Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 48 страниц)

– Не в этом дело, – перебил я, уже не стараясь скрыть неприязнь. – Будь ты хоть тысячу раз прав во всем! Как можно так спокойно принимать чужие жертвы, когда они предназначены богам – а мы всего лишь самозванцы? Дюжина вепвавет, чьих имен я даже не знаю, умерли ради меня – а чем я заслужил это? Почему ты спас меня, а не их?..

И знаешь, что он сказал тогда? «Я думаю, ты можешь отдать больше, чем забрал». А потом спросил: «Разве не поэтому ты спас меня?» И я не нашел, что ответить.

С тех пор мы оба сменили несколько имен и тел. Но в каждом рождении эти шрамы проступают на моем лице, – лха провел ладоньюпо правой щеке. – Как напоминание о том дне. У Уно нет таких отметин, но я знаю: он не забыл, как велик наш долг перед вами.

Заметив, что я мерзну, Утпала укрыл меня шерстяной накидкой. Его рассказ был долгим – луна уже успела уползти на другой край неба и теперь светила оттуда, как сваренный вкрутую глаз Лу. Пригревшись, я свернулся калачиком прямо на ложе вороноголовых и уснул; в эту ночь мой сон был мирным.

***

Пока за стенами Когтя зима сменялась весной, я мало-помалу вернулся к своей размеренной, лишенной тревог жизни – то есть учебе вперемежку с домашними заботами. К тому времени я уже чуть освоил меду нечер и мог, не сверяясь с составленным Шаи словарем, попросить на обед жареных пирожков вместо супа или сообщить, что утро наполняет мою душу неизъяснимой тоской, исцелить которую может только близость подушки и одеяла. Убедившись в моих способностях, Сиа даже разрешил брать драгоценные книги из своих покоев, взяв слово, что я буду мыть лапы перед чтением так же, как перед едой (чего я, правда, не делал… но лекарю знать об этом было не обязательно). Первые книги – а точнее, рукописи – он выбрал для меня сам. По словам лха, это были старинные сказки ремет, записанные по памяти его родителями. Но тут Сиа ошибался: в них была самая что ни на есть правдивая правда. Взять, например, историю про морехода, чей корабль потерпел крушение в неведомых водах. Ясно же, что это был рассказ про падение Когтя-Кекуит! К примеру, придя в себя, несчастный понял, что оказался в чудесном месте, полном всяких яств, богатств и благовоний (Олмо Лунгринг, не иначе!), и, когда ему уже показалось, что он неплохо устроился, вдруг откуда ни возьмись выполз змей:

Триста локтей было в теле его,

Златом облитом, украшенном серебром,

В его бороде было десять локтей,

Брови лазурные вздыблены яростно,

Волною он вился, пасть разевал,

А я был пред ним

Мал и ничтожен…

И дураку ясно, что речь здесь шла о первой встрече богов с Лу Джараткартой. Хотя не припомню, чтобы у ее изображений на тханка были лазурные брови – но, наверное, это отцу Сиа почудилось с перепугу, как и то, что чудище заговорило с ним:

Жили мы здесь, братья и сестры,

Дети мои, – их было семь сотен,

Днесь же звезда с неба упала,

Огонь распустив, как жадные пальцы,

Дети мои, братья и сестры,

В лапы звезды павшей попали,

Меня же тогда не было рядом,

Хоть жив я остался, мертв я от горя…

Горящая звезда – это, опять же, свалившийся с небес Коготь, который погубил гнездо и потомство Джараткарты. Единственное, что мне не было понятно в этой истории, так это почему змей не набросился на своего обидчика, как случилось на самом деле, а предложил ему дары и пищу? Поразмыслив, я пришел к выводу, что о битве с Лу родители Сиа умолчали, чтобы не расстраивать сына – ведь, по мнению ремет, дети были нежными и пугливыми существами.

