Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 48 страниц)

Баран скакал быстрее, чем ступал тяжеловесный дронг; хотя мне достался путь подлиннее, я все же обогнал повозку и первым оказался у мест кремации. Это были прогалины серой земли, ютившиеся между западных холмов и скал. Летом здесь не было травы, зимой снег чернел от пепла и копоти. Служители этих мест, худые, как скелеты, и чумазые, как дре, рылись в золе, отыскивая упавшие с мертвецов кольца и серьги; кое-где жарко пылали дровяные башни, щедро политые топленым жиром или маслом. Огонь подымался над ними рыжими лисьими хвостами, свистел и урчал, разбрызгивая капли кипящей смолы. Не все мертвецы отправлялись сюда – большинство увозили в восточные горы, на корм грифам; но строители Стены удостаивались особой чести – исчезнуть в огне, а не в птичьем желудке.

Я привязал барана за большим, расщепленным у верхушки валуном, а сам спрятался поблизости так, чтобы видеть дорогу, по которой должны были проехать женщины. И точно, через четверть часа появилась знакомая повозка! Маленькая колдунья понукала дронга, чтобы поторапливался; ее подруга будто спала… Но когда повозка прокатилась мимо, она открыла глаза, выпрямилась и повела носом, принюхивалась. Маска у меня на груди налилась тяжестью, и кожу защипало, как от холода. Может, ее-то и почуяли?

Недолго думая, я сорвал Гаруду с шеи и сунул за пазуху; потом, убедившись, что повозка отъехала на достаточное расстояние, выполз из укрытия. Следы копыт и колес глубоко отпечатались в грязи, указывая направление, но идти прямо по дороге казалось мне опасным. Вместо этого я решил пробираться стороною, и не меньше часа то карабкался вверх по скользким камням, то ковылял по колено в снегу, рыхлом, тяжелом и неподатливом, как речной песок. Мой чуба весь перепачкался золой, сапоги промокли, и весь я был в грязи – но оно и к лучшему! Так меня стало не узнать.

Наконец, с вершины одного из холмов я заметил остановившуюся внизу повозку и дронга, гневно бодающего пустоту. Женщины уже давно развязали веревки, стащили трупы на землю и разложили в ряд. Всего двенадцать рабочих; парочку я даже знал – одному проломило череп упавшим камнем, другой оступился и упал на торчащий из Стены шип – на его груди до сих пор проступало красное пятно. Если их кто-то и убил, так только собственная неосторожность! Я уже закусил губу от досады, но тут маленькая колдунья вытащила из повозки ящик с белыми глиняными кувшинами, переложенными соломой. Может, мне уже чудилось, но они были похожи на чортены, хранившиеся в Мизинце, только грубее сработаны!

Я подался вперед, чтобы рассмотреть происходящее получше, но тут скользкий камень сорвался из-под ладони и поскакал вниз, прямо под лапы женщин. Те навострили уши и завертели головами на длинных шеях. Наконец, меньша́я молча кивнула в мою сторону; ее подруга двинулась вперед, раскинув лапы, будто растягивала между пальцами невидимую сеть. Снег, чуть-чуть не долетая до нее, вспыхивал белым огнем и мгновенно исчезал. Я торопливо сунул лапу за пазуху и вдруг почуял, как сердце уходит в хвост: маска куда-то запропастилась! Неужто выпала из чуба, пока я брел по сугробам?!

Женщина приближалась; я живо вспомнил, как мы с Шаи однажды чуть не попались колдуньям Палден Лхамо. Тогда нас спас внезапно проснувшийся шен Нозу; но кто спасет меня сейчас, в этом пустынном месте?.. Разве только трупы рабочих восстанут из мертвых! Дыхание в груди сперло от ужаса; я уже готовился стать золою, когда на противоположной стороне прогалины что-то зашумело, загоготало. Колдуньи развернулись навстречу новой опасности, а меня дернули за плечо, и незнакомый девичий голос прошипел:

– Быстрее, идем!

