Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 48 страниц)

Да, ящерицы кишели всюду! Утробно урча, они пережевывали местные растения вялыми движениями челюстей. Правда, это была не единственная их пища; пару раз он видел, как твари побольше ловили себе подобных и проглатывали целиком. По счастью, никто не попытался попробовать на вкус его самого. Убедившись, что эти существа не опасны, он доел мох; тот был достаточно сочным, чтобы притупить жажду, но воды все равно надо было поискать. Только не сейчас, когда свет почти погас; утром.

Со стороны срединного провала дохнуло прохладой. Он прислонился к валуну, только что служившему ему обеденным столом, прижал колени к груди и опустил голову; так он стал как бы раковиной, внутри которой оказалось заперто тепло. Ящерицы шуршали и шелестели вокруг, раскачивая траву, разбегаясь по запрятанным среди колючих кустов норам; скоро стало совсем тихо, а может, он просто заснул.

Когда он открыл глаза и разжал окоченевшие от холода руки, воздух вокруг уже посерел; ночь закончилась. Рядом с его бедром пробежала ящерица – совсем крошечная, наверное, только что вылупившаяся из яйца, – как вдруг из трещины в камне вытянулись длинные тонкие лапы и схватили ее! Следом из укрытия выпростался весь охотник в полный рост – паук с тарелку размером, молочно-белый, с бусинами красных глаз на высоком лбу и двумя жуткими серпоподобными клыками. Добыча извивалась, пытаясь вырваться; все напрасно. Он уже думал, не стоит ли вмешаться, но тут ящерица сама упала в траву и резво побежала прочь, виляя обрубком тела, а паук остался недоумевать с оторванным хвостом в пасти.

Ему тоже следовало позаботиться о питье и пропитании. В поисках воды он решил двинуться вглубь уровня, подальше от срединного провала – туда, где всегда лежала тень и где трава была похожа не на хрусткие иссохшие кости, а на густой лоснящийся мех. Здоровых глыб на пути становилось все больше, так что ему приходилось то подыматься, то спускаться, то скакать с верхушки на лысую верхушку. Наконец, он дошел до самой стены. В отличие от нижнего уровня, здесь не было ни тумана, ни жабьих гнезд – только ряды стеклянных и металлических труб, идущих прямо из потолка. Кое-где они не то проржавели, не то были повреждены камнепадом; из дыр била вода. Он сунул палец в один из таких ключей и осторожно облизал. Вода была горькая, без примеси дурманящей сладости; наконец-то можно было напиться!

Этого и еще нескольких пригоршней мха было бы достаточно, чтобы он мог идти еще долго; может, даже успел бы подняться до середины колодца, пока не закончился день? Думая так, он поспешил на лестницу, но, как ни торопился, к его возвращению та была уже занята. Дюжина ящериц – старых, как мир, и огромных, как дом, с поблекшей до желтизны чешуей, развалилась на ступенях, млея в жарких лучах. Их бока, покрытые складками дряблой кожи, раздулись и булькали от бродящей еды. Казалось, ящериц совсем разморило, но стоило ему подойти поближе, как твари начали шевелиться, клацая когтями и угрожающе взмахивая тяжелыми хвостами. Из-за острых шипов-кристаллов те походили на утыканные гвоздями дубины; получить удар такой совсем не хотелось.

Он изо всех сил затопал ногами и захлопал в ладоши, пытаясь согнать ящериц с насиженного места, но те и не думали уходить. Да и весь шум, который он производил, не был и вполовину так громок, как рев и бурчание их забитых травяной жвачкой желудков! Тогда он попытался дернуть одну из великанш за пальцы на задней лапе. Сама ящерица даже не шелохнулась, зато страшный хвост хлестнул его по ногам так сильно, что он кубарем скатился по ступеням, чуть не сорвавшись с края лестницы.

А эти чудища были опасны! Следующий удар хвоста или толчок тупой морды запросто мог отправить его на самое дно провала; может, он и выживет после падения, но точно переломает ноги и руки. Тогда он решил просто ждать. Когда жар станет невыносимым, ящерицы сопреют, иссохнут и сами уползут в глубь уровня, к зелени и прохладе, а он продолжит путь.

