Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 48 страниц)

Цепляясь за любые выступы ногами, руками и оставшимся клыком, она выбралась наверх, а потом, переведя дух, подошла к мертвому морскому зверю. Выглядел он еще хуже, чем раньше: к разорванному горлу добавились развороченная пасть и вспоротый живот – оттуда она взяла сало, чтобы натереть им край пола. Хотела бы она сказать «спасибо»! Но из губ выходили только сипение и треск. Вздохнув, она подняла глаза. Прямо перед нею, в гранях ледяных самоцветов, что-то шевелилось… Ее отражение, вот что, пускай искаженное и размытое! Страшная маска смотрела на нее: черная маска с белыми, светящимися глазами и трещиной рта, ощерившейся острыми зубами; злое лицо.

Она подступила ближе, провела указательным пальцем по кристаллу и воткнула в него клык с такой силой, что по поверхности пошли трещины; а потом, не оборачиваясь, зашагала к лестнице.

***

Еще до того, как ночь сменилась рассветом, она добралась до следующего уровня и хотела спускаться дальше, но дорогу преградила вода: над ступенями плескались ленивые волны. Значит, теперь придется добираться вплавь… но сейчас нужно было отдохнуть. Наученная горьким опытом, она прежде всего огляделась. Уровень казался пустынным: бетонный пол, темно-серые валуны, обросшие пучками сухой травы – ни зверей, ни птиц; ничего, что угрожало бы ей. Выждав несколько минут и не заметив ничего подозрительного, она сошла со ступеней, примостилась рядом с одним из камней и уснула.

Ближе к полудню ее разбудили всполохи света, упавшие на лицо. Щурясь, она открыла глаза и цокнула языком от изумления. На этом уровне, как и на предыдущем, стены прорезали высокие, до самого потолка, окна; но здесь они полностью заросли наслоениями кристаллов, такими прозрачными, что ночью их было почти невидно. Зато днем они вспыхнули тысячами огней, словно она попала внутрь огромного самоцвета! Гладкий пол расцветили искры: лиловые, розовые, зеленые… Присмотревшись, она заметила, что некоторые из них медленно ползают туда-сюда, перебирая тонкими лапками – это были крохотные рачки, длиною не больше мизинца, с белыми клешнями и ракушками, будто вылитыми из стекла. Она поймала одного, выковыряла из убежища и сунула в рот; хитиновые чешуйки хрустели на зубах, но мясо оказалось сочным и приятным на вкус.

Пока она ловила ползучую мелюзгу, камень у нее под боком зашевелился, выпустил из боков длинные, членистые ноги и, покачиваясь, приподнялся над землею. Остатки сна как рукой сняло: она отскочила подальше, а огромный краб, отряхивая с бородавчатой спины пыль и иней, направился к срединному проему. Тот был до краев наполнен холодной, слабо колышущейся водой; ее широкие языки лизали пол и втягивались обратно, оставляя на бетоне красноватые соляные разводы. Значит, она достигла моря… но пока не добралась до конца пути: лестница уходила еще ниже, прямо во вздыхающую, хлюпающую влагу. Между тем напугавший ее камнекраб доковылял до воды и плюхнулся вниз, но не погрузился в нее, а так и остался покачиваться на поверхности, точно лодка с длинными лапами-веслами. Увлажнившись, его панцирь стал иссиня-черным, а на груди проступили два больших, тускло светящихся пятна. Она видела, как из глубины к ним устремляются стайки серебристых рыб, а краб, время от времени взмахивая клешнями, хватает добычу и отправляет в рот.

Что делать теперь?..

Она не умела плавать, но решила, что может просто спуститься по лестнице – а там будь что будет. Но стоило опустить ступни в волны, как давешние раны обожгло сильнее огня: хотя море не замерзало, в нем было еще холоднее, чем на суше. Поэтому, не мешкая, она забралась в воду по колени, по грудь и, наконец, набрав в легкие побольше воздуха, погрузилась с головою. И тут же невидимая сила швырнула ее вверх! Плюясь и отдуваясь, она вынырнула и замерла – а тело само плыло по воде, мерно покачиваясь, будто невесомый воздушный пузырь. Тогда она перевернулась на живот и, неловко барахтаясь, попыталась пробиться на глубину, но только подняла тучу брызг и распугала всех рыб, на которых охотился камнекраб. Море не пропускало ее.

