Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 48 страниц)

Но не солнце сжигало его, а свет, идущий из-под земли. Не раз и не два, бодрствуя у его постели, я видел, как сухие губы расходятся и смыкаются, шепча неслышную молитву, а надо лбом, блестящим от пота, вспыхивает хрустальный нимб и растет, растет, расширяясь, пока умирающий бог страшным усилием не открывает глаза и не прогоняет наваждение. И не раз, и не два я думал о том, что будет, если однажды у него не получится.

Как бы меня не тяготили эти мысли, мне казалось, что я хорошо научился скрывать свои тревоги; однако ж Макару обмануть не удалось. Как-то под вечер, когда я уже завершал работу в городе и отмывал заляпанные кровью и гноем инструменты, она спросила:

– Отчего ты такой грустный, Нуму?

– А с чего мне быть веселым? – отвечал я, надеясь уклониться от разговора. Но Макара вцепилась в меня крепче клеща.

– Обычно ты просто мрачный, как жаба, – проворковала она, щурясь сквозь золотые ресницы. – А в последние пару недель ты как жаба, которую надули через тростинку! Лучше бы тебе поговорить с кем-то, а то того и гляди лопнешь.

– Ну уж не с тобой, – буркнул я, обидевшись на жабу.

– Тогда сходи к Кхьюнг. Она умная; самая умная из нас, – почти с благоговением сказала девушка; и я подумал – а почему бы и не последовать ее совету? Тем более я и сам не прочь был повидать старшую из сестер Сэр. Мы с ней не были близкими приятелями, но в прошедшие годы я нередко навещал общину шанкха, кочевавшую с места на место, слушал ее проповеди – или загадки? – и хотя не всегда понимал, о чем она говорила, но уходил с ощущением мира на душе. Сейчас немного мира мне бы не помешало.

Чтобы не откладывать в долгий ящик, назавтра я снял с груди маску Гаруды (кто знает, куда зашел бы разговор!), надел чубу почище и отправился в дом с белыми стенами, притулившийся на окраине города – нынешний приют шанкха. Я ожидал, что придется пробиваться к Кхьюнг сквозь гудящую толпу учеников, но мне повезло: сегодня младшие шанкха отправились собирать подаяние в городе. Женщина была совсем одна, если не считать помощника, который подавал ей то гребень, то масло для притираний; с годами бельмо появилось и на втором глазу, и зрение Кхьюнг почти отказало. Все же она сразу узнала меня – то ли по запаху, то ли по звуку шагов.

– Нуму! Я рада видеть тебя… ну, или не видеть, – сказала женщина, сопровождая слова улыбкой и тихим, переливчатым смехом. От одного звука ее голоса мне уже стало легче. – Макара сказала, что ты можешь прийти. Тебя что-то тревожит?

Я замялся, не зная, как начать разговор. Ясно, что нельзя было напрямую рассказывать о болезни Железного господина и всех ужасах, которыми грозила бы его кончина; это было бы нарушением всех запретов, которые я впитал если не с молоком матери, то с поучениям лха уж точно. Поэтому вместо ответа я сам спросил:

– А где Макара? И Прийю? Я почти никогда не вижу ее среди шанкха.

– Макара со своим женихом. А Прийю… с колдуном. Они проводят вместе много времени. На мой вкус, слишком много. Он соблазнил ее! – Кхьюнг покачала седой головой. Без сомнения, она говорила о Зово. Я не видел бывшего почжута уже много лет, с тех самых пор, как он колдовал над Шаи, но не сомневался, что тот жив и здоров и всегда где-то поблизости, как тень, от которой ни убежать, ни укрыться.

– Они… любовники?

– Нет, не думаю, – тут Кхьюнг взмахнула лапой, и ее помощник, согнувшись в глубоком поклоне, попятился вон из комнаты.

– Но ты же сказала, что он ее соблазнил?

– Да. Соблазнил властью над миром, который суть обман. Он учит ее колдовству, Нуму.

– Нуу… Может, это не так уж плохо.

– А сам-то ты не стал ему учиться, – с горечью отозвалась она. – Впрочем, прости меня! Не твоя вина, что моя сестра еще не готова принять учение. Мне остается только надеяться, что когда-нибудь это время настанет. Лучше расскажи, что беспокоит тебя?

