Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 48 страниц)

Я обмер; первой мыслью было – бросить все и убираться отсюда как можно скорее! Но пальцы будто приклеились к лакированному дереву. Сколько я не пытался стряхнуть с лап зачарованную личину, у меня не получалось; а она все твердила: «Немедленно. Немедленно. Немедленно!» Так и пришлось подыматься в покои Эрлика. Только у самого порога эта штука отлипла от шерсти; но двери уже расступились, и я не решился повернуть назад.

Вместо этого я шагнул в темноту.

Она была осязаемая, холодная и влажная, оседающая на языке и ноздрях солоноватым налетом. Внутри сновали течения – кружились, завихрялись, бились о стены и незаметно тянули меня за собою, к месту, где мрак был гуще всего. Я попытался остановиться или хотя бы замедлить движение, но ничего не вышло; тело казалось почти невесомым. А может, то, что лежало на дне черного омута, было куда тяжелее меня? Такое тяжелое, что сам мир проседал под его весом? Даже тени оторвались от предметов и плыли вокруг, как клочья травянистых водорослей, все в одну сторону – к постели Железного господина. Наконец я сам, согнувшись и отдуваясь, схватился за ее край, как за камень, выступающий из бурных вод.

Бог лежал неподвижно поверх одеял и покрывал, даже не сняв дневную одежду. Я решил, что он спит, но тут костлявая ладонь выпросталась из-под ткани и коснулась моего локтя; когти на ней были длинными и толстыми, покрытыми зеленоватыми пластинками хрусталя. Я отшатнулся, но Железный господин и не пытался удержать меня; вместо этого он дотронулся до горла. Поняв намек, я как можно мягче надавил на указанное место подушечками пальцев: под кожей перекатывалось что-то острое и твердое.

Я не взял с собой инструменты, но в стороне от кровати кто-то уже разостлал кусок плотной ткани с петлями, в которых были закреплены иглы, лезвия, и крюки. Рядом нашлись и масляные плошки, и шарики белого хлопка, и моток шелковых нитей, а еще бутыль мутного стекла и блюдо, заполненное чем-то вроде бурых и белых зернышек ячменя… Приглядываться я не стал; вместо этого зажег один из светильников, прокалил над огнем узкий нож и сделал неглубокий надрез на шее лха; приготовился промакивать кровь, но ее почти не было. Среди волокон бледных розоватых мышц переливались крупные кристаллы. Некоторые пустили корни прямо в трахею – они и доставляли больному главное мучение. Один за другим я вытянул их; но, когда щипцы обхватили последний самоцвет, заколебался. А что, если не выдергивать камень, а вогнать поглубже? Удастся мне то, что не получилось у Зово? Так я спасу шанкха… и кто знает, скольких еще!

– Прижечь… бутыль, – прохрипел Эрлик. Опомнившись, я схватил сосуд, откупорил горлышко и щедро плеснул содержимое на рану. Мясо зашипело; кожа пошла волдырями; Железный господин скривился, но потом вздохнул с облегчением и обмяк, растянувшись на постели. Я уже собирался уйти, когда Стена расступилась, и в спальню вошел Утпала.

– А! Ты не один! – сказал он, заметив меня. – Что ж, тем лучше. Пусть все знают. Я не буду исполнять твой приказ, Уно.

Железный господин с трудом приподнялся на локте, разглядывая незваного гостя; из его поврежденного горла выходил тихий, свистящий шум – будто ветер просеивали через решето.

– И это не все. Я не дам тебе осуществить задуманное: если надо, я свяжу Падму, Камалу и Пундарику по рукам и ногам, но не позволю им помочь тебе! То, что ты задумал… Казнить тысячи невиновных – это не справедливость. Это бойня.

– Утпала, прошу, – просипел лха почти жалобно. – Подумай, как они опасны для нас. Я только хочу защитить…

– Не лги! – крикнул великан, припечатывая кулаком одну из масок на стене. Та разлетелась вдребезги; ее собратья задрожали, как живые, – некоторые даже сорвались с крюков и повалились на пол. – И не надоело самому?.. Признай уже: тебя не заботит ни наша безопасность, ни правосудие, ни даже месть. Только собственная шкура! Не шанкха ты боишься, а своей судьбы!