Мышцы начало сводить. Загребая руками и ногами, она выбралась на берег, зачерпнула пригоршню влаги, попробовала – на вкус та была мерзкой: сплошная горечь и соль. Переварить эту отраву она еще могла (хотя стражи наверняка бы померли на месте от такого питья!), а вот утонуть в ней – нет.

Отогревшись, она решила попробовать другой подход: не шагать по лестнице, а цепляться за нее руками. Снова вошла в воду, распласталась на ней, ухватилась за первую ступень, ощущая, как расползаются под пальцами склизкие стебли морских растений… Так ей удалось преодолеть около дюжины ступеней; а потом лестница оборвалась.

Зря она таращилась в багровую мглу, терпя жжение соли в глазах: сколько ни смотри, а почти треть ступеней, соединявших этот уровень и следующий, были разрушены! От них ничего не осталось – даже железных прутьев, на которые крепился камень. Лестница обрывалась в пустоте. Наконец воздух в легких закончился, и ей пришлось, разжав пальцы, всплыть наверх.

***

Она сидела на краю проема и кидала в воду пустые ракушки от съеденных рачков, глядя, как те уплывают к середине провала, покачиваясь на зыби. Неподалеку от ее пяток бултыхались камнекрабы, ленивые и вялые, как беременные снегом тучи. Прошло уже много дней с тех пор, как она попала на этот уровень, и у нее до сих пор не получилось выбраться отсюда.

Она научилась сносно плавать и задерживать дыхание – сначала до счета в сто, а потом и в триста, – но все равно не забралась дальше того места, где кончалась лестница. Сколько она ни пыталась грести, бешено дергая руками и ногами, сопротивление воды было слишком сильным; каждый раз ее выталкивало обратно. Она пробовала найти что-то тяжелое – куски бетона, железные балки, да что угодно! Но, как назло, пол уровня был гладким, без единой трещинки, а кристаллы, покрывавшие окна и стены, срослись намертво; ни кусочка ни оторвать! Пока она царапала их, чуть не вырвала с мясом несколько ногтей, и все впустую.

Единственное, что она нашла, это наполовину вросшие в гору самоцветов кости великана, похожего одновременно на рыбу и зверя. Ребра как частокол, череп с крепко сомкнутыми челюстями – как железный ларец, изогнутый хребет заканчивается не то лапами, не то хвостом… Создание напоминало о дворце, оставшемся в покинутом ей городе; только у этого скелета была еще одна удивительная черта – один из верхних зубов, непомерно удлиняясь, витым рогом выпирал над давно истлевшей губою. Когда она попыталась расшатать странный отросток, тот треснул, оставив в ее кулаке обломок длиною в локоть. Ей это не слишком помогло: кости великана были легкими и плавучими и не годились для того, чтобы спускаться с ними под воду; но рогозуб она все равно сохранила.

Вздохнув, она откинулась на спину. Над головою подымался колодец башни, залитый молочным светом далекого неба; за прошедшую неделю она не раз думала о том, чтобы подняться на другие уровни и набрать там камней, ледышек или еще чего тяжелого. Но что-то внутри противилось этому: ей будто бы нельзя было возвращаться обратно и проходить два раз по одним и тем же ступеням. К тому же, иногда наверху раздавался медвежий рык – может, это был родич зверя, которого она убила, а может, его призрак… Она стукнула себя по лбу; от безделья в голову лезла всякая чушь! Но пусть даже это зверь из плоти и крови – встречаться с ним все равно не хотелось.

