Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц)

Поэтому каждым княжеством до сих пор правят старые хозяева, из древних и почтенных семей; но первым среди них является князь Бьяру. Ему каждое из княжеств ежегодно отправляет одну десятую со всей собранной дани; он же вершит суд над мирскими делами, если просители ищут справедливости за пределами своих княжеств. А еще одну десятую княжества отправляют Перстню и Эрлику. Эти деньги по большей части проедают шены – им ведь запрещено брать плату за свое ремесло, как бродячим колдунам… Хотя, как по мне, могли бы зарабатывать и сами, – Нехбет хмыкнула, поморщив нос. – Впрочем, признаю, что у них есть занятия, на которые нужно золото. Например, шены отправляются ко двору каждого из князей, чтобы доносить до них волю Железного господина; а это требует разных способов убеждения.

– Разве местные князья могут не согласиться с приказами богов? – охнул я, боясь даже представить такое святотатство.

Нехбет пожевала тонкие губы и как бы нехотя ответила:

– Последние четыреста лет такого не бывало.

– А что случилось четыреста лет назад?

– Вепвавет пошли на нас войной. Князья из срединных и пограничных земель захватили Бьяру и готовились штурмовать Перстень, а потом и Кекуит. Они мечтали получить «сокровища», якобы спрятанные внутри… Кто знает, чем бы это закончилась, если бы не вмешалась госпожа Нейт.

– Госпожа Нейт? – переспросил я; Нехбет произнесла это имя так, что волосы на лапах сами собою стали дыбом.

– Первая Палден Лхамо. Из всех ремет, живших тогда, она одна всерьез изучала ваше колдовство – не как диковинное суеверие, а как настоящее ремесло. Многие считали ее сумасшедшей – поэтому, а еще потому, что она объявила себя перерождением генерала Шрисати, давно умершего в битве с Лу. Но, хоть над ней и смеялись за глаза, когда войска вепвавет, бряцая оружием и потрясая знаменами, стали у нашего порога, только она и сумела обратить их в бегство. И притом не пролив ни капли крови!

– Как же это получилось?!

– Тут мне ничего доподлинно не известно, – женщина-гриф пожала плечами так, что пух на воротнике защекотал мочки ушей. – Говорят, Нейт залезла мятежникам в головы и свела их с ума… Еще говорят, что после смерти она переродилась в Селкет – так что, если желаешь, можешь сам у нее спросить.

Уныние овладело мною; я бы не решился сунуться к Палден Лхамо с расспросами, даже если бы мне угрожали сотней ножей и тысячей иголок! Меж тем Нехбет продолжала:

– Увы, все это было давно. Те князья мертвы… Даже их внуки и правнуки мертвы, и кости добела объели птицы в горах. Кто знает, удержит ли их потомков память о былом?..

– А что, разве они чем-то недовольны?

– Ты как будто с луны свалился, Нуму! Конечно, недовольны. Скоро наступит долгая зима. В народе говорят, что наступающий холод – это проклятие садагов или Лу. Но ваши демоны тут ни при чем – мир сам остывает изнутри. Жидкий огонь, текущий под землею, угасает; махадвипы больше не плывут в океанах; горы прекратили свой рост. Даже сердце этой планеты, ее раскаленное Йиб, превращается в неподвижный кусок железа. В последние годы мы даже дань собираем не золотом, а зерном, чтобы было чем прокормить Бьяру в случае голода. Ты видел амбары Перстня? Они не заполнены и наполовину, а поля в пограничных землях уже перестают давать урожай. Скоро самим княжествам не будет хватать еды; и как они поступят тогда? Не зря говорят: холодный поток несет мечи…

Нехбет тряхнула головой так, что нефритовые подвески серег хлестнули ее по щекам.

– Вы же боги! Разве вы не можете просто сделать так, чтобы стало тепло?

– Последние пятьдесят лет мы только этим и занимаемся. Когда ты жил внизу, ты замечал вечерние туманы?