И Утпала указал на блюдо, полное испачканных в крови кристаллов.

– Ты не знаешь всего.

– Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь! Вокруг тебя не одни слепцы и дураки. Мои вороны летают ночью – я видел шенов, ползающих по Стене в час Крысы. Нехбет рассказывала мне о пропадающих на дороге в Бьяру; Падма – о тех, кто исчез в самом городе. Я до последнего не хотел верить, что это правда, что все делается по твоему приказу. Но теперь – как я могу сомневаться?

Выпученные глаза Утпалы вдруг обратились на меня.

– Ты! Ты знаешь, зачем ему эти шанкха? Их не повесят, не четвертуют, нет! Их принесут в жертву! – толстый палец ткнул в сторону Железного господина. – Ему! Убийство Шаи – только удобное оправдание для этой мерзости. Уно, не ты ли сам его подстроил?.. Ведь он знал о тебе правду; всегда знал, что ты такое на самом деле, и пытался втолковать нам, пока мы малодушно отворачивались!

Пока Утпала говорил, Железный господин сел в кровати, запрокинув подбородок, уперевшись затылком в стену.

– И что же я такое? – недобро спросил он.

– Пиявка!

Утпала раздулся грозовой тучей. Его пудовые кулаки сжимались и разжимались; вены вздулись на лбу и шее; брови топорщились, как наставленные на врага копья. Он был по-настоящему страшен, но Ун-Нефер только засмеялся, а потом встал с постели, распрямляясь. Зеленовато-белое свечение окружило его голову. Сначала едва заметное, оно быстро расширялось, превращаясь в настоящий нимб, один-в-один как на тханка. Словно полная луна, он лег на лопатки лха; бледные лучи били сквозь веки и губы, будто сквозь прорези в маске. И Утпала, хотя и превосходил Железного господина и ростом, и шириной плеч, все же попятился, прикрывая глаза растопыренными пальцами.

– Я бог, – сказал Эрлик. – А вы пыль. Бесполезная, ничего не стоящая грязь. Усвой уже, Уси: если бы у тебя было то, что мне нужно, я бы просто взял это. Вот так.

Он повел пальцами, и великан упал на колени, сжимая виски. Рот Утпалы широко раскрылся, но крика я не услышал – вместо этого череп наполнил треск и грохот, нарастающий, приближающийся, как стадо разъяренных садагов.

– А если бы ты мог помешать мне, я бы убил тебя. Вот так, – Ун-Нефер вытянула лапу с алмазными когтями, схватил Утпалу за горло и поднял, как пушинку. Тот задергался в воздухе, пытаясь вырваться, но лха сам отшвырнул его прочь, брезгливо, будто мешок с отбросами. – Ни мертвый, ни живой ты мне не нужен. Убирайся и будь благодарен за милосердие твоего бога.

Держась за ребра, Утпала поплелся прочь; мы остались одни. Сияние погасло. Железный господин сразу как будто уменьшился в росте и почти упал на кровать. Его била крупная дрожь.

– Не я один догадался, – заметил я, вертя в лапах маску, – что это не просто казнь.

Бог молчал; но по движению зрачков я видел, что он следит за мною.

– И ты не так неуязвим, как хотел бы. Что, если Утпала предупредит шанкха?

– Пускай! Можешь и сам пойти к ним. Да, да, иди. Я не буду останавливать тебя. Спаси своих друзей, но учти, что тогда я возьму кого-нибудь другого. Горожан, или строителей, или послушников в лакхангах. Ему все равно.

– Мы все только пыль, так?

– Не будь таким же дураком, как Утпала… или Луньен. Я не злодей, Нуму; я просто делаю то, что необходимо. Посмотри! – Ун-Нефер кивнул на окно: там, далеко за пределами города, извивался каменный хребет, то вспыхивая в лунном свете, то ныряя в серую дымку. – Со дня на день Стена будет готова. Во время Цама ее механизмы будут приведены в движение. Восемь почжутов и восемь белых женщин Палден Лхамо уже начали посты и очищения; и я тоже должен быть готов… к концу. И тогда все, что было… все эти жертвы… будет не напрасно.