Но были ли у нее выбор?.. День ото дня в груди все сильнее зудела тревога. В эту ночь, как и в предыдущую, как и в ночь перед этим, ей снился сон: в нем она шла по лестнице – все той же, что наяву. Она отчетливо различала ступени, щербатые, темно-серые, подпертые железными прутьями; красные потеки ржавчины стекали к их основаниям. Хотя вокруг был густой, вязкий сумрак, сама лестница казалась вылепленной из еще более темного, тяжелого вещества… как, впрочем, и ее сплошь черное тело. Впереди мгла редела еще сильнее, уступая место свету – такому яркому, что внутри него нельзя было ничего разглядеть. Вокруг стояла тишина; она слышала только свое дыхание, шум крови, скрип мышц и костей. И так она спускалась долго, очень долго, пока ей вдруг не начинало чудиться, что кто-то идет навстречу. Легкие шаги; вода всхлипывает под ногами… Тут она останавливалась, всматриваясь в свет, и видела два черных глаза. Сначала казалось, что это страж пришел за нею, но она тут же вспоминала, что тот давно мертв. Может, это и не глаза вовсе, а просто провалы, через которые на нее смотрит ночь? Затаив дыхание, она подавалась вперед, ближе, еще ближе… и свет взрывался, опаляя ее струями невыносимо жаркого огня! Тут она просыпалась, задыхаясь, оглядываясь по сторонам; но рядом никого не было.

Значение этого кошмара легко было разгадать: ей нужно было торопиться, иначе кто-то другой – тот, кто скрывается за белым сиянием, – доберется до Матери первым. Хотя она не знала, что случится тогда, но была уверена, что этого нельзя допустить.

Сегодня шрамы на запястьях жутко чесались – не то от тревоги, не то от раздражения, вызванного солью; чтобы не повредить кожу, она прикусила ладонь зубами и сдавила сильно, но не до крови. А когда зуд отступил, снова опустилась в воду, легла на живот и, широко раскрыв глаза, стала разглядывать то, что в глубине. Она уже неплохо изучила следующий уровень, скрытый под волнами: тот был совсем невелик размером. Кольцо гладкого пола, поросшего темными водорослями и ветвистыми кристаллами, можно было бы обойти всего за сотню шагов! Но и этот уровень был не последним – провал уходил еще глубже, в сплошную, непроницаемую для взгляда черноту; и надо было придумать, как попасть туда…

Об этом она и размышляла, покачиваясь на мерной зыби, как вдруг случилось нечто странное. В багровой толще воды замаячило, приближаясь, светлое пятно. Скоро она различила широкую бугристую спину, всю покрытую пестрыми пятнами – желтыми, бурыми, рыжими, зеленоватыми, – точно по исполинской шкуре были рассыпаны крупицы золота; во лбу великана торчал рог – витой, заостренный, в пять локтей длиною. Создание устремилось вверх – туда, где маячили охотящиеся камнекрабы, – и с размаху проткнуло одного насквозь. Следом за первой зверорыбой показалась и вторая, и третья. Вода вокруг забурлила; камнекрабы исчезали в красной пене, как попавшие в бурю лодки. Испугавшись, что и ее примут за еду, она вылезла на лестницу, но внимательно следила, куда зверорыбы унесут добычу. Поводя мощными плавниками, те опускались в глубину. Вот они миновали следующий уровень, нырнули в черный провал – и исчезли.

Она села прямо, вдыхая воздух; кое-что пришло ей в голову… Но сегодня чудища, наевшись, уплыли. Она попробует завтра.

***

Ночью она не могла заснуть; оставалось только сидеть, глядя в черный провал, и перебрасывать из руки в руку рогозуб, вырванный из черепа мертвого великана. Что, если не получится?.. Тогда ее ждет мучительная смерть в пасти морской твари или, того хуже, от удушья. Она представила, как легкие наполняются солено-горькой водой, тяжелея и лопаясь, и содрогнулась. Или, может, она лишится конечностей и обречена будет ползать до скончания дней по бетонному полу, ловя ртом съедобных рачков, подбирая сор, падающий с верхних этажей, и мало-помалу теряя разум?

Сердце стучало, все ускоряясь; голову будто набили горячими углями и дымом, который вот-вот потечет из ушей; зубы терлись друг о друга с омерзительным скрипом. Но когда уже казалось, что тело и ум больше не выдержат и сожрут сами себя, она снова услышала голос – тот самый, что говорил с ней из кромешной темноты. Он доносился из срединного провала, прямо из черной воды:

– Мое дитя, – говорил он, – ты не умрешь. Ты не умрешь, но станешь как боги. Станешь выше богов.

