Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 48 страниц)

– Ты вспомнишь, – упрямо пробормотал Зово. Колдуна била крупная дрожь; вдруг, согнув указательные пальцы наподобие крюков, он вскинул лапы над головою, и я почувствовал, как тяжелая, давящая сила расползается вокруг. Купель потемнела, как туча перед грозой; быстрые волны, одна за другой, пробежали по поверхности.

– Что сказал капитан? – прорычал он; и женщина, скривившись от боли, пробормотала:

– Когда Нефермаат появился в дверях, капитан направил на него оружие; но он не хотел стрелять. Он хотел убедиться, что не безумен, что не зря готовится погубить три сотни жизней. Поэтому он спросил:

– Ты тоже слышал это? Этот голос, который зовет нас из глубины земли, из самого ядра планеты? Ты тоже слышал его, Нефермаат? Это он привел тебя сюда?..

Вода вздулась и лопнула, как огромный стеклянный пузырь. Шаи выскочил наружу и, согнувшись пополам, закашлялся. Потоки зеленой жижи все выходили и выходили из его рта; он весь посинел прежде, чем снова смог дышать. Я поторопился убраться обратно в тень, пока лха меня не заметил.

– Я вспомнил, – прошептал он, хватаясь за голову. – Я правда вспомнил.

– Тебе повезло, что тогда Железный господин был не так искусен в колдовстве, как сейчас, – отвечал Зово, помогая ему выбраться из купели и прицепить к лицу незрячую маску. – Моя помощница проводит тебя… и даст сухой чуба.

Лха кивнул и, подхваченный под локоть Макарой, поковылял к выходу. Подождав, пока они уйдут достаточно далеко, с места поднялась и Прийю:

– Нуму, вернешься со мной в город?

– Нет, – отвечал я. – Мне еще нужно получить свои ответы от почтенного Чеу Луньена.

***

Дверь за Прийю закрылась, протяжно скрипнув, и мы с Зово остались одни. Колдун вдруг охнул и почти упал на скамью; кажется, силы оставили его. Он откинул голову, опершись затылком о стену, и сжал правой лапой грудь. Его зубы стучали громко и отчетливо, как копыта бегущего по камням оронго, а в горле страшно булькало. Порывшись в сумке, я достал бутыль с укрепляющим отваром из женьшеня с рябиной и нацедил в него пару капель из флакона с нектаром из Кекуит, а потом протянул страдальцу. Зово сделал щедрый глоток, утерся рукавом и грустно пробормотал:

– Ты очень добр, Нуму. Это и спасло тебя.

– От чего? – нахмурился я.

– От меня, – оскалился бывший шен, а потом, не дав мне опомниться, заговорил на меду нечер (я с некоторой завистью заметил, что его произношение чище моего; должно быть, чарами подправил связки, природой не предназначенные для вздыхающих и тягучих звуков чужеродной речи!) – Итак, ты догадался, кем я был раньше. Но позволь спросить, как?

– Ты знаешь язык богов, знаешь о масках и не стареешь. Ты не можешь быть простым шеном, – отвечал я. – Только почжуты способны на такое. И так случилось, что Чеу Ленца рассказал мне об одном почжуте, который преуспел больше прочих… а потом исчез без следа.

Зово закатил глаза.

– Ишо трепло. Я всегда это знал.

– Почему ты не сказал ему, что вернулся в Бьяру? С его слов мне показалось, что вы друзья.

– Оставь это простодушие, Нуму; ты уже староват для него. Среди слуг Перстня нет друзей.

– Как знаешь. Тогда спрошу о другом – месяц назад, на Стене, ты обвинил Железного господина во многих злодеяниях.

– И ты не веришь мне?

– Я уже староват для такого простодушия, не находишь? – хмыкнул я. – Положим, женщины Палден Лхамо действительно собирают души бродяг и строителей, умерших на Стене; это похоже на правду. Но откуда мне знать, зачем шены вмуровывают в Стену одни чортены, а другие разбивают? Я не искушен в колдовстве, но, уж прости, не могу полагаться только на твои слова ни в этом, ни в том, что касается посмертия утопившихся в озере или взявшихся за жернов. Если только…

– Если только?.. – повторил колдун, с трудом выпрямляясь; его била крупная дрожь.

– Если ты не назовешь мне причину, заставившую Железного господина сотворить такое. За этим я и пришел.