– Видишь ли… – начал я, теребя когтем лиловые цветы, вышитые на полах чубы. – Я тревожусь за близких. Зимы все холоднее; лето все короче. Скоро снег и вовсе перестанет таять по весне, а Стена еще не закончена.

– Но строители трудятся на ней день и ночь, и шены вьются вокруг, как черные пчелы.

– Да, да, я знаю… Каждый из нас делает, что может. И все же Стена окажется бесполезной, если…

– …Если Эрлик умрет? – продолжила за меня Кхьюнг, поводя глазами, затянутыми голубой мутью. – Не удивляйся, Нуму. Беглый почжут многое нам рассказал.

– Не всему, что говорит Зово, стоит верить.

– Разумеется, – кивнула женщина, соглашаясь. – Но и не все, что он говорит, – ложь. Я, например, верю, что Железный господин не так добр, как хочет казаться.

– О, он совсем не добр, – понурившись, протянул я. – Он жестокий правитель и способен на страшные вещи. Но, Кхьюнг, он делает это не просто так, а ради нашего спасения! Не слушай Зово, когда он говорит, что цель Эрлика – бессмертие. Зово не знает, на что похожа его жизнь… а я знаю. Это страдание, которому нет и не будет конца. Если бы ты видела, как он слаб сейчас, как одинок перед лицом наступающей темноты, ты не могла бы не пожалеть его.

– Знаешь, Нуму… Иногда мне кажется, что ты зашел по пути милосердия куда дальше, чем я. Я уже могу сдержаться и не прихлопнуть клопа, ползущего по моей постели, но не уверена, что у меня хватило бы сил пожалеть Железного господина, – с усмешкой отвечала женщина и вдруг ни с того ни с сего вскинула голову и крикнула. – Кто здесь?! Нуму, я слышала чье-то дыхание!

Но ни в комнате, ни за бумажными ширмами никого не было. Должно быть, Кхьюнг напугал обычный сквозняк.

***

Несколько дней прошло с того разговора; жизнь текла своим чередом. Я накладывал примочки на ушибленные бока, пришивал оторванные уши, вправлял вывихнутые лапы – короче, занимался всем тем, чем и пристало заниматься лекарю, и мало-помалу тревога отпустила, потерявшись за чередою маленьких радостей и бед. Поэтому в вечер Дённам[1] я с легким сердцем шел по улицам Бьяру, насвистывая под нос и жадно вдыхая дымно-сладкие струйки благовоний, текущие из окон лакхангов. Полная луна ползла над городом, пока что низко, обтирая серебряным брюхом известку и черепицу, прячась среди курильниц и разложенного на просушку хвороста. Невольно я загляделся на нежный голубой лик… как вдруг острая боль прокатилась по позвоночнику. Лапы подкосились; я начал падать мордой прямо в осеннюю слякоть, а оказался почему-то в кромешной черноте.

***

Сознание вернулось ко мне вместе со жгучей болью; затылок будто кипятком облили. Я хотел потрогать зудящее место, но тут же понял, что лапы связаны, да и вообще я весь перетянут толстыми, добротными веревками, как какой-нибудь тюк с шерстью на телеге торговца. Хуже того, я был полностью голым – ни штанов, ни чубы, ни маски на груди! Даже заколки из волос и серьги из ушей вынули все до одной, хотя зуб даю – ни один грабитель в Бьяру не польстился бы на эти медные побрякушки. Решив попытать счастья, я дернулся со всей мочи, но мои похитители умели вязать узлы на славу! Веревки еще больнее впились в тело; оставалось только стонать от бессилия.

– Извини, Нуму, – ласково пропели над ухом, и мягкая – женская! – ладонь потрепала меня по плечу. – Но это было необходимо.

– Где я? Куда вы меня притащили? – пробормотал я, хотя уже знал ответ. Холодный и влажный воздух, сочащиеся водою стены и зеленые блики, бегущие по ним, волна за волною… О, это место я бы не забыл никогда! Это было подземелье, в котором скрывался Зово.

Стоило подумать о старом почжуте, как он явился передо мною, точно призрак из темноты. Призрак, одетый в мою чубу! На худом, как скелет, колдуне, тот висел нелепыми, болтающимися складками. Заметив мой взгляд, Зово нагло ухмыльнулся и похлопал по впалому животу:

– Что поделаешь! Здесь, внизу, кормят не так хорошо, как в месектет. Но не бойся, скоро я стану таким же красавчиком, как ты.