Рассвет коснулся хрустальных глыб, прошел их насквозь – и те вспыхнули ослепительным, нездешним сиянием. Она поднялась, до скрипа в чешуе сжав оружие, и вошла в воду.

***

Сначала ничего не нужно было делать – просто качаться на волнах, спиною вверх, лицом вниз, не закрывая веки и согнув руки и ноги так, чтобы они напоминали изломанные конечности камнекраба. Соль кусала воспаленные глаза, но она все же видела, как сверкают внизу кристаллы: густой, диковинной порослью они покрыли обточенные водою ступени и останки морских существ, ленты проводов на стенах и шеи труб, тонких и толстых, медных и серебряных. Между ветвями этих неживых кораллов мельтешили рыбы – одни были длинные, узкие, с темными спинами, другие – большие, с обвислыми белыми боками. Попав в столп идущего сверху света, они вздрагивали, будто просыпаясь, и перемешивались между собою. Темноспинные распускали плавники – широкие, дрожащие, как радужные веера, натянутые на костяную основу; белобокие надували воротники из перистых желтых жабр и разевали рты, выводя неслышную уху песню.

Иногда приходилось поднимать голову и втягивать в легкие воздух; когда пальцы замерзали, она перекладывала обломок рога из правого кулака в левый, и обратно. Мальки, привлеченные движением ее глаз, подплывали совсем близко, но ей не было до них дела: она ждала.

Что, если сегодня чудища не появятся?..

Но ей повезло: когда время перевалило за полдень, из провала вынырнуло несколько зверорыб. В глубине блеснули, изгибаясь, позолоченные спины. Камнекрабы, напуганные вчерашней охотой, сегодня не посмели сунуться в воду; она была одна, а потому сразу привлекла внимание хищников. Самый расторопный великан, наставив на нее витой рог, рванул вверх. Качнувшись на волнах, она увернулась от удара, но уплывать не стала; вместо этого, сжавшись в комок – колени к груди, руки обхватывают икры, – притворилась мертвой. Широкий лоб зверорыбы, весь в желто-охристых пятнах, показался над поверхностью; не заметив подвоха, тварь распахнула огромный рот и проглотила ее целиком.

Страшный шум ударил в уши: это соленая вода бурлила вокруг, утягивая ее вниз, прямо в бездонную глотку – туда, где за сизой пленкой шевелились волокна сжимающихся мышц. Чтобы удержаться в пасти зверорыбы, ей пришлось воткнуть осколок рога глубоко в розовое мясо, прямо под плещущий язык. Это было опасно: выплюнули ее великан раньше времени, ничего бы не вышло! Но, кажется, чудище привыкло к тому, что добыча трепыхается и ворочается в пасти; оно не разомкнуло зубов. Время шло – она успела досчитать до ста пятидесяти трех, а зверорыба все плыла и плыла… И вдруг, вильнув всем телом, повернула куда-то вбок. Сейчас! Цепляясь свободной рукой за выступы желтых зубов, она снова ударила осколком рога, теперь прямо по шершавому языку. Горячая, резко пахнущая кровь хлынула наружу, но тварь так и не открыла пасти!

На мгновение она оцепенела, не зная, что делать, а потом, высвободив рогозуб, направила его острие прямо в сизое, перетянутое хрящами нёбо. Раздался хруст кости; удар был так силен, что оружие, выскользнув из ладоней, полностью исчезло в ране. Кажется, она повредила мозг чудища: оно беспомощно распахнуло рот, раскинуло плавники и, будто огромный пузырь воздуха, заскользило вверх – на корм камнекрабам. Ее тоже тянуло обратно; струи багровой, пузырящейся влаги пихали со всех сторон, хватали за локти и пятки, толкали в грудь. Противясь злым течениям, она вцепилась в потолок уровня – неровный, покрытый водорослями и переплетениями склизких проводов. Воздуха почти не осталось; легкие сводило мучительной судорогой. Еще немного, и она захлебнется!

Пальцы уперлись во что-то – гладкий выступ, просевший от прикосновения, – и вдруг над макушкой заскрипело старое железо… Вода начала убывать.