Чтение было хорошим занятием! А еще мне нравилось смотреть записи, хранившиеся в памяти дворца: так я узнал повадки множества зверей и птиц – даже тех, что не водились в наших краях, – увидел мрачные обиталища глубоководных рыб и поселения крохотных насекомых, спрятанные в густой траве или дуплах старых деревьев. Кекуит показала мне и Олмо Лунгринг, и города южной страны, в которых не всякому бродячему торговцу доводилось бывать! Крыши домов и лакхангов там были не плоские, а круглые или ступенчатые. Стены никто не белил; на пять локтей в высоту они были красными от едкой пыли, а выше светились яичной желтизной. И народ там был другой – повыше и потоньше нашего, с короткой шерстью, на темени выстриженной аж до сизых проплешин. Чуба они не носили, обходясь только тонкими рубахами и набедренными повязками, зато на лапы нанизывали по сотне браслетов; шерсть на бровях и на лбу красили хной и охрой; здороваясь, не высовывали язык, а в пищу сыпали столько шафрана и перца, что она становилась рыже-красной. Этот странный обычай, да еще подвески с тремя загогулинами, которые я приметил на шеях и четках некоторых горожан, живо напомнили мне о сестрах Сэр. Где-то они были сейчас?..

И еще, на юге повсюду были цветы – туго скрученные и белые, как раковины, бледно-желтые, как завитки масла, розовые, как коралловые бусы! Насмотревшись на это великолепие, я с грустью отметил, что сад у богов мог быть и получше, – о чем и сообщил Сиа. Лекарь только издевательски хмыкнул и вручил мне мешочек семян, две бутыли – с удобрениями и водой, маленькую лопатку и кирку для выковыривания сорняков.

Что поделаешь, пришлось отправляться в сад! Поблуждав с полчаса, я набрел на место, по моему разумению, подходившее для посадки семян: солнечное, но не у самых окон, где зимою бывало холодно, и защищенное от сквозняков стволом лежачего дерева. Недаром черная пшеница разрослась здесь особенно густо – ее колосья колыхались аж над моей макушкой, позвякивая, как кольца на кхатванге. Я раздвинул сорные заросли лапами, стараясь не исколоть пальцы, – и вдруг увидел прямо перед собой Камалу.

Вороноголовая сидела на покрывале из плотного хлопка, поверх которого были разложены иглы и ножницы, мотки шерсти и шелка, пучки канители, чашечки со стеклянным бисером и мелким речным жемчугом, бусины из янтаря и бирюзы, куски парчи, муаровые ленты и много чего еще. Рядом с Камалой возвышался ворох готовой одежды, а в лапах она держала кипенно-белую накидку и ловко приделывала к воротнику серебряные пластинки. Игла в длинных пальцах блестела, как раскаленная, и я подумал – это ли не Одсер Чен-ма[4], небесная швея, чьи волшебные нити скрепляют пасти злобных дре? Но вряд ли! То была богиня рассвета, а Камала ни разу на моей памяти не покидала спальню раньше полудня.

– Как красиво! – восхитился я, подойдя поближе. Один чуба, уже отложенный в сторону, подмигнул мне тысячей переливчатых павлиньих глазков.

Вороноголовая кивнула, довольная похвалой, и откинула с лица прядь черных волос. Хоть подлинный облик богов и казался мне жутковатым, Камала, без сомнения, была самой красивой из них. Пускай ее конечности были непомерно длинными, а глаза белыми, как вареные яйца, зато губы казались мягче разогретого воска, и щеки отливали не землистой зеленью, как у Сиа, а нежным румянцем – может, из-за молодости богини, а может, из-за кувшина с пшеничным чангом, который она стыдливо задвинула за спину при моем приближении.

– Садись, если хочешь, – сказала она, увидев, что я не тороплюсь уходить. Если честно, ковыряться в земле меня совсем не тянуло, поэтому я тут же воспользовался приглашением и, подвинув блюдца с бусинами и пуговицами, опустился на подстилку.

– А зачем ты шьешь сама? Разве слуги в Перстне не могут этого сделать?

– Могут-то они могут, только дырки для хвостов после них все равно приходится зашивать. Ну и мне нравится это занятие. Как Сиа нравится возиться на кухне, хотя он никогда в этом не признается.

– Все равно, не царское это дело, – упрямо ответил я. Мысль о том, что боги сами себе кроят подштанники, мне претила.

– Не всем судьба быть царями, Нуму. Некоторым лучше держаться простых, понятных вещей, – Камала вздохнула и опустила рукоделие на колени. – Знаешь, что значит маат?