Решив так, он сошел с лестницы и устроился в неподвижной тени. Время шло медленно, но за годы, проведенные в яме, он научился терпению. Все быстрее кружились в белых лучах пылинки; нагретый воздух все отчетливее дрожал и колыхался; суетливые пауки, попав на освещенное место, катились кубарем прочь, чтобы не обжечь лапки о раскалившийся камень. А ящерицы все валялись как мертвые, даже не мигая.

Зато что-то темное шелохнулось внизу – там, в зарослях тростника, которые он с таким трудом покинул, – и поползло по лестнице. Он уставился на приближающегося, холодея от страха: это был страж! Он точно узнал это низкорослое, коренастое существо, сплошь замотанное в тряпье, с коротким копьем за спиной и зубастой рогатиной в лапе; страж опирался на ее древко, как на посох. С подола бурого балахона текла вода, оставляя позади влажный, улиточный след; когти цокали по ступеням, как раньше – по потолку ямы. Выпуклые глаза, не приспособленные для надземного света, были закрыты темным стеклом; сквозь это забрало страж пялился прямо на него.

Нужно было бежать, немедленно! Он сорвался с места и, не подумав хорошенько, метнулся вверх по лестнице, прямо в стаю заворочавшихся, заворчавших низкими голосами ящериц. Его царапали хвостами и когтями, кусали, швыряли туда-сюда, но это еще полбеды! Главное, что впереди разлеглась самая огромная, самая уродливая тварь, раздувшая бока так широко, что складки кожи свисали по обе стороны лестницы.

Как пройти мимо такого чудовища? Эту махину не обойти, не перепрыгнуть, не проскользнуть под брюхом! Зоб у нее колыхался, как выцветшее знамя, а страшные шипы были длиной в три ладони! Когда ящерица задрала хвост для удара, они сверкнули радужным блеском, а потом ухнули вниз. Повезло, что он успел отскочить, иначе его разрезало бы или расплющило, как букашку. Жаль, что здесь не водилось достаточно большого паука!

И тут дикая мысль пришла ему в голову; он увернулся от еще одного удара и, пока мощный хвост еще лежал на земле, схватился за шипы-самоцветы, а потом изо всех сил потянул на себя. Увы! Он был слишком легким, а позвонки ящерицы слишком спаялись от старости и не желали отделяться один от другого. Вдруг что-то резко дернуло его за щиколотку – это страж добрался до него! А ящерица меж тем снова начала подымать свое страшное оружие, и они оба повисли у нее на хвосте, как рыбы на удочке. Вот тогда-то тихо, почти неслышно хрустнули кости, и жирный, еще шевелящийся кусок плоти отделился от своей хозяйки! Как два мешка, они со стражем повалились на лестницу. Ударившись о ступени, он выпустил кровоточащий отросток из рук. Вокруг послышалось клацанье когтей и челюстей – это другие ящерицы, проголодавшиеся за минувшие часы, спешили перекусить свежим мясом. Извиваясь и толкаясь вывернутыми набок локтями, они оттеснили стража прочь; коротышка с головою исчез под сплетением лап и тел.

Изуродованная тварь замычала, заревела, яростно вскинув шею; но без хвоста она была просто злобной, надутой смрадным воздухом подушкой. Хватаясь за складки кожи и бугристую чешую, он взобрался ей на спину и соскочил прямо перед хлопающей пастью. Правда, радоваться было рано: преследователь мог нагнать его в любую секунду! Теперь он понял свою ошибку, а потому, вместо того, чтобы бежать по лестнице, нырнул вбок, в темноту третьего круга.

***

Тут не было в беспорядке набросанных камней, но зато от срединного провала расходились кругами десятки, если не сотни колонн высотой до самого потолка. Правда, многие из них раскололись или покосились, опершись друг о друга хребтами. Уже знакомые колючки обвивали бетонные основания рядами черных четок; бока пестрели щербинами и трещинами. Из пористой, как мякоть гриба, поверхности, прорастала чахлая зелень и пучки прозрачных, огненно горящих самоцветов. Один из них будто бы шевельнулся; но ему некогда было рассматривать здешние чудеса. Покрутив головою и не заметив ни ящериц, ни жаб, он юркнул за колонны: подальше от провала, от стража и от света, слишком ярко блестевшего на белом панцире.

