Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 48 страниц)

– Увы, нет, госпожа! Таково действие этого озера – тот, кто вошел в него, становится недоступен для любого колдовства.

– Хм… Сможете хотя бы достать тела из той гадости, что налипла вокруг? Только так, чтобы уцелел каждый волосок, все клочки одежды, даже соринки – до мельчайшей.

Пунцен оценивающе прищурился.

– Можно, пожалуй… Но на это потребуется время. Неделя или даже две, если делать все осторожно.

– Тогда приступайте прямо сейчас! – гаркнула Падма, широко разевая вороний клюв. Колдуны низко поклонились в ответ и, покрепче затянув завязки на рукавицах, потащили вмурованных в хрусталь мертвецов внутрь Перстня.

***

Маска вернулась ко мне: однажды я просто нашел ее в своей убогой комнатушке на окраине города, лежащей на подушке в рыжем луче вечернего солнца. Не знаю, кто принес ее: хозяин дома никого не видел, да и двери с окнами была закрыты. Сколько я не осматривал замки, не нашел на них ни царапин от взлома, ни кусочков воска, которым могли бы снять мерку для ключей. Конечно, дело здесь не обошлось без колдовства! Из-за того, что при последней встрече с Железным господином я в сердцах швырнул ее на пол, маска повредилась: золотой клюв у Гаруды откололся. Дыру на его месте закрыли куском хорошо приклеенного дерева, а поверх заплаты нарисовали маленький рот с загнутыми вверх губами и парой белых клыков. Теперь личина стала совсем плоской и вряд ли подошла бы к моей морде. Впрочем, я и не думал примеривать ее – но на шею все же повесил. И вот почему: в Бьяру и окрестностях шла охота на шанкха. Некоторые белоракушечники успели уйти, но, увы, далеко не все! К концу осени не менее пяти тысяч несчастных поймали и бросили в темницы… точнее, в наспех вырытые ямы, сочащиеся вонью и нечистотами, и оставили ждать казни. Заодно хватали и тех, кто не принял учение, но помогал шанкха, давая им кров или деньги. Доносчики сновали повсюду. Не раз и не два я слышал шепотки за спиной, когда приходил к заключенным с едой и лекарствами. Без покровительства богов меня бы уже давно схватили.

Шены были так заняты ловлей иноверцев, что почти забросили другие занятия. Теперь я чаще встречал на Стене женщин Палден Лхамо: в солнечные дни их платья видно было издалека, и тогда казалось, что на камни опустилась стая белых, хлопающих крыльями птиц. Время от времени колдуньи прижимались мягкими щеками к кладке и слушали что-то внутри. Из любопытства я тоже прикладывал ухо к Стене, но обычно слышал только тихий, едва различимый гул, похожий на то, будто далеко-далеко внизу гудел ветер. Правда, один раз изнутри раздался стук – да такой сильный, что у меня аж в голове зазвенело! Но это было так страшно, что я тут же убежал куда подальше.

Недели через две после того, как трупы Калы, Дайвы и Видхи выловили из озера, Чоу Пунцен пригласил меня и Падму в старую гомпу. Шены помладше проводили нас в подземелье, холодное даже в летнее время, вручили по хатагу, пропитанному резко пахнущими зельями, – ими полагалось обвязать носы – и сразу удалились. Мы остались наедине с тремя огромными блюдами, доверху заполненными алмазными осколками, и тремя расстеленными по полу скатертями, на которых разложили все, что удалось извлечь из камня: кости, мясо, волосы и шкуру, кусочки одежды, подошвы сапог, разорванные четки с перламутровыми подвесками и прочий сор, завалявшийся у шанкха за пазухой. Падма тут же закружилась над этими кучами, как ворон над падалью, хватая то один предмет, то другой и поднося к самым глазами. Какой-то клочок ткани особо привлек ее внимание; покрутив его в пальцах и так и этак, она спросила:

– Знаешь, что это?

На первый взгляд то была обычная ветошь – кусок не слишком хорошего, хоть и ярко окрашенного шелка. Правда, на нем синели пятна туши, но вода так размыла рисунок, что тот стал неразличим.

– Нет, не знаю.

Вороноголовая ухмыльнулась.