– Да.

– А когда ты прислуживал в Перстне, видел снег – кроме того, что в горах?

– Нет…

– И как думаешь, почему? Это наша работа. В столице она заметней всего – но на самом деле мы поддерживаем жизнь всей Олмо Лунгринг. Точнее, это делает Кекуит. Она растение на треть и пустила корни глубоко в землю. Зимой Кекуит выпускает через них свой внутренний жар и согревает поля, города и деревни; а летом отдыхает. Ей пришлось постараться, чтобы дотянуться от Северных гор до южных рек, от западных лесов до красных скал на востоке… Но этого недостаточно; что бы мы ни делали, этого всегда недостаточно… Да еще и это безумие со Стеной!

Нехбет в сердцах сжала кулаки; в бронзовых перстнях, унизывавших ее пальцы, сверкнули куски горного хрусталя.

– А что такое Стена?

– Это какая-то колдовская штука, которая, по заверениям Уно, должна «спасти мир».

– Если Железный господин так говорит, значит, это правда.

Женщина-гриф быстро глянула на меня и закашлялась; видно, и правда простудилась в княжеском дворце.

– Что ж! Будем надеяться, Нуму. Но, признаюсь, я не доверяю всем этим заговорам, мазям из помета нетопырей или зельям из лягушек. Мне больше по душе то, что можно увидеть, потрогать и пересчитать. Вот я и считаю: сколько работников и надсмотрщиков, сколько камней, кирпича и глины, сколько хлеба и мяса потребуется, чтобы построить эту Стену.

– И сколько же?

– Много, – отрезала Нехбет. – Так много, что кто-нибудь да спросит: а стоит ли оно того?.. Впрочем, тебе еще рано об это думать; не забивай голову.

– Госпожа, а можно еще спросить – почему ты носишь маску грифа?

– Ты же учишь наш язык вместе с Шаи, верно? У нас гриф зовется мут, то есть – мать. Наверное, это то, чем я хотела быть для вепвавет – защитницей; кормилицей; матерью… Но у вас, я слышала, этих птиц зовут иначе, «соединяющими разорванное». Может потому, что они могут переварить все что угодно, превратив и плоть, и кости, и сухожилия в бйа тхал[16]? Надеюсь, мои труды не закончатся тем же!

Тут богиня засмеялась так, что бронзовые подвески-монеты на ее груди оглушительно зазвенели; а после продолжала урок.

В следующий раз я увидел Нехбет много дней спустя, – когда в южных княжествах Олмо Лунгринг начался сбор урожая и колеса жерновов сделали свой первый оборот, а первые обозы с цампой, пшеницей и рисом потянулись в Бьяру. Даже из окон Когтя видно было, как ползут по дорогам города повозки, крытые крашеным войлоком, – будто улитки с пестрыми раковинами. К пристани Перстня день и ночь приставали лодки, заваленные тюками, мешками и корзинами; на больших плотах перевозили понурых коров и испуганных овец. Зиму готовились встретить как войско врага, берущее город в многомесячную осаду, а я втайне радовался обилию муки и масла, мяса и жира, мерной поступи вьючных животных и тяжести мешков на их спинах, от одного взгляда на которые в желудке воцарялась сытость, а на душе – покой. Разве можно тревожиться о каком-то морозце с таким богатством?..

Одним из вечеров я возился, как обычно, в саду, когда ко мне подошел Утпала – он принес пригоршню яшмовых шариков и утверждал, что это настоящая икра макары. Я принялся разглядывать кругляши на просвет, пытаясь найти внутри очертания морского чудовища; и тут пшеница зашипела, расступаясь перед Нехбет. Ее волшебная личина была заткнута за пояс, так что я увидел настоящее лицо богини – раскрасневшееся и злое; черные с серебром волосы развевались вокруг ее щек, как капюшон кобры; ладони были сжаты в кулаки.