И вовремя: стоило ему забиться в тень между двумя накренившимися обломками и затаить дыхание, как со стороны лестницы послышалось пыхтение и стук железа о камень – это его преследователь, одолев ящериц, взбирался наверх. Сначала над полом показались зубцы его рогатины, потом – капюшон, залитый свежей кровью, и острие копья, на котором, как красные ленты, болтались куски кожи и мяса. Наконец, страж появился весь, но вместо того, чтобы двинуться вглубь уровня, остановился и вперился в темноту. Не заметив добычи, он продолжил путь по ступеням.

Это могло быть уловкой. Поэтому, когда страж скрылся из виду, он не стал высовываться наружу; и не зря! Не прошло и половины часа, как его преследователь вернулся, сошел с лестницы и, подобрав под себя когтистые ступни, уселся в тени колонн. Его пятнистый наряд почти сливался с их грязноватой поверхностью; только сверкнули на мгновение пятки – голые, заросшие желтыми мозолями. Значит, страж уверен, что он не поднялся выше, а остался на этом уровне? Но почему?..

Так или иначе, преследователь решил подкараулить его – вот только недооценил добычу. Он может ждать долго, очень долго! Зато самому стражу рано или поздно придется отправиться на поиски воды; тогда он проберется мимо.

Решив так, он покрепче обхватил колени и замер, как будто снова очутился на дне ямы; но сейчас вокруг него был целый мир, движущийся, живой, таинственный, и хотя он следил за стражем и провалом, украдкой все-таки поглядывал по сторонам. Особенно его манили пучки драгоценностей, мерцавшие тут и там зелеными, голубыми, лиловыми огоньками; некоторые крепко вросли в пол и колонны, а другие бегали, причем довольно резво! Одна такая подушка, утыканная алмазными иголками, подобралась очень близко; он даже услышал цоканье коготков и яростное фырчанье. Это было живое существо! Маленький зверек с растопыренными ушами и злобными желтыми глазками. «Еж», – подсказала память, и он кивнул, соглашаясь. В тени кристаллы на спине зверька разгорались ярче, окружая того бледным ореолом; из-за этого еж походил на лампу, которую несла через темноту чья-то невидимая рука.

Зверек пробежал мимо, шумно принюхиваясь к следам на полу, и вдруг кинулся вбок и схватил что-то, громко хрустнувшее в острых зубах. Это была многоногая тварь, вроде паука, но с клешнями и длинным хвостом, заканчивающимся увесистой пикой. Скорпион! Белый, как кусок мела; приглядевшись, он заметил еще много таких – на полу, на колоннах, на потолке.

Вот и еж, проглотив добычу, уже крался к новой жертве и грозился откусить покачивающийся в воздухе хвост; но скорпион оказался быстрее и ткнул жалом прямо в нос охотника. Тот хрюкнул, отступая, а потом запыхтел и повалился на землю. Маленькое тельце затрясло; он испугался, что зверек умрет. Но нет! Волна света прошла по стеклянистым иглам; те приподнялись, ощетинились – и будто бы выросли немного. Выходит, так еж избавлялся от яда?.. И правда, у молодых зверьков на спинах росла только темная, острая щетина; но чем старше они становились – то есть чем больше укусов успели получить за жизнь, – тем роскошнее казались их хрустальные шубы. У некоторых ежей иглы были так тяжелы, что они еле ходили; и низкий лоб, и глаза скрывались под порослью кристаллов, сталкивающихся между собою и издающих нежный, приятный уху звон.