– Святая невинность! Это бирка. Такие выдают постоянным посетителям домов удовольствий… Тех, где продаются не только вино и жевательные корни, если ты понимаешь, о чем я.

Я крякнул, смущенный, а Падма продолжала размышлять:

– Вот что любопытно, Нуму. Предположим, эти трое убили Шаи. Но как получилось, что они сговорились? Как выбрали друг друга в напарники?.. За прошедшую неделю шены поймали многих учеников этой троицы, и каждому из них я задала один и тот же вопрос: что связывало Дайву, Видхи и Калу? Оказалось, Дайва и Видхи вместе приняли учение в южной стране; но третий, Кала, не был им ни другом, ни даже приятелем. Каково, а? Вот ты бы, к примеру, пошел убивать бога в обнимку с первым встречным?..

Я промычал что-то невнятное, но Падме и не нужны были поддакивания. Размахивая в воздухе куском шелка так, будто это была поражающая тысячу демонов булава, она говорила:

– И все же Кала и Дайва были кое в чем похожи: оба любили женщин – весьма и весьма сильно. Я не знаю тонкостей учения белоракушечников, но не думаю, что распущенность учителей пришлась бы по вкусу ученикам. Поэтому они таились как могли; хотя многие их раскусили.

– Получается, эта штука принадлежала Кале? Или Дайве?

– То-то и оно, что нет, – она указала пальцем на останки, похожие на куски обгоревшего дерева. – Судя по росту и желтым волосам, это Видхи. Он хоть и был другом Дайвы, но отличался безупречным поведением – даже не ел рыбы, яиц и молока. На женщин у него уж точно не хватило бы сил! И все же, судя по бирке, он зачем-то ходил в дом удовольствий.

– Значит, все трое могли встретиться там! Не подтверждает ли это, что они и замыслили убийство?

Падма пожала плечами и снова уставилась на клочок красноватой ткани.

– Кажется, похоже на скачущего зайца, – неуверенно пробормотала она. – По крайней мере, больше, чем на пронзенную стрелой улитку или лягушку на трех горошинах. Что ж, начнем c дома удовольствий госпожи Зиннам, а там посмотрим.

***

Заведение госпожи Зиннам располагалось в южной части города, там, где текла река Ньяханг: часть дома стояла на земле, а часть повисла над водою на подпорках из темного разбухшего дерева, будто цапля с морщинистыми лапами. На обмазанных глиной стенах темнели влажные пятна. В маленьких окнах не было стекол; их наглухо задернули занавесками из тяжелой, выцветшей на солнце ткани. На берегу, в синей тени, отбрасываемой плоским брюхом дома, я заметил нескольких девушек: они яростно натирали запачканное белье песком, а потом полоскали в мутной до желтизны, ледяной воде. Одна из «прачек», в зеленом переднике, с растрепанными косами, хитро посмотрела на меня и прыснула в ладонь. Сгорая от стыда, я поспешно схватился за натертое до блеска медное кольцо и заколотил им, как одержимый.

Дверь распахнулась; навстречу мне вывалился здоровяк с опухшими не то от сна, не то от пьянства веками и, почесывая левой лапой складку жира, нависающую над тугим поясом, вытянул вперед правую. Думаю, тут мне полагалось предъявить шелковую бирку; но вместо этого я положил на грязноватую ладонь золотую монету. Всякая дрема сразу спала с охранника; он вытянул язык так, что чуть подбородок не замочил слюнями, и почтительно поклонился. За его согнутой спиною тут же появилась костлявая женщина в яркой чубе, спущенной с левого плеча. Ее грудь покрывали бусы из мутного янтаря, а в ушах звенели серебряные серьги.

– Прошу, господин, – защебетала она, хватая меня за плечо и втягивая внутрь, в темноту, пахнущую благовониями так сильно, что в носу свербило. – Проходи! Чего изволишь? У нас лучший чанг во всем Бьяру! Вино прямо из южной страны; такого теперь уже нигде не достать! И жевательный корень для бодрости тела и духа…

– У меня есть… особое пожелание, которое я хотел бы обсудить лично с госпожой Зиннам.

– Ты можешь рассказать мне любой секрет, – пропела женщина, подмигивая обведенным углем глазом. – Я никому не расскажу.

