Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 48 страниц)

Я заорал и брыкнул лапой воздух – да так, что скользкая шелковая туфля взвилась ввысь и улетела в заросли гла цхера. Босую ступню больно укололи сорняки; но куда хуже было ощущение мерзкой обволакивающей липкости, оставшееся на пальцах. Кто-то подкрался совсем близко! Еще одна блеклая вспышка осветила кипящие тучи наверху и мир под ними. При ее неверном свете я заметил в кустах неподалеку два маленьких красных пятна; потом рядом загорелась еще пара, и еще! Они кольцом окружали меня, одинокого, привязанного к дереву и вооруженного только кухонными ножницами! Сглотнув ком в горле, я уставился во мрак, где плавали, то приближаясь, то удаляясь, перемигивающиеся огни; с тревожными вздохами опадали бока кустов – и я никак не мог понять, ветер шевелит их или движения невидимых существ.

Тонкие сучки захрустели под чьим-то немалым весом – все ближе, и ближе, и ближе! Я вжался всем телом в ствол сосны, молясь, чтобы дерево разверзлось и укрыло меня в объятьях. И тут раздался рев.

Он был как рокот падающих камней в узкой глотке ущелья, как хрип ганлина перед жертвоприношением; клянусь, от этого звука сама земля содрогнулась под лапами! Позабыв о заклинаниях и богах, я в мгновение ока выскользнул из пут и ринулся прочь. Пара бледных огней сверкнула у моего левого плеча; щеки коснулось влажное дыхание; цепкие когти ухватились за единственную туфлю, и я покатился кубарем в пшеницу, набрав полную шкуру иголок, – но тут же вскочил, не обращая внимания на уколы и ссадины, и кинулся дальше. А темнота за спиною ухала, ревела и громыхала, подгоняя меня, вперед и вперед, не разбирая дороги, – пока мои лапы не скользнули вдруг, как по льду, и я, потеряв всякую опору, не полетел вперед. Вокруг с плеском взметнулась вода, проглотив меня с головой.

Отчаянно чихая и отплевываясь, я кое-как вынырнул на поверхность. Чудовища загнали меня в маленький пруд посреди сада, а сами куда-то исчезли: ни рева, ни треска, ни шороха не было слышно, да и копья темно-зеленой осоки по берегам стояли неподвижно. Прошла минута, другая… Вода была довольно теплой, но из-за расплодившейся ряски на вкус и запах напоминала протухший овощной суп. Промокшая одежда стала тяжелой, как сто яков и баран в придачу, а скользкие стебли кувшинок хватали меня за лапы и хвост и тянули на дно, как стая зловредных духов. Нужно было выбираться. Еще раз оглядевшись, я подплыл к каменной кромке пруда и уже закинул на нее лапу, как вдруг многоголовая молния вспыхнула сразу на западе и востоке, и передо мною возникла страшная, огромная тень!

Я взвизгнул и чуть не опрокинулся обратно в пруд, но тень уже поймала меня за шкирку и подняла высоко в воздух.

– С тобой все в порядке? – спросила она участливо; проморгавшись, я рассмотрел серые глаза, длинный лягушачий рот и три шрама на правой щеке. Слава всем богам, это был Утпала! – Зачем ты полез в пруд ночью?

– Я спасался от чудовищ!

– Чудовищ? Здесь?.. Ладно, пойдем посушим тебя, а то простудишься.

Вороноголовый опустил меня в траву и неторопливо побрел по ночному саду; колючая трава расступалась перед ним, как морские волны перед длинноносой макарой, а я плелся следом, точно маленькая жалкая рыбешка. Гроза снаружи прекратилась, и сквозь разошедшиеся облака стало видно синее, по-утреннему посветлевшее небо. Наконец мы дошли до кумбума. Я стянул с себя промокшую одежду и обтерся кухонным полотенцем; Утпала отдал мне свою накидку, чтобы укрыться. Ткани в ней хватило бы на попону Чомолангме! Пока я заворачивался в стеганый синий шелк, лха согрел часуймы, щедро приправил ее маслом и разлил по двум большим чашкам.

– Ну, расскажи, что за чудовища за тобой гонялись?