Вдруг странная мысль посетила его: на двух нижних уровнях животные с желтыми глазами – жабы и ящерицы – мешали ему подняться наверх, а животные в белой чешуе – стрекозы и пауки, – наоборот, помогали. Не будет ли и здесь так? Но чем ему могут помешать ежи? И чем помочь – скорпионы? Неподалеку как раз ползал один – большой, гладкий, как серебряное зеркало. В клешнях скорпион сжимал черного жука, покрытого глухою бронею; даже прорезь между надкрылий срослась так, что насекомое походило на ларец без ключа. Он осторожно протянул руку; скорпион взобрался на подставленные пальцы как на ветку или стебель травы – такой легкий, что он даже не почувствовал перебора лапок, – пересек ладонь и ускользнул куда-то. Скоро он напрочь забыл о.

Страж начал уставать. Хотя день мало-помалу угасал, от провала все еще тянуло невыносимым жаром – это остывал раскаленный камень. Он видел, как мужчина время от времени засовывает руку под складки тряпья и нашаривает что-то вроде ожерелья из больших морщинистых бусин. Пососав одну бусину, он прятал странное украшение обратно; но жажда мучила стража все чаще. Скоро, совсем скоро ему придется отправиться на поиски воды!

И вот, когда воздух наполнился тенями, а ступени из белых стали темно-красными, страж поднялся, хрустя костями и потягиваясь; стянул с носа куски залапанного стекла, захлопал выпученными глазами. Расширившиеся зрачки блеснули рыжим; родившийся в подземелье, страж наверняка видел ночью лучше, чем днем. Пришлось сжаться еще сильнее: случайный всполох света или отблеск на панцире мог выдать его… Но обошлось. Страж направился в другую сторону – туда, где по стенам тянулись ровные ряды водоносных труб.

Убедившись, что преследователь далеко, он бросился к лестнице и побежал вверх, перепрыгивая через ступени, не обращая внимания на хруст мелких стекляшек под ногами, и преодолел уже почти половину пролета до следующего уровня, когда наконец увидел преграду. Это был заслон из прозрачного вещества, больше чем в три роста высотой, в ширину занимавший несколько ступеней. В сумерках ему почудилось, что в толще заслона расползается что-то ветвящееся, живое… вроде сети кровяных прожилок? А еще вокруг кто-то щедро рассыпал самоцветов – блестящих, крупных, размером с его кулак, с голову, а то и с таз, в которых помощники носили жаб по праздникам! Внутри каждого темнело что-то – как будто потроха, которые сунули вымочить в тарелку с водой и уксусом; да это и были потроха! Сердца, кишки, сизые желудки – внутренности ежей, вывалившиеся из клеток истончившихся костей. Сюда зверьки, скопившие слишком много яда, приходили, чтобы окончательно окаменеть; из их тел, за годы сросшихся между собою, и состояла преграда.

Он коснулся холодной твердой поверхности; поскреб ногтем, но не смог отщепить ни крошки. Тогда он попытался влезть по заслону, цепляясь за впадины и бугорки, когда-то бывшие ежиными лапами или носами, но пальцы всякий раз соскальзывали, и он срывался вниз. В отчаянии он забил в преграду ногами, руками, врезал со всей дури плечом, чуть не вывихнув его, – все впустую! Хорошо, что у него не было голоса, иначе он закричал бы от злости и привлек внимание стража.

Стоило подумать об этом, как внизу замаячила низкорослая тень. Страж добыл воды и возвращался обратно на свой пост… и, конечно же, сразу увидел его. Два белых глаза провернулись в складчатых веках. Издав какое-то торжествующее бульканье и выставив перед собою рогатину, его преследователь затопал вверх по ступеням. Он застыл, не зная, что делать; вперед его не пускала преграда. Прыгать вниз?.. Нет, так он просто разобьется! Пока он колебался, страж подобрался совсем близко и одним ловким движением выбросил вперед рогатину, поймав его за шею и прижав спиною к заслону. Он задергался, пытаясь вырваться, – бесполезно!