– Нет. Я хочу поговорить с самой Зиннам. Но спасибо за заботу, – пробормотал я, вытаскивая из кошелька еще одну монету. Зажав ее в кулаке, моя провожатая кивнула и, ткнув когтем в сторону кривоногой лавки, полуспрятанной за хлипкой ширмой, исчезла. Выбрав самую незасаленную из подушек, я уселся на указанное место и стал ждать, стараясь пореже вдыхать воздух, помутневший от курений, но все равно отчетливо пованивающий гнилью – ею тянуло от речной воды, не то от внутренностей самого дома. Рядом были и другие мужчины, которых я не видел, но слышал: перешептывающиеся, вскрикивающие, звучно сплевывающие прямо на пол. Через минуту явилась пухленькая юркая девушка в полосатом переднике и поставила передо мною кувшин с чангом, глиняную кружку и тарелку с чем-то скользким и холодным, вроде черных улиток.

– Соленые сморчки; хороши для мужской силы! – с улыбкой сообщила она.

– Обойдусь, – буркнул я, но чанга все-таки хлебнул. Холод, идущий от стены, уже начинал щекотать спину. По счастью, стоило поставить кружку на стол, как ширма снова отодвинулась, и передо мной предстала сама госпожа Зиннам. Это была женщина средних лет, с седой мордой и масляным до тошноты голосом; каждое ее слово сопровождалось звоном десятков дутых браслетов, унизывавших лапы до самых локтей.

– Чего господин желает? – спросила она, прижимаясь ко мне так близко, что я различил чесночный дух сквозь запах гвоздики, которую госпожа Зиннам перекатывала во рту. – Девочку? Мальчика? Обоих? Или, может, посмотреть?..

– Господин желает, – сказал я медленно и доверительно, кладя свою ладонь поверх ее, – чтобы ты рассказала все, что знаешь о шанкха, которые приходили сюда.

Женщина дернулась прочь, но я со всей силы сжал ее пальцы.

– Не надо убегать. Ты же не думаешь, что я пришел сюда один?.. Лучше успокойся и расскажи мне все, что знаешь, – и тогда тебе никто не причинит вреда.

– Господин! Помилуй! – запричитала она, падая прямо на грязный пол и свободной лапой прижимая край моей чубы ко лбу. – Я ведь поначалу не знала, что они были из шанкха! Иначе я бы никогда их и на порог не пустила!

– Прекрати. Я повторяю тебе, Зиннам: расскажи, что знаешь, и тебя никто не тронет. Пусть боги будут свидетелями моим словам! Теперь я отпущу тебя, но не делай глупостей.

Я ослабил хватку; женщина высвободила пальцы и, баюкая, прижала к груди, но так и осталась сидеть на полу. Наконец, собравшись с духом, она залепетала:

– Я правда не знала, что они из белоракушечников. Сначала ведь только один приходил – всегда в обычной одежде, без четок и всего такого прочего. Потом другого привел; тот тоже был самый обычный – разве что мялся поначалу, как молочный щенок, хоть и взрослый мужик. И головы стриженые они всегда шапками закрывали!

– Что же, и пока развлекались с девушками, шапок не снимали? – не удержавшись, съязвил я.

– Ты, господин, не представляешь, какие у посетителей иногда бывают причуды. Шапки цветочками покажутся. А нам-то что? Главное, чтобы платили и вели себя прилично. Что они из этих, мы поняли, только когда третий заявился.

– Третий?

– Ну да. Желтоволосый такой, совсем сумасшедший, – Зиннам постучала согнутым пальцем по виску. – На вид хлипкий, а нашего бедного охранника отшвырнул, как перышко. Видать, выучился в южной стране какому-то колдовству, спаси нас боже! Ворвался сюда, брызжа слюною, схватил того, второго, за загривок – чисто как щенка – и как начнет отчитывать! Что он и такой, и сякой, и подаяние тратит на всякие непотребства; так громко ругался, что стены тряслись. Хорошо хоть гостей в тот день мало было, а то бы всех распугал!

Я с важным видом кивнул; пока рассказ Зиннам походил на правду. Кала тайком ходил в дом удовольствий и Дайве присоветовал это местечко. Вот только праведный Видхи узнал о постыдных развлечениях своего друга и решил наставить его на путь истинный.