С этими словами он подскочил ко мне и выдернул здоровый клок шерсти прямо из гривы! Я взвизгнул от неожиданности, а потом заорал:

– Что ты задумал, урод? Развяжи меня и посмотрим, кто кому шкуру повыдирает!

– Вот поэтому, Нуму, нам и пришлось тебя оглушить, – печально вздохнули у меня за спиной. – И связать.

– Ну-ну, Прийю. Не спеши огорчаться, – отозвался Зово, помахивая в воздухе клоком черных волос; кажется, ему было весело. – Быть может, наш дорогой друг еще решит присоединиться к делу.

– Какому еще делу?

Колдун не ответил; вместо этого он подошел к плоскому камню, поставленному у самого края купальни. На спиленной макушке, как торма на алтаре, лежало множество странных вещиц. Были тут и клочки исписанной бумаги, и осколки костей – красные, еще насыщенные кровью, и белые, как молоко, – и блюдца с семенами горчицы, землей, золою и железными стружками, и пучки длинных волос, и чаши, наполненные желчью, чангом и другими отчетливо смердящими веществами. Там же была и моя маска, завернутая в кусок исписанной заклинаниями ткани, а еще – два огромных изогнутых рога. От кончиков до основания их покрывала сложная резьба; прищурившись, я разглядел крохотных скорпионов и змей, пауков и лягушек, густо покрытых лаком. Сверху были нанизаны украшения – макары с веревочными узлами в зубастых пастях.

Зово бережно взял один из рогов и поднял вверх, будто собирался плеснуть чанга в огонь.

– Мы убьем Эрлика, – сказал он.

Несколько мгновений я просто сидел, хлопая глазами, пока смысл слов не дошел до меня. А когда это наконец случилось, заорал:

– Да ты с ума сошел! Или хочешь, чтобы мы все здесь замерзли? Чтобы чудище под землей сожрало наш мир?

– Наоборот. Чудище, о котором ты толкуешь, многие века спало в глубинах и проснулось только тогда, когда эти самозваные боги, ремет, явились в наш мир. Они связаны, разве ты не видишь? Когда мы избавимся от пришельцев, избавимся и от него: оно снова заснет, и зима закончится.

– Если ты так уверен в этом, зачем спешить?! Ун-Нефер скоро и сам умрет!

– Нуму, – отвечал бывший шен, глядя на меня с какой-то непонятной грустью. – Ведь ты уже хорошо знаешь его. Ты знаешь, что случилось с городами южной страны. Если эту Стену достроят, он не умрет никогда. Разве не стоит ему помочь?

И снова его губы изогнулись в хищной, злой усмешке; такую же я видел на лицах лха, когда они отправлялись на охоту в Северные горы. Зово бесполезно было переубеждать в правильности его намерений; да он бы и не стал меня слушать. Так что я попытался зайти с другого бока:

– Но как же ты будешь убивать его? Ведь он бог!

– Нет, Нуму. Он всего лишь колдун. Очень сильный, признаю. Мне не победить его в честной схватке даже сейчас, когда он болен… Но кто сказал, что я буду сражаться честно? – тут Зово подхватил плошку с какими-то блестящим белым порошком. – Узнаешь? Это пыль, которую я нашел в Северных горах, – на том месте, где Железный господин сражался с Лу. Это толченый хрусталь из чешуи и внутренностей чудовища. Знаешь, что он делает?

О, я знал! Я хорошо помнил вздувшийся белесый нарыв и блеск самоцветов, вырастающих прямо из живого мяса… Увидев страх на моем лице, колдун удовлетворенно кивнул.

– Значит, знаешь, – сказал он и высыпал содержимое блюдца прямо в открытое основание рога, запечатал его пробкой из скрученных волос, залил поверху чем-то вроде желтоватого воска, а когда тот застыл, накарябал когтем одному ему ведомый знак. Все то же самое колдун проделал и со вторым рогом, приговаривая:

– Один предназначен для Железного господина. Второй – для его сестры.

– Но как ты собираешься подобраться к ним?

