Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 48 страниц)

– Так просто? – недоверчиво переспросил старик.

– А я знал, что не зря пропускаю сегодня все веселье в городе! – вдруг радостно воскликнул Шаи. – У Железного господина есть совесть и, может быть, даже сердце! За это надо выпить!

– Шшш! – замахнулась на него женщина-гриф. – Уно, разве ему будет безопасно внизу? Шены не слишком-то любят напоминания о своих ошибках. Ленца сегодня сел в лужу; не станет ли он мстить?

– К тому же, вепвавет любопытны, – протянул Утпала, почесывая правую щеку. – Особенно твои колдуны. Ребенку выгрызут мозги до самого хребта, если решат, что внутри есть хоть что-то интересное.

– Мы можем приглядывать за ним, – подала голос Падма.

– Да, но не все же время! – покачала головой Камала; и только Пундарика ничего не сказал.

– Что же, вы хотите оставить его здесь? – спросил Железный господин, и прочие лха, задумавшись, притихли. – Есть способ проще. Чтобы шены не навредили Ринуму, слуге Перстня, сыну рогпа и самадроги, родившемуся в год Мевы Черная Двойка, он просто перестанет быть им. Посмотри на меня, мальчик, и ответь – как твое имя?

Волей-неволей мне пришлось задрать подбородок и заглянуть в светлые глаза бога, похожие на зеркальную поверхность Бьяцо.

– Как твое имя? – повторил Железный господин. Что-то щелкнуло в ушах – и еще раз, и снова. Этот звук я слышал раньше, на площади Тысячи Чортенов, – как будто в череп насыпали еще искрящегося угля, а теперь заливают его ледяной водой. Только на этот раз он был громче, куда громче, и все усиливался.

– Я… – шум в голове мешал сосредоточиться; треск превратился в гудение, гудение – в быстрое путаное бормотание, как будто кто-то пытался подсказать мне ответ. – Ммм…

Странно, но вспомнить имя никак не получалось! Я в недоумении уставился на лапы – те тоже были как будто чужие. Шерсть на них отливала бурой ржавчиной, волнами расползающейся от основания когтей. Губы, шея и плечи оцепенели, будто от холода; только в груди что-то жгло и трепыхалось, как пойманная в кулак оса. Не там ли моя мать повязала невидимый узел, когда я готовился навсегда покинуть дом? Но как ее звали? И где был мой дом?

– Как твое имя? – снова спросил бог. – Разве не Тонгьял Цома, ученик кузнеца?

«Конечно!» – чуть не заорал я; моему облегчению не было предела – вот оно, мое имя. Конечно!

– Прекрати! – лекарь вдруг сгреб меня в охапку, прижимая носом к шерстяному чуба. Дышать стало тяжеловато. – Что ты делаешь!.. Это не лучше, чем убить его! Второе хотя бы честнее.

– Ты не прав, Сиа, – возразила Палден Лхамо, до тех пор молчавшая. – Он так мал, что почти ничего не теряет. Сколько он забудет? Года четыре?.. А если сохранить его рен[13], он всю оставшуюся жизнь проведет в страхе. Тот же Ленца, если захочет, легко найдет его – он, может быть, рассеян, но не глуп. Так что это наилучший выход.

Над столом богов повисла тишина; слышно стало, как за стенами кумбума зимние сквозняки ползут сквозь сорную пшеницу.

– Нет! – Шаи вдруг хлопнул ладонью по столу так, что посуда зазвенела. – Я согласен с отцом – вы не можете просто… стирать…

Лха запнулся, коснувшись лба кончиками пальцев, – будто забыл, что хотел сказать; но потом все же продолжил:

– Если уж на то пошло, почему бы ему и не остаться здесь?

– Да, – кивнул лекарь. – Я буду заботиться о нем.

– Точно! – поддержала его Падма. – Я давно хотела одного себе завести!

– Это не домашний питомец, – осадил демоницу Утпала. – И он должен жить среди себе подобных.

– Да ладно, чем мы хуже-то? – протянула Камала, подцепляя ножом кусочек мяса и отправляя его в рот. – Тем более ты сам сказал – внизу ему опасно.