Отхлебнув горячего напитка, я, как есть, поведал ему о разговоре с Падмой и о том, что случилось после.

– Вот так я не продержался до рассвета, а потому уже не вырасту! – закончил я рассказ и тяжко вздохнул; все было напрасно – и стертый язык, и плешь на макушке, и купание в пруду.

– Если это тебя утешит, до рассвета ты продержался: солнце уже взошло. Пундарика как раз сменил меня на посту незадолго до того, как я выловил тебя из воды. Но, увы, ты все равно не вырастешь выше пяти локтей.

– Но я же сделал все правильно!

– Правильно-то правильно, только Падма все это придумала, чтобы подшутить над тобой. И чудовищ тоже наверняка сама изобразила – не лень же было… – Утпала почесал нос, пряча за ладонью улыбку. – Извини, но мир так не работает. Некоторые звери большие, другие – маленькие, и биться головой о деревья тут не поможет.

– Почему же Падма не выросла, как ты?

– Она пошла в отца, а тот – в своего отца; ну а тот родился в небесных Ульях Семем. Там народ пониже, чем в Старом и Новом Домах… Тебе ведь Сиа рассказывал? В Старом Доме жили сплошь богатеи – вроде ваших оми; в Новом – народ попроще. Ну а Ульи были сами по себе; поэтому они ни на кого не похожи. Да ты уже засыпаешь! Иди-ка в кровать.

Я помотал головой. Может, чудовища в саду и были ненастоящими, но оставаться в одиночестве все равно не хотелось.

– А ты тоже умеешь вселяться в воронов? Чтобы разносить сплетни?.. Только не гневайся! Это мне Падма сказала!

– Ну и кто после этого сплетник? – лха рассмеялся, почесывая шрамы. – Умею, да. Но воронам по ночам летать опасно – в здешних скалах полно сов. В темноте они видят куда лучше и летают бесшумно; чуть зазеваешься – сразу попадешь им на ужин. Поэтому обычно я вселяюсь в ночных зверей и так доставляю вести во все концы Олмо Лунгринг. Получается быстрее, чем гонцами.

– Странное у тебя занятие. Падма маленькая, а насылает всякие ужасы и казни, – я невольно вздрогнул, вспомнив прошедшую ночь; каково-то приходится тем несчастным, кого демоница преследует не шутки ради? – А ты вон какой большой – мог бы и без всяких воронов ловить злодеев! А вместо этого разговоры разговариваешь.

– Нет уж, с меня хватит, – Утпала повел головою – как будто поросший темным мхом валун двинулся с места от внутренних колебаний земли. – В первой жизни, которую я помню, я был ахаути[14], но я никогда не думал, что мне придется участвовать в настоящей битве. Последняя из войн ремет, столетняя междоусобица Старого и Нового домов, закончилась задолго до моего рождения. С тех пор ахаути не приходилось убивать и быть убитыми. Вот и нам – а всего ахаути на ладье было двадцать один человек, или семь по три, – следовало только охранять Кекуит и наших товарищей, пока неб ирету следят за безопасностью с воздуха.

Но жизнь рассудила иначе. Когда месектет упала, меня разбудили одним из первых. Я помню, как впервые увидел этот мир – его небо, рассеченное полосами дыма… Обломки Кекуит лились над горами, как железный дождь; до сих пор среди камней можно найти оплавленные куски ее панциря. А внизу, на склонах, бродили стада коз и овец, из которых, как черные острова из белой реки, подымались горбатые спины яков. В долине горели костры; я увидел детей, играющих в золе, их матерей и отцов – существ, так похожих на нас! – Утпала усмехнулся, заметив, как я недоверчиво качаю головой. – Да, мы давно лишились хвостов и когтей и живем в семь раз дольше вашего, но пусть тебя это не обманет. В сущности, у нас мало отличий – я сразу понял это.

А потом из-под земли появилась огромная змея, и мы убили ее. Когда Нефермаат – вы звали его Шрисати – предложил совсем очистить долину от этих чудовищ, я поддержал его всем сердцем. Мне казалось, это наша обязанность, как старших братьев, – дать вепвавет спокойное место для жизни. Мало-помалу мы вытравили Лу из окрестностей, из пещер, нор и водоемов, и Олмо Лунгринг расцвела, выплеснувшись за пределы долины, как убегающее молоко.