– Тебя-то я и искала, – крикнула она вороноголовому, даже не заметив меня. – У нас срочные вести – нужно передать их прямо сейчас.

– Но ведь еще время Камалы.

– Это срочно, Утпала! Что тут непонятного?..

– Что случилось? – великан весь подался вперед. Кровь отлила от его щек; даже шрамы у правого глаза превратились в белые меловые полосы.

– Этой зимой Кекуит больше не будет отдавать свой жар. Во многих землях весна уже не наступит. Шенов, живущих при дворах в пограничных княжествах, надо оповестить – пускай начинают созывать народ в столицу; здесь им найдется еда и работа. Прочих тоже предупреди: все города, деревни и лакханги по дороге должны устраивать идущих на ночлег и не брать за это мзды. И еще, оми должны выдать им на каждый день пути по полчашки муки – на взрослого, по трети – на ребенка.

– Но это ведь очень мало. Вепвавет едят меньше нас, но не настолько.

Нехбет вздохнула всей грудью, а потом медленно, точно вспоминающий урок послушник, ответила:

– Пока у них есть своя еда – цампа, сыр, у кого-то даже скотина; есть деньги и вещи, которые они могут продать. Есть, наконец, силы, чтобы терпеть… Потом не будет уже ничего, кроме озлобленной толпы, подгоняемой холодом и голодом. Поэтому каждое зерно, которое мы отнимем сегодня, мы сохраним на завтра.

– А как же те, кто останется?

– Я не знаю. Это не мое решение, Утпала! – женщина опустила голову и закрыла глаза ладонью; но две мутных капли упали с ее подбородка. Первый раз я увидел плачущего лха. – Я старалась отсрочить этот день как могла… Я сделала все для этого. Но у Селкет и Уно свои подсчеты, в которых я ничего не могу понять. И они в два голоса твердят, что откладывать больше нельзя.

Утпала положил ладони на плечи женщины и бережно коснулся губами ее волос.

– Поверь, если они так говорят – значит, это и правда необходимо.

– Что нам еще остается, кроме как верить, – Нехбет отстранилась от вороноголового, утерла лицо рукавом чуба и запрокинула подбородок. – Идем. Надо сообщить о том, что строительство Стены началось.

***

– Царица!

Темнота подалась мне навстречу, прислушиваясь, – но я молчал, и она отступила.

Жизнь шла своим чередом: пока я учился, играл в саду и помогал Сиа кашеварить, дожди над скалами сменились снегом. Потускневшее солнце стало не отличить от луны; скрываясь от ночных морозов, ушли под землю чахлые растения. Только камни остались лежать, где были, – обернутые в толстый пузырчатый лед, они походили на рыбьи глаза, подслеповато пялящиеся в небо. По вечерам, если погода была ясной, над горами виднелось созвездие Черепахи – семь крупных голубых звезд, составлявших панцирь, голову и короткий хвост воинственного хранителя Севера. Они подмигивали мне с высоты, как бы напоминая, что между нами есть тайное родство, что наши судьбы связаны невидимыми, но прочными нитями – и мне хотелось верить, что это правда.

– Говорят, родившиеся в месяц Черепахи упрямы и упорны, – сказал я как-то Сиа, а потом спросил уже на языке богов, запинаясь самую малость. – А ты в какой месяц родился?

– Ох, отстань, – вздохнул лекарь, утирая рукавом пот со лба; он занимался делом не из легких – приготовлением пасты для чистки зубов. На блестящем подносе перед лха возвышались пирамидки из мелко нарезанных мяты и чая, перетертого имбиря, гвоздики и кардамона; Сиа хватал щепотку то того, то другого и бросал в серебряный котелок с подогретой, пускающей пузыри камедью. Тщательно смешав пряности с вязкой основой, лекарь поводил носом над облаками пара, пробуя варево на запах.