– Ну и что же случилось потом?

– А потом они уж втроем стали сюда ходить!

– Втроем?! И даже праведник?

– И праведник! – с некоторой гордостью отвечала госпожа Зиннам. – Против Нгенмо даже святой не устоял бы.

– Что еще за Нгенмо?

– Была тут такая работница… Недолго, пару недель всего. Да разве тебе, господин, интересно слушать про всяких девок?

– Не тебе решать, что мне интересно. Рассказывай, что за работница и откуда взялась.

– Откуда взялась, не знаю; знаю только, что не из простых. Вот когда переселенцы своих детей продают – тех сразу видно: на лапах мозоли, когти обломаны, зубы искрошились. Даже кости от голода тоненькие и кривые, как у птичек. А эта пришла – платье, может, и простое, зато пальцы мягкие, как масло; грива так и лоснится! И обходительная, будто во дворце росла… Но сама о прошлом ни словечком не обмолвилась, а у нас не принято спрашивать. Раз лекарь подтвердил, что никакой заразы нет, то и дело с концом – приступай к работе!

Так что взяла я ее и не пожалела; у Нгенмо отбоя от гостей не было! Ну, те белоракушечники тоже к ней ходили – сначала двое, а потом и третий тоже. Когда он вломился сюда и начал ругаться, она подошла, приобняла его – нежно так, как любимого мужа, – и что-то на ухо зашептала. Он сначала отскочил, будто ошпаренный, а потом разглядел, какая красавица рядом стоит: зубы как жемчуг, когти – как розовые раковины, волос рыжий, как огонь!.. Сразу заткнулся и пошел с нею в спальню. С тех пор еще два раза приходил, и все только к ней – на других даже смотреть не желал!

– И когда был последний раз?

– Давно… Да вот как раз перед тем, как по всему городу белоракушечников ловить начали! С тех пор я их больше не видела. И Нгенмо тоже пропала – боюсь, досталось ей за то, что она их привечала. Так что, если хочешь найти ее, господин, поищи в темницах.

– Может, и поищу, – отвечал я. – Но прежде скажи, где живет тот лекарь, что ее осматривал.

***

Я так торопился покинуть дом удовольствий, что против обыкновения хлестнул ездового барана рукояткой плети по мохнатому заду. Обиженный зверь припустился бегом, оскальзываясь на подмерзающих лужах и тряся завитыми рогами. Скоро река осталась далеко позади, но ее влажные, гнилостные испарения так глубоко впитались в шерсть и одежду, что неприятный запах еще долго преследовал меня.

По счастью, сегодня лекарь Сотамтам сидел у себя в лавке; хоть госпожа Зиннам и нанимала его время от времени для осмотра девушек, основной доход ему приносила продажа благовоний, притираний для роста волос и пилюль из печени утки. Злые языки, впрочем, говорили, что печень лекарь съедает сам, с лучком и маслицем, а потом щедро рыгает на кусочки засахарившегося меда, передавая им тем самым все чудодейственные свойства утиности. Но мне сейчас было не до его сомнительной славы; хоть Падма и не просила об этом, я сам решил потолковать с Сотамтамом о Нгенмо, таинственной работнице дома удовольствий. Чтобы найти ее, нужна была примета поточнее, чем белые зубы или рыжие волосы! Да и госпожа Зиннам так расхваливала их чудный цвет, что я немедля заподозрил, что Нгенмо просто выкрасилась хною.

Раньше я пару раз мельком видел Сотамтама: лет пять назад, когда его вызвали к Стене, чтобы вскрыть чирей, выскочивший под хвостом какого-то мелкого начальника, и еще в прошлом году, когда он разгуливал среди шенов с лотком, полным надушенных полотенец, мешочков с благовониями и ларчиков смешанного с пахучими маслами жира; им, как я понял, полагалось мазать гриву для пущего блеска. Но мне и не требовалось близкое знакомство, чтобы расспросить его: хватит и золота. И все же для убедительности я придумал кое-что, и только лекарь показался на пороге, высунув язык и подслеповато щурясь, немедля сказал:

– Господин Сотамтам, друг мой! Я вижу у тебя в лавке много отличных средств!