Но мы ошиблись, полагая, что Лу полностью лишены разума. Правда, каждый змей по отдельности не умнее муравья, но даже муравьи умеют действовать сообща. Наше присутствие было для них как незаживающий нарыв – и в конце концов змеи двинулись на нас войной. Так начались Махапурбы; и я бился в них, и готов был стоять до последнего… До тех пор, пока один из Лу не раздавил мою грудь, не сожрал на моих глазах Шрисати – а потом сам испустил дух от полученных ран. Лежа под чешуйчатым телом и медленно умирая, я смотрел на трупы вокруг – на недавних товарищей и врагов… и тогда понял: мы взялись вершить судьбу этого мира, а принесли ему только разрушение. Мы назвались царями и богами, но на деле были – и остаемся – самозванцами. Поэтому лучшее, что мы можем сделать, – это отойти в сторону. И разносить сплетни.

Не все из сказанного Утпалой было мне понятно; кажется, я собирался еще что-то спросить у лха… Но тут на меня напала неодолимая зевота, а за нею и сон.

***

– Чакра! С синих небес, в грозовых облаках

Ты к воротам дворца опустилась.

Из ступицы твоей, что солнца светлей,

Стрелы тысячи спиц вырастают.

Царь, увидев тебя, оставляет свой трон,

Надевает наряд из железа.

К четырем морям, к мира краям

Он идет в сиянье великом.

Нет числа его войску – от плеска знамен

В ясный полдень ночь наступает;

Колесницы катятся, ревом слонов

Сотрясаются воды и горы.

Твоей силой затем возвращается вмиг

Царь в свой дом со всеми войсками.

Так чакравартин губит врагов,

Так он миром владеет.

***

По утрам мне редко доводилось скучать: то Сиа заставлял меня перебирать сухие пучки трав и сморщенные коренья, вслух называя их полезные свойства, то Шаи приставал с задачками про дележ плодов миробалана или дырявые котлы, куда незадачливые служки все вливают и вливают неиссякающим потоком часуйму. Но однажды я все же остался без дела. Шла середина лета, и старый лекарь был отчаянно занят – почти каждый день он отправлялся наружу, собирать черное масло, которым потели нагретые на солнце скалы, ягоды жимолости и желтые цветы, названия которым я не знал.

Вот и в этот раз лха собрался уходить, но сначала напялил на лицо длинноносую слоновью маску – та пристала к его коже, как живая; встреть я его в таком виде внизу – бежал бы без оглядки! Хорошо, что в горах Сиа некого было пугать, кроме рысей и снежных львов.

– Ступай пока к Шаи, – прогудел он напоследок, перекинул через плечо ремень потрепанной сумки и удалился. Я посидел еще некоторое время в его покоях, разглядывая книги и свитки с яркими картинками, а потом побрел в комнату Шаи. Та находилась в северной части дворца, там, где Коготь врастал в черное мясо Мизинца. Поэтому свет солнца уже не проникал сквозь прозрачные стены; зато за стеклом, в потаенных полостях внутри скалы, блестели друзы лиловых кристаллов на толстых белых ножках.

Когда я зашел, молодой лха стоял перед зеркалом и, не торопясь, застегивал пестрый халат на множество пуговиц, от подола до самого горла, по последней городской моде. На травянисто-зеленой ткани рдели вышитые гладью маки – и, будто отражение в мутном зеркале, та же цветистая зелень и краснота расползалась по лицу самого бога. Но, несмотря на болезненный вид, Шаи весело мурлыкал под нос какую-то песенку и даже тщательно пригладил гребнем короткую гриву. Ясно было, что он тоже собирается во внешний мир, но, в отличие от отца, его путь лежал в город. Я знал уже, что его работой было собирать по Бьяру сплетни и слухи и приносить их Железному господину, хоть так и не понял, как такой верзила может бродить незамеченным среди простого народа?