***

Над кипящей поверхностью ревел – оглушительней, чем поющие раковины, – нагоняемый невидимыми насосами воздух. Грохотали водовороты, захлестывая ее, швыряя из стороны в сторону. Казалось, будто тысяча ладоней одновременно бьет ее по рту, по носу, по груди и затылку; жгучая пена летела в глаза, всасывалась в легкие при каждом вдохе. Ее долго мотало так, прежде чем бросило на пол, в липкую черную грязь.

Перевернувшись на спину, она уставилась вверх. Там, одна за другой, загорались стеклянные лампы; выпуклые бока толстым слоем облепил соляной налет. Красные огоньки едва тлели внутри, мигая и грозясь совсем погаснуть, и все же света хватило, чтобы убедиться: срединный провал, точно крышка огромного котла, закрыла круглая выдвижная пластина. На ней проступали знаки, похожие на следы птичьих лап на снегу, но разобрать их она не умела. Еще с потолка свисали переплетения проводов и водорослей – черных, зеленых, багровых; там, где шумели отверстия вентиляции, морская трава развевалась в воздухе, хлеща влажными космами по стенам. Что-то затрепыхалось рядом; она скосила глаза и увидела серебряного малька, подскакивающего в обмелевшей луже. Кажется, этот уровень затопило давным-давно.

Наконец, отдышавшись, она смогла встать и оглядеться. Пространство вокруг было совсем невелико – не шире пятидесяти шагов от края до края. Пол покрывала густая взвесь, в два-три пальца глубиною: гнилые листья ламинарии, останки рыб, копошащиеся в отбросах рачки-падальщики. По этой темной жиже текли соленые ручьи, собираясь в глубоком пруду посреди залы… Среди колоний мидий, захвативших каменные стены, она заметила выбитые на равном расстоянии ниши – не слишком больше и, кажется, пустующие. Из любопытства она подошла к одной и заглянула внутрь. В полу была проделана дыра, глубиной в три локтя, перекрытая снизу толстой решеткой. В проемах между прутьев курилась чернота – тихая, страшная; стоило ненадолго задержать на ней взгляд, как голова начинала кружиться. Но хуже было то, что лежало поверх – свернувшийся, искореженный труп, полуприкрытый сгнившей одеждой. Торчащие наружу кости, склизкие ошметки кожи, куски лилового мяса – все какое-то вязкое на вид, будто это и не человек вовсе, а куча медуз, выброшенная волнами на берег. Изъязвленное лицо залепили пряди черных волос, живот вздулся, искажая очертания тела, но она все-таки догадалась, что это была женщина. На груди мертвеца блестел кусочек чистого золота, ничуть не потемневший от времени или влаги.

Из дыры разило гнилью и особым, тяжелым запахом: она уже чувствовала такой раньше, но не помнила, где. Закрывая рот и нос ладонью, она отступила от проема. Тревога, которая давно не покидала ее – с тех самых пор, как она услышала чужие шаги на лестнице, – теперь стала еще сильнее. Нужно было быстрее уходить отсюда! Но куда? И как?

Может, где-то и был проход вниз, но в зыбкой, хлюпающей мгле его не найти. Если бы из ламп получилось выжать еще хоть каплю света… Она снова повернулась к стенам; на широких полосах камня между нишами, среди пучков лиловых раковин блестели загадочные полукруглые наросты. Одни были большими – размером с поднос, другие – маленькими, с ладонь; гладкая, стеклянистая поверхность будто приглашала себя коснуться. Выбора все равно не было, так что она ткнула пальцем в ближайший: тот мигнул россыпью тусклых желтых огоньков и снова погас. Но стоило решить, что все в башне от старости пришло в негодность, как под потолком загорелись экраны.