– Ты уже все слышал… только ничего не понял, – проворчал Зово; я не стал оправдываться. Молчание повисло в воздухе, как дым от разгоревшейся курильницы, и долго не слышно было ничего, кроме пришептывающего плеска воды. В конце концов, колдуну пришлось заговорить самому. – Я очень стар, Нуму, – не только потому, что этому телу уже больше пяти десятков лет. Я рождался уже не один раз; даже не сотню. Правда, я не помню всех перерождений – ведь мне доводилось когда-то бывать и травой, и птицей, и камнем на полу пещеры? Должно быть, доводилось – как и всем нам… Но что я помню хорошо, так это жизни, в которых мне пришлось столкнуться с моим учителем.

Почти восемь столетий назад я был женщиной из племени рогпа, по имени Кепа Чучак. Однажды она бродила по горам, ища заблудившегося яка, и в нее ударила молния; с тех пор Кепа начала видеть духов. Когда на землю упала ослепительная звезда – дворец богов, – она пришла с семьей в долину, чтобы приветствовать их. Она видела, как пришельцы нисходят из облаков, из белого тумана, в сверкающих доспехах и шлемах, похожих на головы соколов, с огненными мечами, искривленными наподобие бедер оронго…

Глаза Зово на миг затуманились; он сделал еще глоток из бутыли, которую так и не выпустил из лап.

– А потом народу явили телесное воплощение Эрлика: он лежал на носилках, скрючившись под покрывалами, и воздух над ним горел до самого неба – ни для кого, кроме Кепы, не зримым и не осязаемым огнем. Женщина сразу поняла, что эта слабая бесхвостая обезьяна не выдержит долго – пламя сожрет ее в один присест, как просмоленную щепку. Но другая душа привлекла ее внимание… Знаешь, как сильно разнятся души между собой? Одни мягкие и нежные, как весенние побеги; другие, колючие и отвердевшие, похожи на пучки диких сорняков…

– Моя душа такая? – перебил я, поддавшись постыдному самолюбию.

– Нет, – он покачал головой и рассеянно укусил коготь на большом пальце. – Твоя другого свойства, из тех, что постарше. Такие превращаются или в гниль, или в самоцветы, – тут я раскрыл рот, чтобы уточнить, первое я или второе, но Зово только махнул лапой, отгоняя расспросы, будто буйную муху. Ничего не оставалось, как умолкнуть, разочарованно шмыгнув носом; вокруг пруд пруди великих колдунов, а толку-то! – Та душа, которую приметила Кепа, тоже была старой – и очень сильной. Железная кость, которую огненный зверь мог бы глодать долго; лакомство, которое он приберег напоследок… Так Кепа и сказала Шрисати – так внизу прозвали моего учителя.

Я понимающе кивнул. Давным-давно кто-то рассказывал мне, что в старинные времена вепвавет для удобства переводили имена богов на язык южной страны, бывший в ходу у тогдашних мудрецов… А потом что-то щелкнуло в моей голове:

– Подожди! Ты был ведьмой с сорочьими перьями?! Эрлик рассказывал мне об этой встрече!

Губы Зово расползлись в улыбке.

– Что ж, выходит, у нас обоих хорошая память. Во второй раз я встретился с ним – точнее, с нею, – уже как противник. Тогда вепвавет подняли восстание против самозванных богов, а я был сыном одного из мятежных князей…

– Не тем ли, который угрожал убить Железного господина?

– И про это тебе известно? А как превратить ворона в лебедя, а лебедя – в павлина, ты случаем не знаешь? – насмешливо отозвался Зово; в мешанине из птиц я не разобрался, но на всякий случай обиделся. – В таком случае, тебе говорили и о том, как Нефермаат – тогда уже под именем госпожи Нейт – прекратила мятеж хитростью и толикой колдовства, которое свело моего бедного отца с ума. Это она сделала пришельцев-ренет настоящими богами, недосягаемыми, незримыми и вездесущими; и мы снова склонились перед ними, еще ниже, чем раньше. Так что при третьей встрече я оказался уже не хозяином земли, на которую явились незваные гости, не воином, защищающим дом от захватчиков, а слугой.

