Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 48 страниц)

Но в тот раз Шаи не дал мне долго любоваться на работу; пока я, раскрыв рот, пялился наверх, он уже высмотрел что-то интересное и, схватив меня за лапу, поволок вперед. Миновав толпы переселенцев (они были слишком заняты тасканием грузов и перебрасыванием кирпичей, чтобы смотреть на нас) и несколько десятков надсмотрщиков (те не снисходили до того, чтобы повернуть морду к нищему старику и его «внуку»), мы добрались до небольшого дома, в котором отдыхали от трудов праведных шенпо. Тот явно слепили на скорую лапу: недосушенные кирпичи уже расползались от дождей и снега, и по беленым стенам стекали кроваво-красные ручейки глины. На окнах были толстые ставни, но приоткрытая дверь тихо поскрипывала.

– Иди глянь, есть кто внутри? – выдохнул на ухо Шаи, обдав меня вонью крепкого санга; я и не знал, что он так пьян, когда мы отправились вниз! Это, да еще и вкупе с приказом нарушить покой слуг Железного господина, изрядно пугало.

– Ты уверен, что это хорошая мысль?..

– Иди-иди! Если что, скажешь, что заблудился. Ты мелкий, тебе ничего не сделают, – отвечал лха. Поежившись, я шагнул внутрь.

В доме было темно: только на низком столе тлела масляная плошка. Рядом, в пятне тусклого света желтели разбросанные в беспорядке свитки; некоторые свешивались до самого пола, так, что от разбухших краев подымались разводы влажной грязи. Я огляделся по сторонам – вроде никого! – и подкрался поближе, чтобы глянуть на написанное. Было так же страшно, как тогда, когда я пытался воровать в классе Ишо. Когда я потянулся за одним из свитков, с пальцев аж капал пот.

Я почти коснулся его, но тут раздался мощный, глубокий храп! Едва проглотив истошный визг, я отскочил назад и уставился на спящего шена.

Тот примостился на стуле, скрестив лапы на груди; голова откинута назад, нос смотрит точно в потолок, плоский язык свисает из распахнутого рта… Лицо спящего показалось мне знакомым; может, я сталкивался с ним в Перстне, когда был там в услужении? Наверняка, но было здесь и что-то другое! А потом я заметил одну странность: слюна, стекавшая из уголка его губ, была бурой и густой, как смола. Такое встречается у тех, кто жует корень бхога; тогда понятно, почему он так крепко спит посредине дня! Сиа рассказывал, что жевательный корень придает бодрости – можно аж три ночи к ряду не спать. Но тем, кто злоупотребляет этим растением, приходится расплачиваться – сонными приступами и много чем еще.

– Шаи, – позвал я, высунувшись из-за двери. – Заходи! Здесь есть шен, но он не проснется. Еще не скоро.

Лха не заставил себя долго ждать; проскользнув внутрь, он сразу же направился к столу, одарил похрапывающего шена презрительным взглядом и схватил какой-то из свитков. Его глаза жадно забегали туда-сюда; но скоро Шаи разочарованно вздохнул.

– Я ничего в этом не понимаю, Нуму, – пробормотад он, откладывая свиток и потирая костяшкой пальца морщинистую переносицу. – Здесь явно речь о Кекуит… Но если бы я помнил, что это значит! Все эти знаки и символы… Три жизни назад я знал их, а теперь это просто пятна чернил. Но все равно стоит срисовать… Может, с книгами удастся разобраться… Постой снаружи: предупредишь, если кто-то будет идти.

Не успел я шагнуть к дверному проему, как вдруг чья-то тень заслонила лившийся из него свет; я молча потянул Шаи за рукав.

– Спрячься куда-нибудь и сиди тихо, – одними губами шепнул лха; растерявшись, я забился в первую попавшуюся щель между стоявшими у стены ящиками и мешками, неудобно вывернув левую лапу. Та сразу начала затекать, но шевелиться и менять положение я побоялся. Пришлось, стиснув зубы, терпеть.

Тихо щелкнул засов; дверь затворили изнутри. Я не услышал шума шагов, но скоро мимо меня проплыли две белые фигуры – точно два духа, не ступающих по земле; но это были, конечно, не призраки, а женщины Палден Лхамо. Одна из них, с русой гривой, заплетенной толстыми косами, склонилась над столом и достала из-за пазухи лист тонкой до прозрачности бумаги и заточенный уголек. Вторая, красноволосая, сторожила, оглядываясь по сторонам.