– Мне-е-е кажется, ты родился в месяц Улитки. Рожденные в этот месяц неторопливы и спокойны. И любят всякие растения.

Лекарь поморщился – видно, сравнение с улиткой пришлось ему не по вкусу, – накрыл лениво булькающий котелок крышкой и стянул перчатки из особой, липнущей к коже ткани.

– Почему тебе непременно надо верить во всякую чушь?

– Потому что так… веселее, – я задумчиво погрыз коготь на большом пальце, надеясь, что верные слова сами придут в голову; но ничего путного не придумалось. – Вам-то везет – вы уже боги, а я обычный смертный. У меня нету ни вашего великанского роста, ни силы… ничего особенного! А так пусть хоть судьба будет.

– Не завидуй, Нуму. Тем более, у вепвавет свои достоинства. Да, да, не кривись! Ты, например, куда умнее наших детей – и некоторых взрослых тоже. По крайней мере, пока не начинаешь рассуждать о гороскопах.

– Не хочешь – не верь, – проворчал я, стараясь не выдать удовольствие от похвалы. – А все же судьба существует. Мне вот предсказали, что я встречу белую сову и черного быка, и встретил же!

– Это ты о чем?

– Черный бык – это, ясное дело, Железный господин. Ведь у него вахана – Чомолангма. А белая сова – это Палден Лхамо; у нее и маска есть.

Сиа покачал головой, но спорить не стал; да и как поспоришь с правдой?

– Ох, Нуму… Кстати, ты напомнил мне!

Прищелкнув пальцами, лекарь полез куда-то под стол и вытащил на свет связку сухих растений с мелкими желтыми цветами и зубчатыми листьями. Оборвав все венчики, он ссыпал их в маленькую ступку и принялся растирать медленными, осторожными движениями. Каменный пестик заходил туда-сюда, убаюкивающе напевая «ток-ток-ток»; ломкие лепестки превращались в щекочущую ноздри пыль.

– Как у ш-шветов имя?

– Цветов, – поправил Сиа. – И не «как», а «какое». Не обижайся – раз уж решил выучить наш язык, учи правильно. Ну и, отвечая на твой вопрос, – не знаю.

– Как это?!

– Что ж ты кричишь-то? На вашем языке у этих цветов нет названия, а свое мы не придумали. Нечего тратить слова, когда от них пользы никакой.

– Зачем же ты их толчешь?

– Селкет попросила. Зачем они ей понадобились, можешь сам спросить, когда отнесешь вот это, – лха высыпал содержимое ступки в мешочек из плотной ткани, перевязал его и сунул мне в лапы.

– Эээ… Сиа, а ты не можешь сам отнести?

– У меня паста убежит, – отрезал лекарь, ткнув пальцем в зловеще булькающий котел. – Не бойся, она детей не ест.

– А вот шены говорят, что Палден Лхамо своего старшего сына не только съела, но еще кровь выпила! И кожу пустила на попону для ваханы. Меня, наверное, только на шапку хватит… Сиа, я хочу, чтобы шапку из меня носил ты. Хорошо?

– Прекрати! Россказни ваших шенов – чушь полная.

– Даа? А что-то ее сына я здесь не заметил!

Сиа только презрительно хмыкнул и вперился взглядом в свою драгоценную пасту; но его неверие мало успокаивало. Поэтому, пока я поднимался под крышу Когтя и стучался в покои Сияющей богини, колени у меня тряслись, сердце ушло в хвост, а дыхание то и дело замирало в горле, как ступающий по тонкому льду рыболов.

И не зря – стоило дверям расступиться, как передо мной возник ужасающий демон, яростью и размерами подобный дикому дронгу! Его оскаленные клыки были длиннее моих лап, а лапы в обхвате соперничали с колоннами лакханга; складка живота спускалась до середины бедер. Выпученные глаза чудища безумно вращались; вместо бровей над ними пылали языки огня. Огненным был и хлещущий по полу хвост, а вместо гривы над макушкой развевались струи черного дыма. Из раздутых ноздрей и распахнутой пасти вырывались снопы трескучих искр; и вообще, от демона шел невыносимый жар, заставляющий дрожать самый воздух. Оттягивая повязку из шкуры тигра, на боку у него покачивался молот из синего железа; это был сам хранитель обетов, драгшед-кузнец!