Он остановился, чтобы перевести дух; а я размышлял, на чьей стороне в том мятеже оказался бы сам. Это были тяжелые мысли, и я обрадовался, когда колдун заговорил снова:

– Я почти не помню того места, где появился на свет, – так рано меня забрали в Перстень. В общем-то, я долго не знал другого мира, кроме дзонга. Все, что происходило внутри, казалось мне правильным; все, что осталось снаружи, – не заслуживающим внимания. Мои способности к колдовству не остались незамеченными; и вскоре Ун-Нефер, тогда уже ставший тридцать восьмым Эрликом, приблизил меня к себе. Я, разумеется, восхищался учителем… да и как иначе? Даже теперь, когда я считаю его своим врагом, я не могу не признавать его превосходства. Никто из прежних господ не достиг такого мастерства в использовании подлинной силы…

Зово замолчал, уставившись в пустоту и тяжело втягивая воздух, пахнущий солью и мылом из овечьего жира. Я с тревогой смотрел на колдуна – у него был такой вид, будто он вот-вот хлопнется на пол и разобьет череп о каменную кладку, словно куриное яйцо. В его согнутой спине и седой гриве было что-то неуловимо знакомое… но мне никак не удавалось наступить памяти на хвост.

– Как описать ее действие? Пожалуй, она подобна молнии – такой, что, появляясь на небе, в один миг озаряет мир от края до края и высвечивает за каждой тучей лицо испуганного бога! Я восхищался этим… Но втайне думал – почему я сам не могу стать Железным господином? Ведь это не право пришельцев от рождения, а некое благословение, которое сходит на них. Раньше оно выбирало и слабых, и ничтожных, так почему бы теперь ему не выбрать меня, куда более достойного?.. Много лет искушение глодало меня, и наконец я решился самовольно овладеть этой силой.

Стоило только утвердиться в этой мысли, как тут же нашелся и способ. Есть один обряд, очень древний; он называется «отсечение». Его проводят в местах, внушающих ужас[1]. Шен должен отправиться туда один, ночью, взяв с собою только ганлин и капалу. Я не буду описывать все, что требуется совершить после, – тебе это ни к чему. Просто знай, что проводящий обряд должен накрыть для Эрлика три пиршественных стола.

– Как это? Если у него с собой ни еды, ни чанга?

– Имя дано этому обряду не просто так, Нуму: проводящий его расчленяет сам себя. Сначала собирается красный пир: шен предлагает на съедение свое мясо и потроха, а вместо чанга подносит кровь. Так жертвуют нижнюю душу, поддерживающую тело. Вторым собирается белый пир: шен как бы превращает себя в океан нектара – амриты, пригодный для питья. Так жертвуют среднюю душу, хранящую разум. Но есть еще и третий пир, черный…

Его я совершил, нарушив строгий запрет: в ночь накануне Цама я предложил всего себя – не Железному господину, а тому, что стояло за ним. В тот же миг луна скрылась за тучами и уже не вышла обратно. Кругом осталась только чернота. Хотя я сидел на твердой земле, мне вдруг показалось, что я падаю вниз с огромной скоростью, а горячий ветер обдувает мое тело, поддерживая лапы, как крылья. Он становился все жарче и жарче, опаляя меня со всех сторон, пока одежда и тело не истлели, рассыпавшись хлопьями сажи. Остались только глаза, лишенные век, неморгающие, как у змеи. Они-то и заметили, что мрак мало-помалу стал рассеиваться, расходиться и наконец исчез. А потом появилось это.

Не буду врать, Нуму! Это было самое прекрасное, что мне доводилось видеть во всех моих жизнях, за все бесчисленные кальпы перерождений. Сначала я думал, что парю рядом с горой из чистейшего, прозрачного хрусталя: тысячи тысяч граней подымались от ее широкого подножия к острой, как игла, вершине, и каждая переливалась ослепительными огнями. Но то были не отражения солнца, луны или звезд! Нет, свет шел как бы изнутри, из сердца этой махины; и я догадался, что драгоценный покров не усиливает, а рассеивает его, иначе лучи уже сожгли бы меня дотла!

Потом, так же внезапно – и с такой же пугающей ясностью – я понял, что это не гора, а живое существо. Оно не было похоже ни на что, обитающее в воздухе, на земле или в воде; никакие слова не смогут его точно описать. Но попробуй представить скорпиона, лежащего в недрах мира, в панцире из блистающих самоцветов. Он воздел вверх свой хвост; стреловидное жало направлено точно на махадвипу Уттаракуру и застывшую над ним Гвоздь-звезду. Эта тварь так огромна, что все черноводные океаны уместятся в ее правой клешне, а пески всех пустынь – в левой. Ее тело усеяно множеством лап-отростков – они выхватывают из мрака тусклые искры, кружащие рядом, разрывают их на клочки и направляют в щелевидную, дышащую жаром пасть. От этой пищи хрустальная броня скорпиона прирастает, с каждым годом становясь все прочнее. На лбу чудовища она особенно великолепна – будто венец-бьяру, она поднимается вверх множеством рогов, испускающих чарующее сияние.