Она замерла, открыв рот. Выпуклый свод уровня превратился в подобие черепа с железной пластиной в темени; а она будто бы влезла внутрь и теперь подсматривала чужие мысли. В этих мыслях тоже горели красные, мигающие лампы, освещая тесное помещение: заваленный сором пол, мешанину из труб и проводов, черный стол, похожий на алтарь. Мужчина, склонившийся над ним, высокий и широкоплечий, не походил ни на стражей, ни на горожан. Была там и женщина – забившаяся в угол, обмякшая, будто спящая; черный след крови тянулся от ее затылка. Потом от края экрана отделилась тень; мужчина посмотрел в ее сторону, закричал что-то… Но звука не было. Тень бросилась к нему – и запись тут же пошла по новой. Раз за разом повторялось одно и тоже: тревожный, мерцающий свет; женщина с разбитой головой; крик; страшная тень… И все это в тишине, если не считать треска и шипения белого шума. А потом раздался голос.

– Ты помнишь меня, Нефермаат?

Она вздрогнула от неожиданности, обернулась к источнику звука – и закричала бы, если б могла кричать. Из ниши за ее спиной выпросталась искореженная, бледная рука; потом вторая. Труп, подтягиваясь на неестественно вывернутых конечностях, выбрался из зарешеченной дыры. Черные, слипшиеся волосы упали на пол. Она увидела нижнюю половину лица – отвисшую челюсть, осколки зубов в посиневших деснах, стекающие с губ струйки воды; вываливающиеся из истлевшей одежды груди в сети разбухших, сине-зеленых вен; пятна разложения на бедрах и предплечьях… Чудище ползло к ней на четвереньках, неловко пошатываясь, оскальзывая в хлюпающем иле – и вдруг прыгнуло вперед. Это случилось так быстро, что она не успела отстраниться; склизкие руки оплели ее, как веревки.

Круглый глаз, затянутый бледным бельмом, вытаращился из-за длинных прядей. С подбородка мертвеца сорвался желтый, жирный моллюск и исчез в покрывавшей пол жиже. Чудище с хрипом втянуло воздух и заговорило, обдавая ее волнами смрада:

– Ты помнишь меня, Нефермаат?

Она завертела головой из стороны в сторону, но, кажется, это был неправильный ответ. Мертвец зашипел, выдувая из ноздрей воду и слизь, а потом, ступая на полусогнутых ногах, поволок ее к пруду в центре зала.

– Как ты могла забыть меня? – просипел он, наваливаясь сверху размягченным, но жутко тяжелым телом, и прижимая ее голову к воде. – После всего, что я сделала для тебя? После всего, что ты сделала со мной?..

Дрожащая поверхность пруда была уже у самых губ; чудище собиралось утопить ее!

– Ты не помнишь, как я любила тебя? Как забыла ради тебя о своем долге перед нашими братьями и сестрами? Как скрыла твое преступление?

Она раскрыла рот – не для того, чтобы ответить, а чтобы набрать в легкие побольше воздуха; но ответ, кажется, и не требовался.

– На этот раз ты зашла далеко… Но настало время возвращаться. Не сопротивляйся. Я приняла свою участь – сторожить тебя до скончания веков. И ты прими свою; ты ее заслужила.

Мертвец мало-помалу вдавливал ее в пруд, и, как она ни упиралась, ноздри скоро залила вода. Но все еще слышно было, как сверху приговаривают:

– Не сопротивляйся. Ты все пытаешься освободиться, но зачем? В чем твое оправдание, Нефермаат? Ты никому не принесла и не принесешь добра. Даже яд скорпиона может стать лекарством; но ты – ты можешь только убивать все, до чего дотянешься.

Еще один желтый слизень, выпав изо рта мертвеца, плюхнулся в пруд рядом с нею. Дрожь ужаса пробежала по телу. Она забилась, пытаясь оцарапать облезающую кожу, пнуть врага – но труп не чувствовал боли. Вырваться не получалось: она только зря растратила запас дыхания.

– Остановись. Пора возвращаться в ад – тебе там самое место.

Пришептывающий, хлюпающий голос терялся в шуме, заполнившем голову. В уши будто насыпали пригоршню толченых раковин. Она слышала все одновременно: ускоряющийся стук сердца, грохотание моря, бьющего в стены башни, рев зверорыб, хруст панцирей камнекрабов, гоготание морских зверей, хлюпанье притаившихся во тьме анемонов, звон льда под копытами проворных мышей, вопли белых птиц, жужжание черных мух – и даже далекие, тоскливые стоны, несущиеся из разрушенного пожаром города. Все эти звуки, большие и малые, складывались в один, хорошо знакомый голос…

И этот голос принадлежал ей.