– Пош-шему тебя не видно, когда ты ходиш-шь наруш-шу? – спроси я на меду нечер, языке богов, с трудом подгоняя друг к другу непривычно шелестящие слова. Шаи ухмыльнулся: мое произношение было излюбленным предметом его насмешек, – но все-таки ответил:

– А вот почему! – и поднял со стола деревянную маску, вроде той, которую носил Сиа. Только изображала она не слона, или сову, или еще какое чудовище, а обычного старика, с набрякшими веками и морщинистой шкурой, седой, как густо присыпанное солью блюдо. На месте бровей у маски были приклеены полосы меха, ободравшиеся от времени; гриву изображали толстые перекрученные веревки в целый локоть длиной. Шаи натянул эту образину на себя, и все его тело сразу съежилось, утончилось: спина согнулась горбом, плечи подтянулись к ушам, а уши обвисли почти до груди. Маска на лице обмякла, просела, проросла шерстинками и волосками, словно весенняя земля, – и вот передо мною уже стоял старикашка, каких тысячи ходят по миру… за исключением нелепо богатого наряда и полного отсутствия хвоста.

– Почему нет хвост? – придирчиво (и почти без ошибок!) спросил я.

– Эта маска с изъяном, – ответил старик молодым голосом Шаи. – Поэтому никто не хотел ее брать. А мне в самый раз! Да и хвост – не проблема.

Преобразившийся лха сдернул с кровати кусок грубой ткани, который я поначалу принял за замызганное одеяло, обернулся им с головы до пят и стал уже неотличим от всякого нищего, побирающегося у порога лакханга.

– Готово! Ладно, иди поиграй в саду – мне пора.

– Не хочу в сад, – вздохнул я, вспомнив свои недавние приключения с полуночным бдением и купанием в пруду. – Можно, я с тобой пойду?

– Сам ведь знаешь, что нельзя. Сиа с тобой не может посидеть?

– Нет, он тоже ушел.

– Ну, оставайся тогда здесь, – вздохнул Шаи и, легко подхватив меня, усадил на стул у восточной стены комнаты. На уровне груди у меня оказался полукруглый выступ в пять ладоней шириною. Из любопытства я ткнул когтем в гладкую поверхность – и на той сразу же проступили слова на языке богов, частью уже знакомые: «голос», «запись», «день»…

Но Шаи не дал мне вчитаться как следует, велев смотреть прямо перед собой, а сам пробормотал что-то вроде:

– Кекуит, есть-показать-шу-шу-шу-вепвавет?

– Имею шу-шу-шу записи от года один, – произнес женский голос, тихий, но шедший как бы отовсюду. Старик-Шаи одобрительно покивал, тряся отвисшими брылами.

– Ладно, я пошел, а ты посмотри пока записи корабля. Это… как ожившие картинки. Но на самом деле они не настоящие, так что не пугайся. Кекуит тебе объяснит, что к чему.

– Я умею находить общий язык с детьми. Не беспокойтесь, госпожа Меретсегер, – невпопад отозвалась невидимая женщина; Шаи скривился, как от тычка под ребра, но не стал тратить время на то, чтобы поправлять дух дворца, – видимо, дела в городе не могли ждать.

Тем временем прямо на стене, чуть выше моего носа, загорелся оранжевый значок размером с ладонь – шар с двумя плоскими крыльями, покрытыми не то перьями, не то змеиной чешуей. Крылья постепенно побледнели и исчезли, а вот шар между ними, наоборот, налился кипучим жаром. После уроков Шаи я сразу догадался, что это – солнце, а мелкие зернышки, перекатывающиеся вокруг него на блюде непроглядной черноты, – чужие миры.