– Знаю! «Правда».

– Да, но еще и порядок – то, каким должен быть мир и каждый из нас.

– Аа! Дхарма, – протянул я, довольный тем, что вспомнил ученое словцо, бывшее в ходу у шенпо.

– Что ж, пожалуй. Так вот дхарма одних – править, других – судить. Ну а таких, как я… быть бесполезными, наверное.

– Нееет! Такой дхармы не бывает. В каждой жизни есть какая-то польза, в каждом перерождении – смысл. А если не знаешь, какой, то тебе надо просто составить гороскоп получше.

– Прям в каждом перерождении?.. – с хитрой ухмылкой переспросила богиня. – Даже если переродился какой-нибудь табуреткой или улиткой?

– Конечно! – уверенно подтвердил я. – Шенпо говорят, что недвижными предметами становятся большие грешники, а зверями – грешники поменьше. Через это они искупают свои проступки. Вот, например, похитивший зерно делается крысой, жир – чайкой, мед – комаром, а похитивший льняную ткань – лягушкой.

– Эээ… А если наворовать и жира, и меда, а после завернуться для надежности в ворованную же льняную ткань, – станешь чайкомарлягушкой? Или лягушкомарайкой?

– Откуда я знаю! Ты же богиня, ты и скажи, – буркнул я, не в первый раз замечая, что за лха водится дурная привычка придираться к словам. – Вот еще вспомнил: шену – пьянице придется пройти через состояние червей и насекомых, моли, питающихся навозом птиц и злобных животных[5].

– Хорошо, что я не шен.

– Все равно дхарма у всех есть; и у тебя тоже! Должно же быть что-то такое, что у тебя выходит лучше всего.

– Ладно, ладно, не злись! Вот что я скажу насчет дхармы: когда-то давно, в родном мире, я любила петь, и танцевать, и играть на систре. Не зря я родилась в семье Хатхор! Но у ребенка из Старого Дома, что бы ни сулили ему боги и звезды, выбор был невелик: или всю жизнь кисни в родовом гнезде вместе с толпой сварливых стариков, или отправляйся в меса. Я выбрала меса.

Я знал уже, что на языке богов это означает «воинство», а потому перебил Камалу:

– Значит, ты была ахаути, как Утпала?

– Хуже. Я была небет ирету – госпожой очей, если по-вашему.

– А, это те, кто управляет летающими глазами!

– Точно. Хотя ирет не создавались как оружие, их давно уже используют для войны. Большинство сражений Старого и Нового домов велось не ахаути на земле, а неб ирету – в небе; там, где, как маленькие луны, висели материнские корабли… Будь у нас хоть один такой, мы бы истребили всех демонов вашего мира за считаные часы. Но и небольшого выводка Кекуит хватало, если подойти к делу с умом… А ума у нас всегда было хоть отбавляй, – Камала засмеялась, но как-то невесело. – Так вот, к чему я это. Ни один вепвавет или ремет, ни один шен или ахаути не убили столько Лу, садагов, ньен и прочих дре, сколько я и мой рой. Так в чем моя дхарма, Нуму: танцевать или убивать?

Не ожидая ответа, она вернулась к шитью, и некоторое время мы сидели молча, покуда воротник накидки обрастал рядами серебряной чешуи. Наконец, я решился спросить:

– А куда ирет делись теперь? Почему вы больше не пользуетесь ими?

– И правда, почему?..

Прежде чем ответить, вороноголовая шумно вздохнула и отпила несколько больших глотков из припрятанного кувшина, а потом, покосившись на меня, попросила:

– Не делай так, когда вырастешь, хорошо?

– Да уж не буду. Чанг мерзкий на вкус.

– В детстве все так говорят, – уныло заметила Камала, отставляя посудину. – Впрочем, неважно. Хочешь знать, как мы лишились ирет? Так я расскажу.