– А сам-то ты что об этом думаешь, вепвавет? – спросила Нехбет, женщина-гриф. И я ответил, обращаясь ко всем богам сразу:

– Вы пощадили меня, хотя я заслужил смерть. Теперь моя жизнь принадлежит Когтю и Железному господину, и я буду вечно служить вам… Клянусь.

Знай я все, что знаю сейчас, – дал бы я эту поспешную клятву? Или предпочел бы жить как Тонгьял Цома, ученик кузнеца? Теперь я часто спрашиваю себя об этом – и не нахожу ответа. Но тогда над столом уже прозвучало:

– Пусть будет по-твоему.

И тут же меня схватили чьи-то лапы, подняли вверх, закружили – это вороноголовые накинулись разом всей стаей. Они ощупывали и разглядывали меня и так, и этак, то подбрасывая в воздух, то ероша пальцами гриву.

– Такой мягкий! – вздыхала Камала, прижимая меня к щеке; от нее пахло пудрой, медом и розовым перцем. – Как подушка! Ммм, так бы и раздавила!

– Да ты сейчас и раздавишь! – ворчал Утпала. – Осторожнее, они не такие прочные, как кажутся.

– Дайте, дайте мне тоже! – подпрыгивала на месте Падма; только четвертый демон, Пундарика, не участвовал в этой забаве – но и он в конце концов протянул пухлую ладонь, чтобы погладить меня по затылку. Когда вороноголовым надоело это развлечение, они передали меня лекарю. Не могу не признать, я рад был вернуться к старику; тот усадил меня на колени и положил в тарелку настоящей пищи богов – мяса, мягкого хлеба и несколько ложек сладкой рисовой каши с орехами. Сами боги ели за десятерых и в один глоток опустошали пугающего размера чаши – но, кажется, почти не пьянели, разве что все чаще заговаривали на своем, непонятном языке.

Увы, этот день был слишком долгим для меня! Хоть я и силился прислушаться к ведущимся за столом разговорам, из которых разумные мужи и жены наверняка почерпнули бы древних тайн и мудрости тысячелетий, мой дух совсем ослаб – а может, это действовало снадобье, которое скормил мне слоноликий? Как ветка под обильным снегом, моя шея сгибалась все ниже под грузом головы; наконец, я зевнул так широко, что подбородком чуть не коснулся груди. Тогда кто-то взял меня за лапу и повел сквозь черную траву, прямиком в темноту.

[1] Верхнее, подвижное колесо жернова.

[2] Мэндон (тиб.) – длинное сооружение из камней в виде вала или стены. Зд. – крепостная стена.

[3] Буквально – «ветер-конь».

[4] Буква тибетского алфавита, похожа на положенную на бок «г».

[5] Бхогавати – столица Паталы, подземного царства нагов.

[6] Дом – старинная тибетская мера длины, равная размаху рук.

[7] Маричи – в Тибете богиня рассвета, солнца. Среди ее атрибутов – иголка и нитка.

[8] Гла цхер (тиб.) – барбарис.

[9] Завитки волос на груди, благоприятный символ. Встречается в изображениях разных божеств.

[10] Кумбум – строение в форме многоярусной ступы.

[11] Все это – названия разных видов лотосов на тиб. и санскрите: утпала – синий «ночной» лотос, камала – красный лотос, пундарика – белый съедобный лотос, падма – лотос. Просто лотос.

Сеш(с)ен – «лотос» на др. египетском.

[12] Известь.

[13] Рен (др. егип.) – имя.

Свиток IV. Семь сокровищ чакравартина

Мне холодно и страшно. Я слышу гул, низкий и унылый, – может, это ветер вьет гнездо под сводами месектет; а может, лед начал прорастать сквозь стены. Что бы там ни было, этот звук пугает меня; он не прекращается уже несколько дней и становится все сильнее. Тщетно я пытаюсь найти покой в своем занятии: но кисть дрожит в пальцах, и чернила замерзают, разделяясь на мутный осадок и прозрачный лед.

И все же я заставляю себя писать – и вспоминать, каким это место было прежде. Говорят, пока помнят Рен, мертвый не мертв до конца. Надеюсь, что это так! А потому я снова и снова называю имена тех, чье дыхание согревало когда-то эти опустевшие покои; я зову их – пусть приходят, где бы они ни были сейчас.