Одно из зерен приблизилось, превратившись в сгусток плотного желтовато-белого тумана. Несколько мгновений он вращался передо мною в полной тишине, а потом я как будто нырнул вниз, прямо в толщу кипящих туч. Они двигались с невероятной скоростью, подгоняемые лютыми ветрами, и на их спинах, как на волнах бурной реки, плыли летучие города! Не знаю, что держало эти махины в воздухе – у них не было ни крыльев, ни подпорок, ничего! Зато они были спрятаны внутри пузырей, собранных из огромных стеклянных сот. Сквозь них видно было, как под зданиями и улицами ворочаются кишки города: маслянистые, раскаленные, пыщущие паром. В мгновение ока я влетел в один из пузырей и увидел богов – низкорослых и крепко сбитых, в одеждах цвета серы и ржавчины, с полосами нашивок на груди. Большинство из них сидело в тесных потайных жилищах, в задумчивости склоняясь над покрытыми значками дисками… Но не успел я рассмотреть все получше, как меня утянуло вниз, сквозь грозы, молнии и дожди, испарявшиеся до того, как коснутся раскаленной земли. Там, среди каменных пустынь и озер, обросших коркой соли, распласталась кузница – словно пригвожденный пурбами демон, в бессильной ярости перемалывающий зубами небо и землю. На теле этого чудовища копошились неисчислимые блохи: железные цапли ростом с торан, покачивающие длинными шеями в поисках добычи; змеи длиною в тысячи шагов, несущие на плоских спинах груды дымящейся руды; скорпионы величиной с быка, раздирающие скалы зазубренными клешнями; безглазые ящерицы, пробующие почву раздутыми языками, и рои железных пчел, без устали кружащиеся в тумане шафрановых испарений.

– Небесные Ульи Семем, – сказала Кекуит, и в мгновенье ока мы перенеслись к следующему миру. Сверху я увидел, что он, как и летучие города, покрыт оболочкой, идущей рябью от прикосновений солнечных лучей. Вот только она была тоньше волоса и легче мушиного крыла – зато так широка, что оборачивала весь мир целиком: и гневное, багровое небо, и плоскую твердь, не отмеченную складками гор, холмов или ущелий. Сколько хватало глаз, во все стороны тянулись поля, поросшие черной пшеницей, и прозрачные леса, в которых каждое дерево, каждая травинка тянулись вверх прямо, как хребет сторожа у царских покоев, как стрелы в колчане; а вот в Олмо Лунгринг любое растение гнуло шею и униженно жалось к земле… Были здесь и моря, и озера, с поверхностью такой неподвижной, что казались до краев полными смолы; были и реки – но ни рыб в воде, ни зверей на их берегах я не заметил. Только иногда пролетали вдалеке птицы с серповидными крыльями – может, соколы, а может, кукушки; да один раз показалась внизу примятая тропинка, какую могли бы оставить олени или дикие козы, – но вела она не в чащу, а к белому зданию с плоской крышей, которое почему-то напомнило мне старую гомпу Перстня. На лестнице, ведущей к обитым медью дверям, стояла пара богов, увлеченно споривших о чем-то. Эти двое, с бритыми налысо головами и глазами изогнутыми, как нож чу-гри, казались куда выше и стройнее, чем их сородичи из Ульев. Их одежды из легкой ткани и бисера почти не скрывали тел, зато в ушах, на груди и на запястьях сверкали богатые украшения.

– Пер-Ис. Старый Дом.

Третий мир окружало синеватое свечение – воздушная муть, в которой плавали редкие перистые облака. Под ними простирался океан, весь в доспехах из серого льда; за ним широкими ступенями подымались белоголовые горы. А дальше, соперничая в высоте с горами, раскинулся город такой величины, что, когда на один его конец опустилась ночь, на другом уже начался рассвет. На широких улицах и в домах, похожих на ряды серебряных флейт, я увидел сотни тысяч богов – женщин, мужчин, детей. Некоторые, словно поймав мой взгляд, улыбались и приветливо махали лапами; в одном из широких окон я заметил свое отражение – точнее, моего провожатого. Он походил на темный мячик шириною в ладонь; сзади у него развевался хвост – вроде того, который вешают на зонты и кхатванги, – а спереди блестел большой глаз, выпученный и радужно переливающийся. Должно быть, это и был «ирет», о которых мне рассказывали Сиа и Падма.

– Пер-Мави. Новый Дом, – торжественно произнесла Кекуит. Мы снова поднялись вверх, сквозь течение ветров – к черной пустоте. Там, как спустившийся с потолка паук, висела круглая луна. Ее пористую кожу покрывали впадины, внутри которых я разглядел строения с выпуклыми крышами, похожими на лягушачьи икринки, всплывающие на поверхности весеннего пруда. Иногда их своды раскрывались, выпуская наружу снопы золотых стрел.