Оно-то и манило меня к себе, притягивало, будто вошедший под ребра крюк. Я спускался все ниже и ниже и вскоре оказался у морды твари, протяженностью во всю Олмо Лунгринг! Я не видел глаз – те спрятаны где-то под алмазным шлемом, – но знал, что существо смотрит на меня. Челюсти, перемалывавшие добычу, остановились. А потом оно заговорило.

Я не разобрал слов – и неудивительно! Голос скорпиона был громче рева мириада быков; громче землетрясения, от которого рушатся скалы и моря выходят из берегов; громче лесного пожара – он прошел сквозь меня, как удар ваджры, и швырнул прочь, вверх, в мое тело, стынущее под комьями мокрого снега. Я вскочил в ужасе; теперь я знал, каков наш бог на самом деле – чудовище, пожирающее мир изнутри! Вот кому я служил, как и все прочие шены, как и Ун-Нефер.

Вот кого он боится, Нуму, потому что знает: ставший Железным господином обречен. Ни один из Эрликов не избегнет этой пасти. Для них нет ни перерождений, ни небытия; они станут частью этой горы, еще одной хрустальной чешуйкой на груди подлинного бога. Этой участи нельзя избежать – только отсрочить, затыкая пасть твари чужими жизнями, швыряя их вместо себя в голодную глотку. В этом подлинный смысл жертвоприношений, которые шены совершали, даже не задумываясь, кому поставляют пропитание.

В ужасе от того, что узнал, я бежал прочь – из Перстня, из Бьяру, из Олмо Лунгринг; отказался от своего имени, от своего положения, от всего! Видение так потрясло меня, что я всеми правдами и неправдами пытался забыть о нем; я перебрал все зелья, которыми богата южная страна, все способы, которыми обычно ищут забвения… Ничего не помогло.

Не подумай, я не особо добр. Мне не жалко тех дураков, что топятся в Бьяцо, распевая веселенькие песенки о медовых реках и болотах из простокваши, – пусть хоть всех их сожрут. Но дело куда серьезней. Ты сам слышал, что сказал молодой ремет – когда пришельцы только появились здесь, их ругпо слышал голос из ядра планеты. Чудовище призвало их – и уж, наверное, не просто так. Нефермаат слышал этот голос, без сомнения; иначе зачем так тщательно скрывать правду? Он знал, он знал еще тогда!..

Зово вздохнул, прикрыв глаза. Я понял наконец, отчего его вид казался мне таким знакомым: зеленеющие, как старая медь, веки, усталость и слабость в конечностях – все это были признаки болезни, которой страдал Железный господин. Вне всяких сомнений, тело шена мало-помалу разрушалось под ее напором.

– Мои худшие опасения подтвердились: они всегда были заодно, с самого начала. Между ними есть уговор! Нуму, эта Стена, которую мы возводим, – не спасение, а огромный жертвенный камень; и каждая женщина, каждый мужчина в Олмо Лунгринг будут брошены на него. Может быть, Ун-Нефер надеется так откупиться от чудовища; а может, рассчитывает, что с таким запасом душ проживет еще сотни лет прежде, чем скорпион доберется до него, и за это время найдет другой способ спасти свою шкуру. Теперь у меня не осталось сомнений в том, что я прав. Будь здесь Зеркало Истины, я бы поклялся бы тебе на нем!

– Зеркало Истины? Насколько оно непогрешимо, по-твоему?

– Еще никому не удавалось обмануть его, – отвечал колдун, явно удивившись моему вопросу. – Даже его хозяину.

– Тогда должен разочаровать, – буркнул я, одергивая полы чуба и стараясь не встречаться с Зово взглядом. – Все, что сказал Шаи, пока плавал в этой луже, – или его выдумка, или твое внушение, но никак не «правда».

Колдун непонимающе уставился на меня.