– Это верно, – закивал тот, но я тут же перебил:

– Но боюсь, они не помогут мне! Болезнь, что поразила меня, имеет иную природу, – тут я прижал лапу к сердцу и воздел глаза к потолку, на котором плескались нарисованные карпы. – Знаешь ли ты девушку из дома удовольствий госпожи Зиннам, по имени Нгенмо? Мне говорили, ты осматривал ее.

Морда Сотамтама расплылась в ухмылке от уха до уха; в раздутом зобу что-то булькнуло – видимо, это был одобрительный смешок.

– А! Как же не знать! И на этот случай у меня найдется снадобье, господин: толченые ясеневые жучки с крапивой отлично помогают от бессилия, особенно если съедать по утрам пригоршню сморчков…

– Дело не в сморчках, друг мой. Нгенмо пропала, и я хотел спросить тебя – не помнишь ли ты чего-нибудь такого, что помогло бы найти ее? Какого-нибудь знака или приметного шрама? А может, клейма?

– А сам-то ты при «осмотре», – тут Сотамтам, довольный шуткой, снова забулькал, как трясущееся в кувшине масло, – ничего не приметил?

– Сам понимаешь, не тем был занят, – отвечал я, заодно как бы невзначай похлопывая по чуба в том месте, где припрятал кошелек. Тот отозвался ласкающим слух звоном. – Ну так что, может, вспомнишь что-нибудь?

– Отчего бы и не вспомнить! Глаза у меня не очень хороши, но лапы ох какие чуткие, – лекарь зашевелил пальцами так, что его ладони на мгновение показались мне двумя бурыми каракатицами с извивающимися щупальцами. – И, скажу я, твоей девице повезло, что шерсть у нее такая густая, иначе все бы увидели, как много у нее на теле шрамов. Как будто ее с детства розгами секли! Это-то, пожалуй, и не редкость, но у бедняжки Нгенмо отметины были и на животе, и даже на голове! Я нашел, когда на блох проверял, – темные такие следы. Ткнул в один иголкой из любопытства, а Нгенмо даже не пошевелилась. Вот как привыкла к боли! Правда, не знаю, как все это тебе поможет…

Сотамтам вдруг замолчал – видимо, решил, что и так слишком много рассказал забесплатно. Вздохнув, я полез за кошельком; лекарь снова заулыбался и даже предложил изобразить все шрамы Нгенмо на бумаге (за отдельную плату, разумеется). Рассчитавшись двумя монетами за беседу и кривой рисунок, я поблагодарил его и выскочил из лавки. Солнце уже низко висело над золотыми крышами княжеского дворца, а мне надо было успеть на другой конец города до темноты.

***

Как я ни понукал барана, до западной оконечности города получилось добраться только к закату. Здесь, на возвышенности, облака ползли по самой земле. Без солнечного света скоро стало сыро и холодно, хотя мглу и разгоняли красноватые отблески огня, горящего в местах кремации. Краем глаза я заметил больших бородатых птиц, рассевшихся на макушках придорожных валунов. Время от времени то одна, то другая приподнимала гузку и пускала по камню струю жидкого белого помета. Завидев меня, пернатые твари заорали, забили крыльями, стряхивая в туман перья и пух, – Падма ясно давала понять, что уже заждалась.

И точно, стоило остановиться у входа в пещеру, где Шаи нашел себе приют, навстречу мне бросилась черная клювастая тень и злобно зашипела:

– Где ты шлялся так долго?

Я открыл было рот, собираясь отчитаться обо всем, что разузнал за день, но Падма нетерпеливо отмахнулась.

– Потом расскажешь. Нужно обыскать все как следует, пока никого нет. А то напугаем какого-нибудь бедолагу до полусмерти… Проще было бы, если б я могла взять маску Шаи, но она куда-то делась. И никто не признается, что взял!

Голос вороноголовой обиженно гудел из-под страшной личины. Решив не злить ее еще сильнее, я торопливо спешился и привязал барана рядом с длинногривым лунг-та, у развесистой коряги – кажется, ее приволокли сюда горожане, чтобы расставлять предназначенные «святому» отшельнику дары. Хитрый зверь сразу потянулся мордой к пирожкам и тормам на белоснежных хатагах, кусочках крашеной ткани или рисовой бумаге, с надписанными поверх молитвами о здоровье и богатстве. Я не стал мешать ему лакомиться подношениями: Шаи не был бы против.