Но не успели они сделать то, за чем пришли, – чем бы это ни было, – как мешок, в который я упирался пяткой, пошатнулся и завалился на бок. Женщины, вздрогнув, вытянули шеи и уставились в одну сторону. Та, что держала бумажку, чуть кивнула; ее подруга, медленно ступая, стала подбираться ко мне. Сквозь рыжую мглу я увидел ее растопыренные подрагивающие пальцы, унизанные медными кольцами, раздувающиеся ноздри и, главное, неподвижные, стеклянисто-зеленые глаза. Женщина будто бы была слепой?..

Ей оставалось только протянуть лапу, чтобы ухватить меня за шкирку, но тут мирно храпевший шен зашелся каким-то жутким бульканьем и кашлем. Этот шум разбудил его самого; мужчина вскочил со стула и недоуменно уставился на гостей.

– Какого дре вы тут делаете?! – завопил он, вращая глазами и украдкою вытирая накапавшую на чуба слюну.

– Да вот, решили поработать за тебя, раз уж ты умаялся, – с ухмылкой отвечала русоволосая женщина; я заметил, что бумажку она уже спрятала в складках платья. – Почему вы поменяли последовательность каналов на пятой колонне?..

– Твое-то какое дело, – злобно огрызнулся шен. – Так велел Железный господин. Еще вопросы будут?

– Но можно же было предупредить. Мы ведь тоже должны делать расчеты – сколько и чего.

– Я тут не болтать с вами поставлен, а следить за строительством! Идите, поговорите с Чунтой или Мимаром, а ко мне не суйтесь больше.

– Нозу-Нозу, – женщина с печальным видом поцокала языком. – Мог бы быть и повежливей. А то мы поговорим с Чунтой не только про Стену, но и про то, как ты, наевшись жевательного корня, дрыхнешь среди бела дня.

Я чуть не хлопнул себя по лбу. Нозу, ну конечно! Вот откуда я его знаю – это тот самый шен, который купил меня у дяди и отвез в Перстень. Между тем, мужчина разозлился не на шутку. Схватив стул, на котором только что спал, он запустил его прямехонько в смеющуюся женщину; та, легко уклонившись, расхохоталась еще громче. Ее подруга в это время распахнула дверь, и вот уже обе выбежали прочь, преследуемые изрыгающим проклятия шеном.

Подождав чуть-чуть, мы с Шаи тоже покинули это странное место.

***

Наши вылазки в город и его окрестности продолжались довольно долго. Но хотя я никогда не был особо догадлив, а все же заметил, что мое постоянное присутствие Шаи в тягость. Его дела в Бьяру требовали скрытности, как требует ее бег таракана в ночной темноте; а я жужжал и суетился, как одуревший по весне комар. Поэтому со временем, убедившись, что я, во-первых, уже далеко не ребенок и могу сам о себе позаботиться и, во-вторых, мне не грозит ничего страшнее, чем угоститься шо не первой свежести, которым ушлые торговцы потчуют народ, лха начал оставлять меня в одиночестве. Я, признаться, тоже расслабился, и не мудрено! Хотя какой-нибудь гончар запросто мог отвесить мне щелбанов за случайно разбитый горшок (их делали великое множество для Стены; глиняные посудины и зимой, и летом сохли на полях, как урожай белых дынь), но случайных пинков и затрещин я не слишком боялся. А от вещей посерьезнее меня наверняка защитила бы маска – Гаруда. Как и велел Железный господин, подарок богов всегда был со мною: его внушительная тяжесть, скрип шелковых шнуров и веющая от черного лака прохлада – все говорило о том, что это не просто кусок дерева. Тут работали чары, да не простые! Куда большее опасение внушал мой собственный длинный язык – а ну как опять сболтну лишнего? Теперь я уже осторожничал и иногда за весь день выпускал изо рта не более десятка слов; из-за этого многие знакомцы считали меня неприветливым и угрюмым, но оно и к лучшему!

