Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)

Твари осыпались к подножию башни, как темные хлебные крошки. Он вдруг подумал, что они точно расшибутся о землю; а значит, он убил их? От этого стало не по себе. Конечно, он видел, как помощники в подземном дворце забивают жертвенных жаб; он ел личинок, которых разрубили на куски стражи; но сам еще никогда не убивал. Сняв со спины последнюю рыбу, насосавшуюся крови и сильно разбухшую, он внимательно посмотрел в ее глаза – круглые, тупые, не выражающие ни боли, ни страха, хоть сама тварь и извивалась, и сучила в воздухе перепончатыми лапами.

Он мог бы, пожалуй, отпустить ее; но им завладело странное любопытство. Зажав шею твари в левом кулаке, правым он обхватил ее голову – так, чтобы она не могла укусить. Под ладонью затрепетал переполненный зоб; длинный хвост сновал туда-сюда, пытаясь оплести его плечо или локоть. Подождав секунду, чтобы лучше все запомнить, он резко крутанул руками. Хрустнули мелкие косточки; рыба обмякла. Он сглотнул слюну. Сердце учащенно билось, разогревая дыхание, заставляя кровь шуметь в ушах. И вот что странно: это было приятно.

Испугавшись этой мысли, он тряхнул головой и, чтобы быстрее забыть о случившемся, подцепил острым ногтем кожу существа. Та легко поддалась: ее можно было стянуть, как носок, а потом откусить мясо с игольчатых ребер. Это было слабое, но оправдание: она хотела съесть его, а теперь он съест ее. Все честно.

Выковыряв потроха, он швырнул их внутрь башни; золотоносые рыбы в мгновение ока растащили влажную кучку. Как они искали добычу – по запаху? Или по дрожи песка? И как пройти мимо?.. Он задумался, жуя мясо. Тканевые лопасти крутились рядом, обдавая его потоками теплого воздуха. В полдень, когда он шел в эту сторону, кровопийцы не нападали – значит, есть часы, когда они не охотятся? Должно быть, таятся под песком, когда жара невыносима; но отпугнет ли их холод? Сможет ли он добраться до лестницы ночью, когда их кровь густеет и замедляет течение? По крайней мере, стоит попробовать.

Источник белого сияния неподвижно висел над башней; прошло не меньше трех часов, прежде чем свет начал меркнуть. В облачной мути загорелись красные огни – это сами собою вспыхнули лампы, покачивающиеся на концах выступов. Что-то прошуршало над головою: это одна из зверюг, спавших у лестницы, сорвалась с места и закружилась под потолком. А затем и вторая, расправив крылья, пронеслась над барханами, чтобы, ловко нырнув вниз, схватить извивающуюся рыбу и проглотить целиком. Скоро вся стая кружила в воздухе, пища и поводя огромными ушами.

Станут ли они нападать на него? Или, наоборот, помогут, распугав кровососов?.. Он еще раздумывал, как вдруг случилось странное: летуны ни с того ни с сего истошно завопили и начали виться над срединным провалом. Неужели кто-то был там? Да, точно, это страж, его неутомимый преследователь, шел по пятам! Но как он перебрался через заслон? Пробил его копьем? Или натаскал камней и соорудил из них подставку?..

Неважно, как! Он был здесь, снова замотанный в бурое тряпье и поводивший по сторонам блюдцами-глазами. Кажется, вид крылатых чудищ поразил его; охнув, страж выставил вперед копье и попытался поразить одну из тварей, почти с него размером, – но этим только еще больше разозлил стаю. Теперь уже летуны опустились совсем низко, примериваясь, задевая мужчину то крылом, то когтем. Скоро они нападут, и тогда ему несдобровать!

Что ж, может, оно и к лучшему. Страж – помеха на пути, от которой все равно нужно избавиться. Теперь крылатые твари растерзают надоедливого преследователя, а ему остается только не вмешиваться. Это будет разумно. Это будет оправданно.

От провала донесся крик – пронзительный, испуганный. Вздрогнув от этого звука, он уставился на свои пальцы. На них все еще оставались разводы крови; под ногти забилась лиловая грязь. Казалось, что эти руки были чужими.