– Что ж, закончи, что начал. А потом гори в аду, ты, самозваный бог!

Я выхватил маску из-за пояса и, размахнувшись, швырнул ее прочь; послышался хруст и жалобный, пронзительный писк, будто закричало живое существо. Но я отвернулся и, не оглядываясь, вышел из покоев Железного господина.

***

Путь к выходу из дворца лежал через сад. Было темно: хотя месяц серебрил макушки деревьев, ему уже не хватало сил продраться сквозь переплетенные нижние ветви и колючие кусты. Однако же я помнил здешние тропинки, как свои пять пальцев, а потому без опаски нырнул в сорную траву… Но я все шел и шел, а саду не было ни конца ни края! Усики черной пшеницы кусались, как злые насекомые; лапы то и дело задевали о выползший из-под земли корень или соскальзывали в хлюпающую грязь, как будто под крышей Когтя недавно прошел дождь. Наконец мне начало чудиться, что сами деревья перешептываются в вышине с затаенной угрозой, подавая друг другу неясные знаки, предупреждая о приближении чужака. А потом я услышал, как кто-то зовет меня:

– Нуму! Остановись!

Сердце тут же ушло в хвост; я все понял. Железный господин решил не испытывать судьбу и избавиться от меня прежде, чем я натворю бед. Он послал за мной Падму. Оно и неудивительно: из всей четверки вороноголовых она всегда была самой легкой на расправу.

Бежать было бесполезно… И все-таки я побежал, сломя голову, не разбирая дороги, а вслед мне кричали:

– Остановись! Да постой ты!

Конечно, я и не думал слушаться, но вдруг, провалившись сквозь жухлые стебли тростника, с головою ухнул в воду. Рот сразу же наполнился вкусом ряски; отдуваясь и отплевываясь, я вынырнул и схватился за край садового пруда.

– Ну вот, ты снова весь вымок. Совсем как в детстве, – недовольно буркнула Падма, нависая надо мною. – Куда ты так несся? А я ищу тебя уже битый час, чтобы попросить о помощи.

– Меня?! И о какой же?

Падма огляделась по сторонам и, склонившись совсем близко, шепнула:

– Помоги доказать, что шанкха невиновны.

***

В час Дракона, когда восток еще не начал сереть, я, крадучись, пробрался в заброшенный дом на улице красильщиков тканей. Лет пять назад здесь случился пожар; об этом напоминали криво заколоченные окна и черные, не отмытые ни дождем, ни талым снегом стены. Замка на двери не было; вход никто не охранял. В этой холодной, пахнущей дымом дыре нашла приют Рыба, моя помощница. Она перебралась сюда в поисках одиночества – подальше от шумной и суетливой общины белоракушенчиков, но все же поддерживала с ними связь. Потому я и пришел к ней.

Рыба спала на тонкой подстилке, завернувшись с головой в грязный чуба. Она не стала ворчать, когда я растолкал ее, а сразу поднялась и начала завязывать ремни и шнурки, скрепляющие куски ее бедного наряда, – видно, думала, что нас зовут к больному. Как мог, я растолковал ей, что все шанкха в опасности и должны покинуть город немедленно и в строжайшей тайне. Шенов наверняка уже предупредили о замысле Железного господина, поэтому лучше бы беглецам спрятаться в повозках, в мешках, тюках и больших корзинах, в кувшинах для зерна или масла. Многим из жителей Бьяру мы помогли: кого вылечили от лихорадки, кому вытянули гниль из лапы, кому вправили спину… Может, и они не останутся в долгу.

Когда я договорил, Рыба кивнула – без удивления, без страха – и, низко поклонившись, сказала:

– Спасибо, старый друг. Я предупрежу остальных. Но ты сам не ищи шанкха. За тобой могут следить.

Я знал, о чем она: сколько бы я ни плутал тайными ходами и как бы далеко ни зашвырнул подаренную богами маску, слуги Железного господина хорошо знали меня и могли легко найти. Поэтому я и не отправился прямиком в общину Кхьюнг; да и отсюда пора было бежать.

