно окружили сердце Галактик-сити. Наземные ионные пушки до поры сдержали их натиск, однако полноценному сопротивлению мешала не только небольшая дальность действия этих орудий, но и их месторасположение – изначально боевые средства устанавливались на расстоянии не менее километра от жилых кварталов, чтобы не нанести вред ни самим гражданам Корусанта, ни их имуществу. Пушки располагались на стыке между Сенатским округом и промышленными районами, на небольших каменистых возвышенностях. Но сейчас, когда враг надвигался со всех сторон, от них оказалось не так уж много проку.
Вскоре даже из окон Офисного здания сената стали видны снующие по улицам люди в белой броне. А выстрелы теперь звучали так близко, что их не могло окончательно приглушить даже сверхпрочное стекло.
То, что раньше было всем, превращалось в ничто. Столица была повержена в хаос. Она гибла на глазах последних оставшихся членов правительства и военного совета – на глазах Лайама Викрамма – в страшнейших предсмертных корчах, отданная на растерзание такому суровому, безжалостному древнему явлению, как война. Охваченная криками и стенаниями, объятая пламенем и почти обезумившая от муки.
Прошло чуть больше часа с момента уничтожения несчастного «Тантива» – с той поры, как Первый Орден перешел к активным боевым действиям. Только чудо могло помочь столице дождаться помощи. Но чуда не случилось. Сейчас уже можно было смело утверждать, что союзники, прибыв сюда, отыщут лишь руины сгоревших зданий и пепел… пепел многовековых роскоши и величия Корусанта, которые сгинули в адском пламени.
Пожар разгорелся сразу в нескольких зданиях, каждое из которых являлось не много не мало достопримечательностью столицы с многовековой историей. Трудно сказать наверняка, что стало причиной возгорания. В течение получаса Викрамм заслушал несколько докладов, и в каждом из них сведения на этот счет разнились. Кто-то говорил, что во всем виноваты штурмовики, которые, без сомнения, уже начали творить здесь те же бесчинства, что и в Тиде. Другие утверждали обратное – что уж по меньшей мере музей и библиотеку подожгли сами служащие этих учреждений, зная, что у них нет ни времени, ни возможности вывезти ценнейшие экспонаты, образцы голокниг и прочее, однако не желая, чтобы враги надругались над культурным наследием республиканской столицы.
Канцлер не знал, чему верить. Впрочем, теперь ему по большому счету было все равно. Какая разница, кто совершил поджог? Важно, что пламя этого пожара, как и пламя войны, уже не удержать. Даже трусоватый по натуре и потому, быть может, склонный к пацифистским убеждениям Лайам вынужден был признать это.
Он видел это пламя собственными глазами, хищное и свирепое. Вот оно! Угрожающе вздымается над крышами многоэтажных зданий и столпами поднимается вверх, к жестоким небесам, где в это время вражеский флот расправляется с остатками эскадрильи «Рапира»…
Викрамм поспешно отвернулся от окна. У него не хватало выдержки. Казалось, огонь охватил не только Сенатский округ – душа главы Республики так же гибла в пламени страха. Охваченная лихорадкой, как душа приговоренного к смерти. Словно в жару, Лайам крупно дрожал, постукивая зубами. Из уголков его широко раскрытых от ужаса глаз сами собой бежали непрошенные, бессознательные слезы.
Он оплакивал гибнущую столицу. Оплакивал Республику. И себя самого.
Вокруг, в его кабинете – здесь, в Офисном здании сената – не было ни души. Пока. Тишина и покой. Но как долго это продлится? Когда штурмовики с безнаказанностью победителей ворвутся и сюда тоже, как они уже успели ворваться в Палату правительства?
Враг на пороге. Пытаться договориться с ним – все равно что пытаться договориться с огнем или разрушительным ураганом. Эта стихия не щадит никого; она просто приходит, чтобы взять положенную жатву. Только теперь Викрамм понял эту истину; но какой жестокой показалась она ему!
Отступать некуда, спастись негде. Впереди пламя, позади – ничто. Смерть окружила его со всех сторон. Он – первое лицо Республики, и должен был умереть сегодня, как капитан, которому не подобает покидать гибнущее судно. Это его обязанность, его долг перед гражданами Республики, перед жителями столицы, перед остатками правительства – перед всеми, за кого он несет ответственность.
Смешной, безумный и бесполезный долг.