Мой ужас был так велик, что я даже бежать не стал – просто упал на седалище, да так и замер, разинув рот и ожидая, когда огромный молот треснет меня промеж ушей. Чудовище и правда подняло лапы, но вместо оружия схватилось за мясистую шею и вдруг оторвало себе голову и подняло над плечами! В мгновение ока та уменьшилась в размерах; пламенные брови погасли, грива спуталась и обвисла. Это была еще одна волшебная личина! А из-под нее на меня, улыбаясь, смотрела Палден Лхамо. Облекавшая ее плоть опала, растворилась в воздухе; только одно не исчезло – едкий запах огня, наполнявший легкие при каждом вдохе. Сама же богиня была одета в странные доспехи из крупных черных пластин; те плотно прилегали к коже и казались тонкими и ломкими, как фарфор. От чего бы такие могли защитить?

– Извини, Нуму, – я не хотела тебя пугать. Думала, Сиа сам придет, вот и не стала снимать маску, – она встряхнула голову драгшед; веревочные косички запрыгали, как шнуры дамару.

– У тебя же маска совы!

– У меня почти сотня обличий. Хочешь посмотреть? – предложила Палден Лхамо; что тут оставалось делать? Я поднялся на лапы, по привычке отряхнул подол (хотя в белых коридорах дворца и не было пыли), сотворил за спиною защитный знак и перешагнул порог.

В покоях богини не горели лампы; пришлось моргнуть не меньше дюжины раз, прежде чем глаза привыкли к скупому свету, проникавшему сквозь стену-окно. Первым, что я увидел, был снег – крупный и блестящий, похожий на протянувшиеся от неба до земли подвески серебряных монет. Снежная крупа падала и падала снаружи, никак не иссякая. Только в одном месте над горами воздух был чист; там, в колодце из сросшихся боками скал, полыхало что-то – какой-то огромный костер, окрашивающий животы туч розовым и красным.

– Там шенпо и шенмо куют кости Стены, – сказала Палден Лхамо. – Туда я и собиралась.

Засмотревшись на мир внизу, я уже и забыл, зачем пришел сюда, – а потому, обернувшись на ее голос, вздрогнул от неожиданности. Со стен покоев на меня уставились десятки личин: гневных и мирных, улыбающихся и кричащих, вырезанных из дерева и камня, выплавленных из стекла и бронзы, украшенных золотом и серебром, с кожей в коралловых родинках и бирюзовой чешуе, с серьгами-ваджрами в ушах и вовсе без ушей, с клыками и рогами, с волосами из меха, из шелковых лент, из нитей бисера, из связанных узлами веревок, с выпученными глазами, с глазами, похожими на маленьких рыбок, и смеющимися глазами-лунами.

– Откуда тут столько? – охнул я, оглядывая ряды масок; ни в одном лакханге ни на одном тханка мне не доводилось видеть столько небожителей разом! Большую часть из них я даже по именам не знал.

– Я сделала их. В этой жизни, – богиня кивнула сначала на маски, блестящие свежим лаком и позолотой, а затем – на личины, потертые от старости, с выдранным мехом и облупившейся краской, из-под которой проступала беленая основа. – И в прошлой.

– В прошлой? – тут мне вспомнился давешний урок Нехбет, женщины-грифа. – В той, когда тебя звали госпожой Нейт?

– О! Да ты уже все знаешь.

– Я хорошо запоминаю уроки… то есть… Я стараюсь.