Тот голос, который он слышал сегодня; что он нашептывал ему? Зачем звал? Ведь он шел наверх не для того, чтобы получить дары для себя! Он хотел помочь жителям города, заступиться за них перед настоящим богом. А сейчас один из тех, кому он хотел помочь, умрет у него на глазах… один из тех, кто заботился о нем; кто по-своему любил его.

Он подскочил, забыв об осторожности, но на этот раз удержал равновесие и легко перепрыгнул внутрь башни, а потом побежал к срединному провалу. Взбитый ногами песок вспыхивал в красном свете и тут же падал обратно, засыпая следы. Рыбы затаились, а летуны свиристели, рассекая крыльями полумрак. До него им не было дела; их врагом был только страж. С него сорвали и повязку, и потрескавшиеся стекляшки очков; по чешуйчатому лбу и щекам протянулись следы когтей. Сочащаяся из ран кровь заливала мужчине глаза; отчаянно моргая, он почти вслепую размахивая копьем. Одна из тварей зависла прямо перед ним, маша широкими крыльями; страж поднял голову навстречу вихрям воздуха… И в этот момент зеркало на груди летуна сверкнуло, точно вобрало весь рассеянный во мгле свет! Напуганный вспышкой, страж замер, а второе чудище уже неслось на него сверху, разевая пасть.

Он едва успел подставить летуну собственную спину; клыки со скрежетом царапнули по прочным пластинам, не причинив вреда. Но вокруг бесновались остальные твари; как будто поняв, что их когти и зубы бесполезны, они начали толкать пришельцев лапами и крыльями – все сильнее и сильнее, стараясь спихнуть со ступеней в провал, чтобы они разбились… совсем как убитые им рыбы. Нападения становились все яростней; рано или поздно летуны добьются своего! Нужно было убираться отсюда, а страж все стоял столпом, разинув рот. Пришлось тряхнуть его за плечи, чтобы зашевелился, а потом крепко схватить за руку и потянуть за собой. По счастью, страж понял. Вместе они понеслись наверх и почти миновали пятый уровень, как вдруг огромная ушастая тварь упала на него из темноты, вцепившись когтями в гребень на макушке.

Он опрокинулся на спину и проехал вниз несколько ступеней, но летун не собирался отпускать добычу. Кожистые крылья с оглушительным шумом били о лестницу; челюсти чудища сжались на горле так крепко, что панцирь начал хрустеть, постепенно поддаваясь. Отбиваясь от твари, он схватился за складки нежной розовой кожи на курносой морде и дернул со всей силы. Завопив от боли, летун разжал хватку. Мохнатая грудь с зеркалом посредине нависла прямо над ним; и тогда он увидел отражение – пускай искаженное и размытое, но все же отражение – самого себя. Страшная маска смотрела на него; белая маска с черными сощуренными глазами и трещиной рта, ощерившейся острыми зубами; злое лицо.

В это время руки нашарили на земле что-то холодное, острое – копье, которое страж выронил впопыхах! Он сжал кулак на древке, почти у самого наконечника, и вогнал оружие в середину зеркала – прямо между глаз двойника. Горячая кровь брызнула из тела летуна, попав ему в рот; на вкус она была невыносимо горькой. Тварь забилась, засипела, суматошно хлопая перепонками; стоило отпустить копье – и она, все еще трепыхаясь, упала в провал.

Где-то сверху пыхтел и топотал страж, пытаясь прорваться к нему сквозь мельтешение когтей и крыльев. Но он уже сам поднимался навстречу. Как только они миновали границу круга, летуны оставили их в покое.

***

Он повалился на песок почти без сил и пролежал так долго, совсем позабыв о страже; а тот суетился вокруг, вытряхивая из складок балахона бесчисленные мотки бечевки, скукоженные мешочки с припасами и какие-то звенящие штуки из железа и красноватой меди. Наконец он нашел, что искал – толстую веревку, огниво и несколько кусков белого вещества, похожего не то на жир, не то на соль. Веревку он выложил в круг, прошептав над ее перекрещивающимися концами какое-то заклинание, а над белыми кругляшами высек искру – и те вспыхнули ровным, ясным пламенем. Покончив с этим, страж осторожно тронул его за плечо и кивнул на место у огня. Он с трудом поднялся, моргая. Этот уровень тоже был засыпан песком; в проемах разрушенных стен темнело небо. Была уже глубокая ночь; его знобило – то ли от холода, то ли от потери крови.