Слышал сказки о том, что раньше здешними землями и водами безраздельно правили огромные змеи – Лу? Это почти правда. Но вепвавет всегда представляют Лу чудовищами, а на самом деле это были удивительные, по-своему прекрасные существа. Только представь: в Северных горах земные Лу скользили между скал и ледников, как живые реки из драгоценных камней; южнее, на дне рек и озер обитали водные Лу, похожие на длинные хатаги из снежно-белого шелка. А на далеком махадвипе Апарагояна стаи воздушных Лу парили в тучах горячего пепла, и их внутренности рдели от жара прямо сквозь кожу.

– Что-то они тебе больно нравятся. А Лу, между прочим, съели моего троюродного прадядю!

– Ну, змеи иногда ели вепвавет, – Камала пожала плечами, – но ведь и вепвавет ели змей. Мы нарушили это равновесие, взяв вас под свою защиту, а Лу решив уничтожить. Земных мы засыпали камнями или травили во сне, пуская в пещеры ядовитый дым; водных – изгоняли из глубины, запруживая реки и осушая озера; у воздушных, самых малочисленных, – разоряли гнезда.

Битвы с Лу – Махапурбы, как их прозвали, – то затихая, то разгораясь, продолжались почти столетие. За это время я многое видела; всего и не упомнить. Но кое-что врезалось в память: желтая пустошь, засеянная плоскими камнями; по ним ползет стая водяных Лу, которых мы лишили дома. Солнце палит в высоте, прокаливая мир белым жаром; и кожа Лу, нежная, как у лягушек, лишенная прочной чешуи, иссыхает и трескается от жара. От любого движения в раны втираются грязь и песок; но Лу все ползут и ползут вперед, в поисках воды, которой нет на многие атуры[6] вокруг. День назад, когда змеи только начали путь, они плакали; теперь в их телах не хватает воды ни на слезы, ни на слюну; распухшие языки вываливаются из пастей, сухие и черные, как уголь. Мы загнали их в это место, точно зная, что с ними произойдет; и мы стоим совсем рядом, но у них уже нет сил, чтобы напасть. И когда солнце белыми вспышками отражается от наших шлемов и брони, они только отводят взгляд…

Голос Камалы дрогнул – и эта дрожь передалась мне, заставив шерсть стать дыбом. Не слишком-то это было похоже на славные победы богов, о которых пели бродячие певцы и твердили шены!

– Пока мы истребляли змей, в самой Олмо Лунгринг многое поменялось – в горах и долинах проложили мосты и дороги, пустоши засеяли ячменем, на месте кочевых стойбищ выросли каменные дома… Так мы переделывали этот мир, не подозревая, что он тоже переделывает нас. Поначалу его работа была тайной, скрытой, как ходы червей под древесной корой. Но все же мало-помалу я стала замечать, что моя связь с роем ирет становится крепче: он отзывался на самые тонкие, едва заметные мысли с такой легкостью, что я даже забывала иногда, что управляю кучей стекла и железа…

А потом изменились и сами ирет: новые поколения обросли длинными шипами и уродливыми наростами, обзавелись булавоподобными хвостами и кожей, похожей на толченое стекло. Бедная Кекуит с трудом производила их на свет… Да, тут-то мы все почуяли неладное, – но было уже поздно.

Вскоре случилось так, что моему рою пришлось сразиться с водяной Лу по прозвищу Энесай. Она была очень стара – корона из хрустальных рогов покрывала ее голову от кончиков ноздрей до самого затылка – и очень сильна. Все же, как она ни извивалась, как ни щелкала пастью, как ни пряталась в тростнике и зеленом иле, ирет быстро настигли ее, впились в бледную шкуру и уже раздвигали забор змеиных ребер… Как вдруг Энесай посмотрела на меня! Она добралась до меня через ирет.

Ты, конечно, слышал, что Лу могут насылать безумие? Это и произошло. Я плохо помню, что случилось, – только тоску, такую невыносимую, что хотелось прекратить ее любой ценой… даже смертью, – Камала замолчала; игла в ее пальцах замерла в воздухе. – Так я узнала один из главных законов хекау: если касаешься чего-то, через это другие могут коснуться тебя. Поэтому, Нуму, шены сжигают старую одежду и объедки со стола. Поэтому слуги, хвостом плетущиеся за оми, заметают их следы на земле, снеге и песке… А связь между неб ирету и роем крепче, чем между оми и отпечатком его сапога; крепче даже, чем между подошвой и преследующей ее тенью.