Поклонившись Рыбе на прощанье, я вышел в утренний город и не меньше часа бродил по улицам, путая следы, как мог. Бьяру мало-помалу просыпался: из окон запахло жареной цампой; в лакхангах служки завели унылые молитвы, звеня колокольчиками и крутя молитвенные барабаны. Дойдя до площади Тысячи Чортенов, я купил у зевающего торговца меру шо в миске из черствого хлеба и одним глотком выпил кислую тепловатую жижу. Меня ужасно клонило в сон, но нужно было сделать еще одну вещь, которую я обещал Падме.

Сил идти пешком во дворец, длинным путем под озером, уже не было. Я напросился в лодку к одному из знакомых шенов (тот покупал в городе отрезы ткани для починки тханка и медную утварь для кухни) и по воде отправился в Перстень.

***

Найти Ишо оказалось несложно: он был в классе с детьми, только начавшими обучение премудростям колдовства, а заодно письму, чтению и счету. Маленькие ученики Перстня клевали носом, потирали кулаками слипающиеся глаза и только рады были, что я отозвал их наставника. Молча мы прошли вперед по коридору гомпы, мимо других классов, мимо нужника, в котором я однажды прятался с украденным свитком. Как давно это было?.. С тех пор я вырос и уже начал стареть, а почжут остался почти таким же, как и был, разве что лишился передника с розовыми цветами.

Поднявшись на второй этаж, где не было случайных прохожих, мы встали у окна. Из узкого проема было видно весь двор Перстня: снующих по серому песку шенов, поросший пятнами мха мэндон с притулившимся к нему домом слуг, а еще пристань с сотней плотов и лодок, погруженные в воду чортены, обросшие у основания хрустальной коркой, и само озеро Бьяцо, над которым летали хрипло кричащие птицы… Ишо тоже посмотрел вниз, на опаленные стены, обугленные балки и потекшие, как воск, золотые украшения – следы битвы, проигранной Зово, – а потом, не подымая глаз, спросил:

– О чем ты хотел поговорить?

– Ты знаешь о последнем приказе Железного господина?

Почжут кивнул.

– И ты согласен с ним?..

Ишо долго молчал, а потом сказал вместо ответа:

– У меня есть близкие, Нуму. Те, кого я люблю. И я хочу, чтобы так и оставалось.

– Понимаю. И все-таки я должен попросить тебя кое о чем… Хотя для начала объясни: как оправдают перед народом казнь шанкха?

– Будет объявлено, что они пытались навести проклятье на Олмо Лунгринг, чтобы ускорить приближение зимы и тем самым очистить мир от всех, кто не разделяет их учение.

– Что за глупость!

Ишо закатил глаза так, что сверкнули синеватые белки.

– Какая разница, Нуму? Горожане уже ненавидят белоракушечников: они нищие, грязные попрошайки, которые всюду бродят стаями, говорят на чужом языке и не верят в истинных богов. Дай еще пару лет, и их стали бы убивать и без приказа Железного господина. Никто не усомнится в истинности обвинений. Хуже того, через пару месяцев на улицах начнут продавать какие-нибудь «Тайные свитки мудрецов южной страны», где подробно распишут заклятья, якобы использованные шанкха, чтобы лук гнил и молоко кисло… И их будут покупать как горячие момо, вот увидишь!

– А что насчет шенов? Вам самим известно, почему Железный господин решил казнить шанкха? Он думает, что белоракушечники убили одного из… них, – я указал подбородком вверх – не на небо, а на Коготь, висевший где-то над нашими головами. – Вот об этом-то я и хотел поговорить с тобою.

– Убили… бога? – пробормотал почжут, задумчиво просеивая пальцами шерсть на шее и подбородке. – Неслыханная дерзость! Но теперь понятно, почему в городе больше не видно бесхвостого. Жаль… Он мне нравился.

Я опустил глаза, пряча подступающие слезы.

– Шаи не заслужил такого – и я хочу, чтобы его убийц схватили! Но я не верю в вину шанкха, и есть боги, согласные со мной. Они хотят выяснить правду о случившемся. Однако делать это следует не в открытую, а тайно: кто бы ни был убийцей, пусть считает, что вся тяжесть его греха пала на других, что он сам в безопасности… Вот только для этого потребуется помощь шенов. Потому-то меня и попросили обратиться к тому из слуг Перстня, которому я доверяю. И я обращаюсь к тебе, Чеу Ленца: помоги доказать, что шанкха здесь ни при чем, и тогда Железный господин еще может передумать!