– Это манджет, дневные ладьи. Они зовутся так, потому что каждая оживляется жаром собственного маленького солнца. А это – месектет, – не успела невидимая женщина договорить, как голубой диск Нового Дома остался далеко позади; вместо него во всю стену вытянулись восемь Когтей – восемь огромных черных крюков. – Ночные ладьи, совершеннейшие из созданий ремет: не механизмы, не животные, не растения, но все это вместе… и больше этого. Они могут столетиями путешествовать между звезд, изменяться, залечивать раны. производить воду, воздух и пищу для команды, рождать ирет и ушебти, меньших помощников. Восемь лучших месектет – Нун и Нут, Хеху и Хехут, Керх и Керхет, Кеку и я, Кекуит, – были построены для того, чтобы найти новый мир для ремет. И хотя я не достигла своей цели, звезды Тубан, но зато обнаружила этот мир.

Невидимая женщина помолчала, давая мне время поразмыслить над сказанным, а затем вдруг пропела:

– Не от матери, не от отца достаюсь –

Не успеешь родиться, с тобою рожусь.

Хоть не золото я, богачом можешь стать,

Не пожар я, но можешь ты крова лишиться,

Пожелаю – и будешь с красавицей спать

Иль с червем обниматься в холодной гробнице,

Я все время с тобой, хоть не друг и не враг,

От меня убежать не сумеешь никак.

Кто я?

– Это загадка? – я наморщил лоб; порою сестра и дядя играли со мной в загадки, но такой мне раньше слышать не доводилось. – Ммм… дух какой-нибудь? А, я понял! Судьба?

– Правильно! – Кекуит тихо заухала от удовольствия. – Разве это была не судьба? Сходство этой планеты и Старого Дома так велико, что не может быть случайным. Так решил и мой хозяин, Нефермаат; он отправил ирет далеко-далеко – за пределы гор, вглубь южной страны… Туда, откуда пришел ваш народ.

Стена передо мною просветлела, превратившись в небо. Оно было почти белым от водяной пыли, которая от жары никак не могла стать облаками. Внизу зеленел лес – такой густой, что сначала он показался мне ковром исполинского мха. Куда там чахлым кустам Олмо Лунгринг! Деревья здесь были как смотровые башни дзонгов; их раскинутые во все стороны ветви сплетались, составляя балки и опоры, дверные проемы и лестницы, ведущие в тень подлеска. Точно голоса военных труб, звучали повсюду крики неизвестных мне птиц, и, как зоркие дозорные, выглядывали из бойниц-гнезд их птенцы с раскрытыми желтыми клювами. Но, приглядевшись, я различил среди этих живых домов настоящие строения. Они казались давно заброшенными: из расщелин и проемов в стенах росли кусты и целые деревья; с подоконников связками дарчо свисали ленты вьющихся растений с яркими цветами. Большинство крыш обвалилось – их осколки валялись на земле неподалеку, точно скорлупа разбитого яйца, – а уцелевшие походили на шишковатые головы слонов, увенчанные причудливыми многоступенчатыми коронами.

По пятнистому камню ползли глубокие борозды – то ли вырезанные чьей-то лапой, то ли выточенные дождем. Они закручивались в спирали, вроде раковин или завитков-нандьяварта[15], и исчезали под густыми травами, подымавшимися от земли волнами темной и светлой зелени. Вдруг ирет нырнул вниз, под сумрачный полог леса, в заросли высокого папоротника, похожего на павлиньи хвосты и стрелы из старой бронзы; те качнулись и расступились, открывая узкую трещину в стене, – и мой провожатый вплыл внутрь заброшенного дворца.

Там было еще темнее, чем снаружи; только вверху мерцали золотистые пятна, такие размытые, будто я открыл глаза под водою. Зато борозды на стенах стали отчетливее, набухли наподобие напряженных жил; с их краев, как из грядок, свешивались пучки засохших растений, над которыми кружились желтые насекомые. Кое-где в каменных выступах скопилась влага, образовав маленькие озерца. По их поверхности бегали тонконогие водомерки. Некоторое время из-за стен еще слышался лес; но чем дальше ирет продвигался вглубь извилистых коридоров, тем тише становилось вокруг, пока наконец звуки не исчезли вовсе. Солнце не проникало сюда, но ирет освещал свой путь лучом холодного света; тот выхватывал из черноты выступы и наросты, мягкие, влажные и пористые, как шляпки грибов, и какие-то прозрачные сосуды, расколотые, покрытые густым соляным налетом. В отличие от кипящих внутренностей Когтя, этот дворец казался мертвым – вся жизнь, какая была, вытекла из него, ушла без остатка в землю.