– Иди сюда, – сказал страж. – Погрейся.

Это были первые слова, которые он услышал от своего преследователя. Раньше он даже гадал – не немы ли стражи, как и он сам?

– Да, нам нельзя с тобой говорить; только Матери можно, – подтвердил тот, заметив его удивление. – Но я все равно уже проклят… что мне терять?

Поколебавшись немного, он сел рядом с мужчиной и почесал щеку. Едкая кровь летуна, все еще стекавшая по его лицу, остыла и теперь одновременно леденила и жгла. Тогда страж отодрал кусок своего балахона и протянул ему – утереться. Он принял кусок грязноватой ткани и кивнул в знак благодарности.

– Ты, конечно, не знаешь, но с той поры, когда ты коснулся меня, моя жизнь уже была закончена. Мой товарищ, Немти, умер в тот же день, еще до того, как нас вытащили из тайника, – просто от ужаса. Я тоже думал, что умру: сердце у меня выпрыгивало из груди, а легкие, казалось, вот-вот лопнут. Жуткие видения являлись мне… но потом отступили. Видимо, я оказался слишком крепким – или слишком твердолобым – для духов. Когда пришли наши сменщики, они сразу поняли, что произошло. Тайник открыли, но никто не посмел протянуть мне руки, чтобы помочь выбраться. Хорошо хоть кинули веревку, чтобы я вылез сам. Они же шли следом и посыпали те места, где я ступал, солью и золою. Что сделали с трупом моего товарища, я не знаю – может, сожгли. Аможет, он до сих пор так и тлеет в темноте.

Так, сопровождаемый страхом, я вошел в город и сразу отправился к Матери. Она святая – очень святая; настолько, что может без опаски разговаривать с проклятыми вроде меня. И я обратился к ней; я сказал, что отправлюсь за тобой и приведу обратно. Это, конечно, ужасный грех: нам нельзя подниматься наверх в обычные дни. Пройти через золотую дверь можно только раз в год, для того, чтобы найти Жениха и Невесту, – он догадался, что страж говорил о жабах. – Да и то, это могут сделать только лучшие воины, очистившиеся долгим постом и получившие благословение Матери. Но мне было уже все равно: я был считай что мертв. Пока я стоял посреди дворца, меня посыпали солью и золою, как призрака.

И Мать знала это. Поэтому она разрешила мне подняться… даже велела помощникам принести все нужное – сушеные грибы, бурдюк с очищенной водой, ягоды «жабьего глаза», которые долго сохраняют влагу, прочие припасы и оружие. Помощники оставили все это на полу, не приближаясь ко мне; потом принесли и лестницу. Потребовалось некоторое время, чтобы открыть дверь; ты ведь подпер ее чем-то, да?.. Но в конце концов она поддалась; я поднялся в место, где мы обычно охотимся на Женихов и Невест. Но мне не повезло; я свернул не туда, потерял след и больше недели блуждал в тумане. За это время я выпил почти всю воду, взятую с собою; а ту, что течет в этом месте, пить нельзя. И когда уже отчаялся, увидел на лестнице следы. Так я понял, что ты уже покинул это место и направился выше, туда, где ни мне, ни моим собратьям не доводилось бывать… Ну а дальше ты знаешь: ты убегал и прятался, я следовал за тобою и искал… И вот мы здесь.

Снаружи башни, в клубах не то пара, не то пыли покачивались стеклянные лампы; точно сотни красных глаз за сизыми веками. В схватке с летунами страж потерял повязку, покрывавшую лицо, и теперь каждая складка, каждая морщина на его лбу и щеках высвечивалась огнем или заполнялась густыми тенями. Из-за этого, а еще из-за кашля, сотрясавшего маленькое тело от макушки до пят, страж казался измученным, ветхим стариком. Жалость кольнула сердце; он протянул руку, чтобы потрепать стража по плечу, утешить его, но тот отшатнулся. А потом рассмеялся – грустно, виновато пряча глаза.