Даже не думая возражать, я рванул следом за таинственной благодетельницей. Она была закутана в меховой чуба с капюшоном, да еще и снег сыпал в глаза так, что я никак не мог рассмотреть ее. Да и не до того было! Мы бежали неведомо куда, оскальзываясь на льду, падая, отдуваясь и глотая пахнущий гарью воздух. Вдруг незнакомка, не оборачиваясь, швырнула что-то за спину – вроде белого хатага или дарчо.

– Что встал? Пойдем! – рявкнула она, заметив, что я остановился рассмотреть выброшенный предмет. Наконец, когда мне уже казалось, что я больше ни шагу не смогу ступить, мы завернули за скалу, дающую хоть какую-то защиту от ветра, и немного перевели дух. Как только я смог выдавить из горла что-то, кроме сипения и кашля, то спросил:

– Кто ты? И почему помогла мне?

Моя спасительница откинула капюшон. Много лет прошло, но я сразу узнал ее – девушку с золотой шерстью и печальными темными глазами; это была Макара, одна из сестер Сэр!

– Твой помощник считает тебя достойным помощи, – загадочно отвечала она. Тут я заметил, что застежка у ее горла вырезана из белой раковины, и немедленно подумал, что это Рыба послала ее за мной. Да и кто бы еще?.. Но вместо Рыбы из вихрей сажи и серой поземки вдруг появился Пава! Он вел на поводу украденного мною барана и второго, побольше, на котором они прибыли вместе с Макарой.

– Я замела следы, – сказала та, обращаясь к нему.

– Хорошо, – кивнул Пава и протянул мне поводья. – Пойдем-ка, господин.

– Я не могу, – вдруг выпалил я. – Я должен найти… найти одну вещь.

– Эту? – спросил он, вытаскивая из заплечной сумки мою маску; я сразу узнал ее, хотя Пава зачем-то наглухо замотал бедный предмет грязной тканью.

– Отдай!

– Конечно. Но не сейчас. Нам пора уходить.

– Тебе придется многое мне объяснить, – проворчал я, забираясь в седло.

– Обязательно, господин, – отвечал помощник, странно усмехаясь. – Я объясню тебе все.

***

Мы остановились только в самом центре Бьяру, в старом городе, где дома жмутся друг к другу боками, как замерзшие птицы на ветке; шум, грязь и толкотня этого места немного оживили меня. Пава и Макара провели меня через двери с нарисованными синей краской глазами, в темные комнаты, заполненные невыносимо горячим паром – от него потели даже стены. В полах здесь были устроены ямы с водой, где полуголые женщины и мужчины полоскали хлюпающее и чавкающее тряпье. Но это были не штаны и рубахи; мельком я заметил покрывающие ткань рисунки и письмена. С потолка капало; пахло солью и плесенью. Мы шли долго – все время сворачивая то направо, то налево, так что я скоро совсем потерялся, – и наконец, миновав скрипучую дверь с позеленевшими медными гвоздями, оказались в пустой и тихой зале. Окон здесь не было, но в полу светилась круглая купальня, наполненная прозрачной водой. Зеленые и белые блики плясали по стенам и потолку, немного разгоняя темноту.

– Садись, – бросила Макара, сама падая на широкую каменную скамью и стягивая промокшие сапоги. Я сопрел в теплой одежде, а потому немедленно стянул чуба, оставшись только в рубашке и штанах; Пава же принялся неторопливо расстегивать меховой кафтан на тысяче мелких пуговиц, заодно поглядывая на меня из-под белесых бровей:

– Зачем ты пошел следом за женщинами?

– Зачем ты пошел следом за мной?

– Я первый спросил.

– Верни маску, тогда и поговорим, – отвечал я.

– Забирай, – он порылся в сумке и достал тряпицу, в которую была обернута моя личина; то, что я принял за грязь, оказалось буквами, записанными по ткани поблекшими бурыми чернилами. – Только для начала я сделаю кое-что.

С этими словами он нагнулся к полу, зачерпнул в кулак пыли и сора и, откинув с маски тряпье, со всей мочи дунул на нее.

– Не подглядывай, не подслушивай, не болтай, – приказал он и приложил согнутые пальцы к глазам, ушам и золотому клюву Гаруды. – Теперь забирай.