– Не смущайся, Нуму. Нет ничего плохого в желании учиться, даже если другие посмеиваются над тобой за излишнее рвение. И надо мной смеялись когда-то.

– Когда ты стала учиться нашему колдовству?

Палден Лхамо кивнула и ткнула мизинцем одну из висевших на стене масок; та зашевелилась, моргая, зевая и причмокивая, как разбуженное животное.

– Это как-то нечестно, – буркнул я. – Разве тебе не было обидно, госпожа?

– Нет. Я понимаю, почему ремет долго чурались колдовства, – а Сиа так и до сих пор упорствует. Не качай головой, Нуму; не торопись осуждать. Это не от глупости; ты ведь не будешь спорить, что Сиа очень умен? Чтобы постигнуть науки Старого и Нового домов, нужно иметь мозги. И частью своего большого мозга Сиа понимает, что мир дня тонок, как бумага, – одно неосторожное движение, и он порвется. Так что, если не готов столкнуться с тем, что находится с изнанки, нужно быть осторожным; нужно нести перед собой обыденность, как воин несет свой щит… и не высовываться из-за него; иначе получишь по носу.

– А что тогда случится?

– Ну, посмотри хоть на бродячих колдунов в Бьяру – если они не шарлатаны, то скорее всего безумны: грызут камни, спят в собственных испражнениях… Обдери их лохмотья и увидишь, как конечности гниют или усыхают, пораженные сотней болезней. И среди шенов, с которыми Уно носится как с писаной торбой, каждый год находится один-два, которые… ломаются. Что уж говорить, даже среди нас… – но тут она легонько стукнула себя пальцем по губам и замолкла.

– Что же там такое, с этой изнанки, что так вредит всем? Оно злое?..

– Не злое – просто другое. Если вытащить рыбу на воздух или засунуть птицу в воду, им тоже придется не сладко; а ведь ни воздух, ни вода не злые.

– Утке в воде хорошо, – возразил я.

– Да ты зришь в корень, Нуму! – Палден Лхамо засмеялась; хоть я и не понял, что ее развеселило, это был приятный звук – как будто уши погладили обратной, пушистой стороной листка мать-и-мачехи. – Вот только Сиа – не утка, так что пусть лучше верит, что колдовство – обман, а мои маски – грубые образины, которые только и годятся на то, чтобы морочить толпу. Может, это и неправда, зато старичку спокойнее.

– Зачем же ты сама выбрала такое опасное ремесло?

– Хм… – богиня потерла подбородок и сдвинула брови, будто мой вопрос и правда ввел ее в раздумье. – Знаешь, в Старом Доме рассказывали сказки о полуженщинах – полуптицах, которые жили на скалах посреди океана и заманивали мореходов прекрасными песнями. Кто, по незнанью приблизившись к ним, их голос услышит, тот не вернется домой никогда…

Тут Палден Лхамо повела левой ладонью – и личины, одна за другой, стали оживать. Веревки стали шерстью; ленты – перьями; медные и серебряные заклепки – чешуей; и вот уже на меня смотрели черные чайки с алмазными клювами и морские звери с загнутыми клыками, остромордые белые лисы и рыбы со стеклянными гребнями надо лбом. Вздрогнули, раздуваясь, резные ноздри; пустые глазницы налились бледным огнем.

– Смотри. Все это – дары, которые я принесла с изнанки мира; то, что я смогла сохранить в дереве и камне. Они могут казаться уродливыми, даже пугающими; их пасти производят вопли, и кашель, и хрип. Но вместе они соединяются в песню, красивее которой нет ничего, ни в этом мире, ни в других. И эта красота… она стоит того, чтобы рискнуть.

– А я могу услышать ее?

– Не боишься?

– Очень боюсь, – прошептал я, чувствуя, как во рту стучат друг о друга зубы. – Но очень хочу.