Однажды, оторвавшись от Шаи, я сидел на скамье у приозерной гомпы и смотрел, как снег падает на Бьяцо и тает в стеклянных водах. Мимо бесконечной чередою проходили паломники, задевая когтями молитвенные барабаны и бормоча под нос хвалы, жалобы и прошения; прикрывшись от снегопада павлиньими зонтами, прогуливались по двору толстые жрецы; за ними следом семенили тонкие, плохо одетые ученики, на ходу записывая что-то в свитки, такие длинные, что их концы то купались в грязи, то отрывались под каблуками сапог. Чернила, налитые в притороченные к поясам тыквы-горлянки, немилосердно плескали и пачкали и без того грязные чуба. Все вокруг – крыши, тораны, ставни и створки дверей – пестрело цветами старых богов: синим, зеленым, золотым, но из-за угла гомпы выглядывали красная полоса Перстня и черный нос Когтя над ним – как клюв ястреба, зависший над птенцами… или добычей. Я хотел было закрыть глаза, но тут же почувствовал, как душа вспучивается, вскипает внутри и грозится выплеснуться через горло и ноздри, как убегающее молоко. Странная, беспричинная тоска напала на меня сегодня! Я потер виски и зевнул, чуть не порвав рот; стало легче, но ненадолго. Пылью – вот чем я себя чувствовал; пылью, готовой рассеяться от малейшего дуновения ветра.

Вдруг чей-то крик вырвал меня из оцепенения, а потом еще один, и еще, и вот уже вся гомпа горланила, визжала, топотала! Из-за чего поднялась вся эта суета? Поработав как следует локтями, я пробрался сквозь бока и спины, большие и малые, обтянутые хлопком, шелком и войлоком, пахучие, лоснящиеся, сталкивающиеся, как льдины в весенней реке, – к источнику шума.

Им оказался ручной жернов из черного камня, который в народе почему-то прозвали мельницей Эрлика. Обычно он мок без дела под дождем или стоял, присыпанный снегом; но сегодня у его подножия, опрокинув чашу с семенами горчицы, валялся какой-то мужчина. Судя по дырявой, грязной одежде, свалявшейся шерсти и изломанным когтям, он был беден – скорее всего, один из строителей Стены, невесть зачем забредший в город. Его правая лапа была заломлена вверх каким-то странным, неестественным образом; кажется, мужчина был без памяти.

– Надо ему помочь; дать понюхать санга, – сказал я и уже собирался приступать к делу, но стоявший рядом жрец Норлха положил мясистую пятерню мне на плечо, удерживая на месте.

– Похвальное желание, юноша, – пропел он мягким, густым голосом. – Но этому горемыке уже ничем не поможешь. Как и тому, чье имя он произнес. А чье имя он произнес, известно ли?

Это он спросил, уже оборотившись к прислужнику гомпы, стоявшему неподалеку.

– Один паломник утверждает, что Тонце Зума… это, вроде бы, сотник на Стене.

– Что же тот сделал?

– Да кто теперь разберет, – равнодушно отвечал прислужник, почесывая бровь пером, отчего ее рассек синий чернильный шрам. – Может, цампы в тарелку не доложил, а может, с чужой женой переспал.

– Жаль все же! И жизнь, и посмертие погубил за какого-то сотника…

Видя, что жрец в благодушном настроении и не прочь поговорить, я решился расспросить его:

– А что с ним, дяденька? Что он сделал?

– Нездешний ты, что ли? – он почесал грудь в мягких светлых волосах, с любопытством оглядывая меня. – А, вижу! Глаза у тебя желтые, как у рогпа. Далеко же ты забрался, молодой рогпа! Ну, слушай – не приведи Норлх, пригодится! Видишь тот жернов? Если положить в него одно горчичное зерно и растереть, назвав имя своего врага, он тотчас умрет. И не важно, стар он или молод, беден или богат. Но и душу просящего заберет Железный господин – такова цена мести! Любой может прийти сюда, к этому камню; останавливать просящих запрещено… А потому каждый князь, каждый оми должен помнить, что обиды не проходят даром.

В это время двое шенов – уже в черных одеждах Перстня – зацепили мертвеца большими крюками и поволокли прочь, оставляя борозду в свежем снегу. Завороженный этим зрелищем, я не сразу понял, что чей-то голос окликает меня.