Тяжело было входить в жилище, где так долго обитал мой друг и где я не был ни разу; пусть даже я не навещал его из лучших побуждений, что в них было толку?.. Не думал ли Шаи, что я предал его? Не считал ли меня трусом?.. Теперь уже не узнаешь! Мотнув головой, чтобы прогнать непрошеные мысли, я заставил себя осмотреться вокруг, внимательно и вдумчиво.

Но смотреть-то было не на что. Пещера, почти круглая, высотой едва достигала шести-семи локтей, а шириной – десятка шагов; особо не развернешься! В середине виднелось черное пятно очага. Хоть часть дыма и уходила через дыры и щели внутрь горы, на потолке и стенах поверху лаково блестели слои жирной копоти. Подальше от входа, занавешенного потрепанной ячьей шкурой, стояла кровать… если так можно назвать сосновую колоду, обтесанную снизу – для устойчивости, и сверху – чтобы не нахватать заноз в спину; по бокам кора так и осталась висеть красными смолистыми чешуями. Ни простыни, ни покрывала я не заметил, как и кухонной утвари: даже самого завалящего котелка, чтобы сварить мясо и цампу! С Шаи, конечно, сталось бы спать, завернувшись в чубу и подложив под голову кулак, и питаться только тем, что горожане положат под дверь… Но тут на глаза мне попался сундук с заклепками из дешевой меди, насквозь зеленой, будто мушиное брюшко; он был распахнут настежь. Изнутри выгребли все, до последней нитки: только комочки пестрой пыли говорили о том, что раньше в сундуке хранили хлопок или шерсть. Но вряд ли здесь побывали воры – не то чтобы они не грабят святых, просто всем в Бьяру было известно, что юродивый старик нищенствовал.

– Ты здесь не первый раз, – полуутвердительно сказал я, обращаясь к Падме. Та покачала головой, а потом вдруг присела на корточки, стянула перчатки и принялась шарить пальцами по полу, кое-где легонько постукивая костяшкой мизинца.

– Сюда отправилась Камала. Сама вызвалась – чтобы проверить, нет ли здесь каких-нибудь зловредных чар. Я и не знала, что она такое умеет, а поди ж ты!

– И что?

– И ничего. Никаких заклятий или дохлых нетопырей под порогом. Только грязное тряпье, сухие лепешки да чанга столько, что хватит год подряд напиваться до павлиньего визга, – припомнив пение сих чудных птах, во множестве водившихся в княжеском саду, я содрогнулся, а Падма меж тем протянула. – Вот только есть у меня подозрение, что мы искали неправильно – точнее, не то. Шаи, сколько бы он ни притворялся дураком, был совсем не так прост.

– И что надо искать? – спросил я.

– Тайник, – отвечала вороноголовая. – У него наверняка есть тайник. И спрятан он не каким-нибудь мудреным хекау – Шаи и пользоваться-то им не умел! – а по старинке.

Я оглядел пещеру; пока Падма ползала по полу, надо было заняться стенами. Но с чего начать? Первым делом я принялся ковырять каждую мало-мальски подозрительную трещинку и щербинку когтем; но те не поддавались. Тогда, взяв за пример вороноголовую, я сбегал наружу, оторвал от коряги сухую ветку и принялся стучать ею по камню, стараясь по звуку отгадать, не спрятано ли чего внутри. Так я и пятился посолонь, спиною вперед, аки речной рак, и, конечно же, налетел на Падму, которая как раз нагнулась, чтобы рассмотреть очередную соринку. Потеряв равновесие, я перекувыркнулся и неслабо впечатался затылком в стену. Звон от удара повис в ушах – такой ясный, будто за камнями была пустота!

– Эй! Ты жив? – Падма склонилась надо мною, участливо пощелкивая клювом.

– Шишка будет, – буркнул я, ощупывая череп. – Зато я, кажется, нашел тайник. Только подожди, не вскрывай его! Насколько я знаю Шаи, внутри должен быть хитрый механизм – его и заклинить может, если просто так полезть.

– Хм… А ты что предлагаешь?