– С тех пор, как я покинул свой дом, одна мысль не оставляет меня. Мать всегда говорила нам, что ты сын предвечного Света, который послан вниз как знак его благословения и любви. Мы держали тебя в кромешной тьме, потому что верили – если ты встретишься с Отцом, если хоть один луч упадет на тебя, ты сразу покинешь нас и вернешься на небеса. Твои руки должны жечь, как пламя; в твоих венах должен течь огонь. Но вот ты вышел из темницы – и не исчез; я выдержал твое прикосновение; ты идешь по земле, а не летишь по воздуху; тебя ранит металл, и из ран течет обычная красная кровь. Потому одна страшная мысль не покидает меня: неужели все эти годы мы держали взаперти обычного ребенка, просто отличающегося от нас? Ребенка, не знавшего ни родительской ласки, ни даже доброго слова… У тебя ведь и имени нет, так?.. А меня зовут Хонсу.

И страж протянул ему распахнутую ладонь; с тыльной стороны кожа на ней была светлее и мягче, хоть и в желтоватых мозолях. Он осторожно дотронулся до дрожащих пальцев. Страж шумно выпустил воздух из ноздрей; ему было нелегко отказаться от старых привычек. Чтобы не огорчать Хонсу еще больше, он отодвинулся подальше.

– Я не знаю, зачем ты идешь наверх, – наконец пробормотал мужчина, расправляя складки балахона между бедер. – Но я не стану тащить тебя обратно против твоей воли. Пойдем вместе. Сегодня ты спас меня; завтра я помогу тебе. Согласен?

Он кивнул в ответ.

– Хорошо! Но ты устал; поспи пару часов. Нам лучше начать подниматься, пока день не вошел в полную силу.

***

Он открыл глаза, когда уже начало светать. В воздухе вился тонкий серый туман, влажный и пахнущий гарью; капли грязноватой ночной росы осели на панцире, смешиваясь с пылью и бурыми потеками крови – следами битвы с летунами. Стража поблизости не было. Оглядевшись, он заметил его у самого края уровня. Хонсу сидел, свесив ноги за пределы башни, будто рыбак, закинувший невод в буруны розовых облаков.

На этом уровне разница между ночным холодом и дневной жарой ощущалась куда сильнее, чем внизу; за ночь тело одеревенело и двигалось с трудом. Ему пришлось долго потягиваться и разминаться, прежде чем наконец встать и выйти из круга, очерченного на песке веревкой. Он хотел сразу пойти к стражу, но тут какая-то тень промелькнула над головой. Он вскинул голову; сердце уже забилось от испуга, разгоняя остывшую кровь… Но то, что скользило в дымном мареве под потолком, не было вчерашним чудовищем – странное существо с морщинистыми ногами, роговым наростом на морде там, где должен быть рот, и широкими крыльями, но не кожистыми, как у летунов, а покрытыми белыми перьями. Такое же ему поднесли стражи в тот день, когда он решился сбежать! «Птица», – попытался сказать он, но вместо слова из губ вышел только натужный хрип.

Птица села на ржавую балку и принялась чиститься, зарываясь в пух загнутым клювом. На макушке у нее покачивался пышный хохолок; в уголках круглых глаз что-то посверкивало. Слезы? Но когда он прошел мимо – осторожно, стараясь не вспугнуть ее, – то заметил, что птица плачет сухими крупицами соли.

Страж, завидев его, кивнул в молчаливом приветствии и указал на что-то слоистым желтым когтем. Он глянул наружу и охнул: за ночь бока башни сплошь почернели, будто заросли мириадами мелких чешуек. Это были жуки – маленькие, черные, гладкие, как камешки. Он вспомнил: одного такого нес в клешнях скорпион несколькими уровнями ниже. Ну а здесь их было целое море! И все замерли, задрав брюшки кверху, улавливая ночную росу; когда ее собиралось достаточно, капли стекали вниз по проложенным в хитине желобкам прямо к жвалам насекомых.