– Господин? – снова обратились ко мне, на сей раз потянув за рукав. Тут я наконец обернулся и чуть язык не откусил от неожиданности – это был молодой ученик… теперь уже шен, которого чуть не искалечила Падма! Его раны зажили, но на их месте остались бугристые розовые рубцы, особенно заметные на пальцах и предплечьях – там, где короткая шерсть не могла прикрыть увечий.

– Привет? – выдавил я наконец, решив, что пялиться на чужие болячки невежливо.

Шен высунул язык и поклонился. Густая, светлая грива и зеленые глаза выдавали в нем выходца из восточных лесов; и лапы у него были длинные и жилистые, как у обезьяны. Темно-бурое пятно, расползавшееся вокруг его правого глаза, придавало морде шена задумчивое, почти грустное выражение.

– Не сочти за дерзость, господин, – с робостью и в тоже время важно сказал он. – Позволь представиться: я Тридра Лунцен, слуга Железного господина. Я увидел тебя в толпе и решился подойти. Мне нужно извиниться перед тобою.

– Угу, – ответил я, не зная, что еще сказать (и что мне позволено говорить!); но шен принял мою немногословность как должное.

– Ты прав, господин. Слова мало значат; слова легковесны! Но поверь мне – после нашей встречи я много размышлял и понял, что был неправ тогда. Не только потому, что поднял лапу на небожителя, но и потому, что обидел старика и его веру. Я постарался исправить то, что сделал – нашел того бедняка и помог его внучке; втайне, конечно, чтобы не пугать его…Не подумай, господин, я говорю об этом не для того, чтобы похвастаться, а чтобы… чтобы спросить – могу ли я как-то послужить тебе, чтобы отплатить за твою доброту?

Признаться, тут я хотел послать приставучего Тридру куда подальше и продолжать скучать в одиночестве; но тот опередил меня, выпалив:

– Я вижу, тебе невесело сидеть тут. Пойдем со мной – я знаю, где можно развлечься.

Я посмотрел на солнце, уныло ползущее над сизой от холода столицей. Шаи должен был вернуться через два часа, не раньше.

– Ладно, только недолго!

И он повел меня – вверх, на гору, мимо низкорослых жилищ, в которых ютились ученики гомпы; проходы между ними оказывались порой такими узкими, что я задевал локтями стены, покрытые облезлой краской и вонючими пятнами неведомого происхождения, и тогда жалел, что дал завести себя сюда. Но отступать было поздно. Черепки и объедки, грудой наваленные прямо у дверей, хрустели и чавкали под подошвами, из приоткрытых окон прямо в лицо шибали клубы белого пара, пахнущего потом и жареной рыбой, а мой спутник и не думал сбавлять шага. Наконец, он поманил меня пальцем, и мы свернули вбок, к лестнице, вырубленной прямо в камне; несмотря на зимний холод, ее ступени были мокрыми – то ли от облаков, набегавших серой волною с юга, то ли от шарканья множества лап, растирающих снег в грязное месиво. Поднявшись, мы очутились перед странным строением; по крайней мере, мне в таких бывать еще не доводилось! Высокое, с целыми тремя этажами, украшенными крытыми галереями, резными крышами и цветными ставнями, оно напоминало богатый лакханг, но крики, хохот и песни, доносившиеся изнутри, вовсе не походили на праведные молитвы. Правда, я тут же догадался, что это – дом увеселений, такой, где подают вино, чанг, жевательный корень и трубки, набитые разными травами. Из-за близости к приозерной гомпе его облюбовали шенпо всех мастей; вот и сейчас дюжина гуляк в черных чуба вывалилась из дверей и, пошатываясь, двинулась вниз по лестнице. Я моргнул, размышляя, доберутся ли они вниз живыми – ступени были скользкими, а лапы у них заплетались чуть ли не узлом… Но тут мой спутник дернул меня за чуба, заводя внутрь.