Палден Лхамо склонила голову, оценивающе оглядывая меня от макушки до хвоста. Ее красноватые зрачки мерцали из-под белых ресниц, как костры сквозь снегопад. А потом она сказала:

– Что ж, попробуй, – и вдруг громко щелкнула пальцами.

Все личины разом разинули рты и клювы и выдохнули что-то – но звука не было. Только по коже прошел озноб, заставив шерсть стать дыбом.

– Я ничего не услышал!

– Не огорчайся; большинство не слышит. Оно и к лучшему.

– Нет, не к лучшему, – буркнул я расстроенно. – Неужели Сиа все-таки прав, и я самый обычный?.. Но почему же тогда меня украла сова?

– Сова?

– Да. Белая такая, с красными глазищами. Здоровая! Если б не дядя, она бы меня утащила. Если честно… после того, как я увидел, как Падма превращается в воронов, я думал, что это была ты, госпожа, – промямлил я, чувствуя себя все глупее – зачем бы жене Железного господина похищать меня? Безродный щенок – невесть какая ценность! Стоит ей пожелать, шены принесут дюжину таких на блюдечке с вайдурьевой[17] каемочкой! – И во время праздника, когда я стоял рядом с Чомолангмой, ты смотрела на меня… Я думал, ты меня узнала.

– Ох, Нуму. Я смотрела на тебя потому, что не каждый день увидишь такого… храбреца, бросающегося прямо под копыта быку.

Ее слова заставили меня поджать хвост от стыда. Все время, проведенное в Перстне и Когте, я отчего-то верил, что боги вьются надо мною, аки мухи над медом, а на деле меня принесло сюда случайно, как прилипший к каблуку комок грязи. И теперь всю жизнь придется провести взаперти – даже не по веленью судьбы, а потому, что сам дурак! Обида и печаль захлестнули меня, забурлили в горле и под веками. С великим трудом я втянул воздух и вдруг разревелся.

– Почему мне нельзя выйти наружу?.. – мычал я, размазывая слезы и слюни по шелковым рукавам нарядного чуба. – Мне тут гру-у-устно!

– Ну-ну, – богиня успокаивающе похлопала меня по спине и протянула чашку, до краев полную какой-то жидкости. Я выпил без колебаний, даже не глянув внутрь: сейчас нектар и гной мне были едины. Правда, внутри оказалась обычная вода. – Мне жаль, Нуму, но пока что тебе нельзя в одиночку покидать месектет. Ты еще слишком мал и не сможешь позаботиться о себе сам… А у нас некому за тобой все время приглядывать. Ты же понимаешь?

Я уныло кивнул и уставился на белое дно чашки. На нем был выдавлен узор, повторяющийся всюду во дворце: круглое солнце и пара крыльев, знак ремет, научившихся путешествовать среди звезд. Должно быть, они тоже чувствовали себя пленниками в наших краях.

– Не расстраивайся. Знаешь, что? Мы можем взять тебя в город во время Цама. А потом, когда подрастешь, начнешь выходить наружу сам. Хорошо?.. А сейчас мне уже нужно идти. Отдай, что принес.

И правда, я совсем забыл о поручении лекаря! Засунув лапу за пазуху, я поспешно извлек из амба мешочек с перетертыми лепестками и протянул богине. Она ослабила узелок и вытряхнула на ладонь немного пыли – желтой, как сердцевина свежего яйца.

– Передай Сиа, что следующим летом этих цветов надо будет набрать с запасом. Еще пара лет, и все Северные горы будут покрыты льдом.

– Все горы?! Но там же еще живут рогпа! И самадроги пасут свои стада. И еще там водятся снежные львы, и дронги, и оронго… куда им всем деваться?

– Пойдем, Нуму.

– А куда ты идешь?

– Спасать вас – рогпа, и самадроги, и даже дронгов с оронго, – Палден Лхамо остановилась у порога, поджидая меня. Я торопился как мог и, спотыкаясь, последовал за нею сначала вниз, потом – на север, по темному коридору, вокруг которого бурлило и чавкало нутро дворца. Наконец мы остановились у той границы, где заканчивался Коготь и начинался Мизинец – у стены из гладкого багрового стекла. Та казалась непроницаемой, но, когда богиня подошла ближе, перед нею открылся проход.