Вот почему мы отказались от ирет – испугались.

– Но почему теперь, когда Лу уже не страшны, вы снова не выпустите эти штуки?

– Ну, во-первых, Кекуит уже старовата для родов. А во-вторых, вместо роя нам служат звери, птицы и даже насекомые. Может, они и не видят сквозь стены и не плюются огнем – зато их тысячи, и они повсюду.

– Это как когда Падма превращается в воронов? А как вы научились этому?..

– Какой ты любопытный, – вздохнула Камала и в один присест допила содержимое кувшина. Любого из наших мужчин это свалило бы с лап, но она даже не поморщилась; воистину, боги могучи! – Зачем тебе? Тоже хочешь птицей-соколом летать под облаки, зверем-боровом плескаться в лужице?

– Да нет, просто интересно. Ну, расскажи, тебе жалко, что ли?..

– Ладно, но тогда поможешь все это разнести, – она похлопала по груде одежды, а потом широко зевнула, прикрывая рот кулаком. Я тут же пообещал сделать что угодно, и Камала милостиво согласилась:

– Ну хорошо. Тем более это отчасти моя заслуга.

Случилось это на третью сотню лет после падения Кекуит, то есть во втором моем рождении. Жизнь в Олмо Лунгринг тогда была мирной и спокойной. Вепвавет разделились на две части – кочевники-рогпа ушли в горы, чтобы странствовать по обычаям предков, а земледельцы-шингпа заняли долины и усвоили новые законы, больше похожие на наши. В плодородных землях, на изгибах рек выросли их города. Между ними, как пчелы между цветами, сновали караваны торговцев: они несли на спинах пряности, янтарь и кораллы из южной страны. Скоро местные князья начали ценить золото выше железа. Искусства и науки процветали, хоть ремет и полагали, что в последних больше суеверий, чем знаний.

Правда, мы старались не судить вепвавет свысока: все же здешние колдуны творили такие чудеса, что нам и не снилось! Однако ж наверху царили порядки Домов: даже чудеса требовали объяснения. Кто-то списывал невероятные исцеленья и проклятья на мысленные внушенья. Другие искали разгадку в телесной природе обитателей Олмо Лунгринг – то есть самозабвенно копались в кишках и мозгах. Конечно, было обнаружено много интересного – например, в строении шишковидной железы вепвавет, – но ткнуть пальцем в тот кусок мяса, который якобы производит колдовство, ремет так и не смогли. Сиа, например, до сих пор считает, что мы просто плохо искали… Бедный старик, он последний еще держится за идею разума, который может все постичь и объяснить! Осколок давно ушедшего времени… – она вдруг поморщилась, как от зубной боли, и резко махнула лапой. – Но речь не о Сиа, а о том, что никто так и не смог разрешить загадку колдовства.

Это слово Камала вдруг произнесла на языке богов: «хекау». Оно походило на дыхание, раздавшееся в темноте у самого уха; и я невольно поежился и скрестил лапы на груди.

– Да и вепвавет не спешили делиться секретами, – даже с теми, кому не посчастливилось занять место Железного господина. Эти бедные «боги» были на положении пусть драгоценных, но вещей. Шенпо окружали их почитанием, усаживали на троны, мазали кровью и маслом и наряжали в дорогие одежды, но никогда не посвящали в тонкости своего ремесла. Первой из нас, кто удостоился такой чести, была Нефермаат.

– Первой? – переспросил я. – Он же вроде был мужчиной?

– А! Так это в первой жизни, пока его не съел змей. А во второй он… то есть, уже она родилась дочерью своего же сына от Меретсегер – получается, собственной внучкой? Странно, конечно! Но уж не страннее, чем стать комаром за кражу меда, – пожала плечами Камала, и мне пришлось согласиться. – Ей дали имя Нейт, но скоро она назвала свой настоящий рен. Конечно, всерьез ее никто принял. Хоть она и не была единственной дваждырожденной – мне, к примеру, тоже являлись смутные, невнятные виденья из прошлого воплощенья, – а все же слышать от ребенка, еще вчера плевавшегося кашей и пачкавшего пеленки, как он рубил демонов, объезжал лунг-та и прокладывал путь между звезд, было смешно. Над ней и посмеялись. Мда… Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Камала отложила в сторону законченное шитье и откинулась на спину. Я уже боялся, что она заснет раньше, чем закончит рассказ, но вороноголовая продолжала:

– Впрочем, Нейт – Нефермаат никому ничего не стала доказывать – у нее были дела поважнее. Если в первой жизни она не верила шенам и чуралась колдовства, то в этой ничто не влекло ее сильнее. Пока жила здесь, она только и делала, что изучала записи Кекуит или читала принесенные из Бьяру книги. Попробуешь, бывало, с ней заговорить – бросит пару слов на ходу и сбежит, будто время тратить не хочет! Понятно, друзей ей это не прибавило… Но Нефермаат, кажется, и не нужны были друзья. Никто не нужен! – Камала махнула ладонью в воздухе и звучно шлепнула ею по груди; кажется, чанг все же возымел свое действие. – Однако ж вашим шенам такое упорство пришлось по вкусу: они охотно принимали ее в Перстне и разрешили учиться их ремеслу.

Днями и ночами Нефермаат пропадала в Бьяру; но скоро этого ей показалось мало. Когда родители смирились и отпустили дочь на все четыре стороны, она пропала. Двадцать лет она провела внизу, в городах востока, где стояли алтари синей Рэлчикма и красной Курукуллы; на дальних стоянках рогпа на западе, где все еще приносили кровавые жертвы духам перевалов; побывала и в южной стране, среди отшельников, натирающих макушки пеплом сожженных трупов, и привезла оттуда свитки из кожи водяных быков; добралась даже до севера, где у берега ледяного моря жила горстка вепвавет, питающихся рыбой и тюленьим жиром. В Коготь она вернулась, когда ей исполнилось пятьдесят…

– Сколько-сколько? – выдохнул я, не в силах даже вообразить такую дряхлость.

– Для ремет это всего лишь возраст совершеннолетия, Нуму. Даже Шаи старше, а он еще совсем сопля. А Сиа – больше четырех сотен лет!

– А тебе сколько?

– Я коплю не года, а мудрость, – усмехнулась Камала. – И не перебивай. Так вот! Олмо Лунгринг к тому времени была давно очищена от Лу, но изредка уцелевшие в Махапурбах змеи все же выползали на поверхность. В то время, когда Нефермаат пожаловала домой, в горах к юго-востоку от Бьяру как раз обосновался выводок водных Лу. Они поселились в горячем озере, откуда брало начало несколько питьевых источников. Из-за яда, выделяемого змеями, вепвавет в соседних деревнях начали болеть. Нужно было отправляться на поиски гнезда.

Поначалу нас было двенадцать: четверо ахаути – и я среди них – и восемь шенов из Перстня, но Нефермаат напросилась с нами. К подножию гор мы прибыли на малой ладье, но оттуда отправились тихо, верхом на лунг-та и баранах, чтобы не тревожить Лу. Иначе они могли бросить гнездо и уйти через затопленные пещеры. Два дня мы пробирались среди заиндевевших камней и столбов голубого льда, увязая в снегу, мерзня и жуя безвкусные лепешки; а на третий вышли к краю обрыва, на дне которого лежало озеро.

Был уже поздний вечер. Водные Лу – ночные твари; поэтому мы решили переждать до утра в пещере неподалеку. Ветра не было; над озером курился теплый туман, согревая воздух вокруг. Мы заснули, даже не разведя огонь.

Утром меня разбудила ужасная головная боль: череп сдавило так, что, казалось, глаза вот-вот вылезут наружу, к горлу подступала тошнота… Ни от какого чанга мне не бывало так плохо! Вепвавет уже покинули пещеру – только хвостатые тени мелькали у порога, синие в солнечном свете, но ахаути никто и не подумал будить. Я с трудом поднялась на ноги и принялась трясти и звать товарищей; ни один не проснулся. И тут снаружи прошла Нефермаат. Я окликнула ее, и, клянусь, она вздрогнула от неожиданности! Мое сердце тут же исполнилось самых темных подозрений:

– Почему все спят?! – закричала я. – Это вы их опоили?