– Подожди немного. Покажу кое-что, чему научился у тебя же, – пообещал я и снова выскочил из пещеры: во-первых, за сумкой, в которой лежали мои инструменты, а во-вторых, чтобы сорвать с бараньего рога неказистое украшение – кисточку из цветной шерсти. Вернувшись внутрь, я наскреб побольше сажи из очага и растер ее в маленькой ступке, пока не получил легкий черный порошок; затем обмакнул в него кисточку и слегка пощекотал ею камни вокруг того места, где приложился головою. В одном месте сажа так и липла к стене, точно та была медом вымазана. Следы были такими, будто кто-то много раз давил пальцем в одно и то же место – ничем вроде бы не приметное. Падма торжествующе закрокотала и ткнула прямиком в темное пятно.

Что-то тихо щелкнуло, и неприметная пластинка, до того казавшаяся единым целым со стеной, отъехала в сторону. В открывшемся углублении блеснул металл. Вороноголовая, отодвинув меня в сторону, немедленно запустила лапы внутрь и вытащила сначала толстый венец с шестью змеиными головками, плотно прижатыми к бокам, – урей, оружие богов; потом – какие-то инструменты, назначения которых я не знал; наконец, три броши из золота. Я поднес их к глазам, рассматривая: на одной было вырезано имя Сиа, на другой – Тиа, матери Шаи, а на третьей, поблекшей от времени, – Меретсегер. Все эти предметы лха вынес из Когтя, нарушив прямой запрет Железного господина; неудивительно, что он старался спрятать их! Но ничего, что помогло бы нам найти убийцу, здесь не было…

Так я думал, пока Падма не вынула из тайника самую неприметную вещицу: стопку бумаг, перевязанную вощеной нитью. Распустив узлы, она разложила тонкие, желтоватые листы на деревянной «кровати» Шаи и спросила полушепотом:

– Знаешь, что это?

– Да, – отвечал я, чуя недоброе и умом, и сердцем, и печенью. – Это Стена.

– А почему эти места отмечены красным? – вороноголовая постучала когтем по чернильным кругам и стрелкам, намалеванным поверх рисунка – кажется, самим Шаи. В одном месте я даже сумел разобрать его неровный, скачущий почерк:

– Обр, – прочитал я неуверенно. – Обратно?.. Обращение? Не понимаю.

– И я тоже. Но это не важно. Я, кажется, догадалась, кто убийца.

– Что?! Но… кто?

Вороноголовая сгребла шелестящие бумажки, не слишком бережно сложила их вчетверо, обмотала веревкой и сунула во внутренний карман накидки.

– Шаи никогда не жилось спокойно. Он не бросал старых привычек – не успел сбежать в Бьяру, как сразу же принялся подсматривать за шенами, разведывать, вынюхивать невесть что. Много бродил среди рабочих, особенно в северо-западной части Стены – она здесь ближе всего. Я и сама его видела. Однажды даже чуть не пришлось спасать его шкуру: Шаи поймали, когда он пытался то ли украсть, то ли перерисовать какие-то чертежи… Полагаю, именно те, которые мы сейчас нашли. Тогда ему повезло – отбрехался, будто не умеет ни читать, ни писать, а просто хотел из шелковых свитков подштанников нашить. Но начальник строительства – шен по имени Ноза – сильно разозлился; видимо, Шаи ему давно уже глаза мозолил…

– Ноза?..

– Знакомый? – моргнув прозрачным птичьим веком, спросила Падма.

Да, этого шена я помнил! С него началась моя жизнь в Перстне, и после нам доводилось встречаться – как в тот день, когда мы с Шаи прятались от белых женщин Палден Лхамо…

– Угу, – подтвердил я. – Не знал только, что он выбился в начальники.