– Лунг-та! Земля дрожит под ударами

Твоих неистовых ног,

Планеты меняют свой бег,

И пламя звезд раздувает

Дыхание мощных ноздрей.

Ужасом полнится небо,

Взбитое, как молоко,

Прядями спутанной гривы.

Поток, питающий тучи,

Сонмы звёзд и планет,

Всё это – капля воды

В прядях твоих волос.

***

Проснулся я от того, что сердце бешено колотилось, а шерсть на лапах и загривке стала дыбом. Мне чудилось, будто какая-то тварь навалилась на меня мягким, пышущим жаром телом. Взвизгнув от страха, я рывком сбросил тяжелое одеяло – видно, оно и было причиной кошмара.

– Эй, как там тебя! Можно потише? И так голова болит.

Это говорил Шаи, сын небесного лекаря. Выглядел он и правда не слишком здоровым – пряди короткой гривы слиплись и стояли торчком, глаза покраснели, а многообразные пятна – следы вчерашнего веселья – так обильно усеивали чуба, что оно походило на пестрое перепелиное яйцо.

– Меня звать Ринум, – сначала представился я, а уж потом полюбопытствовал. – А что ты тут делаешь, о боже?

– Только что я спал, – ответил лха, подымаясь с шаткого трехногого стула и с хрустом потягиваясь. – Как тебе местечко?

Вопрос застал меня врасплох – я ведь даже не помнил, как здесь очутился! Покои были невелики по меркам дворца: всего десять шагов в ширину и столько же в длину. Окон здесь не было, но зато стены покрывали пластинки светящегося зеленого стекла, изображающие заросли тростника. Тут и там в них прятались утки, цапли и макары из гладкой эмали; присмотревшись, я углядел даже зимородка с крошечной серебряной рыбкой в клюве и пару сплетшихся рогами улиток, размером не больше когтя. Поверх дутых стеблей был выложен узор из голубых цветов, напоминающих чаши для часуймы, а потолок занимало лучистое золотое солнце.

– Красиво, – решил я.

– Ну и замечательно – тебе же теперь здесь жить. Раньше это была моя детская, но теперь у Сиа новый ребенок. Постарайся не стать таким же разочарованием, как я… Ладно, вылезай из постели! Чем быстрее я все тут покажу, тем быстрее пойду спать дальше.

Вняв призыву лха, я начал собираться. Нарядные штаны, подарок небесного лекаря, так и остались на лапах, а вот чуба я умудрился во сне затолкать к самому изножью кровати; пояс обнаружился под подушкой; правая туфля нашлась под стулом, на котором только что дремал Шаи, а левая – под сползшим с кровати одеялом. Перепоясавшись, отряхнув подол и прорядив гриву пятерней, я уже готов был к покорению Когтя…

– Погоди-ка, не так быстро, – молодой лха легонько подтолкнул меня к одной из стен, ничем не отличающейся от прочих, – но стеклянные растения на ней расступились, открывая потайной чулан с полом, изрешеченным сотней мелких дыр. Света здесь почти не было, только белели в полумраке странные наросты, вроде набухших от влаги древесных грибов, да блестели бока серебряных труб и маленькие крючки, на которых, как хатаги на двери дзонга, были развешены отрезы плотного хлопка. Поддавшись любопытству, я потянул лапы к одному из наростов… Как вдруг тот поддался, сплющившись под пальцами, и сверху с ревом брызнула вода, окатив и меня, и Шаи!

– За что мне все это? – горько вздохнул тот, ударяя ладонью по коварному грибу; вода послушно остановилась. – За то, что не дал тебе мозги промыть, вот за что! Страдаю за свою же доброту…

Причитая так, лха надавил на другой полупрозрачный пузырь, прилепленный пониже, – и из того нехотя вытекла капля густой, едко пахнущей жижи. Размазав ее по кисточке из рыжей щетины, бог велел:

– Чисть зубы.

– Что? – не понял я. Вместо объяснений Шаи схватил меня за лапу и ткнул вонючей кисточкой в рот. Язык и небо обдало не то жаром, не то холодом; я как будто отхлебнул из кувшина гвоздичного масла и заел его пригоршней ледышек.

– Так, теперь надави сюда, – лха прижал мой палец к другому пузырю; из его металлического жала с журчанием потекла теплая вода. – Прополощи рот – и выплевывай! И делай так каждый день.