Она отвечала, что это якобы заклятие змей, стерегущих гнездо. На вопрос, почему же она сама и вепвавет проснулись, Нефермаат только вздохнула и сказала:

– Сейчас не время объяснять; надо быстрее покончить с Лу, пока они не учуяли нас. Хочешь, оставайся здесь – а нет, так пойдем с нами.

Что мне было делать? Надев доспехи и прицепив к поясу хопеш, я последовала за шенами. С края обрыва стало видно горячее озеро, похожее на пригоршню бирюзы и лазурита, с голубым мелководьем и темно-синей глубиной. На берегу валялись тела диких коз и оленей, убитых совсем недавно: бока еще сочились кровью, и несъеденные потроха полоскались в волнах. Тут же, на темной гальке, белели чисто обглоданные кости. Шены забормотали, указывая на озеро и скалясь. Без сомнений, это было пристанище Лу.

По веревочной лестнице мы спустились вниз. Вепвавет тут же сняли со спин длинные копья, окружили озеро и стали неподвижно; только губы подрагивали, не то от дыхания, не то от молитв. Я осталась у каменнной стены, а Нефермаат подошла к самой кромке воды и замерла, глядя под ноги. Несколько секунд прошло в тишине и непонятном ожидании. Вдруг она вскинула руки; вепвавет тут же ударили по земле древками копий – и озеро вспыхнуло!

Камала замолчала, уставившись в потолок; по ее щекам расползся румянец, похожий на красные отсветы огня:

– Вся вода, что была в нем, превратилась в жидкое пламя. В лицо мне дохнуло жаром и нестерпимой вонью – это мясо мертвых оленей и коз загорелось, зачадило, разбрызгивая кипящий жир. Скоро над языками огня показалась остроконечная змеиная морда; а за нею – еще одна, и еще… Лу бежали из гнезда. Шены не преследовали их – да и зачем? Стоило змеям выползти на берег, обливаясь огненным потом, как они превращались в обугленные головешки.

Последним со дна поднялся старший Лу. Приветствуя его, вепвавет вскрикнули и снова ударили копьями по земле. Змей был силен: колдовской огонь не опалил его. Змей был стар: его могучие рога светились в клубах дыма, как положенный на бок месяц. Змей был велик: толстая шея вытянулась почти на пятьдесят локтей в высоту, и ее тень полностью укрыла Нефермаат – но она не посторонилась. По чешуе Лу текли шипящие капли пламени – она не закрыла лица. Глаза чудовища покраснели от ярости – она не опустила взгляд. Воздух трещал и ревел вокруг так, что закладывало уши; а змей задирал голову все выше и выше, распахивая пасть и готовясь вот-вот проглотить маленького нахального противника. И тогда Нефермаат сказала…

Камала остановилась, набирая воздуха в грудь, а потом почти пропела заклинание, какого я не слыхал прежде:

– Я послала богов

Из моего сердца,

Чтобы повергнуть врага.

Его охватил огонь,

Нож в его голове,

Рога на лбу переломлены,

Дыхания нет в ноздрях.

Я сожгла его кости,

Отрезала мясо от ребер,

Замкнула печатью губы,

Зубы растерла в пыль,

Язык удалила из пасти

И отняла его речь,

Я ослепила глаза,

Я отняла его слух,

Я удалила сердце,

Его имени больше нет.

Вот что сказала Нефермаат. Копья ударили по земле третий раз – и Лу, огромный, страшный, могучий, упал и испустил дух.

Тут же озеро снова наполнилось водой; дым разошелся, открывая полуденное небо; ветер смел с камней рассыпчатый пепел. Я даже опомниться не успела, как от чудес, творившихся здесь, не осталось и следа… Только пятна сажи, оставшиеся там, где сгорели меньши́е Лу, и мертвый змей на берегу подтверждали, что я не сошла с ума.

Шены уже обступили поверженного врага. Я знала, что все потроха Лу, от мозга и до мочевого пузыря, высоко ценятся среди колдунов, но самым первым они вынули лиловое сердце и отрезали от него тонкие, полупрозрачные ломти. Первый они приподнесли Нефермаат. К моему ужасу, она приняла это угощение и проглотила, не поморщившись, а затем протянула кусок и мне.