– Так вот этот самый Ноза надавал нашему другу тумаков и обещал в следующий раз вовсе убить. Шаи это, конечно, не остановило. А теперь только представь, Нуму: что, если Ноза опять поймал его и огрел каким-нибудь проклятьем, как колдуны это умеют? Может, он убил Шаи на месте, может, оглушил… но как только ложная личина спа́ла, Ноза понял, что натворил. Поднял лапу на бога! Он, разумеется, перепугался и решил скрыть свое преступление, подставив шанкха – изгоев, которых ненавидят и в Перстне, и в городе. Кроме того, Ноза знал, где найти баранов отпущения. Он частенько бывал в домах удовольствий – покупал жевательный корень, к которому пристрастился; там-то он и наверняка и встретил Калу, Дайву и Видхи. Нелепые переодеванья Нозу, конечно, не обманули. Шен знал, что эти трое из белоракушечников; теперь знание пригодилось. Угрозами он заставил мужчин дотащить тело Шаи до площади Тысячи Чортенов и истыкать его кинжалами – не таясь, почти что у всех на виду. Ну а дальше им пришлось выбирать: или самим утопиться в озере, или жить с позором, когда Ноза откроет общине, как развлекаются их почтенные наставники. Ты сам знаешь, чем все кончилось.

– Хм… Я не сомневаюсь, что Шаи мог взбесить Нозу – он и ледышку способен был довести до белого каления. Но разве этого достаточно для такой уверенности?

– Есть еще кое-что: узнав о ссора Нозы и Шаи, я сразу же стала искать шена. Но он пропал! В Перстне говорят, его видели в каком-то грязном притоне, среди вконец опустившихся любителей жвачки… Но сдается мне, этот слух намеренно пустили его друзья, а сам Ноза просто сбежал, опасаясь, что правда так или иначе откроется – или надеясь переждать и посмотреть, выгорела ли его задумка.

Я нахмурился и почесал шею; это и правда было очень подозрительно. Но как теперь искать пропавшего? Правда, на это Падма уже знала ответ.

– Седлай барана, Нуму, – велела она. – Мы едем ловить убийцу.

Я вовсе не был уверен в том, что это хорошая мысль – скакать ночью через горы, чтобы вдвоем, без всякой подготовки, ловить шена; каждый из них – колдун и каждый опасен. Но вороноголовая пропустила мои доводы (вне всякого сомнения, разумные и заслуживающие внимания) мимо ушей. Ее лунг-та несся так быстро, что бедный пузатый баран совсем выбился из сил, пытаясь поспеть за товарищем. Хорошо, что скоро мы выбрались на мощеную дорогу, ведущую к городу: хотя бы можно было не опасаться, что звери оступятся на краю обрыва, или распорют бока острым обломком скалы, или провалятся копытом в трещину… Теперь стоило тревожиться только о том, что загнанный в угол шенпо заставит мою кровь вскипеть и испариться через ноздри, натянет глаза на хвост или высосет печень через ухо. Мелочи, да и только.

– Значит, ты думаешь, что он прячется у Стены?! – прокричал я, захлебываясь хлещущим в пасть ветром. – А там не слишком много народу ходит?

– Сейчас не так уж много! Северо-западную часть, на которой он начальствовал, закончили одной из первых. Теперь рабочих там почти нет, да и шены редко появляются.

– Может, он из города сбежал?

– Не глупи. Уйти из Бьяру – это верная смерть. Вся жизнь, что еще теплится в Олмо Лунгринг, собрана здесь.

Стена была все ближе, такая огромная, что ни золотых крыш княжеского дворца, ни курильниц лакхангов, янтарных во мгле, ни уродливых старых чортенов за нею не было видно. Тучи спускались с ее вершины, как длинная седая грива, струясь сквозь расческу каменных зубцов. У самого подножия этой махины мы остановились. Падма соскочила на землю, бросив мне поводья лунг-та, будто малолетнему служке, и прошипела:

– Иди за мною на расстоянии в двадцать шагов. И тихо!

– Но где он может прятаться?..

Поняв, что я так просто не отстану, Падма придвинулась ко мне и зашептала, пощелкивая клювом (пускай я и знал, что ее обличье – просто морок, но все же отодвинулся подальше, чтобы она ненароком не отхватила мне ухо):

– Все просто: Ноза присматривал за строительством этой части Стены и прекрасно знал ее устройство. Я взяла чертежи у Уно и кое-что нашла. Внутри Стены есть полости, куда выходят всякие важные узлы и соединения. Они достаточно большие, чтобы там уместился один вепвавет, и закрыты только кирпичной кладкой – чтобы проще было добраться, если что-нибудь сломается… Так вот, одна как раз неподалеку! Смекаешь?