– Несколько лет назад я сам спросил Железного господина, что ругпо сказал ему перед смертью, и он поклялся, положив ладонь на Зеркало Истины, что тот не выкрикивал ничего, кроме бессмысленных угроз.

Зово нахмурился и потер пальцами лоб; кажется, мои слова крепко смутили его, чему я был только рад.

– Это была подделка, не иначе, – наконец ответил он, медленно цедя слова.

– Или ты просто сводишь счеты с тем, кого однажды уже хотел предать. Ты заманил сюда одного из богов, ты следил за мной – не потому ли, что я могу попасть в Коготь, а ты – нет?.. Может, ты не оставил надежды занять место Железного господина?

– Может быть, – бывший шен вдруг широко улыбнулся, будто мои обвинения пришлись ему по сердцу. – Но тебе пора возвращаться к своим обязанностям, лекарь; на Стене уже заждались.

– И все?

– Ну да. А чего еще ты от меня хочешь? Я рассказал тебе все, что знаю. Когда-нибудь ты поймешь, что я прав, – надеюсь, это случится не слишком поздно.

– И ты не убьешь меня? Не сотрешь память, чтобы я не проболтался?

– Ты умеешь держать язык за зубами. А вот за молодым ремет лучше приглядывай в оба – у него мозги не на месте, – беззаботно отвечал Зово, допил лекарство и протянул мне опустевшую бутыль. Я принял ее, бездумно повертел в лапах и сунул в сумку, а потом пошел к выходу, ожидая, что в спину вот-вот полетит или стрела, или заклятье. Но ничего не произошло; когда я уже открывал дверь, Зово снова окликнул меня.

– Тебе понадобится новый помощник в твоих занятиях. Я пришлю Макару – она кое-что смыслит во врачевании.

***

После этого оставаться в Когте совсем не хотелось; мне нужно было время, чтобы обдумать произошедшее в одиночестве. Несмотря на разглагольствования Зово, я сомневался, что Железный господин велел создать Стену из злого умысла, но не мог и отрицать, что все, связанное с болезнью, которой страдали и он сам, и его бывший ученик, было очень подозрительно. Из головы никак не шла пара стариков-паломников, шедших до столицы с караваном Маленькой Медведицы; пестрые клочки их одежды, плавающие в зеркальных водах Бьяцо… От этих мыслей меня мутило. Может, стоило пойти к Ун-Неферу и прямо спросить, что происходит; и будь что будет? Но мне было страшно – не за себя, а за Зово и сестер Сэр. Как, не упомянув их, объяснить, откуда я набрался таких мыслей?..

Потому-то я забрал из своей спальни самые нужные инструменты, лекарства и книги, чистую одежду и теплое одеяло, предупредил Сиа, что работы внизу будет много, и как можно скорее покинул небесный дворец. Некоторое время я мог пожить у Стены, в одном из длинных домов. «Конечно, там и так полно народу, но рабочие хорошо меня знают и, уж наверное, выделят угол… А потом видно будет!» – так я рассуждал, но случилось иначе. После тяжелого, суматошного дня, когда солнце уже скрылось на западе, Рыба сказала:

– Сегодня ты не торопишься домой.

– Я, наверное, заночую в городе, – отвечал я, пряча взгляд; почему-то мне стало стыдно перед помощницей.

– Можешь остановиться с нами.

– С вами?

– С шанкха, – пояснила она, вытирая лапы о пестрый от грязи фартук. – Один местный богач, принявший учение как мирянин, дает приют тем, у кого нет крыши над головой. Пойдем туда – там чище, чем у рабочих.

Вспомнив полчища блох и вшей, гулявших по подстилкам наших больных, я решил принять приглашение; тем более что мне давно хотелось узнать, как живут белоракушечники! На попутной повозке мы добрались до города и прошли кривыми улицами к трехэтажном дому за крепким забором с золочеными звездочками и журавлями на воротах; их толстые створки были приоткрыты, так что мы беспрепятственно проникли внутрь. В саду, среди голых деревьев, увешанных красными серьгами прошлогодних ягод, неспешно прогуливались мужчины и женщины шанкха. Одни беседовали, горячась и размахивая лапами; другие были тихи, как тени. По галерее первого этажа слуги протащили дымящиеся котлы с супом; в животе заворчало – я не ел весь день.