– Ты, Пава, совсем умом тронулся, – пробормотал я, торопливо подвязывая личину на шею. – Это кусок дерева – кому он что расскажет?

– Известно, кому! Эрлику, – ничуть не растерявшись, отвечал тот. – А ты думаешь, почему он приказал носить этот «кусок дерева», не снимая?

Я вздрогнул, почему-то сразу поверив странному помощнику.

– Он что, все видит? Все, что я делаю?..

– Ну, тише, тише, – успокаивающе проворковал тот. – У нашего господина есть дела поважнее, чем следить за ничтожными слугами днями напролет… или ночами, если ты за них беспокоишься. Но он может следить; смекаешь? Я потому и тащил тебя через весь город, чтобы поговорить. Эти бани устроены в старых пещерах Лу – воздух здесь пропитан испарениями древних змеев; они мутят чужие взгляды. И все же с маской лучше не рисковать.

– Да кто ты, мать твою женщину, такой? – заорал я, не выдержав.

Пава хитро улыбнулся и наконец распахнул кафтан. К подкладке из алой ткани была прицеплена булавка с куском желтоватой шерсти. Ловким движением он вытащил ее и вдруг начал стремительно меняться: дородное тело опало, пальцы и морда вытянулись, а шерсть стала серой, как свербивший в моем носу пепел, – и через мгновение я узнал его!

– Зово… – прошептал я, не зная, стоит ли удивляться тому, что колдун совсем не изменился почти за десяток лет… разве что когти подстриг. – Ты еще жив.

– И как так вышло? Сам удивляюсь, – вздохнул тот, разводя лапами.

– И давно ты уже следишь за мной?

– Я не слежу. Я приглядываю; и делаю это со дня нашей первой встречи. Тени совы и быка уже тогда лежали на тебе – и смотри, где ты теперь оказался!

– Это была случайность – то, что я попал в Перстень, и уж тем более – в Коготь.

– Ну да, ну да, – покивал он. – А потом тебя случайно отправили на Стену, где тебя случайно чуть не сцапали… Впрочем, последнее и правда произошло не по воле богов: ты просто оказался сообразительнее, чем они рассчитывали.

– О чем ты? И какие еще «они»?

– Не притворяйся дураком, Нуму, – поморщился Зово. – Ты знаешь, о ком я.

– Слушай, я благодарен тебе за спасение. Правда, благодарен – уверен, что мне досталось бы от этих женщин, – я встал и набросил чуба на плечи. – Но мне совсем не по душе, когда кто-то выпрыгивает из-под земли, сообщает, что много лет втихаря подглядывал за мной, а потом начинает загадывать загадки. Это… жутковато.

– Я не подглядывал.

– Но мог подглядывать; смекаешь? – ядовито ответил я; Зово скорчил такую рожу, будто его крапивой по носу хлестнули. – Или выкладывай все начистоту – зачем ты набился мне в помощники, почему прячешься от богов и что творится там, на Стене, – или оставь меня в покое.

Макара глухо заворчала у меня за спиною, подымаясь, но бывший шен остановил ее движением лапы.

– Я боюсь, словам ты не поверишь. Поэтому я покажу тебе кое-что – а дальше уж сам решай! Сейчас первый день новогодних праздников. Накануне Цама, в час Свиньи, приходи к северо-восточной части Стены – туда, где недавно осыпались камни. Ты знаешь, мы были там позавчера.

От этого напоминания я невольно поморщился – в голове не укладывалось, что добрый, улыбчивый и немного тугодумный Пава оказался не Павой, а неведомо кем!

– Но если решишь прийти, не бери с собой маску.

Тут Макара схватила меня за локоть и потащила прочь, через темноту и клубы пара. В конце концов меня почти взашей вытолкали на незнакомую улицу, позабыв вернуть барана. Оглядевшись, я заметил справа золотые крыши княжеского дворца и побрел к нему, как к давнему знакомому.

***

Я не долго сомневался, идти или нет: если бы Зово хотел причинить мне вред, он бы его уже причинил, а лучшего случая узнать ответы на мучившие меня вопросы могло и не представиться. Но я сразу зарекся верить всему, что будет говорить бывший шен: очевидно, что тот не из простого чадолюбия долгие годы следовал за мною как тень. Не потому ли он так вцепился в меня, что увидел среди богов во время Цама и хочет извлечь из этого выгоду? Вот только какую?..