Если бы Верховный канцлер не был прикован к своему месту цепями обязательств, которые он некогда взял на себя, принимая присягу, возможно, он давно был бы далеко отсюда. Где-нибудь на нижних уровнях. В какой-нибудь дыре, в клоаке, под забором. Опозоренный, забытый всеми, лишившийся имени, звания, карьеры, привилегий – но живой.
Какой прок другим с его смерти? Какое им вообще дело до него? Все, кто еще жив, заняты теперь одним – это единственное, что еще имеет какой-то смысл. Они спасают собственные жизни. Так отчего же ему тоже не попытаться спасти свою?
Отсюда не так уж трудно выбраться. Глава правительства был знаком со всеми коридорами и переходами этого здания, где по долгу службы проводил едва ли не больше времени, чем в своем собственном доме. Знал он и все эвакуационные выходы, голосхемы которых висели почти в каждом помещении. Один из них располагался прямо тут, в канцлерском кабинете. Чтобы самый важный человек в государстве мог в случае пожара или взрыва максимально быстро покинуть опасную зону.
Существует некий условный рубеж, за которым всякие нормы общества – и долг, и приличия, и даже в некотором смысле мораль – утрачивают смысл. Это страшная граница, за которой в людях умирает все человеческое. Быть может, это хуже, чем смерть. Повлечь такое могут лишь самые тяжелые и страшные бедствия.
Где расположена эта граница? Как ее увидеть? Пожалуй, это каждый решает сам для себя.
Верховный канцлер… нет, больше он не желал называться так! Лайам Викрамм чувствовал, что он уже близок к этой страшной границе. Что страх нестерпимо опаляет его мысли, выжигает разум. Что еще немного – и он окончательно лишится человеческого облика, превратившись в безумное одичалое существо, преследуемое неизбежностью.
Почему же при такой слабости духа он отказался занять одно из мест на «Тантиве»?
В то время Лайам был еще не настолько подвержен панике, как сейчас. Раньше в его рассудке преобладало скорее изумление. Какой-то частью своей души Викрамм до последнего не верил в возможность гибели привычного, спокойного и безопасного мира. Тогда он еще не видел угрозы воочию – и потому, такая несознательность была отчасти ему простительна.
Однако сейчас Корусант уже не просто понемногу скатывался в бездну, а летел туда на всех парах – вниз, в пустоту, во мрак – и все это творилось на глазах Викрамма! Он не мог стерпеть этой пытки! Какой-то неведомый мучитель отвел ему лучшее из зрительских мест в этом театре смерти. Но вскоре зритель должен был сам стать жертвой.
К тому же, то, что экипаж и пассажиры корвета идут на риск, пытаясь покинуть оккупированную планету, было ясно изначально. Викрамм не был готов рисковать. Здесь, на твердой земле – а не в космосе среди вражеских кораблей – он чувствовал себя увереннее, у него была, по крайней мере, какая-то, пусть иррациональная, пусть смехотворная, но надежда. Здесь он мог хоть отчасти сам отвечать за себя, а не доверять свою жизнь воле случая. И стоит признать, что он не прогадал. Так или иначе, все, кто находился на борту «Тантива», уже мертвы, а он еще жив.
Помявшись еще немного, Лайам Викрамм наконец снял канцлерскую алую мантию. Только сейчас он решился сделать это, разом сбросив с себя бремя власти и бремя смертного приговора. Почти бессознательно, непослушными, отчаянно трусящимися руками Викрамм стянул драгоценную ткань, и та сиротливо приземлилась на пол. Смятая, никому не нужная. Даже через неопрятные, уродливые складки Лайам отчетливо разглядел рисунок, вышитый по центру в районе грудной клетки – эмблему Новой Республики.
Звездную птицу, которой сегодня оборвали крылья.
Восходящее солнце, которому больше никогда не подняться, не воссиять на небосклоне.
Лайам побледнел еще больше, хотя и так уже был бледен до невероятия. Казалось, только сейчас он впервые полноценно осознал, насколько близок к тому, чтобы совершить поступок, после которого наверняка возненавидит себя до конца дней. В этот момент Викрамм всем своим видом напоминал преступника, терзаемого неумолимой совестью.
Что ж, пусть его назовут трусом! Пусть считают, что он предал свой народ! Однако если он и отважился на этот шаг, то с огромным трудом.
В Офисном здании находились еще по крайней мере десять офицеров высшего звена флота Республики, членов военного совета. В том числе майор Клаус Диггон и глава Сопротивления адмирал Джиал Акбар. А также несколько сенаторов, которые не успели эвакуироваться – и потому поспешили укрыться хотя бы в этих стенах. Викрамм знал о том, что они здесь. Он сам повелел остаткам своей охраны стоять до последнего, оберегая жизни высоких господ.