– О! – Зово ткнул пальцем в потолок, как наставник, готовящийся объяснить урок нерадивому ученику. – Это самое интересное; я не буду к нему подбираться. Ты будешь.

– Что? Никогда! Даже если ты залезешь мне в голову и заставишь подчиняться, это заметят все – и шены, и уже тем более Эрлик!

– Да, я знаю. Но, может, ты все же одумаешься и поможешь нам добровольно?

– Нет! Ты не понимаешь, Зово… Ты ослеплен ужасом, который видел там, с изнанки. Но я тоже видел многое – и я не верю, что Железный господин желает нам зла.

– Что ж… Я ожидал этого, – вздохнул колдун. – Поэтому приготовил кое-что.

Он поднял с камня костяную булавку, с помощью кусочка смолы приклеил к ней клок выдранной шерсти и продел иглу сквозь подкладку чуба. Тут же его облик стал меняться: седая шерсть почернела и залоснилась, щеки округлились, а глаза из серых стали желтыми. Зово уменьшился в росте и раздался вширь; ворованная одежда уже не свисала мешком с худосочных боков, а пришлась ровно впору. Не успел я охнуть, как на меня уставилось мое же лицо!

– Кого ты обманешь этим глупым мороком?!

– Всех, – отвечал Зово моим голосом и, повесив на грудь личину Гаруды, завязал шнуры на мохнатой шее. – Потому что я сильнее.

– Тебе не пройти через Перстень! И уж тем более не попасть внутрь Когтя!

– Не преувеличивай, Нуму, – возразил колдун, лениво взмахивая моей, мясистой и короткопалой, ладонью. – Смотри! Даже твоя волшебная маска не отличает хозяина от подделки. Не отличат и шены, и заклятия, стерегущие тайные ходы наверх. Даже Ун-Нефер узнает меня не сразу!.. А потом будет уже поздно.

– А как же Палден Лхамо? Думаешь, она купится на это?

– Может, и нет. Но я и не встречусь с нею. Она встретится.

Складки ткани прошелестели у моего уха, и вперед вышла Прийю. Она была очень красива – и так же страшна. Густая грива была выкрашена черным, а веки – красным; глаза горели, как два угля, белые клыки блестели из-под темных губ; и хотя она ступала мягко, я видел, как дрожь пробегает по ее спине, заставляя шерсть вставать дыбом.

– Прийю! – позвал я почти жалобно. – Остановись, прошу, – иначе погибнешь!

– Да, Нуму; погибну. Но не раньше, чем ты, – тут она коснулась локтя Зово, – приведешь меня в Перстень и покажешь белым жрицам как способную девушку, которую случайно нашел у Стены. Они захотят испытать меня и отведут внутрь лакханга – того самого, где Палден Лхамо через час будет проводить обряды равноденствия. Там-то мы и встретимся.

С этими словами она приняла из лап колдуна запечатанный рог и спрятала его за пазуху.

– Нам пора, – сказал колдун моими губами. – Путь до Перстня неблизкий.

– Жаль, Нуму, – вздохнула Прийю. – Я надеялась, что ты будешь с нами… Но, может, так даже лучше! Оставайся жить в том мире, который мы для тебя спасем. А ты стереги его, сестрица.

– Хорошо, – тихо отозвался еще один голос за моей спиной; я узнал Макару.

Надсадно скрипнуло старое, разбухшее от водяных паров дерево – это двери подземного тайника закрылись за колдуном и Прийю. Только тогда Макара обошла меня и, подобрав подол чубы, села на краю купальни. Несколько минут она молча смотрела на воду – по золотому меху на щеках катились зеленые блики волн, – а потом выбрала на рукаве место почище, отерла припухшие веки и повернулась ко мне, шипя:

– Что ты пыхтишь? Даже не пытайся убежать! Хуже будет.

И подняла вверх сжатый кулак.

Я и правда крутился и так, и сяк, пытаясь освободиться; но, поняв, что выдал себя, перестал.

– Значит, ты всегда следила за мной. Отправила меня к Кхьюнг, а сама подслушивала под дверью!

– Как будто ты об этом не знал! Меня приставил к тебе колдун; чего еще ты ожидал?

– А как же все эти разговоры про дружбу?