Наконец ирет прошел него насквозь и поднялся вверх, к небу, скрипу ветвей и неумолчным крикам птиц. Прямо перед ним по разрушенным стенам и крышам прыгали обезьяны с рыжей шерстью; перепархивали по веткам пестрые попугаи, вцепляясь когтями в спелые плоды; а цветы дышали таким густым ароматом, что его золотистые вихри ясно виднелись в горячем воздухе. И мне взаправду показалось, будто с плеч рухнул огромный груз – вся тяжесть лет, накопившихся внутри этих пустых чертогов, как пыль по углам.

– Вот что нам удалось обнаружить, – снова заговорила Кекуит. – Ковчег, принесший в этот мир жизнь: растения, зверей, птиц… и, вероятно, вас, вепвавет. Откуда он прибыл? Когда? И как выглядел мир до этого? Был ли он населен Лу и другими чудовищами или здесь не было ни души? Мы не знаем. Очевидно одно: мы не первые, кого поймала эта планета.

***

– Министр! Со всеми богами идешь ты,

Солнце с месяцем, Сурью и Сому,

Ты несешь: чашу крови и чашу сомы

С пеною через край.

Ты даешь богатство тому,

Кто совершает жертвы,

Собирательница сокровищ,

Первая из достойных;

У тебя есть много пристанищ,

Ты – источник множества жизней,

Пищу даешь ты всякому,

Кто дышит и слышит речи.

Ты готовишь мечи и стрелы,

Чтоб убить ненавистников царства,

Ты зовешь на войну народы,

Пропитав собой небо и землю, —

Так ты стала величьем.

Больше полугода я провел в жилище богов; короткое северное лето подходило к концу. Синие скалы за стенами Когтя днем и ночью мокли в дожде и тумане. По утрам спросонья мне мерещилось, что это стая сутулых хищных птиц, слетевшаяся пировать над телом долины, над ее кустами и деревьями, сквозь зелень которых уже проглядывали обглоданные кости веток. За прошедшее время я изучил повадки лха; звуки их речи стали привычны, и меня уже не смущали разговоры об иных мирах, висящих в пустоте в бесконечной дали отсюда. Я даже начал обмениваться приветствиями с вороноголовыми, когда встречал их в коридорах Когтя или в саду, а с Падмой почти подружился. После той памятной ночи, оставившей мне ужас в сердце и плешь на затылке, маленькая демоница в знак извинения подарила мне рогатого жука в коробке из ореховой скорлупы. Жук был хорош – блестящий и гудящий, как ганлин; волей-неволей пришлось помириться.

И все же некоторые жители Когтя оставались для меня загадкой – например, Нехбет, женщина-гриф. Я ни разу не встречал ее со дня Цама, но со слов Сиа знал, что богиня была казначеем Когтя и, по сути, управляла всеми богатствами Олмо Лунгринг. Молочные реки и масляные ручьи текли по земле, повинуясь ее приказу; огромные стада овец и коз покидали родные пастбища, и тысячи яков, склонив лунные рога, отправлялись в путь по одному ее слову. Мне вспомнился старик-счетовод в Перстне и его книги с бесконечными записями о съеденном и выпитом. Такие же, наверное, были и у Нехбет, только огромные, с дом величиною, в переплетах из слоновьих шкур, с челюстями крокодилов вместо застежек. И на их страницах, которые могла перевернуть только дюжина воинов с железными крюками, было сочтено все добро, что только есть в стране: каждый колосок ячменя в поле и каждое зернышко в колоске, каждая пестринка на яйце куропатки и лоскуток шелка в сундуке бережливой хозяйки!

– Нееет, она, конечно, занудная, но не настолько, – возразила Падма, с которой я решил поделиться своими мыслями, пока помешивал над очагом варево из мяса и крапивы.