– Загляни внутрь, – велела она, и я послушно высунул нос в неизвестность.

К моему удивлению, Мизинец был пуст от макушки до самого основания! Сквозняки привольно гуляли внутри, завывая на все лады и оглаживая мех на моих щеках; а еще всюду, куда ни глянь, мерцали бледные огни. Мне даже почудилось, что здесь спрятан кусок звездной ночи, но, присмотревшись, я понял, что это не звезды, а круглые, плотно запечатанные горшки размером с ладонь взрослого мужчины, в которых бурлит и переливается живой свет.

– Что это?

– Это? Чортены. На нашем языке – сухет[18].

– Чортены? Как те, что на площади?

– Нет, эти новее – и куда лучше. Здесь хранится жар тысяч жизней – Лу, ньен, садагов, дре и лха, от которых была очищена Олмо Лунринг. Они послужат тому, чтобы снова согреть мир. А теперь мне пора, – сказала Палден Лхамо и ступила в разлом в стене. Тот сразу сомкнулся, скрыв полое нутро скалы, но я еще долго стоял на месте, прижавшись мордой к стеклу и вглядываясь в темноту.

***

Шаи; Сиа; спящие; вороноголовые; Нехбет; Кекуит – где вы теперь? Никто не приходит на зов, даже призраки, – но я продолжаю звать. Только одного имени я не произнесу, ни на меду нечер, ни на языке Олмо Лунгринг, ни на наречии южной страны: имя мертвеца, который никак не может умереть. Чакравартин, совершенный правитель! Самозванный правитель, – кто венчал тебя на царство? Кто вручил тебе семь сокровищ? Кто дал власть над нашими жизнями? Не простое ли колдовство, – то же, которым бродяги потешали зевак на городских площадях? Или случай? Или и впрямь судьба?.. Не знаю.

Пол опять дрожит; или это меня бьет озноб? Чернила выплескиваются на лист. Я здесь один; и все же иногда, в глубоком сне, я слышу отзвуки голосов – приглушенные, далекие… Откуда они идут? Куда зовут меня? Может, теперь я слышу ее? Песню, которой чаруют сирены, сидя на мягком лугу, пока вокруг тлеют груды костей пожелтевших?

[1] Месектет (др. – егип.) – название ночной ладьи Ра, на которой он совершал свое путешествие по Дуат.

[2] В др. египетской иероглифике круглый хлеб означал звук t(те).

[3] Это довольно близкий пересказ фольклорной истории про тибетского трикстера, Дядю Т(Д)онпа.

[4] Пурбой называют ритуальный трехгранный кинжал, но первоначальное значение этого слова – колышек для привязи животных.

[5] Шу – др. – ег. божество воздуха, разделяющее небо и землю, зд. – атмосфера.

[6] Двипа (санскр.) – остров, суша. Махадвипа – зд. материк.

[7] Из «Дзйэцхар-Мигчжан» Жамбалдорчжэ, в пер. на рус. Юмжана Жалсановна Жабон.

[8] Животные – ваханы богинь времен года.

[9] (тиб.) Драгоценность.

[10] Маричи, богиня рассвета (или солнца в целом).

[11] В данном случае, ваджра – алмаз.

[12] Нэб анкх (др. ег.) – «владыка жизни», одно из названий саркофага.

[13] У обычной моли действительно отличное обоняние.

[14] aHAwty (др. – ег.) – воин.

[15] Завиток счастья (санкср.).

[16] Помет грифа.

[17] Вайдурья (санкср.) – драгоценный камень голубого цвета; возможно, лазурит, берилл или александрит.

[18] Сухет (swht) (др. – ег.) – яйцо.