– Слушай, – она махнула лапой так, будто отгоняла лезущую в рот мошкару. – Я тебе и правда друг, и мне жаль, что пришлось тебя обмануть! Но в этом мире есть вещи важнее дружбы.

– А если бы Зово велел убить меня? Ну, чтобы я наверняка не помешал вашему маленькому заговору?

Макара отвела взгляд. Мне стало и жутко, и обидно; захотелось пронять ее чем-нибудь в отместку.

– Разве ты не приняла учение шанкха вместе с Кхьюнг? Оно ведь запрещает убивать.

– Если кто-то живет неправедной жизнью и умножает страдание, убить его будет благом и для мира, и для него самого! Быть может, в следующей жизни он родится теленком, или кустом крапивы, или табуреткой и очистится от груза своих грехов.

– Для Эрлика не будет следующей жизни.

– И поделом ему, – огрызнулась девушка. – Или ты думаешь, я должна пожалеть его? Так же, как он пожалел жителей южной страны? Тех, кто населял города Анджана, Вамана, Супратика?.. Знаешь, я ведь все детство провела там, за горами, среди зеленых лесов и дворцов из желтого камня! Я играла в догонялки и прятки с дочерями торговцев и горшечников: они научили меня разгрызать орехи в один укус и делать амулеты из куриных костей. Я беседовала со стариками, дни напролет сидящими в затененных нишах, как медные идолы или бровастые совы. Вместе с молодыми женщинами, надев бело-синие ожерелья из белены и борца, я разливала молоко для священных змей; золотые блюдца блестели на солнце, как глаза прячущихся в траве духов! А теперь там, за горами, нет ни золота, ни змей, ни детей, ни стариков. Только холод и смерть, которые принес твой господин. Ну так скажи мне, друг: для них будут следующие жизни? Зово говорит, что нет; что все они отправились на съедение чудовищу из глубины. Но, может, он неправ? Может, он врет, и я увижу их снова, хотя бы в следующем рождении?

– Не всех, – отвечал я, опустив голову. Макара кивнула – и вдруг заплакала, прикрыв лицо широкими рукавами. Они дрожали и тряслись, а я в тупом оцепенении рассматривал маленьких оронго, вышитых малиновыми и красными нитями на темной потертой ткани. При каждом всхлипе и вздохе звери как будто подпрыгивали, поводили носами и уносились прочь по бесконечной синей ночной равнине.

– Макара! Послушай меня, прошу.

– Что?

– Неважно, кто прав – я или Зово; неважно даже, удастся его задумка или нет. Прийю все равно не вернется оттуда. Ни в одной жизни вы больше не встретитесь. Даже если ей удастся убить Палден Лхамо – в чем я сомневаюсь, – разве оно того стоит? Тебе не жалко Железного господина – хорошо, пускай. Но разве тебе не жалко сестры?..

– Думаешь, я не пыталась ее отговорить? – взвилась девушка, ударяя кулаком о камень пола. – Я умоляла! Я стояла перед ней на коленях! Я даже хотела пойти вместо нее, но этот проклятый колдун сказал, что я слишком слабая; что мне не обмануть шенов. А Прийю только рассмеялась. Она всегда была упрямой, а теперь и вовсе ни во что не ставит ни меня, ни Кхьюнг… Может, она никогда не любила нас?

Макара вздохнула и снова потерла покрасневшие глаза.

– Она сделала свой выбор.

– Думаю, ее еще можно спасти, – возразил я. – Если отпустишь меня, я верну Прийю целой и невредимой.

– Каким образом? Если ты выдашь их с Зово шенам, ее все равно казнят.

– Разве я похож на дурака? Или предателя? Может, я и не согласен с Зово, но я не желаю смерти ни ему, ни тем более Прийю. Я столько лет хранил ваши тайны! – на миг я захлебнулся горькой обидой, но сейчас было не до глупых ссор. – Слушай! Мне известны тайные ходы под городом, о которых не знают даже почжуты – одни лишь боги. По ним я доберусь до Перстня быстрее, чем Зово с Макарой, и встречу их на пороге. Увидев меня, Зово сразу поймет, что обман не удался. Он не самоубийца и не станет упорствовать! У него не будет иного выхода, кроме как отступить; и тогда Прийю будет спасена.