– Пойдем, – Рыба потянула меня за рукав к пристройке с плоской крышей, кажется, служившей шанкха столовой. Оттуда пахло горячим маслом и лепешками, но я покачал головой – мне стыдно было отбирать еду у тех, кто жил милостыней. Девушка пожала плечами и оставила меня в покое. Не зная, куда деваться, я прошел внутрь дома.

В коридорах и комнатах было темно и многолюдно; пахло не слишком чистой шерстью и благовониями, во множестве тлевшими по углам. Струйки синего дыма смешивались с теплым воздухом, окрашивая его в мутный, молочный цвет. Вокруг шумели голоса; кто-то проходил мимо, задевая меня плечами и бедрами; кто-то дружески предлагал угоститься чангом или цампой; но я вдруг почувствовал себя одиноким и потерянным. Заметив приоткрытую дверь, из-за которой лился свет, я, не особо задумываясь, побрел туда и очутился в небольшой зале, доверху забитой народом. Кто-то стоял, подпирая спинами стены, другие устроились на полу, подложив чуба по хвост; были здесь и старые, и молодые, и даже дети, взобравшиеся на спины родителей. В дальнем конце, за алтарем, покрытым блестящей парчой, сидела высокая худая женщина. В ее гриве серебряных волос было почти вровень с золотыми, а правый глаз казался ярко-голубым из-за расплывшегося по радужке бельма, но я все равно узнал Кхьюнг Сэр, старшую из трех сестер. Она говорила, и все слушали, затаив дыхание:

– К большому городу вела дорога через горы; и на той дороге был мост, соединявший две стороны глубокого ущелья. На том месте поселился разбойник и всех, кто проходил по дороге, он грабил и убивал, а отрубленные пальцы несчастных носил на шее, как ожерелье. Скоро оно стало длиннее, чем огромные змеи, что душат своих жертв и глотают целиком, и обернулось вокруг его шеи и груди в сто рядов.

Случилось так, что той дорогой проходил один святой. Как только он ступил на мост, разбойник кинулся следом – но поскользнулся и упал, только и успев, что схватиться за веревку, связывавшую доски. Святой подошел к нему и сказал:

– Я помогу тебе, только отдай для начала свой нож.

– Зачем тебе нож? – удивился разбойник.

– Я святой, а не дурак, и не хочу, чтобы ты убил меня, как только выберешься из пропасти.

Разбойник заскрипел зубами, но делать нечего! Он протянул святому кривой и острый нож, который до сих пор сжимал в другой лапе. Однако как только оружие оказалось у старика, тому явился Чойгьял и сказал:

– Этот мужчина – грабитель и убийца; души его жертв требуют мести. Перережь эту веревку и дай ему упасть. Таков Закон.

– Я не вершу месть, – покачал головой святой.

– Сделай это, и будешь вознагражден за то, что помог совершится справедливости. Таков Закон.

– Я не жду награды.

– Так будет лучше и для него, – подумав, отвечал Чойгьял. – Его грехи тяжелы; очистившись в шести адах, он получит новое, благоприятное рождение в мире красоты и наслаждения. Таков Закон.

Но и на этой святой отвечал отказом:

– Я не собираюсь одаривать его благами.

– Что же ты тогда делаешь? – спросил Чойгьял.

– Помогаю попавшему в беду, – пожал плечами святой и протянул лапу разбойнику.

– Как знаешь. Но учти – как только он выберется, он все равно убьет тебя; за пазухой он прячет второй нож, – предупредил бог и исчез.

И правда, стоило разбойнику выбраться на твердую поверхность моста, как он вытащил кривой кинжал – таким рыбаки потрошат крупных щук и сомов. Но вместо того, чтобы ударить святого, разбойник со смехом поклонился и протянул ему оружие.

– Ну, брат, – сказал он, хлопая старика по плечу. – Раньше я думал, что я удал, раз нарушаю законы князей; но куда мне до тебя! Ты нарушил Закон самого Эрлика! Я признаю твое превосходство и прошу взять меня в ученики.

С этими словами Кхьюнг подняла с алтаря нож с резной рукояткой и, подражая разбойнику из рассказа, с легким поклоном протянула его вперед. Слушатели одобрительно заворчали и зацокали языками; кое-кто даже хлопнул в ладоши. Дождавшись тишины, женщина завершила рассказ:

– Так разбойник стал учеником святого; а имя его было Ангулимала.

[1] Разумеется, реально существующий обряд Чёд имеет совсем другие цели, а именно: “устранение всех чувств, ощущений и привязанностей на пути к просветлению”.