Вдруг он догадался, что так же влага собиралась и самой башней: хлопали, крутились без передышки тканевые лопасти, направляя насыщенный испариной воздух к холодным стенам, а те уже выжимали из него все, что могли. Отсюда вода и растекалась по трубам, питавшим все внизу – и подземный город с его полями. Он подставил ладонь под прозрачную струйку, еще сочащуюся между стеклянных завитков на боку башни, набрал пригоршню тепловатой жидкости и выпил. Она была такой горькой, что на несколько секунд напрочь отнялся язык. Он даже покусал его, но боли не почувствовал. Все равно что жевать тряпку!

Как же так получилось? Почему вода превратилась в отраву?.. Придерживаясь за свисающий с потолка провод, он задрал голову навстречу разгорающемуся свету. Причина была там; в этом он не сомневался. Ну а пока он размышлял, страж был занят делом – приспособив кусок гнутого железа, соскребал жуков со стены и вываливал себе в подол; от холода те были медленными и почти не разбегались. Набрав достаточно, Хонсу загреб целую пригоршню и бросил в рот, лузгая, будто семечки.

– Попробуй, – радушно предложил страж, перемалывая челюстями прочные надкрылья. – Вкусно.

Он не хотел есть, но все же взял одного жука; тот вцепился в палец на удивление сильными лапками и зашевелил усами-булавами. Ему ясно представилось, как проглоченный жук ползет обратно по горлу или щекочет желудок изнутри; содрогнувшись, он выпустил насекомое. Страж только пожал плечами и продолжил жевать, как вдруг сложился пополам от натужного кашля.

– Ничего, скоро привыкнешь, – пробормотал Хонсу, утирая слезы и сплевывая слюну, смешанную с кусочками хитина… и кровью? – Мы ведь застряли здесь надолго. Вон, посмотри.

Страж кивнул в сторону лестницы: почти треть ступеней, соединявших этот уровень и следующий, разрушены. От них ничего не осталось, даже железных прутьев, на которые крепился камень. Лестница обрывалась в воздухе и начиналась снова уже далеко вверху. Что же теперь делать?..

– Ну, не расстраивайся. Я уже обмозговал все, пока ты спал. Давай обдерем эти вот штуки, – Хонсу ткнул когтем в провода, тянувшиеся по стенам и потолку во всех направлениях, – и сплетем веревку. Потом закинем ее наверх и по ней заберемся. В крайнем случае сами лестницу построим. На нижних уровнях есть камни – я натаскал их, чтобы перелезть через ту прозрачную штуку; помнишь, когда ты в меня скорпиона кинул? Ладно, ладно, кто старое помянет… Я к тому, что, если собрать достаточно, может, и здесь что-нибудь выйдет. Но пока давай начнем с веревки.

В это время птица, закончив чистить перья, легко вспорхнула с насеста. Он покосился на нее с завистью – ее крыльям пропасть между уровнями была бы нипочем! Но птица не полетела вверх: она села на песок и замолотила по нему лапами, снова и снова, выбивая облачка мелкой пыли, а потом ударила в то же место клювом и подняла добычу – золотую змею в руку толщиной, с двумя острыми рожками над выпученными злыми глазами. Та еще потрепыхалась пару секунд и обмякла, испустив дух. Тогда птица, оторвав ядовитую голову, начала заглатывать гадину целиком, пока только кончик хвоста не остался висеть из клюва, как второй, заостренный, язык.

– Так я и знал, что здесь водятся змеи, – буркнул страж. – Печенкой чуял. Будь осторожней.

Он кивнул, хотя сомневался, что местным тварям его панцирь будет по зубам. Хонсу покончил с трапезой. Для того чтобы напиться текущей по башне воды, стражу пришлось сначала вымочить в ней сушеные ягоды «жабьего глаза», а потом высосать влагу уже из них; это хоть немного, но уменьшало действие растворенной в ней отравы. Потом они принялись за работу и сами, будто жуки, до полудня ползали по полуразрушенным стенам и колоннам, расшатывая ржавые болты, сбивая скобы, выдирая длинные черные провода, иногда поддававшиеся легко, а иногда державшиеся в бетоне крепко, как корни сорной травы. Он с любопытством ощупывал их, гнул в пальцах и расковыривал: внешнюю сторону покрывала мягкая, гибкая резина, а внутри блестела сердцевина из проволоки или прозрачного, стеклянистого вещества. Зачем провода нужны? Знает ли об этом страж? И как бы его спросить?..