Макара недоверчиво покачала головой и уставилась на рябящую поверхность купели. Она замерла надолго; и мне уже чудилось, что мы навеки останемся здесь, вдвоем, до тех пор, пока капающая с потолка вода не сточит нас по капле, как куски мягкого мела. Но вдруг девушка сунула лапу в левый рукав и достала кинжал.

***

С великим трудом мне удалось затащить ездового барана, одолженного Макарой, под землю. Глупое животное упиралось, трясло башкой и опасливо нюхало затхлый воздух, но в конце концов сдалось и теперь тряско скакало вперед, по камням и выбоинам, которые были старше дворцов и лакхангов над нами. А я мог только молиться, чтобы баран не свернул шею ненароком и мне не пришлось бежать до Перстня пешком. Хорошо хоть Макара послушалась меня и сама не увязалась следом; одной заботой меньше!

Сердце билось так остервенело, что, казалось, вот-вот оторвется от корней-сосудов и выскочит прямиком через рот. От барана несло навозом и грязной шерстью; от чубы Зово, в который мне пришлось завернуться, – пылью и гниющими водорослями. Несмотря на холод, я задыхался. Длинные, узкие ходы где-то освещались бликами солнца, переданными по цепочке потускневших зеркал, а где-то – только гнилостным тлением грибов и мха. Местами и того не было; тогда мне приходилось спешиваться и, ведя барана под уздцы, пробираться на ощупь сквозь кромешную темноту. Наконец впереди прояснилось: я добрался до озера Бьяцо.

Первый раз, много лет назад, меня привел сюда Шаи; с тех пор утопленников на дне прибавилось. Увидев скалящиеся за стеклянным потолком черепа тигров, барсов и медведей, баран захрапел и попятился; мне пришлось крепко вдарить ему по бокам, чтобы заставить идти. Серые воды плескались над нами; тяжкими грудами лежали кости – обросшие кристаллами, будто новой плотью. По поверхности озера иногда проплывали лодки шенов: их серые тени скользили по полу и стенам.

От озера на поверхность вело три пути: один – к Мизинцу, второй – к Перстню; третий уходил за пределы города, к Северным горам. Я выбрал средний. Скоро пришлось спешиться; оставив барана, я поднялся по щербатым ступеням к деревянному заслону, навалился всем телом… Тот чуть сдвинулся вбок. Протиснувшись в щель, я очутился в тайнике за спиной идола Маричи, в одной из зал старой гомпы; осторожно выглянул из-за бронзовых лотосов, слез на пол. В дзонге было спокойно. Шены прогуливались по коридорам и по двору, засыпанному серым песком; слуги мели пыль и протирали лакированные ставни. Судя по запахам с кухни, на обед варилась цампа с мясом. Неужели я и правда успел?..

– Эй! – вдруг окликнули меня; обернувшись, я увидел Ишо. – Как это ты так быстро тут оказался? Я же только что видел тебя у озера!

Издав пронзительный вопль, я оттолкнул изумленного почжута и побежал к пристани Перстня – и миновал уже половину двора, где ученики упражнялись с чучелами демонов и Лу, когда страшный удар сбил меня с лап. Воздух будто вышибло из легких; в ушах загудело. Рядом корчились мальчишки, попадавшие на землю, как сбитые градом яблоки; их учителя устояли, но на мордах, обращенных к западу, читался ужас. Я посмотрел туда же – над лакхангом Палден Лхамо висело белое блестящее облако.

Я опоздал.

Быстро собралась толпа; все в ней кричали, теснились, толкали друг дружку локтями под ребра, но никто не решился подступиться к порогу лакханга. Там, на сером песке, лежало шесть трупов: пять белых женщин и Прийю. Между ними, как угли в погасшем кострище, чернели осколки разбитого рога; я слышал, как шены шепчут, тыча в них пальцами: «Горн чародея!» Их глухой, сдавленный шепот пугал; но еще больше пугало то, что происходило с телами. Из них, как побеги сорной травы, росли самоцветы: у одной колдуньи они пошли горлом; у другой торчали из глазниц, наподобие острых сосулек; у третьей покрыли шею и нижнюю челюсть тяжелым ожерельем. А Прийю… Прийю вся скрылась под толщей сверкающего хрусталя, так что я узнал ее только по слетевшим туфлям из красной кожи и золотистым завиткам шерсти, проглядывающим где-то в голубоватой глубине. Одна из женщин Лхамо тоже была смутно знакома; борясь с головокружением, я вгляделся в изуродованное лицо. Да, точно – это была Драза Лунцен, сестра дерзкого шена, побившего меня в детстве и чуть не заклеванного воронами Падмы! Она чуть не соблазнила меня когда-то… а может, и чуть не убила.