– Зачем это? – пробормотала я, стараясь не смотреть на сырое мясо; его склизкий вид и сладковатый запах были тошнотворны.

– Съешь и узнаешь, – отвечала Нефермаат, улыбаясь, и эта улыбка была как трещина в печной заслонке, выпускающая наружу жар и искры. Даже кончики ее пальцев светились, как раскаленный добела металл. Или всего этого не было? Может, я еще спала в пещере и видела сны?

Будто прочитав мои мысли, Нефермаат велела:

– Проснись окончательно или возвращайся к тем, кто спит. Но, какое бы решение ты ни приняла, не жалуйся потом.

И тогда я открыла рот, дала вложить в него этот проклятый кусок и проглотила его.

Камала запнулась, коснувшись пальцами губ.

– Но ничего не произошло. Он даже не был особо гадким на вкус.

Мы вернулись к нашим товарищам. Те уже проснулись и готовы были выслушать полуправдивый рассказ вепвавет о том, что они нашли змея в озере уже умирающим, – может, от старости, а может, от перенапряжения сил – и добили его. Я не возражала, а Нефермаат, как всегда, помалкивала. Ахаути спустились ко дну обрыва и, разумеется, нашли гнездо Лу пустым. Враг был побежден, вода в озере снова стала чистой и пригодной для питья, делать здесь было больше нечего – а потому мы не мешкая отправились в обратный путь.

В ярких лучах солнца мир выглядел… обычным; и я даже начала забывать о том, что случилось. Но в темноте, когда мы устроились на ночлег в кругу больших камней, я услышала подозрительное глухое гудение. Под закрытыми веками проплыло нечто вроде светящейся желтой мухи. Сквозь дремоту я потянулась к ней и, кажется, схватила – но тут в грудь ударил воздух, ставший вдруг упругим и хлестким. С трудом я преодолела его сопротивление, загребла ладонями снег, и в пальцах у меня завертелась живая мышь. Я засмеялась от радости, а мышь пискнула тоненьким голоском: «Отпусти!».

От неожиданности я вскрикнула и проснулась. Вокруг было тихо и спокойно; только лунг-та фырчали во сне, выпуская из ноздрей струйки пара, да ухала в небе недовольная сова, упустившая добычу. Мороза не было, но меня бил озноб, так что я решила посидеть у костра, чтобы согреться. Но там, конечно, уже поджидала знакомая тень.

– А ты тут что делаешь? – не слишком вежливо спросила я.

– Греюсь, – отвечала Нефермаат запросто, будто ничего и не произошло.

– Что, не можешь наколдовать еще одно горящее озерцо? – поддразнила я, но она только подвинулась, предлагая сесть рядом. Что ж, настало время требовать объяснений! В конце концов, я съела мерзейший кусок змеи и имела полное право знать, зачем.

Вороноголовая прокашлялась и заговорила будто на два голоса – за себя и свою собеседницу:

– То, что произошло сегодня, было испытанием для меня. Проверкой, верно ли я разгадала загадку хекау.

– И как, верно?

– Если бы я ошиблась, нас бы съели. Поскольку мы живы, полагаю, что я права. Впрочем, не тайна хекау сложна, это вы все пни тупые… Ладно, она так не говорила – но явно, явно думала! – Камала звонко рассмеялась, а я насупился; в рассказах богов и так непросто было разобраться, а она еще и врала! – Ну, хорошо, на самом деле Нефермаат сказала так:

– Когда я умерла, то попала на изнанку мира – в место, где открываются тайные связи вещей и явлений. Вообще, все дваждырожденные были там – и ты тоже, Сатхатхор; но остальные забыли об этом, а я помню ясно. С тех самых пор колдовство вепвавет не кажется мне такой уж загадкой. Если знать о тех невидимых нитях, что соединяют все и вся, то даже в самых странных обрядах легко найти смысл: и в жабьих свадьбах южной страны, и в северном обычае запускать в море лодки, до краев наполненные плевками… Смысл – и закономерности. Вот только мне непонятно было, почему сами вепвавет давным-давно не открыли их и не использовали, чтобы усовершенствовать свое искусство?