– Передумать… Не будь наивным, Нуму.

– Я не такой уж дурак и не надеюсь, что он усовестится. Нет; скорее горы пустятся в пляс, чем смягчится его сердце. Но я был рядом с Железным господином очень долго… может, не так долго, как ты или другие почжуты, но все же достаточно, чтобы изучить его. И вот что я понял: как и положено Эрлику Чойгьялу, он взвешивает каждый свой шаг на весах Закона.

– Закона?.. – переспросил Ишо, удивленно поднимая мохнатые брови.

– Да. Закона, который он сам себе установил и следует ему неукоснительно. Не зря же его тайное имя – Нефермаат: совершенная истина или совершенный закон, – сказал я на меду нечер. Толстяк вздрогнул и, испуганно оглядываясь, прошептал:

– И что же гласит этот «закон»?..

– Очень просто: вред не должен превышать пользу. Ты сам знаешь, если ему предложат спасти десять жизней ценой девяти, или даже тысячу и одну – ценой тысячи, он согласится, не задумываясь. Но чтобы поступить наоборот, чтобы ради одного жертвовать тысячами, Железному господину нужны веские причины.

– Может, и так. Но что с того?

– А то, что сейчас он думает казнью шанкха достичь двух целей: покарать убийц лха и получить нужное ему… «лекарство». И эта двойная польза оправдывает двойной вред. Но если мы докажем, что шанкха непричастны к гибели Шаи, он уже не сможет казнить без разбора; ему придется пересмотреть свое решение.

– Ты же понимаешь, что он все равно потребует жертвы?

– Да. Но надеюсь, что она не будет такой огромной… такой страшной.

– А! Так ты тоже готов взвешивать добро и зло? И покупать одни жизни ценой других? Вижу, кое-чему ты научился у богов.

– А что еще остается? – раздраженно огрызнулся я. – Так спасется хоть кто-то! Поэтому не упрекай меня, Ишо. Лучше ответь – ты поможешь?

Почжут молчал, ковыряя когтем трещину на оконной раме, пока кусок старого, темного лака не отслоился от дерева и не упал ему под лапы. Глядя на открывшееся пятно краски, ярко-красное, как расчесанная болячка, он пробормотал невпопад:

– Знаешь, когда мы учились здесь вместе с Луньеном, я всегда восхищался им… и при том терпеть не мог. Мало того, что в искусстве колдовства он обошел меня и стал любимчиком Эрлика! Гаденыш не боялся ничего на свете, а я… я всегда был медлительным и осторожным, как черепаха, готовая в любую секунду спрятать голову в панцирь.

И Перстень в достатке поставлял мне причины для страха! Колдовство – то еще ремесло, Нуму. Духи, проклятья, виденья – все это не способствует душевному равновесию… Но больше всего меня пугал обряд посвящения, которым отмечалось окончание ученичества. И по сей день он проводится на седьмой год после того, как щенок попадает в Перстень. Говорят, в незапамятную старину, когда весь Бьяру умещался в стенах этого дзонга, ученикам, чтобы доказать свою зрелость, следовало принести кровавые дары – отрезать мизинец, или ухо, или хвост, чтобы по увечьям в них отличали мужчин. Однако со временем нравы смягчились. Посвящение стало праздником, на котором старые шены, шамкая беззубыми челюстями, задавали ученикам вопросы – всегда одни и те же: «Кто царит над Лу, Цен и Лха? Что осветит путь, если погаснут и солнце, и луна, и звезды? Где спрятано то, что нельзя найти?», а ученики отвечали, всегда одинаково, клялись в вечной верности богам, срезали пучок волос с гривы – слабое подобие прежних жертв! – замешивали их в красное тесто, лепили из него торма и ставили на алтари. А после был пир, где чанг лился рекою и на вертелах жарились жирные бараны… Вот только Ун-Нефер, став Железным господином, изменил этот миролюбивый обычай. Он хотел, чтобы шены сравнялись с белыми женщинами Палден Лхамо, а не ели до отвала.