Вдруг меня осенило: должно быть, Зово привел Прийю к белым женщинам, как и задумал, но, на беду, среди них оказалась Драза. Почем колдуну было знать, что она давно ненавидела меня за унижения брата? А тут, после стольких лет, ей выпал случай отомстить – отыграться на девушке, которой я якобы оказал покровительство. Не знаю точно, что произошло между ней и Прийю, но той пришлось распечатать рог раньше времени. Так его проклятое содержимое, предназначавшееся для Селкет, поразило ее служанок. Вот только Зово среди погибших не было – значит, колдун еще здесь! Может, прямо сейчас пробирается внутрь Мизинца, и мне надо поспешить…

Тут толпа зашумела, приходя в движение. Шены разбежались во все стороны, как шустрые черные муравьи, и я увидел самого себя.

Я – то есть, Зово в моем обличье, – стоял, высоко подняв над головою запечатанный рог, а напротив замерли пять из восьми почжутов. Среди них был и Ишо, и новый, самозваный, Чеу Луньен. За спинами старших товарищей копошились прочие колдуны, позвякивая кто четками, кто оружием.

– Не делай глупостей, – срывающимся от напряжения голосом велел Ишо и ступил на полшага вперед, раскрывая лапы, будто для объятия.

– Сам не делай, – недобро усмехнулся Зово. – Дайте мне уйти, иначе я его открою! Знаешь, что будет тогда? Шестью трупами не отделаетесь. Весь Перстень погибнет!

– Сними эту дурацкую личину, Крака, и давай поговорим. Чего ты хочешь?

– Ты прекрасно знаешь, чего, – прорычал колдун. Оборотное заклятье в один миг спало с него, облезло, как клочья зимнего меха; даже Ленца, давно догадавшийся, кто скрывается под ним, вздрогнул при виде старого знакомого. – Ишо, мы ведь были друзьями! Я хорошо знаю тебя. В отличие от этих ничтожеств – Зово, презрительно оскалившись, обвел взглядом притихших шенов, – ты не дурак. Ты знаешь, чего стоит наш господин; знаешь, что нам следует сделать… Что следовало сделать уже давно! Ты знаешь, что я прав! Так помоги мне – ради нашей былой дружбы, ради всего мира, ради самого себя!

Ишо моргнул, раскрыв рот и глотая воздух, как задыхающаяся рыба. Клянусь, на мгновение мне показалось, что он послушается и обратится против своих товарищей и Железного господина! Но почжут отшатнулся, прижав лапу к сердцу. Темная, страшная тень пробежала по его лицу; глаза остекленели; губы налились синевой. Мотнув головой, он встал среди прочих шенов. Зово только разочарованно цокнул языком.

– Что они с тобой сделали… – пробормотал он и начал медленно пятиться, выставив зачарованный рог перед собою, как щит. Слабая надежда на то, что несчастному смутьяну удастся уйти невредимым, затеплилась в моей душе… Как вдруг он истошно заорал и разжал пальцы; рог упал в истоптанный, рыхлый песок. Вокруг запястий, щиколоток и шеи Зово обвились паутинно тонкие нити, едва различимые в дневном свете. Почуяв слабину, шены черной волною ринулись вперед.

– Не лезьте! – рявкнули на них сверху. Я задрал голову; на крыше белого лакханга среди серебряных курильниц стояли дакини Палден Лхамо: Макаравактра и Симхамукха. Их лапы были полусогнуты, растопыренные пальцы дрожали от напряжения. Без сомнения, это они связали колдуна.