Признаюсь, это были самые роскошные покои, какие мне доводилось видеть! И в Перстне, и даже в Когте все было устроено очень просто. Да, залы с высокими потолками, темные стены и бледные тханка внушали почтение, но здесь все было иначе: в мягком, розоватом свете ламп и курильниц переливались кусочки перламутра, украшающие низкие столы и лежанки; красный и черный лак, густо покрывающий рога раскладных стульев, блестел, как спина мокрой рыбы; в тени тлела рыжими огнями старая позолота, и бисер на занавесях звенел, посверкивая, будто настоящие самоцветы. Мы опустились на подушки из настоящего шелка, толстые и мягкие, как пух, хоть и немного лоснящиеся от прикосновений многих задов. Тридра махнул лапой, давая знак кому-то невидимому. Как бесплотный демон, исполняющий волю колдуна, перед нами в тот же миг явился слуга с подносом, на котором стояли кувшин и две вместительные чаши; шен разлил по ним красноватое нечто и протянул одну мне со словами:

– Это чанг, настоянный на желудях и плодах миробалана. Такой делают только в местах, откуда я родом; его больше нигде в Бьяру нет! У нас, если мирятся, всегда выпивают его.

Мне еще не доводилось пробовать ничего крепче вина, которое в Когте наливали по праздникам; но отступать было некуда. Залпом, стараясь не морщиться, я влил в себя содержимое чаши; горло обожгло лютым огнем, и слезы брызнули из глаз. Жуткое пойло! Не знаю, как насчет миробалана, но язык у меня точно задубел. А шен уже плеснул добавки, приговаривая:

– У меня есть и другой подарок. Я послал ей весточку, как только увидел тебя… Она должна скоро прийти…

Я кивал, мало прислушиваясь к его словам. Выпитый на пустой желудок чанг разливался по крови быстро, как пожар по сухой траве. Но Тридра не обманул – через несколько минут на пороге и правда появилась девушка необычайной красоты; одетая в чистое белое платье, она светилась, будто спустившаяся с неба луна. Ее грива цвета топленого масла была расчесана волосок к волоску; зеленые глаза блестели, как слюда в глубине пещеры; левую бровь пересекало темное пятно, вроде растущего полумесяца. Без сомнения, она была в родстве с молодым шеном.

– Это моя сестра, Драза, – подтвердил тот, наклонившись так близко ко мне, что я почувствовал травянистый дух, шедший из его глотки. – Нас вместе забрали в Перстень: меня – к Железному господину, а ее – к Палден Лхамо.

Заметив нас, девушка подошла и низко поклонилась. Серьги в ее ушах качнулись и звякнули, как маленькие колокольчики.

– Господин, – пропела она голосом сладким и вяжущим, как спелая хурма. – Ты сохранил жизнь моему брату! Позволь отблагодарить тебя за это.

Сказав так, она взяла меня за лапу и повела сквозь чад курений, сквозь хохот и переругивания пьяных шенов в потаенные покои без окон, столов и стульев. Здесь вообще ничего не было, кроме пары-тройки стеганых покрывал на полу. Дрожа от волнения, я опустился на грязноватую ткань; Драза села передо мною, улыбаясь, и развязала пояс.

– А это не запрещено?

Девушка повела плечами; ее платье от этого движения опало, как крылья белой птицы. Я в смущении уткнулся взглядом в пол.

– Жрецы старых богов иногда дают обет безбрачия. Но в Перстне такого нет: к чему лишать лучших из нас возможности иметь потомство?..

– Куда же вы деваете детей? – пробормотал я, запинаясь; зубы стучали во рту, как сотня костяных дамару.

– Они растут с матерями или отцами в городе. А если оба родителя из Перстня, щенков отдают на воспитание в здешнюю гомпу. Потом, если у них проявится дар колдовства, их заберут в Перстень.

– А если нет?

– Зачем думать об этом?.. Я не собираюсь рожать тебе ребенка, – Драза усмехнулась так, что белые зубы показались под сливово-черной губою. – Только отблагодарю.

Она приблизилась, обдав меня горячим запахом гвоздичного масла; мягкая ладонь коснулась моей щеки, шеи, юркнула под чуба… И вдруг девушка вскрикнула, отстраняясь, баюкая у груди обожженные пальцы. Я хотел было утешить ее, сказать, что не причиню вреда, но стоило потянуться вперед, как на ее красивом лице появилось выражение ужаса и злости. Драза отскочила и зашипела, будто змея. Занавесь, отделявшая покои от общей залы, отдернулась, и кто-то вошел. Но моя голова не слушалась меня и не желала поворачиваться навстречу; вместо этого затылок необоримо тянуло к земле, да и стены кренились, придавливая меня к полу… Ничего не оставалось, как только смириться и закрыть глаза.

***

Проснувшись, я сразу же застонал и схватился за лоб. Голова трещала немилосердно, а желудок крутился внутри, будто пойманная орлом гадюка.