Гадкая, тошнотворная беспомощность! Если бы он умел плакать, то заплакал. Почему он так слаб? Почему так жалок? Так не должно было быть! Во всем происходящем было что-то ужасно неправильное: в том, что он не может преодолеть заслон, не может отбросить это жалкое маленькое существо, а только извивается всем телом, будто мягкий бледный червяк, раскачивается, повиснув между железных зубцов рогатины, пока страж подбирается к нему, перебирая руками по древку, точно слепой, идущий по веревке. Он уже чувствовал его запах – сырой, землистый, – видел растопыренную пятерню со страшными, серповидными когтями на безымянном пальце и мизинце… В последней попытке освободиться он отчаянно рванулся, тряхнув головою, и вдруг что-то серебряное упало с его темени и хлопнулось прямо на лицо стражу. Скорпион!

Страж взвизгнул от ужаса, выпустив из рук рогатину. Разозленная тряской и толчками ядовитая тварь скользнула ему под капюшон; мужчина запрыгал, заплясал на месте, пытаясь вытряхнуть ее из складок ткани, срывая тряпье, слой за слоем, пока не обнажилась темное, морщинистое, покрытое не то чешуей, не то ороговевшей кожей тело, с выгнутыми в обратную сторону коленями и коротким толстым хвостом. Правда, как ему ни было любопытно, сейчас не время было разглядывать преследователя! С трудом подняв брошенную рогатину (та была невероятно тяжелой), он прислонил ее к заслону, зацепив раздвоенный конец за щербины в кристаллах; получилось вроде бы прочно. Древко у этой штуки было из цельного металла, а значит, должно было выдержать его вес; по всей длине торчали какие-то крючки и зацепки, на которых страж развесил мешочки с припасами, веревки и обереги. Хватаясь за них, он взобрался на вершину заслона; а потом, столкнув рогатину в провал, спрыгнул на ступени с другой стороны.

Стражу в это время удалось прогнать скорпиона, и теперь он уткнулся мордой в прозрачную преграду и молотил по ней кулаками, шипя от злости; разок попытался использовать копье, но то отскочило, выбив сноп искр. Некоторое время он наблюдал, как преследователь скачет, верещит и грозно вращает глазами; голым он походил не то на ящерицу, вставшую на задние лапы, не то на облысевшего крота. Потом, оставив его за спиною, побрел вверх по ступеням и шел, пока хватало сил. Но ночь становилась темнее, и воздух остывал, а с ним остывала и густела кровь, замедляя свое течение. В конце концов, не сходя с лестницы, он растянулся на еще теплой ступени и заснул.

***

Его разбудил свет: горячие лучи кусали щеки и губы, пробиваясь даже сквозь плотные заслоны век. Они падали будто со всех сторон – сверху, слева, справа; только внизу, на пройденных им уровнях, еще шевелились испуганные тени. Из-за этого каждый предмет вокруг – самый мелкий камешек, самая невесомая соринка – пропитался раскаленной белизной. Прикосновение к ним обжигало, словно он пытался сунуть пальцы в тлеющие угли.

Когда глаза немного привыкли к избытку света, он завертел головой, озираясь. Оказывается, ночью он остановился посредине лестницы, ровно между полом и потолком четвертого круга. И как отличалось это новое место от всех предыдущих! Там, в жилищах ящериц, жаб и ежей, царил полумрак; воздух дышал водяными парами и сахарным духом гниющих растений. Там границы мира отмечались прочными стенами, а земля под ногами кишела норами, рытвинами и провалами – тайниками, будто нарочно устроенными, чтобы прятаться юрким тварям. Здесь не было ни мглы, ни укромных уголков, ни стен! Точнее, от них остались одни обломки: надтреснутые столпы, железные балки, торчащие из бетона, как клыки из белесых десен; а между ними – провалы, пустота, сквозь которую виднелся… внешний мир?

Внизу лежала пустыня: тяжелые волны черного песка расстилались, покуда хватает глаз; вверху – багровое небо. Сизо-розовые облака двигались в нем, как накипь в котле, которую перемешивает черпаком ленивая рука. Там, под землей, он уже видел отражение этой круговерти – в зеркалах, подвешенных над грибными полями. Колодец (или, точнее, башня, внутри которой он жил, сам не зная о том!) уткнулся в самую сердцевину неба – туда, где находился источник света, белый, пылающий, неподвижный. Распахнув рот от изумления, он смотрел на бесконечные, мертвые пространства до тех пор, пока резь в пересохших глазах не стала невыносимой. Тогда, не выдержав, он моргнул и опустил взгляд.

Пол четвертого круга густо засыпал песок, за долгие годы нанесенный ветром внутрь башни. По нему сновали красные муравьи с руку размером; тонкие длинные лапки придавали им странное сходство с пауками. Вид у насекомых был воинственный: головы поблескивали, точно медные шлемы, на груди бряцали панцири, усеянные коралловыми шишечками-бородавками; даже брюхо во время бега они держали торчком, наподобие занесенной булавы. У некоторых муравьев были к тому же мощные, грозные челюсти; он сразу понял, что это – здешние стражи. Взобравшись на вершины барханов, они наблюдали за сородичами, копошащимися внизу, и время от времени издавали рассыпчатое пощелкивание – знак того, что все в порядке. Те особи, у кого оружия не было, рылись в песке, откапывая что-то бледное и влажное – корни или личинок? – а потом тащили добычу вверх, по колоннам и балкам, проводам и трубам.

Щурясь от света, он задрал голову. Под потолком висели как бы гроздья огромных ягод – круглых, налитых соком так туго, что, кажется, вот-вот лопнут. Не сразу он понял, что это тоже были муравьи! Не похожие ни на стражей, ни на рабочих, с невероятно раздутыми брюшками – в десятки раз больше самого скрюченного, чахлого насекомого. Темные пластинки на их чудовищных животах разъехались в стороны, а внутри, под просвечивающей насквозь кожицей, плескалась золотистая жидкость. Эти живые бурдюки были совершенно неподвижны: кажется, все их силы уходили на то, чтобы вцепиться лапками в потолок и удерживать на весу раскормленные тела. Им-то и несли дары прочие муравьи; любую снедь, тщательно пережеванную и измельченную, вталкивали в раскрытые глотки. Она падала внутрь темными сгустками, а потом расщеплялась, превращаясь в мед… Нет, не мед! Тут и там, в песке и на ступенях лестницы, чернели остовы насекомых-великанов, намертво склеенные этой желтой смолой. А еще высоко под потолком что-то шевелилось; будто медленные волны темно-красного хитина пробегали над головою. Там, в тени, повиснув на туго натянутых проводах, пряталась матка; облепившие ее дети служили живой защитой.

Скоро он увидел и врагов; прямо на его глазах один муравей угодил в глубокую песчаную воронку. Его лапы заскользили, не в силах уцепиться за осыпающиеся стенки, а на дне ямы, выпроставшись из ниоткуда, клацнули серповидные челюсти, схватили брыкающуюся добычу и утянули вниз. На мгновение мелькнули над песком уродливая башка и спина, широкая спереди и сужающаяся к заду, наподобие кувшина; все это – в щитах и шипах из светлого хитина. Создание было отвратительно; но, если он верно разгадал здешние правила, золотые существа были его врагами, а белые – друзьями. Значит, опасаться ему следовало не прячущегося чудовища, а муравьев? Неужели они попытаются ему помешать? И точно, они уже шевелились наверху, раскачивая брюшками-бурдюками, готовясь упасть ему на голову, облить липкой жижей, превратить в столп застывшего янтаря! Разве это не странно, что часть обитателей этой башни – колодца задерживает его, а другая, наоборот, помогает идти дальше? Как будто две воли – его и чужая – сражаются друг с другом; но чего хочет вторая?..

Стоило задуматься об этом, как сразу разболелась голова; череп сдавило так сильно, что мозги чуть не полезли из ушей. Да и еще и жара! Время близилось к полудню, и черный песок быстро нагревался. Острые крупинки искрились, переливались огненной рябью – или это у него рябило в глазах?.. От боли и духоты его начало подташнивать; но надо было подниматься, пока муравьи не начали нападать. Он поднял взгляд, готовясь идти вперед, и сияние с оглушительной силой ударило в лицо. Лучи, словно железные крюки, впились в губы, ноздри, оттянули веки, не давая моргать, схватили за ребра, пробили запястья… Все вокруг исчезло, рассыпалось в белом огне; и тогда он услышал голос.