Но удержать его было не так-то просто! Зово сжал зубы, крутанулся на месте, будто наматывая на себя зачарованные путы, и оборвал их; и хотя на его коже остались глубокие кровящие следы, зато дакини пошатнулись. Симхамукха упала на четвереньки, потеряв равновесие; однако же Макаравактра устояла и плавно, по-змеиному повела ладонями. Новые арканы, явившись прямо из воздуха, тучей устремились вниз; казалось, их наконечники прошьют Зово насквозь, их крючья растерзают беднягу в клочки. Но колдун открыл рот и выдохнул вихрь ослепительного огня; призрачные путы растаяли в нем, как не бывало. Шены, не успевшие отбежать куда подальше, завизжали от боли; пахнуло горелыми шерстью и мясом. Я и сам почуял, как тлеют брови и ресницы, и почел за лучшее спрятаться за широким боком молитвенного барабана. А дакини тем временем слетели с крыши, невесомые, как пух, и мягко опустились наземь.

– Пойдем с нами, – елейно пропела Макаравактра. – Палден Лхамо хочет поговорить с тобой.

– Нам приказали привести тебя живым, – Симхамукха криво ухмыльнулась. – Если получится.

Зово только грязно ругнулся и, сложив пальцы в знаке Крюка, ткнул ими в сторону женщин; тех подбросило ввысь и крепко ударило о стену лакханага. Чавкнула раздавленная плоть; треснули ребра, насквозь пробивая потроха и шкуру; брызги крови и мозгового вещества заляпали белый кирпич. Тела колдуний сползли на песок, оставляя за собой широкий красный след. Зово, чертыхаясь, нагнулся подобрать рог.

– Не так быстро, – прошипела Макаравактра, выбрасывая вперед ладонь; теперь уже бывшего почжута швырнуло прочь на десяток шагов. Женщины зашевелились, поднялись, опираясь на все четыре лапы – поломанные, искривленные, как деревья после страшной бури. Захрустели кости, вставая на место; наполнившись воздухом, со свистом расправились легкие; провернулись под веками закатившиеся глаза – и вот дакини уже стояли как ни в чем не бывало! Только размазанные по платьям пятна нечистот напоминали о том, что мгновение назад они были мертвы.

И снова над их головами поднялись волшебные нити – так много, что весь двор Перстня будто бы заполнил молочный туман. И снова Зово встретил чужие чары стеной пламени, выше и страшнее, чем в первый раз. Там, где рыжие языки коснулись молитвенных барабанов, торанов и чортенов, камни и металл просто-напросто исчезли – даже пепла не осталось. Но дакини вынесли чудовищный жар и опять готовились напасть! Симхамукха сжимала между ладоней нечто вроде бешено крутящегося веретена; вместо пряжи на него было намотано что-то мерцающее, как драгоценность… Страшная догадка пронзила меня: не собрали ли женщины отравленное облако пыли, которое Прийю выпустила над лакхангом? Хитрые колдуньи собирались обратить против Зово его же чары!

Тот тоже все понял; и, когда Макаравактра взмахнула рукавами, выбрасывая тысячи сверкающих стрел, третий вихрь огня поднялся в небеса, пожирая крыши зданий и низко ползущие облака. Я бросился прочь, за спину старого, обросшего мхом чортена, и правильно сделал! Молитвенный барабан, служившей мне щитом, растекся струйками расплавленного железа; а потом и они испарились, как роса. Но даже в этом аду дакини уцелели, хоть теперь и хрипели, как дырявые меха, и шатались, будто пьяные. Но что со стрелами, которые они пустили? Кажется, все сгорели! Но тут Зово пошатнулся, и я увидел рану на его плече – рану, от которой уже начали расходиться прозрачные наросты хрусталя.

– Ты отравлен, колдун, – прошептала Симхамукха, с трудом шевеля отвисшей челюстью; изо рта капала розовая, пенящаяся слюна. – Тебе конец, если не пойдешь с нами.

– Я лучше сдохну, – отвечал Зово, оглядываясь в поисках рога; во время сражения тот зарылся глубоко в песок.

В это время какой-то молодой шен, переборов страх, выполз из укрытия и побежал к колдуну, занося над головой меч. Не успел клинок опуститься даже на полпальца, как храбрец, скрючившись, покатился по земле и рассыпался хлопьями черной сажи… Но еще три шена, сжимая тесаки и копья, подступали слева; двое справа натягивали луки; а за торанами и чортенами таилось и того больше! И дакини, эти проклятые ведьмы, уже выпрямлялись, вскидывая лапы-плети, хрустя срастающимися позвонками!