– Ты как знаеш-шь? – спросил я – между прочим, на языке богов, который твердо вознамерился выучить.

– Ну так она моя мать все-таки! Что ты так удивляешься? Не знал разве? По-моему, семейное сходство очевидно. Я тружусь не покладая крыл – и Нехбет не может сидеть без дела. Думаешь, из всех дваждырожденных только она и Сиа не спят сейчас там? – тут вороноголовая постучала пяткой по полу кумбума. – Потому что не спится!

Тут Падма с жутким хохотом протянула ко мне лапы, по локоть измазанные соком граната, который она только что грызла.

– Ай, не трогай! – вскрикнул я, уворачиваясь от липких прикосновений; лишний раз мыться не хотелось. – А скажи тогда, почему ее никогда не видно в Когте?

– Нехбет почти всегда внизу. То в Перстне, то во дворце князя, то в Длинном Доме – считает что-то, взвешивает и проверяет. Скучная у нее работа.

– А я жил в Длинном Доме, когда мы с дядей приехали в Бьяру!

– Вот как? – равнодушно протянула Падма и снова захрустела гранатом.

– Почему же я никогда не видел, как она проходит наружу через сад?

– Тем выходом мы пользуемся только по праздникам. Чтобы пройти в город и Перстень, есть другие пути – через скалу и под озером. Только – тшш! Никому не говори, а то не отобьешься от желающих заглянуть в гости.

Я на всякий случай кивнул, размышляя, на что похожа дорога под озером – и каково это, идти по своим делам, когда над головою затопленным лесом лежат груды костей и проплывают в воде, как клецки в супе, утопленники с выпученными глазами?

– Хочешь, я вас познакомлю, – предложила вдруг Падма; и хотя я оробел и отказался, скоро мне все же довелось встретиться с богиней-грифом.

Утром у меня, как всегда, должны были быть занятия с лекарем, но вместо Сиа меня встречала Нехбет. Чуба у нее был нарядным, из тонкого шелка, с длиннохвостым поясом и белыми перьями на воротнике; волосы блестели, будто смазанные маслом, а подведенные черной тушью глаза напоминали две серебряные монеты – но на пальцах, унизанных кольцами из бронзы и нефрита, пестрели въевшиеся пятна чернил. Богиня не была молодой, но и старой тоже не была; впрочем, мне всегда было сложно определить подлинный возраст богов.

– Сиа попросил рассказать тебе об устройстве Олмо Лунгринг, – сказала она низким и чуть хриплым голосом – может, простыла в продуваемом озерными сквозняками Бьяру? – Сам-то он засел тут, как сыч, и знать не знает, что творится снаружи…

Тут на стене покоев загорелась огненная карта – вся Олмо Лунгринг, окруженная горами, пронизанная реками, разделенная границами княжеств. Предчувствуя бесконечный урок в духе Ишо, я уже приготовился скучать, а богиня, скрестив лапы на груди, размеренно заговорила:

– Страна вепвавет разделена на три части: внутреннюю, в которой находится Бьяру и прилегающие земли, срединную – в которой восемь княжеств, и пограничную, в которой их двенадцать…

– Да, да, я знаю! – перебил я, чувствуя, как челюсти сводит зевотой. – В Перстне об этом рассказывали. На юге живут рыбаки и торговцы, которые ходят в южную страну через перевал, зовущийся Путь Стрелы; на западе – ткачи, разводящие на тутовнике особых червей, дающих шелк, как яки – молоко… А еще там хорошо растет ячмень…

– Ну, раз ты такой умный, скажи-ка, кто самый главный в Олмо Лунгринг?

– Как кто? – удивился я. – Железный господин, конечно!

– Не так все просто, мой маленький хвостатый друг, – язвительно отозвалась Нехбет, сразу обнаружив семейное сходство с Падмой. – Когда мы пришли в этот мир, мы отнюдь не стремились стать вашими царями – скорее, старшими братьями, направляющими вепвавет советом, а не оружием… И даже когда первого Железного господина объявили воплощением вашего древнего божества, мы старались не злоупотреблять этой властью… Хотя божественным велением и добрым словом можно сделать куда больше, чем просто добрым словом.