– Зачем? – с тоской вопросил я.

– Потому что боги так велят, – назидательно ответил сын лекаря и отер рукавом все еще стекавшую по лбу и подбородку влагу. – Правда, я думал, все будет гораздо хуже – а ты даже не испугался особо!

– Что я, дикий, что ли? У нас в Перстне тоже такие штуки есть: отомкнешь запор – вода течет, замкнешь – не течет.

– Да-а, точно, как я мог забыть! – Шаи так мерзко хмыкнул, что мне даже обидно стало за величественные чертоги шенпо. – Значит, с нужником сам разберешься, без моей помощи. Теперь пойдем.

Тут перед нами расступилась другая стена спальни, за которой оказался белый коридор – тот самый, по которому вчера меня вел небесный лекарь.

– Вот такого в Перстне точно нет! – я осторожно коснулся краев проема – гладких, красновато-прозрачных в глубину, как леденец из жженого сахара. Возможно, они и на вкус были такими же, – но, когда я уже собирался лизнуть таинственное вещество, чтобы проверить, Шаи сказал:

– Прежде, чем сделаешь что-нибудь глупое, лучше тебе знать, что эта месектет[1]… этот дворец живой. У него есть мясо, которое может расходиться и снова срастаться – его-то ты и собираешься сейчас обслюнявить; есть кости, – череп, хребет и множество ребер, – и даже кожа, прочнее черепашьего панциря, которая выдерживает любой жар и холод, удары камней и железа… и много чего еще. Но самое главное, у дворца есть ум и память; и такие выходки он тебе припомнит.

– Значит, мы сейчас внутри огромного демона?

– Вроде того.

Хоть я и ожидал от Когтя чего-то подобного, но все-таки поежился. Правда, кроме слов Шаи, была и еще одна причина, почему это место внушало невольный страх.

– Господин лха, скажи, пожалуйста – а почему здесь никого нет? – робко спросил я, поводя лапой налево и направо. – Шенпо рассказывали, что Железный господин спустился с небес со свитой в триста богов и младших духов. Но вчера я видел только семерых, не считая Палден Лхамо… Где же все остальные? Воины с огненными мечами, рубившие головы Лу во время Махапурб? Небесные девы с тридцатью золотыми кольцами на хвостах и речной жемчужиной на каждом волоске гривы? Дри-за, крылатые певцы, едящие через ноздри, чтобы ни на мгновение не прерывать сказание о славных делах Железного господина? И души праведников, что утопились в Бьяцо? Разве они не должны были переродиться здесь, чтобы вечно служить богам?.. Я сам знал двух таких! Их звали Тамцен и Сота. Может, ты встречал их во дворце?

– Никаких праведников здесь нет, – Шаи скривил губы так, будто глотнул скисшего молока; казалось, он вот-вот сплюнет на пол. – А нас и правда было больше… но теперь все спят. Тех, кто остался, ты видел вчера. Они живут наверху – там больше света; только Сиа ютится здесь, со своими драгоценными склянками… Ну и тебя мы решили поселить по соседству. Кстати, вот его комнаты – помнишь, тебя тут вчера мыли?

– Все эти двери одинаковые! – вырвался у меня вопль отчаяния. – Как мне их различать?!

– Во-первых, тут написано, – палец лха уткнулся в едва различимую загогулину, какой я прежде никогда не видел. – Во-вторых, со временем и так запомнишь… Лет через десять-двадцать, не больше.

Между тем мы вышли к залу-саду, гудящему от зимнего ветра, как поющая раковина под губами. Сорная пшеница качнулась нам навстречу. Ее перешептывания звучали угрожающе, но Шаи этого не заметил.

– Тут у нас кухня. Есть даже очаг с настоящим огнем, – с непонятной гордостью поведал он, направляясь к уже знакомому мне кумбуму. – Некоторые, правда, предпочитают жевать те[2] всухомятку, одни и в темноте… А некоторые – нет. Привет, Падма.

За столом с неубранными остатками вчерашнего пиршества сидела, поджав лапы к подбородку, маленькая демоница. Хоть обликом она и походила на прочих жителей дворца, я бы ничуть не удивился, если бы ее черная одежда и вздыбленные волосы превратились вдруг в перья и Падма с карканьем унеслась прочь – терзать овец в Перстне и обдирать позолоту с чортенов. Вороноголовая на мгновение оторвалась от большой дымящейся чаши, которую ей пришлось обхватить обеими ладонями, глянула на нас, фыркнула и снова поднесла посудину к губам.