– Выпей-ка, – велели мне, пихая в лапы горячий стакан. – Должно помочь.

Подавив тошноту, я проглотил немного солоноватой жижи и откинулся на подушки, тяжело дыша. Как ни странно, вскоре мне правда полегчало; только тогда я догадался оглядеться вокруг. Не знаю, как, но я очутился в просторной, чисто подметенной комнате с большим окном из расписного стекла. За прозрачными лотосами и золотыми рыбками виднелся Бьяру: белые крыши в дыму от очагов и курильниц. Значит, я все еще был где-то на горе, но точно не в доме удовольствий. Против этого говорили здешние тишина и покой, а еще пузатые шкафы у стен, на которых грудами валялись гребешки, ножницы, обрезки ткани с иголками и булавками, и прочие мелочи, какие водятся только в домашнем хозяйстве. Наконец, повернувшись набок, я разглядел и моего благодетеля – и тут же замер, похолодев от страха.

Передо мною на раскладном стуле из бамбука сидел не кто иной, как Чеу Ленца – или Ишо, как его звали ученики в Перстне. Почжут, впрочем, не спешил бросаться на меня с проклятьями и заклинаньями: он был слишком занят тем, что умиротворенно хлебал какое-то варево из широкой пиалы, время от времени причмокивая от удовольствия.

– Если думаешь, не отравил ли я суп, то нет, не отравил, – усмехнулся он, отставляя посудину и почесывая клок рыжей шерсти, торчавший в вороте чуба. – Видишь, сам его пью! Не такой я дурак, чтобы убивать любимчиков Эрлика… чего не могу сказать об остальных. Тебе надо быть осторожнее, Нуму, – та девчонка не желала тебе добра. И немудрено – ты унизил ее брата у всех на виду. В Перстне от него теперь шарахаются, как от прокаженного.

– Он же раскаялся… – пробормотал я, хлопая губами, как вытащенный из озера сом.

– Раскаялся? – Ишо приподнял светлые брови, удивляясь моему тугодумию. – Это он сам тебе сказал? Не верь словам, Нуму. Верь этому.

Коготь почжута повис напротив моей груди – там, где была маска, – и я почувствовал легкое покалывание, будто кожу нежно пощекотали морским ежом.

– Ты знаешь про личины?..

– Я много чего знаю, – отвечал Ишо, хитро улыбнувшись. И тут, глядя на его лисью морду, я сообразил:

– Сколько времени прошло?! Меня же уже ищут!

– Могу кликнуть воронов, если хочешь, – предложил он, кивая на окно; и правда, в небе неподалеку кружили большие горластые птицы. Но при одной мысли о том, что Падма или Камала, а через них и Сиа узнают о произошедшем сегодня, я готов был удавиться. – Вижу, что не хочешь. Ты был в городе с бесхвостым? Могу позвать его одного.

Не сразу я понял, что он говорит о Шаи; но, поняв, с облегчением кивнул.

– Хорошо, – Ишо кивнул и прикрыл глаза, будто вдруг утомившись; тяжелые веки сомкнулись, как складки покрывала, а потом снова открылись. – Готово. Он скоро придет за тобой. Обожди пока тут.

– Спасибо, – понурившись, вздохнул я. – Но… Почему ты помогаешь мне?

Почжут выловил в супе момо побольше, закинул в рот и вдумчиво прожевал.

– Думаю, ты мне просто нравишься, – отвечал он наконец. – Наверное, потому, что похож на меня в детстве. Я тоже был умен, но простоват. Все сидел над свитками, думая, что книжные премудрости откроют мне, как правильно жить… Скажу по секрету – не открыли. И вот еще сходство: меня, считай, тоже воспитали боги. Я оказался в Перстне как раз в ту пору, когда тридцать седьмой Железный господин умер и его место занял нынешний…

Как бы медленно и натужно ни ворочались мои мысли, я все же подсчитал:

– Но ведь это было больше пятидесяти лет назад!

– Верно, – кивнул Ишо, не без удовольствия глядя, как моя челюсть падает на одеяло. На вид рыжему толстяку никак нельзя было дать больше двадцати, а получается, ему впору было заворачиваться в саван и ползти к местам кремации! – И все эти годы я провел рядом с богами, а потому могу с уверенностью сказать, что они хорошие учителя, но плохие родители. Это и по тебе видно.