– И что же? Он вернул старые порядки? – спросил я, невольно разглядывая лапы Ишо – вроде все пальцы были на месте… Да и хвост покачивался за спиною, пышный и рыжий, как у лисы.

– И да, и нет. Обряд стал тайной; те, кто прошел его, молчали. Но им и не нужно было говорить, чтобы вселить в меня ужас. Хватало и того, что в живых из десятка учеников оставался один, а в здравом уме – и того меньше… Да, шены тогда были тем еще сбродом! Железному господину пришлось отсеивать слабых от сильных, как плевелы от зерен. Правда, в своем милосердии он давал ученикам выбор: отказаться от испытания и покинуть Перстень несолоно хлебавши. Многие так и поступили; иные решили встретиться с неведомым.

Время испытания приближалось – мы с Луньеном, как погодки, должны были проходить его одновременно. Вот только в Краке никто не сомневался, а я… Я жил как в аду. То и дело сердце начинало беспричинно биться, будто жук в кулаке; казалось, что легкие отказываются вбирать воздух. В глазах чернело; задыхаясь и дрожа, я забивался в какой-нибудь угол и так умирал заранее, десятки раз вместо одного. Часто, часто я глядел на южное небо и думал, что пора распрощаться с Перстнем и бежать прочь! Стать горшечником, или пастухом, или простым землепашцем, запрягающим яков в скрипучий плуг… Но каждый раз что-то останавливало меня: может, честолюбие, а может, и неистребимая жажда узнать, что будет дальше. Ведь тайна подобна темноте, Нуму – она и пугает нас, и влечет.

Вот это-то все я и вывалил Краке где-то за неделю до посвящения, то потрясая кулаками и проклиная трусливое нутро, то рыдая от жалости к себе. Луньен молча слушал, лупая рыбьими глазами. Наконец, когда я уже охрип и обессилел, он сказал:

– Я не знаю, как Эрлик будет испытывать нас. Но я знаю средство, которое поможет вытерпеть что угодно.

Я замер, навострив уши. Крака, понизив голос, зашептал:

– Однажды Железный господин взял меня в горы и показал растущие там цветы – желтые, с пушистым венчиком и сухими лепестками. Они чем-то похожи на бессмертник, только стебель толще и темнее; если его надломить, выступит прозрачный сок. Из этих цветов Палден Лхамо готовит тайное снадобье. Стоит лизнуть его, и тело не будет чувствовать боли; а если съесть немного – ее не почувствует и душа. Найди эти цветы и перед испытанием проглоти один лепесток; этого должно хватить.

Благодарный за совет, я отправился в указанное Кракой место и довольно скоро наткнулся на неприметные желтые соцветия. Сорвав один-единственный бутон, я вернулся в Перстень и стал ждать посвящения. Накануне меня снова обуял страх сильнее прежнего. Я вспоминал все молитвы на свете и думал, что после обряда уже ничего никогда не испугаюсь…

Ишо поднял ладонь, закрываясь растопыренными пальцами, будто маской.

– Я ошибался. Теперь я боюсь гораздо больше и даже не могу молиться – потому что некому. А ты приходишь и просишь нарушить приказ Эрлика.

– Нет! Только помочь переубедить его! – возразил я, но почжут вяло отмахнулся. Его пухлая морда обвисла, как растянувшаяся от носки чуба; хвост прижался к штанинам. О чем бы он ни думал, что бы ни вспоминал, это причиняло Ишо неподдельную боль. Чтобы отвлечь его, я спросил:

– Что же ты сделал тогда?

– Я проглотил лепесток, как советовал Луньен; а потом и второй, и третий. Конечности быстро похолодели. Странное онемение захватило грудь и перебралось на шею; мне показалось, что я не могу больше глотать, притом что язык грозился вот-вот провалиться внутрь горла. Тогда я зажал кончик зубами – крепко, до крови. С минуту чудилось, что я разваливаюсь на части, как гнилой, перезрелый плод; а потом на меня опустился блаженный покой. Чуть спотыкаясь (что, впрочем, можно было списать на бессонницу – ведь обряд совершался глубокой ночью), я с другими учениками-погодками отправился в подземную залу, под этой самой гомпой. Крака подошел, чтобы приободрить меня, но я даже не помню, что ответил ему.

Двери открылись. Старшие шены втолкнули нас в темноту, сами оставшись снаружи. Громыхнули, закрываясь, засовы. В середине залы вспыхнул огонь, освещая Железного господина. Он явился нам без грозной маски, без булавы-скелета и улавливающего души аркана, но вид существа, чужого этому миру, пришельца с далеких небес, пугал куда сильнее, чем привычная морда быка. Многие пожалели, что вовремя не покинули Перстень… Теперь пути назад уже не было.

Вокруг костра кто-то расставил алтарные камни, числом двенадцать; столько было учеников. Эрлик велел постелить поверх чубы и лечь на них; мы послушались. Тогда он взял в правую лапу тесак – огромный, изогнутый, похожий на носатого осетра – и стал обходить учеников противосолонь. Каждого он ударял в живот, расширяя лезвием рану так, что она принимала вид открытого влажного рта. Ученик испускал короткий вопль – но сразу умолкал, будто оцепенев; только глаза продолжали бешено вращаться в своих орбитах. Дошел черед и до меня. Сверкнуло железо, чавкнула плоть, но я даже не пискнул, одурманенный волшебными цветами. Странно посмотрел на меня бог, но ничего не сказал и продолжил обряд.

Повесив тесак на пояс из змеиной кожи, он снова обошел учеников и над каждым воздел распахнутые ладони – а навстречу из красных ран, как из разожженных слугами курильниц, подымался дым. Сизые клубы разбухали в воздухе, напоминая то птиц, то насекомых, то диких зверей. Железный господин вытягивал из этого марева серую пряжу; одни нити отбрасывал, другие рвал пополам, некоторые переплетал между собою. Много позже я узнал, что этой премудрости – как изменять души живых существ, придавая им новые свойства, – он научился, наблюдая за духами на дереве Уттаракару; но тогда я просто наблюдал в тупом оцепенении. И вот бог навис надо мною; длинные пальцы промелькнули над мордой, заслоняя свет, а потом… будто удар молнии прошиб все тело, от макушки до хвоста. Каково же приходилось другим?

Покончив с этим, Железный господин в третий раз обошел нас, касаясь животов левой лапой, и раны на них смыкались, точно вода, смыкающаяся за брошенным в озеро камнем. Но когда он вернулся в середину залы, к пылающему костру, и позвал учеников по имени, откликнулись только двое – Крака и я. Прочие лежали неподвижно, и дыхание не волновало их грудь.

– Десять из двенадцати – пустая трата времени… – вздохнул Железный господин, не скрывая разочарования. – Да и вы двое хороши. Я рассказал тебе, Луньен, о золотых цветах не для того, чтобы ты скормил их Ленца. Ты хоть подумал о том, что будет дальше?

Крака приподнялся на локтях и попытался ответить, но только зашелся истошным кашлем. Эрлик снова взялся за рукоятку тесака.

– Не стоит ли убить его прямо сейчас? Тебе полезно будет увидеть, к чему приводит глупость.

Отступивший на время страх вновь навалился на меня; но я был слишком слаб, чтобы бежать или прятаться… да это бы и не помогло. Оставалось только ждать, чем все закончится. Крака отчаянно замотал головой:

– Нет! Накажи меня за то, что я разболтал секрет, – это справедливо. Но в чем виноват Ишо? Всем известно, что перед посвящением следует воздерживаться от чанга, соли и любой пищи, содержащей кровь. Но о желтых цветах не сказано ни слова! А если есть их не запрещено, то значит можно!

Бог улыбнулся, видимо, довольный ответом.

– Хорошо, что ты потрудился изучить законы прежде, чем их нарушать. И все же ты оказал другу плохую услугу – как та обезьяна, что размозжила голову охотника, пытаясь согнать с него муху. Идя путями мертвых, нельзя бояться… И тебе, Ленца, следует усвоить это прежде, чем станет слишком поздно.