– Падма не любит меня, – доверительно сообщил Шаи.

– За что тебя любить?.. Вообще не понимаю, как можно было поручить бедного ребенка… тебе.

– А почему бы и нет? Я тут единственный, кто хоть что-то понимает в жизни вепвавет.

– Это ты-то единственный?! – возмутилась демоница, чуть не подавившись супом. – Я целыми днями только и делаю, что разбираюсь с их бедами! Кто находит детей, заблудившихся в горах? Кто ловит воров и убийц? Ты, что ли?

– Ах, Падма, Падма… Одно дело – парить в небесах и жечь священным огнем всяких грешников. И совсем другое – скинуть с крыши лакханга кусок мерзлого дерьма, прежде начертав на нем слова благословения, и убедить обнаглевшего чинушу, что это подлинный дар богов, который стоит немедля облобызать и водрузить на алтарь[3]! В тепло! Три дня потом дом проветривали, хе-хе.

– Беее, мерзость! Я тут поесть пыталась вообще-то! – воскликнула Падма и резво унеслась прочь, чуть не расплескав по пути все содержимое чаши.

– Ну, не знаю. Я ведь его почти не обманул – просто какие боги, такие и дары, – пожал плечами Шаи.

– Значит, бог из тебя… не очень? – поскребя затылок, спросил я. Вместо ответа лха плюхнул щедрый кусок масла в засохшую кашу и принялся ее яростно перемешивать. Потом отставил горшок в сторону, утер лоб и вдруг сказал:

– Послушай вот что – и попытайся понять… а если не поймешь, хотя бы запомни. Мы – вообще – не – боги.

– Ну да-а, конечно! А что ж вы страшные такие? Не могла земля уродить… вот это. Не в обиду тебе будет сказано, господин, но выглядишь ты, будто лягушка с обезьяной поженились.

Лха только поморщился и брякнул на стол тарелку.

– О вкусах не спорят. Кашу будешь?

– Буду, – кивнул я и принялся жадно уплетать угощение. Шаи между тем прихлебывал холодную часуйму и яростно чесал щеку, размышляя о чем-то. Только когда я потянулся за добавкой, он снова обратился ко мне:

– Пожалуй, расскажу тебе все сразу. Да и чего тянуть? В чем-то прав, маленький вепвавет, – мы пришли сюда издалека. Можно сказать, спустились с небес… точнее, упали с них.

Он смел рукавом крошки и повел пальцем по скатерти.

– Знаешь, что будет, если подыматься все выше и выше в воздух?

– Конечно! Сначала минуешь три реки горячего ветра, потом – три реки холодного ветра и одну реку нестерпимого жара, через которую перекинут мост толщиной с волос, и через три дня пути достигнешь пределов, где правят железноголовые черные сыновья Эрлика. Первым будет небо, где правит Матыр с каменными запястьями; у него девять дочерей с черными колеблющимися гривами. Потом будет небо, где правит Караш, хозяин над змеями; потом Керей с медными запястьями…

– Забудь об этом! – замахал лапами Шаи. – Нет там никаких рек, сыновей и дочерей! Просто воздух начинает редеть, а потом совсем исчезает. Ты остаешься в черной пустоте. Там, как рыбы в пруду, плавают звезды, и каждая звезда – это солнце, совсем как то, что у нас над головами. Они очень, очень далеко, а потому кажутся с горчичное зерно, но на самом деле звезды огромны.

– Как горы?

– Больше, – лха прищелкнул пальцами. – Куда больше! Все горы, равнины и океаны могли бы утонуть в них без остатка. А еще в этой пустоте есть другие миры, самые разные. Одни охвачены пламенем, другие скованны льдом, на третьих клубятся облака ядовитого пара – и лишь немногие годятся для жизни. Они движутся вокруг звезд, как козы, привязанные к пурба[4].

Тут лха водрузил недопитую чашку посреди стола, достал из-за пазухи три монетки – одну серебряную и два медяка – и положил рядом с посудиной.