Эти мысли свербили в черепе, как крысы в кувшине с маслом. И все же в ночь накануне Цама, не сказав никому ни слова, я оставил маску под подушкой, выскользнул из спальни и покинул Коготь. Путь до места встречи оказался быстрым (знакомый горожанин подвез меня до восточного крыла Стены вместе с мешками извести и промерзшего песка), поэтому не меньше получаса я бродил по снегу туда-сюда, пытаясь погадать на облаках пара, вырывавшихся изо рта. Но никаких знамений – ни грозных, ни добрых – я не заметил.

Наконец объявился мой таинственный знакомец – в обличье Павы, конечно. Жестом приказав молчать, он поманил меня в сторону, к большой корзине, вроде той, в которой боги спускались на крышу Перстня, только груженной не шенами и ваханами, а крупной щебенкой. Тихо, как воры, мы забрались внутрь; через несколько секунд корзину окружили устало переругивающиеся рабочие, схватились за веревки – и она поползла вверх, туда, где строительные леса свешивались с края Стены наподобие ласточкиных гнезд. Подъем был долгим; деревянное днище под нами скрипело и трещало, а я все представлял – что будет, если кто-то внизу оступится, решит почесать зад или веревка натрет ему лапы? К счастью, обошлось; рабочие наверху зацепили края корзины железными крюками и притянули ее к себе, но разгружать на ночь глядя не стали. Дождавшись, когда они уйдут, мы с Зово выбрались на плоскую макушку Стены. С этой каменной полосы, шириной в двадцать-тридцать шагов, Бьяру и земли вокруг были видны как на ладони: в белых полях ясно проступали очертания будущих построек – где-то уже поросшие железными шипами, где-то бугрящиеся земляными валами, а где-то только намеченные линиями натянутых над сугробами канатов. Видно было и длинные дома, в которых ютились пришельцы с окраин: снежные шапки на их крышах ярко синели, а замерзшие штаны и войлочные покрывала пылали ярко, как янтарные пластины в гриве молодой красавицы.

– Что дальше?

– Подождем.

– Как ты нашел меня внизу? – спросил я, не выдержав тишины. – Это какие-нибудь чары?

– Нет, просто слухи.

– Слухи? О чем? Я никому внизу не рассказывал, кто я и откуда.

– Ребенок, который говорит с воронами на непонятном языке, – достаточный повод для слухов, – отвечал Зово. – Ну а если знаешь, что это за язык, догадаться несложно…

Тут он осекся, потянул меня к краю площадки и указал вниз – но не на город, а на недостроенный пролет Стены, ярко освещенный луною. Там показалось восемь шенов; они шли по четыре в ряд, осторожно ступая по дощатым дорожкам. Каждый нес за спиной по большому плетеному коробу, а у пояса – увесистые на вид мешки, перчатки из грубой кожи и метелочки из белой щетины. Выбрав место, они скинули с плеч поклажу и отворили соломенные крышки; изнутри полился свет, жутковато озаряя заиндевевшие морды.

Теперь шены разделились. Половина осталась на месте – они бережно вынимали что-то из коробов. Приглядевшись, я признал чортены: не изящные тонкие сосуды, как в Мизинце, а простые круглобокие горшки вроде тех, что были у женщин Палден Лхамо. После внимательного осмотра чортены передавали другим шенам – а уж те разносили их по Стене. Скоро коробы опустели; на дне завалялись только горшки, по какой-то причине признанные негодными. Шены выгребли их все разом, а потом натянули перчатки, развязали непослушными пальцами мешки и вытащили чаши из черного, гладкого камня. Поставив их наземь и усевшись рядом, колдуны принялись бить чортены о край, точь-в-точь как куриные яйца! Хрупкая глина трещала, выплескивая наружу содержимое – не то текучий огонь, не то горящую жидкость; наполнившись ею, чаши зашипели, дохнули белым паром… а потом снова стали черны и пусты.