Иногда в трещинах и потаенных нишах они натыкались на гнезда птиц, свитые изо всякого сора. Иногда чуть не наступали на змей, скользящих вперед не головою, а боком, выбрасывая кольцо за кольцом, чтобы не обжечь брюхо о горячий песок; но ни змеи, ни птицы не причиняли им вреда. В полдень пришлось остановиться, потому что свет стал невыносимым – от него не спасали ни веки, ни повязки из ткани, на которые страж пустил подол своего видавшего виды балахона. Казалось, лучи проходят предметы насквозь; и когда Хонсу поднимал ладони, пытаясь прикрыть глаза, его пальцы вспыхивали красным, словно раздутые угли.

Мало того, стало так жарко, что, вздумай он бросить на ступени лестницы кусок сырого мяса, тот зашипел бы и испекся, как на сковороде. Он сам мог вытерпеть пекло, хотя в ушах шумело и голова кружилась; но стражу, всю жизнь проведшему под землей, да еще и страдающему от отравы, пришлось нелегко. В конце концов мужчина забился в тень между двумя вздыбившимися плитами и задремал, уткнувшись подбородком в ключицы (что было только справедливо, потому что ночью Хонсу охранял его сон).

Ему бы тоже следовало отдохнуть, но он не мог. Глухая тревога ворочалась, скреблась в груди. Нужно было подняться наверх как можно быстрее, иначе случится что-то ужасное! Что именно, он не знал и знать не хотел. В любом случае каждая секунда промедления означала лишние страдания для тех, кто внизу. Поэтому вместо того, чтобы поспать, он стал переплетать добытые утром провода – особыми, крепкими узлами, которым научил его Хонсу. Разбухшие от прилива крови пальцы не слушались и то и дело соскальзывали, но он продолжал работу, высунув язык; испаряющаяся слюна давала телу хотя бы немного охладиться. Когда жара наконец пошла на спад, у него на коленях лежала тугая резиновая коса, достаточной длины, чтобы протянуться от одного конца провала до другого. Проснувшийся страж поцокал языком от удивления; проверил узлы на прочность и остался доволен.

– Быстро учишься, – похвалил он. – Теперь попробуем забросить ее наверх.

Копье стража исчезло в провале вместе с каким-то летуном; но в песке удалось откопать несколько кусков искореженного металла. Выбрав один, с растопыренными в разные стороны «зубами», Хонсу закрепил его на плетеном канате и, став на последней из уцелевших ступеней, попытался закинуть наверх. Это оказалось совсем не просто; раз за разом мужчина закидывал самодельный крюк, но тот падал, не долетев до цели.

После пары часов бесплодных попыток Хонсу, отдуваясь, присел отдохнуть. Он приподнял оставленный стражем груз, взвесил в руках: тяжелый! Неудивительно, что Хонсу устал. Подражая ему, он раскрутил канат над головой и швырнул вперед, но тот не пролетел и десятка шагов, повиснув беспомощно, как дохлая змея в клюве птицы.

Страж хохотнул за его спиной.

– Не очень-то у тебя получается. А знаешь что? Давай-ка я тебя научу! Будем пробовать по очереди.

Хонсу, конечно, задумал это в шутку, но он с радостью согласился. Пока страж поправлял его, хлопал по локтям и по коленям, заставляя снова и снова швырять крюк в пустоту, казалось, что он занимается нужным делом, – и свербящая тревога ненадолго отступала. Скоро брошенный им крюк преодолел почти треть провала; куда лучше, чем первая попытка! Потом настал черед стража, но ему никак не улыбалась удача. К вечеру им так и не удалось забросить канат наверх.