– Среди них есть три мира, зовущиеся Пер-Ис, Пер-Мави и Семем, – сказал он, тыкая пальцем в монетки. – Там обитает народ ремет – то есть мы. И во всех трех мирах нет ни крупицы колдовства: ни одного Лу в озере, ни одного дре в лесу, и уж точно ни одного бога на небесах. Но, поскольку ремет живут на свете очень долго, они научились вещам, которые вам кажутся чудесами. Лечить любые болезни, строить города выше гор, а горы ровнять с землей, разжигать молнии щелчком пальцев, вызывать дожди и усмирять ураганы… Много чего. А еще ремет создали себе слуг из камня, металла и живой плоти, всегда покорных и не знающих усталости. Таких, как эта месектет – ладья, которая может путешествовать среди звезд. Месектет стягивают пространство, – Шаи сжал пальцами складки на скатерти и показал мне. – Видишь? Два пятна были далеко друг от друга, а теперь совсем рядом. Так ремет смогли отправиться в самые далекие миры – и в этот тоже.

Я слушал очень внимательно – аж хвост онемел от усердия; но что-то в словах лха не сходилось. Положим, за небом пустота – но на чем же тогда держатся звезды? И вот еще:

– Если в тех мирах так хорошо живется, зачем вы явились сюда?

– И правда, зачем? – сын лекаря тоже зачерпнул каши, сунул в рот ложку и тщательно облизал ее. – Я ведь уже сказал, что ремет умеют много чего? Ну вот, они придумали, как красть огонь у солнца, но от жадности хватанули лишку, и из-за этого наше светило состарилось раньше времени. А когда звезды дряхлеют, Нуму, они не меркнут, как угли, – наоборот, горят все ярче и ярче. Рано или поздно жар добирается до летящих мимо миров. Облака на них исчезают, моря превращаются в пар, камни запекаются стеклянной коркой – и всякая жизнь прекращается. Это должно было случиться сначала с Семем, потом – с Пер-Ис и, чуть позже, с ледяным Пер-Мави. А может, и случилось уже! Кто знает.

Вот почему нашему народу понадобился новый дом. Так что восемь столетий назад Кекуит, которую вы зовете Когтем, и еще семь месектет отправились на поиски. Внутри каждой ладьи было три сотни ремет – ученых, лекарей, воинов. На время пути они погрузились в глубокий сон – так им не нужно было ни есть, ни пить, ни дышать.

Я понимающе кивнул; если бы кто предложил Мардо усыпить меня на время пути до Бьяру, то-то дядя обрадовался бы, что лишний рот кормить не надо! Шаи остановился, чтобы перевести дух, глотнул часуймы с каплями застывшего масла на поверхности и закашлялся, прикрывая рот кулаком. Ему как будто не хотелось рассказывать дальше; но, увидев мой умоляющий взгляд, лха продолжил:

– Только трое ремет бодрствовало – хозяин корабля, то есть ругпо; его помощник и служанка, следившая за тем, чтобы Кекуит всегда была сыта и здорова. Они стали первыми, кто увидел этот мир, и их радости не было предела: здесь все было так похоже на родину ремет, что даже переделывать ничего бы не пришлось! Однако ж ругпо не торопился спускаться. Ладья остановилась в верхних пределах шу[5] – воздушного океана, покрывающего землю: оттуда ремет могли изучать новый мир, не тревожа его обитателей.

– Как же получилось, что дворец оказался внутри скалы? – не сдержавшись, перебил я – и тут же прикусил язык; по счастью, Шаи не обиделся на мою непочтительность.

– А это самое странное. Не успела месектет сделать полный оборот вокруг земли, как разум ругпо в одночасье помутился. Он решил уничтожить ладью вместе со всеми, кто был в ней, и выбрал для этого чудовищный способ: дождавшись, когда его помощник крепко уснет, ругпо отнял у Кекуит голос – чтобы она не смогла никого предупредить о грозящей опасности, – а затем спустился в нижние покои, в клокочущее чрево месектет, где пища превращалась в жар, приводящий ее в движение. Ругпо оглушил верную служанку и повредил внутренности корабля так, что жар в них начал расти, не находя себе выхода. Если бы он стал слишком силен, месектет могло бы разорвать на части. Знаешь, как срывает крышку с кипящего котла?.. – тут лха развел лапы, одними губами прошептав что-то вроде “Бдыщ!”. – Но у ругпо не получилось осуществить задуманное: помощник вовремя проснулся и помешал ему довести дело до конца. Тогда ругпо в бессильной злобе направил месектет прямо на землю. Но он опять просчитался: упав в огне и дыме, Кекуит осталась цела… Почти цела, – она ушла в скалу по пояс и уже не могла подняться в небо. Так мы и прибыли к вам, – не как боги или цари, а как жалкие погорельцы. Готов поспорить, шены рассказывают эту историю иначе.