Но сейчас ему было плевать на них. Если эти дураки решили остаться и умереть здесь, что ж… их дело.
Рубеж пройден. Теперь каждый сам за себя.
… Не канцлер, не глава сената, не главнокомандующий флотом Республики, а полумертвец – сломленный, испуганный человек потихоньку выбрался на улицу, пока еще враги не подошли к зданию и не окружили его. Пока еще была возможность выйти.
Оказавшись на свободе, этот человек рваным, вороватым шагом двинулся дальше по улице. Он чувствовал, что позор идет за ним по пятам. Однако ощущение преследования только побуждало его постоянно ускорять шаг…
***
«Верховный канцлер исчез».
Эти слова люди, оставшиеся в Офисном здании, передавали друг другу, не сдерживая горечи – таким тоном, что «исчез» означало почти то же, что и «сбежал».
Каждый воспринял столь возмутительную новость по-своему. Акбар, строго выпятив вперед широкую нижнюю губу, покачал головой. Он не скрывал, что расстроен трусостью главы правительства. Хотя выражение его лица почти не выдавало подавленности, это можно было списать на особенности внешнего вида каламарианцев. Немигающие желтые рыбьи глаза в обрамлении широких морщинистых складок век глядели холодно и сурово.
Майор Диггон оказался немногословен. Он лишь сухо заметил, что в праве Викрамма, как и в праве каждого жителя Корусанта, пытаться спастись. Впрочем, все видели, что в глубине души майор тоже немало разочарован.
Республике суждено было сегодня умереть, и умирала она сиротой. Первый и главный ее родитель отвернулся от своего несчастного дитяти, бросил его и ушел в неизвестность.
Большинству, однако, уже не было дела до судьбы канцлера. На кону стояла их собственная судьба. Враги подбирались сюда. Вся центральная часть города до самого округа Дачо уже находилась в их власти. Судьба превратила Офисное здание сената почти в военную крепость с обороной в несколько десятков человек из местной охраны. Обитателям здания оставалось одно из двух: или, по примеру самого главы Республики, бежать, спасая собственные жизни, или же стоять до последнего, насмерть. Для лучших людей Республиканского флота выбора не было. Они знали, что не имеют права ударить в грязь лицом.
На нижних этажах уже слышались выстрелы, когда Акбар еще держал в руках коммуникатор, отдавая последние распоряжения Статуре. Своему заместителю, который, вероятнее всего, и станет новым главой Сопротивления.
– … немедленно уходите, адмирал! Немедленно! Помните: как только штурмовикам надоест разбойничать здесь, они доберутся и до вас. Заберите всех, кого сможете. К югу от округа Фобоси на нижних уровнях есть небольшой бункер…
Джиал прекрасно понимал, что ни он, ни его товарищи по несчастью уже не успеют добраться до нижних уровней. Однако те, кто находился в штаб-квартире Сопротивления, почти за сотню километров от центра, еще могли спастись. Отсидеться в бункере несколько часов, пока не прибудет основной флот. Не все – для всех не хватит места в бункере, скоро Статура сам это поймет. Но быть может, хоть кто-то уцелеет…
Конечно, ясно, что, покончив с верхними уровнями, солдаты Первого Ордена неизбежно устроят зачистку среди бедного населения корусанстского каньона – но до этого еще далеко. Пока у противников и тут полно работы.
И потом, ему ли – Джиалу Акбару, старому вояке, прошедшему Скариф и Явин, прошедшему Эндор, Акиву и Джакку; ему ли, руководителю Сопротивления и уважаемому члену военного совета Республики бежать и прятаться, словно крысе, где-то в подполье? Нет, подполье – это удел молодых, которые еще не утратили веру в светлое будущее. Пусть Статура ведет их дальше – Тэслина, Кайдел, Табалу, Хартер, Бастиана… всех, кого сможет увести. Молодым еще предстоит повоевать, нажив собственный опыт. А старикам остается одно – уйти достойно.
– Вы знаете, как следует поступить со зданием штаб-квартиры. Нельзя, чтобы информация из наших устройств попала в руки Хакса.
Сведения о других военных объектах Сопротивления еще пригодятся, особенно в свете сегодняшних событий, если оставшимся членам организации придется уйти в подполье, начать с нуля, как когда-то Альянсу за восстановление Республики.