– Думаю, нам стоит ночевать там, – сказал Хонсу, кивая в сторону от срединного провала, и подул на ладони: на них вздулись большие водянистые пузыри. – Поутру за стенами можно набрать воды и наловить жуков. Ты, небось, есть хочешь?

Он угрюмо вздохнул; голод беспокоил его куда меньше, чем задержка в пути. Но выбора не оставалось, так что они побрели к краю уровня, ступая осторожно, чтобы не потревожить змей, все еще сновавших по песку. Как и прошлой ночью, Хонсу оградил место ночлега веревкой, прошептав над ней какие-то заклинания; но поскольку здешняя живность казалась мирной, страж решил, что спать поочередно не стоит. Не разводя огонь, он зарылся в остывающий черный песок и закрыл глаза; низкий звенящий храп поплыл в ночи, время от времени прерываясь мучительным кашлем.

Через час или около того у него тоже получилось задремать; но и во сне он шел по лестнице – той же, что и наяву. Он ясно видел ступени, щербатые, серо-белые, подпертые железными прутьями, от которых стекали красные потеки ржавчины. Хотя вокруг была сплошная чернота, лестница будто сочилась собственным светом – как и его тело. Но впереди мгла сгущалась, становилась сильнее, и ступеней через десять ничего уже было не разобрать. Вокруг стояла тишина; он слышал только свое дыхание, скрип мышц и костей и так поднимался долго, очень долго, пока ему вдруг не показалось, что кто-то идет навстречу. Легкие шаги; песок шуршит под ногами… Он остановился, всматриваясь в темноту, и увидел два белых глаза. Сначала он подумал, что это страж; но у глаз не было зрачков. Может, это были и не глаза вовсе, а просто провалы, через которые били лучи света? Затаив дыхание, он подался вперед, ближе, еще ближе – и вдруг тьма лопнула, как пузырь, выплескиваясь навстречу!

Он проснулся, подскочив, глотая ртом воздух, испуганно озираясь; но вокруг была обычная ночь, а не непроглядная чернота его кошмара. Он мог различить и волны песка; и очертания лестницы, спиралью уходящей вверх, чтобы оборваться в воздухе посредине между уровнями; и птиц, белевших в тени, будто спрятанные в капюшоны лица. Они спали, положив клювы на пуховые подушки между крыльев; спал и Хонсу, сопя и похрапывая. Но он не мог больше спать; нужно было сделать хоть что-нибудь!

Не придумав ничего лучше, он отправился к лестнице – туда, где страж свалил найденные днем куски металла; порылся в них, достал один – длинный, изогнутый, весь в пятнах и щербинах, – пристроил к краю ступени и стал очищать, возя туда-сюда, снова, и снова, и снова. К рассвету железо блестело, как зеркало.

***

Им не удалось продвинуться вперед ни на следующий день, ни через день. Хонсу не отчаивался, хотя ему и приходилось ежеутренне мучиться с очищением воды, прежде чем получить хотя бы глоток; зато стражу пришлись по вкусу хрустящие жуки. А вот он сам готов был грызть локти от злости, но вместо этого упражнялся в швырянии крюка. В конце концов у него стало получаться довольно неплохо.

– Да ты родился воином! – страж одобрительно хлопнул ученика по спине; теперь он пообвык и уже не боялся прикасаться к нему. – Вон и оружие себе смастерил. Носи его с собой – вдруг пригодится?

Хонсу говорил о куске металла, который он заточил уже до приличной остроты. Послушав совета, он сплел из ошметков проводов и проволоки что-то вроде пояса, на который можно было прицепить самодельный нож. Если подумать, это была его первая одежда, не считая доспехов, которые росли на нем с рождения. Теперь хоть было чем отбиваться от змей, летунов и прочих чудовищ, населяющих башню… Правда, спокойнее не стало. Каждую ночь один и тот же кошмар преследовал его: долгий подъем по лестнице, чье-то присутствие, невидимое, но угрожающее, и темнота, катящая вниз, как вал черной воды. Он понимал, что сон торопит его, велит идти вперед – но как?

Башня резко сужалась кверху: если нижний уровень был огромен, то этот он исходил вдоль и поперек всего за пару дней, а через неделю уже различал каждую из птиц, гнездящихся под потолком, по голосу. «На этом песчаном пустыре скучнее, чем в яме», – так он думал, бродя по барханам и бесцельно пиная песок, пока Хонсу прятался от дневной жары, как вдруг поскользнулся и чуть не рухнул навзничь. Под пяткой сверкнуло чистое золото!

Памятуя о том, что золото здесь означало неприятности, он сначала отшатнулся, но потом любопытство взяло верх. Присев на корточки, он смел песок с сокровища: это оказались не драгоценные самородки, а роговые пластины, все в разводах и пестринах, желтых, рыжих, бурых и черных, подымающиеся и опускающиеся медленно, как во сне. Шириной это исполинское тело было с подпирающую потолок колонну, а длиной – кто знает! Затаив дыхание, он легонько коснулся чешуи; та была гладкой, как стекло, и горячей, как песок.

Позже он привел Хонсу к этому месту и показал находку.

– Большая змея, ничего не скажешь! Хорошо, что не голодная. Она нас не трогает – и ты ее не трогай, – велел страж; на том и порешили.

***

С канатом все никак не выходило, и он ломал голову над тем, как еще можно забраться наверх. Один раз, полазав по отросткам, выпиравшим из боков башни, он расшатал и выдернул с корнем несколько крутящихся штуковин, затем при помощи ногтей и беззвучных проклятий разделил их на прутья, а те уже связал в подобие железной удочки. Увы, ее длины не хватило, чтобы донести крюк с веревкой до другого конца лестницы! Вот если бы Хонсу попробовал добыть остальные, не поддавшиеся ему ветряки… Но страж боялся ступить за пределы стен – от высоты у него подкашивались колени.

Еще они могли бы спуститься на нижние уровни, поискать там чего-нибудь полезного; но внизу подстерегали песчаные кровососы, летуны, муравьи и прочие недобрые обитатели здешних мест. Другой мыслью было: забраться выше по внешней стороне башни, цепляясь за сохранившиеся куски оболочки. Это он тоже попробовал: обвязавшись покрепче веревкой, полез наружу, но белое стекло было слишком скользким, а дующий снаружи ветер – слишком сильным. Он сорвался почти сразу и повис, раскачиваясь из стороны в сторону, пока Хонсу не втянул его обратно, ругая на чем свет стоит. От этой затеи тоже пришлось отказаться.

Теперь он только и мог, что сидеть, понурившись, пересыпая песок из ладони в ладонь, пока страж пытался зашвырнуть наверх бесполезный крюк. Привыкнув к его постоянному присутствию (а куда ему было деваться?), птицы-змееяды бродили вокруг, перекрикиваясь с сородичами и угрожающе потряхивая крыльями. Одна нежная, легкая пушинка упала ему на колени; от скуки он поиграл с ней, перебрасывая с пальца на палец, а потом подул – и та унеслась к провалу, но вместо того, чтобы упасть, закружилась над пустотой в вихрях горячего воздуха. Он замер, открыв рот. Это было безумие, но… Летуны ведь парили на своих кожистых отростках? Он был только немногим больше и по росту, и по весу; и разве он не чувствовал, как днем от камней и черного песка подымаются волны жара? Надо только дождаться, когда воздух прокалится добела, и тогда можно будет взлететь на нем на следующий уровень!

Но для этого нужны были крылья; а откуда их взять?

Птицам для полетов служили перья; он же, как ни гадко было признавать, крупной головой и длинным телом больше походил на летуна. Значит, ему тоже сгодились бы перепонки… из какой-нибудь легкой и прочной ткани; и еще основа для них. Если у летунов кожа держалась на том, что когда-то было пальцами, ему придется соорудить скелет для крыльев из того сора, что разбросан по уровню. Так что чем тот будет проще, тем лучше. Он начертил в песке прямую линию – как будто железный хребет; от нее провел еще две – как разведенные в стороны руки; нужные еще косточки для прочности… Получилось что-то вроде широкого наконечника стрелы; таким крылом нельзя будет махать, но зато можно будет поймать восходящий поток.