– Что это за… – охнул я, но тут же получил от Зово костлявым локтем под ребра. Шены спрятали чаши, сняли перчатки, подхватили полегчавшую ношу, а затем прошлись по дощатым дорожкам метелочками, смахивая пыль, черепки и отпечатки сапог, и удалились также неслышно, как пришли. Только тогда Зово ответил:

– Я расскажу тебе, что это. Ты только что видел, как в Стену замуровали души – не демонов, не Лу или еще каких-нибудь чудовищ, а обычных строителей… Или тех, кто не успел прийти к Стене. Не все могут пройти по дороге к Бьяру, Нуму.

Озноб пробежала по спине, от лопаток до крестца; я вспомнил разговор с Нехбет, тени шенов за расписной перегородкой, косые ряды чисел – чернила расплываются синими кругами на листах рисово-белой бумаги… И хотя я зарекся верить словам Зово, стало страшно.

– Знаешь, как белые женщины Палден Лхамо кружат у постелей больных? Они делают это не из милосердия, а для того, чтобы красть души у тех, кто больше не может работать, кто стал бесполезен. В местах кремации они собирались заняться именно этим.

– Но те, кого они привезли туда, были уже мертвы.

– Душа некоторое время остается рядом с телом; парит сверху, как дым, – иногда по нескольку дней. Тогда ее еще можно поймать.

– Почему же этим занимаются не шены?

– Служанки Сияющей богини особенно хороши в ловле душ. Они притворяются совами, Нуму, но на деле они пауки. Они собирают улов, а шены раскладывают его по местам, – Зово кивнул вниз, туда, где медленно угасало голубоватое свечение, как бы зарастая коркой наста. – Но даже течортены, в которых есть изъян, идут в дело – их скармливают Железному господину.

Я вздрогнул, отстраняясь от колдуна. Тот хрюкнул со странным весельем; чужая, недобрая ухмылка исказила мягкое лицо Павы.

– Разве ты сам не догадывался об этом? Как еще он мог прожить шестьдесят лет после того, как стал Эрликом?.. Его предшественник и вполовину столько не протянул.

– Нет, – прошептал я, чувствуя, как слюна замерзает на губах. – Этого не может быть.

– Да ведь это не секрет, – пожал плечами мой «помощник». – Даже другие боги знают… ну или хотя бы подозревают об этом. А этим простакам известно меньше, чем самому ничтожному послушнику Перстня! Что им точно невдомек, так это то, как далеко все зашло. От болезни, которой страдают Эрлики, есть только одно лекарство – бросить ей в пасть кого-то другого. Так и живет наш Железный господин! Правда, раньше он перебивался тем, что давали ему добровольно, – скудными приношениями толпы во время праздников, дураками, утопившимися в Бьяцо, или теми, кто ради мести готов был взяться за каменный жернов… Но его время истекает; ему нужно все больше жертв. И теперь он начал забирать жизни ненужных – тех, кого все равно нечем кормить. Посмотрим, надолго ли их хватит.

– И зачем бы ему это? – возразил я, найдя в словах бывшего шена изъян. – Только не говори о бессмертии! Я видел, как он воскрешает мертвых – превращает голые скелеты в живых существ! Неужели тот, кто способен на это, боится смерти?

– Его ждет не смерть, – покачал головой Зово и вдруг, задрав морду, посмотрел на бледнеющие звезды. – Но тебе пора возвращаться в Коготь, а то не успеешь нарядиться к шествию богов. Поговорим об остальном после Цама.

***

Прошло не меньше месяца прежде, чем Зово объявился снова. Это случилось в день, когда строительство Стены остановилось; она разрослась настолько, что достигла мест погребения Джараткары, первой из Лу, убитых богами. Там на рабочих наваливалась такая страшная тяжесть, что они еле могли ходить, не то что таскать камни и гвозди. Поэтому шены решили извлечь про́клятые кости из земли, и половина города собралась понаблюдать за этим. Я тоже пришел из любопытства и устроился повыше, на жерди строительных лесов, как птица на ветке.