– И ты был там? Среди этих… ремет?

– И да, и нет. Первые прибывшие на Кекуит уже успели умереть, от старости или в сражениях. Но те, кто умирает здесь, рождаются снова – всегда в этом месте, в новом теле, но с прежней душой. Кажется, это не удивляет тебя, а, Нуму?

– Чего же тут удивительного? – пожал я плечами. – Все так делают. Моя сестра один раз нашла раковину, которая пять жизней подряд была раковиной – у нее завиток шел вправо, а не влево, как обычно. Бродячий шенпо дал за нее гребень и камень дзи с белым «глазом»!

– Может, у вас и раковины привыкли к перерождению, а вот ремет долго не могли смириться с этим. Чего уж там, некоторые до сих пор не смирились! Сиа и Нехбет – оба дваждырожденные, но все равно зовут это чушью. Но большинство мало-помалу привыкло. Детям даже перестали давать новые имена – зачем, если они все равно вспомнят старые? – и начали звать попросту сешен, то бишь лотосами. Поэтому триждырожденные и пользуются прозвищами вроде «Утпала», «Падма» или «Пундарика». Ну а я рождался уже четыре раза. Везет, что поделаешь.

– Значит… – пробормотал я, для верности загибая пальцы, – вы пришли из мира выше небес, летаете среди звезд и живете вечно, меняя старые тела на новые. Наверное, я все-таки буду звать вас богами!

– Ну, как хочешь, – Шаи пожал плечами и отправил в рот еще одну ложку каши. – Мне вообще все равно, а вот Сиа от этого бесится.

– А ты помнишь свои прошлые жизни?

– Я и эту помню далеко не всю. Пить надо меньше, как утверждает отец.

– И ты не знаешь, кем был раньше?

– Почему, знаю! Мне рассказали: я был той самой служанкой, которая не уследила за Кекуит. Тогда меня звали Меретсегер; это означает «Любящая молчание». Не потому ли в этот раз я родился болтуном? – лха засмеялся, но как-то грустно.

– А… кем был Железный господин?

– Уно? Он был помощником, который свернул спятившему ругпо шею. Тогда его звали Нефермаат.

***

– Слон! Со склоненной главою

Я обращаюсь к тебе,

Дарителю долголетья,

Обладателю дюжины черт:

Первая – хобот-змея,

Вторая – острые бивни,

Третья – глаза оленя,

Четвертая – рот кабана,

Пятая – белый живот,

Шестая – великая мощь,

Седьмая – знанье лекарств,

Восьмая – шерсть цвета дыма,

Девятая – гребень луны,

Десятая – власть над судьбой,

Еще одна – ты Ганапати,

Последняя – с ликом слона.

Тот, кто желает знать, – знание обретет.

Тот, кто желает потомства, – пусть обретет сынов.

Тот, кто желает спасенья, – тому прибежище дай.

***

Не больше месяца прошло с того разговора, а я уже совсем освоился в Когте, который боги звали странным именем, похожим на кваканье лягушки, – Кекуит. В нем было три уровня, соединенных полыми стеклянными столпами; внутри столпов скользили самодвижущиеся диски. Пересилив страх, я научился пользоваться ими – лестницы в Когте тоже имелись, но сложены они были явно не по земным меркам; ступени приходились мне почти по пояс! Со временем мне даже понравилось кататься вверх и вниз, наблюдая, как за багровыми стенами дворца проплывают облака и острозубые скалы, хоть от высоты иногда и перехватывало дух. А вот попасть на нижний уровень, где, по словам Шаи, помещались «кишки месектет», не удавалось – дворец не пускал меня, сколько ни давил я на значок с одною светящейся чертой посредине. Да и разгуливать под самой крышей Когтя, где жили боги, было боязно; так что большую часть времени я проводил на среднем уровне, добрую треть которого занимал одичавший сад. Оставшиеся две трети были владениями Сиа, небесного лекаря; здесь же находилась и моя спальня, принадлежавшая когда-то его сыну.