Сказав так, Железный господин отпустил нас с миром. Я весь горел от стыда, но больше радовался тому, что жив. Иные испытания – их было много потом! – я сносил уже без чужой помощи, а потому полагал, что перерос свой страх. Но это не так, Нуму. Я все еще дрожу, как ребенок, готовый в любую секунду спрятаться за чужой подол…

Ишо вздохнул – так тяжело и протяжно, что, казалось, чуба вот-вот лопнет на груди, а потом вдруг рассмеялся, ударяя правой ладонью по бедру.

– Что ж! Краке и после смерти удается достать меня! Может, я не и такой храбрец, как он, но я не прощу себе, если буду трусом до конца. Стоит хотя бы раз поступить по совести. Ну, говори – что тебе нужно?

***

Ночь была холодной, особенно на воде; ветер забирался глубоко за пазуху и ворошил шерсть на затылке. Бьяцо почти не волновалось, и все же плот чуть покачивался, продвигаясь вдоль берега. Тонкие шесты, которыми орудовали четверо шенов, походили на лапы паучка-косиножки; они беззвучно опускались и подымались, поблескивая в лунном свете, будто вымоченные в серебре. Рядом плыло еще два плота, направляемые Падмой и Чоу Пунценом, ближайшим учеником Ишо; между бревенчатыми краями протянулись сети – не из пеньки, а из красных шерстяных нитей. Чоу Пунцен не без гордости сообщил, что они с учителем сами вязали узлы, помещая внутрь волосы из гребней и ниточки из одежды пропавших шанкха. Падме стоило немалого труда добыть этот сор у учеников Калы, Дайвы и Видхи, но, по заверениям колдунов, только такими неводами и можно было рыбачить в Бьяцо.

Мы кружили по озеру не меньше полутора часов: за это время созвездие Ужа успело выползти из темноты и теперь чесалось желтым брюхом о Северные горы. Спрятав ладони в рукава и натянув воротник чуть ли не до бровей, я уже начал понемногу засыпать, как вдруг плоты остановились. Судя по тому, как оживились шены, желанная добыча наконец-то попалась! Ухая и подбадривая друг друга, они схватились за сети. Я хотел было помочь, но колдуны только зашипели и зацыкали в четыре пасти; пришлось дожидаться, пока они сами справятся.

Наконец странный улов затащили на плот; он походил на глыбу подтаявшего льда размером с новорожденного теленка. В чуть светящейся глубине проглядывало иссохшее, перекрученное тело – то был низкорослый мужчина, одетый на южный манер, как принято у белоракушечников. К утру все три пропавших шанкха были найдены. Шены, сотворив защитные знаки и натянув на лапы перчатки из жесткой кожи, перенесли утопленников на причал Перстня и водрузили на бамбуковые носилки.

– Как ты догадалась, что их следует искать в озере? – спросил я Падму. Она была в маске ворона; пернатая голова вертелась на длинной шее, кося на мертвецов то левым, то правым глазом.

– Когда все говорят, что убийцы как в воду канули, стоит и впрямь проверить воду. Но я удивлена тому, что угадала. Теперь все кажется еще более странным.

– Почему? – я потер переносицу, смахивая с бровей влажный иней, наросший за ночь. От недостатка сна все в голове кипело. – Они могли покончить с собой, чтобы не навлекать опасность на общину… Или, может, боялись того, что с ними сделает Железный господин. Самоубийству есть много объяснений.

– Да, много. А еще есть много способов покончить с собой – повеситься там, со скалы спрыгнуть; благо скал вокруг предостаточно! Но шанкха, якобы люто ненавидящие богов, выбрали тот путь, который ведет прямиком во дворец Эрлика… То есть, мы-то знаем, что он никуда он не ведет, но местные верят в это безоговорочно! Значит, за то время, пока Видха, Кала и Дайва шли от лакхангов к площади, они либо успели сменить веру и решили, как настоящие праведники, переродиться на небесах, либо что-то здесь нечисто…

– Думаешь, их убили?

– Пока не знаю. Эй, ты! – Падма помахала Чоу Пунцену, и почтенный муж приблизился, склонив седую голову. – Сможешь вызвать их призраки для допроса?