– Не понимаю что-то, – честно признался я.

– Родитель любит своего ребенка любым, а учитель любит только того ученика, который успевает в его предмете. Уж я-то знаю, – пробурчал Ишо, не иначе как вспоминая перепалки в своих шумных классах. – Ты слыхал о Чеу Луньене?

– Ну… Есть такой почжут.

– Мы с Луньеном были погодками; попали в Перстень вместе… Он родился где-то в пограничных, диких землях. Как сейчас помню его нелепый наряд – чуба из леопарда, штаны синие, как чернила; весь в каких-то побрякушках, и в гриве торчат сорочьи перья! Он был смешным… но недолго. Скоро всем стало ясно, что из нелепого мальчика выйдет великий колдун. Я говорил уже, что был весьма умен? Ну так по сравнению с Луньеном я был не умнее трухлявого пня. Все давалось ему легко; заклинания будто сами появлялись на языке.

Как я уже говорил, как раз в это время умер Хепри – тридцать седьмой Железный господин, и его место занял Ун-Нефер… – Ишо увидел, как я вздрогнул при звуках меду нечер, и поспешил успокоить. – Не бойся; в этих стенах богов можно называть по имени. Прежние Эрлики были как глиняные идолы – их наряжали в шелк и железо, им приносили дары, им строили троны и навесы, но жизнь Перстня текла своим чередом с ними или без них. Разобьется один – слепят нового… Нынешний господин навел совсем другие порядки. Он готов был щедро поделиться с шенами теми знаниями, которыми раньше владели только белые женщины Палден Лхамо, – но те, увы, не могли учиться! От долгих лет лени и излишеств они обрюзгли телом и окостенели умом, потому Ун-Нефер отправил одних доживать свой век при дворах удельных князей, других – проповедовать в далекие лакханги, а сам стал собирать круг новых учеников. Конечно, он сразу отметил Луньена – разве могло быть иначе?

Ун-Нефер приблизил его к себе и открыл такие тайны, которые мне, боюсь, неизвестны до сих пор. Понятно, что Луньен гордился этим непомерно и бывал той еще занозой в заднице. Хотя я все равно считал его своим другом; да и он помогал мне – то посоветует, как проклятье повеселее составить, то редкий яд достанет, то пригласит вечерком чанга выпить… Не знаю уж, почему! Может, тешил так свое самолюбие. По правде, ему не было дела ни до меня, ни до других шенов. Одного Железного господина он считал равным себе и только его признания добивался. Хочешь, верь, хочешь, нет, но я сам видел: Луньен, первый из почжутов, уже будучи седым стариком, ждал похвалы своего учителя, как ребенок – ласк матери. В конце концов, это толкнуло его на безрассудный поступок. Скажу так: он заглянул туда, куда заглядывать было нельзя.

– И что случилось потом? – спросил я, когда молчание затянулось.

– Он исчез, – отвечал Ишо, моргнув, будто спросонья. – В один день просто взял и исчез. Может, сам Эрлик забрал его; а может, он жив и по сей день, но сломлен тем, что увидел… Так или иначе, лишиться жизни или разума – незавидная участь. Вот что значит иметь слишком хороших учителей!

– Но ведь я видел Чеу Луньена во время Цама!

– А, это другой, – отмахнулся почжут. – Просто заместитель; не чета прежнему. Впрочем, не говори ему, что я так сказал, – еще обидится. Да и вообще…

Он приложил к губам пальцы в жесте, призывающем к молчанию. В это время в комнату вошла дородная женщина в нарядном переднике, ведя за собой сморщенного, старого попрошайку. Судя по презрительно скривленным губам служанки, гости хозяина не внушали ей никакого почтения.

– Пойдем-ка, милый, – прошипел Шаи таким голосом, что меня озноб пробил. Икнув, я медленно сполз с постели, на прощание не забыв еще раз поблагодарить Ишо. Почжут прижал к сердцу пухлую ладонь и с улыбкой отвечал:

– Я все-таки рад, что тогда не убил тебя.

[1] Так называемый картуш (šn) изображает связанную кольцом веревку, защищающую окруженное ею имя. Позже данный иероглиф также использовался для обозначения самого слова «rn» – имя.