Зов прошел сквозь него, как дрожь, подымающаяся от земли; как молния, бьющая с высоты. Ни одного слова, ни одного звука нельзя было разобрать, но он знал – голос зовет его, заклинает торопиться. Ему нужно добраться до вершины башни, как можно скорее, любой ценой; там его уже ждут – с нетерпением, с тревогой, с любовью. Когда он придет, не будет больше тоски и страха; не будет заточения и унизительной беспомощности. Он снова станет собой – тем, кем должен быть.

И все внутри отозвалось в ответ, заворочалось, как крылатое насекомое, готовое родиться из уродливой личинки. Усталость, голод, и жажда, и зуд еще свежих шрамов – все отступило. Будто лопнули веревки, стягивавшие его изнутри, и он вдруг стал легким, как перо, переполненным кипящей, бьющей через край силой. Попадись ему хрустальный заслон сейчас, он бы разбил его одним прикосновением! Свет наполнял его, и муравьи, уже сновавшие по ступеням, уже готовившиеся преградить ему путь, почуяли это и отступили, пятясь, склоняя медные лбы.

Не встретив препятствий, он поднялся на следующий уровень.

***

Между полом и потолком здесь гуляли горячие вихри. В лицо швырнуло пригоршню черного песка; он закашлялся, заморгал, и наваждение, только что целиком владевшее им, пропало. Манящий зов больше не звучал в голове: вместо этого он услышал свист ветра, протискивающего невидимое тело сквозь дыры и щели в камне, и отрывистые громкие хлопки. Это снаружи, на изогнутых отростках, отходящих от наружных стен башни, трепыхались куски дырявой полуистлевшей ткани.

Внешний мир, виднеющийся за разрушенными стенами, внушал тревогу. Откуда они взялись, эти бесконечные темные пространства? И откуда взялось все вокруг – эта башня и город внизу со всеми жителями и стражами? Не выросли же сами из песка, который не может родить даже травы? Кто населил круги внизу жабами, ящерицами и ежами? Кто запустил внутрь белых стрекоз, пауков и скорпионов? Как, в конце концов, он сам очутился здесь? Ведь не произошел же от маленьких, хвостатых существ с выпученными белыми глазами; слишком они непохожи! И разве не странно, что пока он сидел в яме, то даже и не думал об этом: ни о своем происхождении, ни о природе этого места?..

Охнув, он осел на ступени и принялся растирать костяшками пальцев трещащий лоб и виски; и тут краем глаза заметил нависающие над ним плоды. Опять муравьи? Нет, эти штуки были не золотыми, а серебряными, с нежными розовыми и голубоватыми прожилками. Они покачивались на черных стеблях проводов на черешках, странно похожих на когти; да это и были когти! Один плод вдруг зашевелился, раскрываясь; разошлись в стороны кожистые перепонки, натянутые между тонких костей. Внутри было странное существо: мохнатое, зубастое, с огромными ушами, покрытыми сетью кровеносных сосудов. Глаз у него не было вовсе, зато посреди морды подергивалось, принюхиваясь, вздернутое рыло, окруженное волнистыми складками голой кожи. На шее топорщилась грива седых волос, жестких, толстых и как будто склеивающихся на груди; из-за этого казалось, что тварь несет на себе огромное зеркало.

Потянувшись и зевнув, существо завернулось обратно в крылья. В этот час все замирало, спасаясь от жары; и ему тоже следовало поискать тень и воду. Хотя этот уровень выглядел мертвым, выжженным светом – ни насекомых, ни растений, копящих влагу в корнях и листьях, – у самых его границ он заметил блеск металла. Может, это были трубы – вроде тех, что питали влагой нижние уровни?