Шенов в поле было не счесть: одни рыли землю, другие закрепляли веревки, третьи махали лапами, не то творя защитные знаки, не то указывая прочим, что делать. Наконец при помощи трех яков и дюжины мужчин из глубокой ямы вытянули змеиный череп. Вздох пронесся по толпе: он был огромен, бел, зубаст и весь густо порос неведомыми прозрачными кристаллами. Как слои древесных грибов, они покрывали челюсти и ноздри, заполняли глазницы, рогатой короной поднимались над костяным лбом. Когда солнце, выглянув из-за облаков, коснулось их граней, вся голова чудовища загорелась ослепительным, дивным огнем! Но слуги Железного господина уже облепили ее, точно муравьи – поверженного жука; в лапах у них были колья и молотки. Блестящие осколки со звоном посыпались на землю. Младшие шены споро собирали их в мешки, чтобы увезти в Перстень.

Пока я наблюдал за этим, кто-то окликнул меня. Это была женщина с золотой шерстью, очень похожая на Макару, но все-таки не она. Сразу поняв, что к чему, я торопливо спустился вниз.

– Привет, Нуму! Помнишь меня? Я Прийю, – улыбнулась средняя из сестер Сэр и с поклоном протянула мне кусок белой ткани. Постороннему зеваке показалось бы, что это просто хатаг, врученный лекарю в знак уважения, но я увидел на ткани вязь букв, складывающихся в незнакомые слова. – Ну, пойдем! Только сначала спрячь свою безделушку.

Стараясь не привлекать внимания, я сунул лапы под чуба и, как мог, обернул ткань вокруг маски. Прийю кивнула и, положив лапу мне на локоть, повела прочь из толпы. Резвый желтый баран за полчаса донес нас до старых улиц Бьяру, до подземелья, полного горячего пара. И снова, как в прошлый раз, поплутав в его переходах, я оказался в темном зале с купальней. Моя спутница указала на неглубокую, затененную нишу в стене и велела стоять там и молчать, что бы ни произошло. Вскоре разбухшая от сырости дверь скрипнула, с трудом отворяясь, и на пороге появилась Макара, а за нею – Зово, ведущий за лапу какого-то нищего старика. Тот ступал неуверенно, пошатываясь; его глаза были завязаны, как и глаза моей Гаруды.

Старик подошел чуть ближе. Голубой отсвет воды коснулся его шерсти и одежды – и каково же было мое удивление, когда я узнал Шаи!

– И что, ты правда сможешь вернуть мне память? – спросил он, обращаясь к Зово.

– Смогу, – кивнул тот. – Но для этого мне нужно снять твою маску.

– Какую маску? – будто бы удивился тот, но колдун отвечал:

– Оставь этот обман. Если хочешь моей помощи, будь честен.

Шаи замешкался, раздумывая, но потом кивнул. Зово приложил лапы к его вискам и вдруг одним рывком стянул «лицо» старика вместе с повязкой; конечно, вместо шерсти и морщинистой кожи в его когтях оказалась деревянная личина. Я услышал, как Макара и Прийю выдохнули от ужаса, впервые увидев бога в настоящем обличье, но Зово оставался спокоен. Завязав ткань на маске узелком, чтобы не спадала, он велел Шаи зайти в воду. Тот прыгнул в купальню, погрузившись по грудь.

– Ну, заодно и помоюсь, – пробормотал лха, ухмылкой пытаясь скрыть волнение. – И что мне делать теперь?

– Не делай ничего, – отвечал шен и вдруг коснулся двумя пальцами его лба. – Спи.

Шаи упал как подкошенный, без звука, без плеска! Забыв о предупреждении Прийю, я кинулся к купели, боясь, что он утонет. Но у самого края Зово удержал меня и указал когтем на лха: чудесным образом тот не погрузился на дно, а как бы повис внутри водной толщи. Его лицо зеленело, будто вырезанное из цельного куска бирюзы, но при том казалось умиротворенным; пузыри дыхания не выходили ни изо рта, ни из ноздрей.

– Слушай и смотри внимательно, – велел мне шен, а потом, подняв правую ладонь в жесте прибежища, произнес на меду нечер. – Выходи.

Рябь покрыла поверхность купели; черты лха стали меняться. Сначала он будто бы съежился, истончился, и я увидел подростка с густыми кудрями, охватывающими голову наподобие черной медузы; из его вздернутого носа сочилась кровь. Не успел я удивиться, как подросток превратился в девушку с тонкими губами и испуганно вздернутыми бровями; а через мгновение ее плечи раздались, лапы удлинились, щеки избороздили глубокие складки – она обернулась мужчиной средних лет со следами непроходящей усталости на лице. Но и на этом превращение не остановилось: грубые черты спящего смягчились, волосы отросли до плеч… Теперь в волнах покачивалась молодая женщина, с длинной, как у цапли, шеей и глубоко запавшими глазами. Даже сквозь закрытые веки видны были тревожные движения ее зрачков.

– Говори, – велел Зово, складывая пальцы в знак Отмыкания дверей. Его тень нависла над купелью и протянулась вперед, коснувшись невесомо парящего тела. Плотно сжатый рот раскрылся; я ожидал услышать захлебывающееся бульканье, но вместо этого моих ушей коснулся ровный голос, доносящийся будто издалека:

– Что ты хочешь знать?

– Назови свое имя.

– Меретсегер.

– И о чем же тебя заставили молчать, Меретсегер? – спросил колдун. Женщина отвечала не сразу:

– Десять лет полета после прыжка. Нас было трое – всего трое в жалкой скорлупе, плывущей среди пустоты. Разве удивительно, что я влюбилась в него? Он был красив и умен… но главное, у него была тайна. Тайна – вот что привлекало меня больше всего. Мне, дочери Нового Дома, рожденной в инкубаторе, воспитанной среди сотен братьев и сестер, никогда не имевшей ничего своего, легко было отправиться в неизвестность. Но ему пришлось отказаться от наследства Старого Дома, от имени и покровительства семьи, чтобы лететь с нами… возможно, навстречу гибели. Что заставило его поступить так? Забота о будущем ремет? Любопытство? Неведомый расчет?.. Эта загадка заставила меня думать о нем; мало-помалу мысли превратились в одержимость.

Но нам повезло: вместо того, чтобы сгинуть без вести, мы нашли пригодный для жизни мир. Это означало спасение для всех ремет: и тех, кто отправился в путь, и тех, кто остался в Домах и Ульях.

Месектет вышла на орбиту безымянной планеты; плотные слои воздуха светились под ней, как спокойный голубой океан. Системы корабля были в порядке, много раз проверены и перепроверены, но я знала, что все равно не смогу заснуть. Поэтому я осталась на нижнем уровне, пытаясь занять себя… Я разбирала записи, сделанные во время полета, когда вошел капитан. Его лицо было обезображено ужасом; глаза таращились, будто слепые; с губ капала слюна. Он будто обезумел! Я протянула руки к оружию, но недостаточно быстро:

– Прости, – сказал он печально. Тут же сильный удар по голове оглушил меня. Кровь заволокла глаза… Кажется, на несколько минут я потеряла сознание; когда память вернулась ко мне, я увидела, что Нефермаат стоит в дверях; и капитан спрашивает его…

Тут женщина остановилась; ее хребет изогнулся, шея вывернулась вбок. Из горла донесся не то хрип, не то стон.

– Дальше, – сжав зубы, прошипел Зово. Черты Меретсегер разгладились, и она продолжала как ни в чем не бывало:

– Он не ответил; вместо этого он бросился вперед и свернул капитану шею. Я помню этот звук – короткий, резкий, как щелканье четок! И снова все стало красным, но уже не от крови, а от сигнала тревоги. Корабль падал; меня швырнуло на стену; все вокруг ревело. Я сжалась в углу, ожидая, что сейчас мы все исчезнем в огне. А потом был удар – и наступила тишина. Я лежала на полу, боясь пошевелиться, но он подал мне руку и помог подняться. Только тогда я поняла, что он спас нас – меня, корабль и всех, кто спал внутри.

– Он сошел с ума, – сказал Нефермаат, указывая на мертвого капитана. Его багровое лицо смотрело на меня с пола, повернутое на спину, как морда совы.

– Да, – кивнула я, соглашаясь. – Иного объяснения нет.

– Мы должны стереть записи о случившемся.

– Почему?