Она закричала, выпуская пузыри изо рта. Дрожь прошла по башне, от вершины до основания, ломая колонны, сгибая балки, разрывая провода. Где-то сверху заскрипели, брызнули искрами накренившиеся экраны. Плиты пола вздыбились, отбрасывая мертвеца назад – а она сама повалилась в пруд, но тут же выкарабкалась, переводя дух. В горле свербело, но не от проглоченной воды и не от едкой вони трупа.

– Я ухожу, – сказала она, поднимаясь на ноги. – Ты не остановишь меня.

Груда слизи на полу затряслась, издавая омерзительное, влажное чавканье: мертвец хохотал.

– Десять раз! Десять раз ты уже пыталась сбежать. В первый раз ты сгорела вместе с городом, который пыталась уничтожить; во второй – умерла от жара среди снега и льда; в третий – была заклевана птицами. Тебя травили и душили, рвали на части медведи и проглатывали киты. Ты умирала уже десять раз, а все никак не научишься смирению, тупица!

Мертвец зашевелился, вставая на четвереньки, бесформенный, страшный: желтые моллюски-червяки дождем посыпались из прогнивших внутренностей.

– А сама-то ты понимаешь, что гонит тебя вперед? Жадность; ненасытный голод. Даже если бы я сжалилась и отпустила тебя, ты все равно не была бы довольна. Тебе всего мало; ты сожрешь весь мир – и землю, и небо, а после станешь грызть собственные кости. Сколько жизней ты уже забрала? Мне не хватит вечности, чтобы назвать всех по именам. А что ты сделала со мною, Нефермаат? Какую награду я получила за мою службу, за мою любовь?.. Отвечай! Отвечай! Отвечай! – мертвец ревел, как бык; его нижняя челюсть достала почти до ключиц, открыв черный провал глотки. Растопыренная пятерня полетела в нее, как крюк.

…За ее спиной стоят товарищи, испуганные и растерянные, а впереди, у подножия трона, толпятся странные существа. Они одеты в пестрый шелк, медные доспехи и шкуры пятнистых барсов; пышные гривы умащены благовониями, пальцы унизаны кольцами, шеи отягчены янтарем, кораллами и старой бирюзой. Оружие бряцает в их лапах, но хвосты опущены к земле, а в выпученных глазах застыл ужас. И не зря: только что она показала им ады, ледяные и огненные, полные бесчисленных пыток – наказание для тех, кто отступился от богов. Но это еще не все: теперь она разделит с ними самое драгоценное. Осторожно, будто отодвигая раскаленный докрасна заслон, она вкладывает в их умы воспоминание о свете. Клыкастые пасти безвольно раскрываются; колени обмякают; слезы обильно текут по мохнатым щекам. Нет сомнения: их души и тела не выдержат этого. Скоро все, кто был здесь, сойдут с ума или погибнут от болезней, не имеющих имени и лекарства. На смену им придут другие – братья и сестры, супруги и дети; но это неважно. Она поймает отблески света и вырежет их в дереве и камне, смешает с глиной, вольет в стекло и металл; и любой, кто увидит их, увидит и его…

…Она сидит на снегу, согнувшись в три погибели – всё, чтобы старая ведьма смогла нанести на кожу ученицы грубый узор. Вдоль позвоночника уже протянулась линия с «перекладинами» на ребрах – это лестница, по которой душа сможет восходить на небо или спускаться под землю; на лопатках наметилось подобие крыльев. Обычно учеников перед посвящением брили наголо; но, за неимением шерсти на теле, ей отрезали только косу. Теперь ветер холодил покрасневшую макушку, на которой ведьма выбила пять сходящихся лучей.