Решившись, он сошел с лестницы. Плестись по песку было трудно: ступни глубоко увязали, да еще и песчинки забивались в щели между пластинами, натирая кожу. Но, поскольку башня сужалась кверху и каждый новый ее уровень был меньше, чем предыдущие, ему потребовалось совсем немного времени, чтобы добраться до края. Ветер здесь был сильнее; он пронзительно выл, толкая его одновременно в лицо и в спину, и швырялся горстями сора – совсем как хозяйка дворца, когда посыпала пряностями жертвенную жабу.

Он схватился покрепче за металлический прут, выпирающий из полуразрушенной колонны, и выглянул за пределы башни. Красное небо, черная пустыня, и больше ничего! Ни пятен травы, ни блеска воды, ни других строений. Извернувшись, он задрал голову вверх. Внешняя поверхность башни (там, где стен не коснулось разрушение) была сплошь покрыта белым стеклянистым веществом: желобки на его поверхности закручивались спиралями, сплетались в узлы и разбегались во все стороны причудливыми узорами. Кое-где из стен торчали длинные рога-выступы, на которых поскрипывали странные сооружения – насаженные на ось перепонки из прозрачной ткани, натянутой на проволочные каркасы; издалека они походили на крылья спавших под потолком зверей. Некоторые от старости пришли в негодность, другие – пусть даже рваные и дырявые – крутились как заведенные; однако их назначения он понять не мог.

Здесь и правда нашлись водоносные трубы; одна даже была течью, но вода сочилась из нее по капле, успевая наполовину испариться прежде, чем коснется губ. Ему пришлось стоять не меньше часа, посасывая железо, как материнскую грудь, чтобы наконец напиться.

Зато самая жаркая пора миновала, и можно было продолжать путь! Он отошел от края уровня, пытаясь счистить с языка горько-соленый привкус, но не успел и пары шагов ступить, как что-то больно клюнуло в пятку. Он задрал ногу: между пластинами на ступне краснела, набухая, капелька крови. Вот она сорвалась, упала; и вдруг по песку пронеслась темная лента с игольно-узким носом, ткнулась им во влажное пятно и резво ушуршала прочь. Он сделал еще шаг, теперь глядя под ноги. Уже три ленты выскользнули из песка, завертелись вокруг его лодыжек; он попытался схватить хоть одну, но не сумел. Существа проскочили сквозь пальцы. Вытянутые, узкие тела и перепончатые лапы-плавники делали их похожими на сухопутных рыб, рассекающих песок, как воду. На вытянутых мордах поблескивало что-то вроде наперстка из острых золотых чешуек; этим-то оружием они и протыкали кожу жертвы, чтобы слизать выступающую кровь.

Еще шаг – и с десяток новых укусов! Тогда он побежал, пытаясь подымать ступни повыше; но это только раззадорило кровопийц. Они выпрыгивали из песка, извиваясь в воздухе, сыпались на него с вершин барханов целой тучей, как бесшумные стрелы. Не все достигали цели, но скоро уже дюжина рыб налипла на нем, жаля, кусая, вонзая носы в зазоры между доспехами. Одни повисли на груди, другие – на бедрах, третьи – между лопаток. Он отшвыривал кровопийц прочь, но в это время в него успевало вцепиться вдвое больше новых. Сколько еще их затаилось в песке? Наверное, достаточно, чтобы выпить его досуха!

И тут его осенило: надо забраться туда, где песка нет! Он побежал обратно, к краю уровня; оттуда можно было выбраться на ближайший выступ, усаженный крутящимися матерчатыми лопастями. Так он и сделал, но слишком поторопился. Стеклянная поверхность была скользкой, да еще и ветер подтолкнул его в спину: потеряв равновесие, он упал на живот и заскользил по боку выступа, чудом уцепившись за какую-то толстую веревку до того, как сорваться вниз.

Стиснув кулаки, он замер; кровососы, все еще висевшие на нем, уже не казались такой большой бедой. Хорошо, что из-под отростка башни, как клочья спутанной шерсти, свисали скрипучие цепи и провода! За один из них он и ухватился; затем, пошарив ногою в воздухе, оперся на другой; закинул вверх правую руку, потом – левую и наконец забрался на выступ; и только через пару минут, отдышавшись, сорвал назойливых кровососов и побросал вниз.