– Подумай сама. Последние слова капитана были только помрачением ума, но они могут смутить остальных. Нас ждут тяжелые времена, и лучше не давать людям повода для лишних страхов.

– Но это всего лишь слова. Кому какое дело до них? – пыталась возразить я.

– Тогда никому не будет дела и если их не будет, – отвечал он, и я послушалась – удалила все записи, кроме одной, беззвучной, и пообещала молчать о случившемся.

Как я могла не обещать? Ведь тогда он впервые посмотрел на меня как на друга и помощника, а не тень или пятно на стене. И мне так легко было исполнить эту просьбу! Я хотела только, чтобы снова настал день, когда я смогу быть ему полезна. Мое желание сбылось…

Темная волна пробежала по поверхности купели. Женщина покачнулась, как уносимая ветром лодка.

– …Это случилось накануне последней битвы со змеями. Весь день прошел в сражении с выводком Нагараджи; весь день я чинила и заряжала оружие на малой ладье. Ночью битва остановилась: змеев удалось загнать в каменный мешок, где они должны были ждать своей участи до утра. От тревоги я наполовину спала, наполовину бодрствовала: красные тени летали под моими веками, как нетопыри, и движение работающих механизмов толчками отдавалось в груди. А потом я почувствовала прикосновение; что-то влажное скользнуло по моей щеке. Открыв глаза, я увидела его – и испугалась. Нефермаат так и не снял брони, с которой текла кровь Лу; от этого казалось, будто он сам покрылся черной жесткой чешуей. И в его лице не осталось ничего от ремет! Он был больше похож на змеев, которых убивал; страшнее всего были глаза – они светились, как два серебряных зеркала.

– Завтра моя жизнь кончится; колдуны вепвавет предсказали это. Но ты выносишь моего ребенка. Если моя кровь не уйдет в землю, я смогу вернуться, – вот что он сказал. Я задрожала и отстранилась; но его это не остановило. Он не любил меня… он даже не хотел меня – просто признал вещью, которая может быть полезна. А я не могла кричать, не могла сопротивляться; я не смогла даже заплакать, когда он ушел.

На следующий день он и правда умер: его сожрал Нагараджа. Я пришла умыть и запеленать то, что осталось от тела, потому что все еще любила его; а через девять месяцев родила сына – и тогда эта одержимость наконец прошла, как затяжная болезнь. Все мое сердце обратилось к ребенку: он был красивым, как отец, но, по счастью, больше ничем не походил на него. Все же я так и не нарушила слово, данное Нефермаату; думала, к чему? Пусть лучше мой сын остается сыном героя! И я была так рада, когда он сам завел семью… Вскоре у них с женой родилась дочь – первая из трех детей. Ее назвали Нейт, потому что во время беременности матери снилось, что она кормит грудью крокодила.

Это был здоровый и смышленый ребенок… очень смышленый! Часто казалось, что она не учится, а вспоминает то, что уже знала раньше. Родители не могли нарадоваться на дочь; увы, я не могла радоваться вместе с ними! Говорили, что девочка как две капли воды похожа на отца, но я ясно видела в ней деда. Я гнала эти мысли так долго, как могла: пока она росла, пока училась в месектет. Но потом она сама назвалась прежним рен, и все сочли ее сумасшедшей… Но только не я!

Тогда она ушла вниз, к колдунам вепвавет, а когда вернулась, то я сразу пришла навестить ее. Мы с внучкой сели друг напротив друга: уродливая, седая старуха и молодая красавица с волосами черными, как вороново крыло. И я спросила:

– Ты помнишь меня, Нефермаат?

– Конечно, помню, Меретсегер, – кивнула она.

– Ты помнишь, что я сделала для тебя?

– Я помню.

– Ты помнишь, что сказал тебе капитан?

– Я помню, – отвечала она и протянула ко мне руку. Ее пальцы горели красным, как вытащенные из костра угли; я хотела отстраниться, хотела закричать, но не могла. Я опять была в его… ее власти; и она коснулась моего лба, сказав:

– А ты забудешь.

Так она выжгла память из моей души. Три жизни минуло с тех пор, а это клеймо все еще горит внутри меня. Я хочу вспомнить, но не могу. Не могу.