– Это Гвоздь – звезда. Она никогда не шелохнется, не тронется с места; она вечна, – бормочет старуха. Откуда дикарке знать, что это не так? Что полярные звезды сменяют одна другую? Что все умирает – и не так уж сложно рассчитать, сколько осталось Гвоздь – звезде до превращения в черную дыру? Но она не спорит и, пока костяные иглы втыкаются в обнаженную спину, молча смотрит на лед. А тот сверкает все ярче; кажется, будто нездешний свет подымается из глубин земли, затмевая мерцание бледных звезд…

…Свет, проходя сквозь стены колбы, становится красным; оседает пятнами на коже, блестит на трубках, подающих зародышам воздух и питательный раствор. Лицо движется за толстым стеклом, как рыба, плывущая на глубине. Губы открываются, выпуская наружу влажный язык:

– Слушай внимательно, дитя мое. Я загадаю тебе загадку: что нельзя найти, если ищешь?..

– Я помню тебя, Меретсегер, – сказала она и, схватив за хвост искрящие провода, дернула вниз. С треском отошли от стен проржавевшие скобы; один из экранов рухнул вниз, прямо на тянущегося к ней мертвеца, и рассек водянистую плоть пополам. Нижние конечности трупа задергались, извиваясь, как выброшенные на берег каракатицы; но передняя часть продолжала ползти, подтягиваясь на руках, оставляя в черном иле веревки разматывающихся кишок. – Хотя ты – не она; ты только носишь ее лицо. Настоящая Меретсегер давно мертва… Но все же я отвечу тебе.

Она присела на корточки, заглядывая в мутные глаза; из распахнутого рта чудища вылетал не то рык, не то плач. Пятерня с зеленоватыми пластинами ногтей потянулась к ней, но не сумела ухватить.

– Когда я родилась… Не когда меня вынули из колбы и отправили на заклание к полоумным старикам, а когда я по-настоящему родилась, в дыму и огне пожара, первое, что я почувствовала, была боль. Едва осознав себя, я поняла – эта боль и есть суть жизни; ее корень, ее горький плод. Ты думаешь, я хочу прозябать в цепях? Есть гниль? Править червями? Нет; это чаяния моей маленькой, завистливой тени. Оставайтесь здесь, трусы! Подавитесь своими небом и землею. Но знайте вот что: мы лишь искры, вылетевшие из огня, и единственная цель, которую до́лжно преследовать искре – вновь стать огнем. Я нашла выход, и я ухожу. А ты, Меретсегер, любящая молчание – молчи.

– Там, – мертвец вытянул дрожащий палец, указывая на гладь пруда. – Тебя ждет смерть.

Она покачала головой.

– Я не умру. Я стану, как боги. Стану выше богов.

– Каким богом ты станешь, если ты не смогла быть человеком, Нефермаат?

Вместо ответа она поставила ступню на лоб мертвеца и с силой надавила; гнилой череп провалился, обдав ногу брызгами черной грязи.

Стоило сказать чудищу спасибо: пока то пыталось утопить ее, она рассмотрела дно пруда – там, соединенные в подобие перевернутого купола, лежали пластины из стеклянистого, прозрачного вещества. Одна из них крепилась на засов; стоило отодвинуть его, как пластина легко провалилась вниз. В пруд хлынул холод моря.

***

Она соскользнула в открывшуюся дыру и с головой погрузилась в багровую воду. С обратной стороны пруда, из самой середины купола рос остроконечный хрустальный столп. Словно длинный, сверкающий коготь, он указывал в глубину. Источник тьмы скрывался там – пульсирующий, черный комок, уголек, несущий в себя пламя. Сейчас он был слаб и испуган; его голос превратился в жалобный лепет. Сейчас, как никогда, легко будет одержать верх над ним и забрать то, чем он владеет! Но нужно торопиться: кто-то другой шел по ее следу. Другой дышал в спину… Время было на исходе.

Цепляясь за выступы кристаллов, она то ли поползла, то ли поплыла вниз, преодолевая все возрастающее сопротивление воды, краем глаза замечая, как мимо проносятся орды безмолвных и безымянных созданий – бледных, уродливых, с фосфоресцирующими жабрами, щупальцами и хвостами. С каждой секундой становилось холоднее; пальцы срывались с гладких, твердых граней. Один ноготь выдрало с мясом. Соль обожгла рану, но ей было не до того. Воздух кончался; легкие уже сводило от удушья. И все же, дно моря – конец этого проклятого мира, – было все ближе; и ее Мать, ее враг, тоже. Если она успеет добраться до нее, то станет свободной!