С Шаи мы быстро подружились. Он даже взялся обучать меня языку богов – меду нечер, счету и прочим наукам и оказался вполне сносным учителем, хотя и не упускал случая громко посетовать на мое скудоумие. Что поделать! Некоторые вещи уяснить было несложно – например, что наш мир раскален изнутри и большие куски земли – махадвипы[6] – плавают по огненному вареву, как пенка по поверхности молока; или что всякое вещество вокруг состоит из мельчайшей, невидимой глазу пыли; или что болезни вызываются крохотными зловредными существами, которые переносятся по ветру или по току крови. Но другие – вроде того, что молнии рождаются в тучах без всякого вмешательства божественных ваджр, звезды не предсказывают судьбу, а мытье в горячей воде полезно для здоровья, – вызывали у меня только недоверчивое сопение.

Обычно Шаи проводил со мной часы от Змеи до Барана, а затем препоручал заботам отца. Старый лекарь тоже не давал моей голове покоя, – но если его сын предпочитал царство огня, камней, паров и металлов, то Сиа обучал меня тайнам зверей и птиц, насекомых и растений. Даже когда он рассказывал о вещах, не имеющих дыхания, то говорил, что они «питаются», «растут» или «убегают», будто речь шла о живых тварях.

Однажды он снял с полки тяжелый сосуд, на три четверти заполненный буроватой водой, и протянул мне. Я обхватил скользкую поверхность обеими лапами и приникнул носом к стеклу. За ним, на самом дне, белела горстка песка или крупной соли, из которой подымалась странная поросль, похожая одновременно на пучки волос, грибы, кораллы и деревца с плодами… или на собранные в чашу красные подношения – кишки, языки и отрубленные конечности. Отростки медленно шевелились в течениях, вызванных встряской их дома.

И весь этот маленький лес казался таким слабым, болезненным и странным, что мне стало жалко его почти до слез.

– Как думаешь, что это? – спросил Сиа, округляя рот и растягивая слова. Если Шаи говорил так, как услышишь на всякой улице Бьяру, то речь его отца казалась такой же старой, как он сам – видно, он уже давно не покидал дворца.

– Растения?

– Нет, – покачал головой лекарь, – не растения; только притворяются ими. Это всего лишь осадок, мусор. Но смотри-ка!

Он осторожно забрал у меня бутыль и повернул ее так, чтобы свет падал только на одну сторону, – и вскоре к ней жадно потянулась вся склизкая муть.

– Все хотят немного света, – улыбнулся Сиа и снова водрузил таинственный сосуд на полку.

В сокровищницах лха я увидел и много других чудесных вещей: цветы из южной страны, питающиеся мухами и пахнущие тухлым мясом; скелеты рыб размером с яков с костяными наростами на лбах; слитки металлов, мягких, как масло, и загорающихся в воде; головы демонов с вывалившимися языками и выпученными глазами, плавающие в жиже рядом с собственными потрохами; круглые пяльцы, на которые была натянута пестрая кожа, живущая сама по себе, без хозяина, – Сиа иногда собирал с нее пот и слизь, нужные для приготовления согревающих притираний. Он и мне давал несложную работу: принести какую-нибудь склянку, нанизать ягод или кореньев для сушки, отмыть стебли банбой, надавить макового сока… Так, по странной прихоти судьбы, я все-таки стал учеником лекаря. Понимая, что любой врачеватель Олмо Лунгринг отгрыз бы все четыре лапы, чтобы оказаться на моем месте, я честно пытался внимать старику и запоминать как можно больше – но иногда он нес полную околесицу!

Как-то раз я помогал ему готовить – эта обязанность тоже лежала на Сиа, – и пока бог нарезал клубни дикого лука, время от времени утирая рукавом слезящиеся глаза, я помешивал кашу и болтал о всякой всячине. Между делом обмолвился я и о том, что у черного гуся нет желудка и кишок. В Бьяру это было известно любому щенку, но Сиа вдруг выпучил глаза и страшным голосом закричал: