Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 48 страниц)

Старуха вынула из мешка второй бивень, наполненный резко пахнущей мазью, и, зачерпнув щедрую пригоршню, принялась втирать в мой свежеобритый череп. Мазь жгла немилосердно; жутко хотелось выругаться, но я боялась даже охнуть прежде, чем учительница договорит.

– Лапы охотника сбились до крови; все тяжелее было дышать. Железная кожа горы страшно гудела и гремела под ним… Но волки все не отставали – каждый раз, оборачиваясь, он видел их глаза, глядящие из темноты, все ярче, все больше, все ближе! Наконец, охотник оказался на самой вершине горы и там упал от усталости. Тут же волки склонили над ним косматые черные головы, вперили ослепительные, огненные глаза… «Вот сейчас, – думал он, – они набросятся на меня и разорвут на части». Но время шло, а волки все не нападали. И вдруг охотник понял, что смотревшие на него глаза – это звезды, а звериная шерсть – облака, бегущие по ветру! Вокруг была лишь ночь. Он остался один… Один на самой вершине железной горы.

Старуха спрятала в мешок бивни с краской и мазью, костяной серп и пук отрезанных черных волос, поднялась с жутким кряхтением и поплелась прочь.

– Ты прошла испытание, – бросила она через плечо, уже выйдя из пасти макары. Завтра я закончу узор, и тогда – убирайся прочь.

Но я должна была услышать историю до конца, а потому окликнула ее.

– Что стало дальше с тем охотником?

Колдунья не стала ни оборачиваться, ни повышать голос – казалось, ей все равно, услышу ли я. Вот что она ответила:

– Когда охотник понял, что волков вокруг уже нет, он вздохнул с облегчением и закрыл глаза. В этот миг ночь раскрыла пасть и сожрала его.

***

– Он здесь! – бросил Ун-Нефер, появляясь в круге костра.

Близнецы обменялись быстрыми взглядами.

– Ждать до утра? – спросила Селкет. – Или идти сейчас?

Где-то внизу засвистел, завыл ветер – и тут же защелкали камешки, осыпаясь со склонов, будто костяные бусины с порванной нити. Не сговариваясь, лха схватились за ваджровые дубины и в два шага оказались на краю уступа, выпирающего из крутого бока горы. Венцы на их головах зашевелились: от серебряных обручей отделились змеиные рыльца на тонких извивающихся шейках – три спереди, три сзади.

– Оставайся здесь, – бросил мне Железный господин и прыгнул вниз; за ним последовала и Палден Лхамо. Похолодев от ужаса, я бросился к обрыву, но боги, конечно, не разбились: они скользили по почти отвесному склону, и широкие накидки распускались за их плечами, будто крылья летучих мышей. Селкет держалась засыпанных снегом прогалин, Ун-Нефер – пятен кромешной темноты. Скоро я совсем потерял их из виду, но зато кое-что другое привлекло взгляд.

На другом конце долины торчала скала, похожая на кусок подтаявшего снега. Ветер и дожди проели ее насквозь, так что острая вершина расщепилась, разошлась на несколько зубчатых рогов; у основания раззявили рты пещеры. На одну из них я и уставился – мне померещилось, что оттуда идет свет. Или это луна скользнула бледными лучами по кусочкам слюды? Но нет, свет становился все отчетливее! И боги тоже заметили его. Бесшумно и осторожно они подбирались к скале, а их искаженные, длинные тени тянулись следом, набухая синевой и водянистой зеленью. Неясная тревога овладела мной; стало сложно дышать. Вдруг с ужасным грохотом щербатая скала взорвалась! Осколки полетели во все стороны, усеивая долину, как зерна ячменя. Уже ничем не сдерживаемое сияние хлынуло из-под земли, и тогда я узнал его – это был страшный, негреющий огонь, который горел над постелью Железного господина в ночь перед Цамом. Он не просто озарял мир, он проходил предметы насквозь: могучие горы таяли в нем, как мутноватые ледышки. В их глубине я различил пестрые жилы меди и блеск золотых самородков, жабры и плавники неведомых тварей и черные озера горючего масла, в честь которого мне дали когда-то имя; а когда я глянул мельком на лапы, то увидел собственные кости, белеющие среди студенистых мышц.

А потом явился и источник этого всепроникающего света. Огромный змей выползал из груд развороченного камня подобно реке из ребер, позвонков и чешуи. Он был длиной в тысячу кораблей – и не легких суденышек рыбаков, а тех громадин, что везут купцов и их товары по великой реке Ньяханг; его шея толщиной превосходила дозорные башни дзонгов, а зубы выступали из пасти на добрых пять локтей; но не это испугало меня. Куда страшней было то, что тело змея покрывали наросты прозрачных кристаллов: они густо облепили его лоб, щеки и подбородок, вытянулись из затылка и темени наподобие рогов оронго… Даже из глазниц пробивались ветвящиеся наподобие кораллов драгоценности! И это еще не все: переливающиеся самоцветы торчали из его боков и брюха, разрывая кожу острыми гранями так, что во многих местах она висела клочьями. Мне пришло на ум, что нечто похожее я видел раньше, когда шены вырыли на полях Бьяру череп Джараткары, первой из Лу, убитой первым из Эрликов…

Змей вздохнул, с сипением пропуская воздух сквозь заросшую хрусталем глотку; слепая морда повернулась к долине. Со скрипом и хрустом разошлись окаменевшие челюсти; чудище раззявило пасть и закричало – но звука не было; вместо этого был удар. На мгновение мир ушел у меня из-под лап… а потом я обнаружил себя лежащим на полу в самой глубине пещеры. В ушах звенело; по шерсти текла кровь, хотя я никак не мог понять, откуда она взялась. Рядом перебирали копытами испуганные лунг-та; но что случилось с богами? Медленно, по-черепашьи я подполз к краю пещеры – лапы не слушались, голова моталась из стороны в сторону. Только оперев челюсть на плечо и весь извернувшись, я смог рассмотреть, что творится внизу.

Снег в долине исчез, сметенный змеиным воплем, как и изрядный кусок горы, на которой располагалось наше убежище. Но внизу, на оголившейся земле, я заметил две тени, скользящие между упавших с неба валунов с ловкостью жуков-водомерок. Значит, Железный господин и Палден Лхамо еще живы! Хорошо.

Я пытался держать глаза открытыми, но веки налились неподъемной тяжестью, точно грузила на шее утопленника. Когда мне удавалось разлепить их, я видел, как беснуется змей, тряся мощной шеей, и как летают вокруг него тонкие, рдеющие во мгле паутинки. Одна за другой десятки, сотни, тысячи красных нитей цеплялись за сверкающие кристаллы, за клочья костяной бороды, за шипастую чешую чудовища, заставляя его все ниже пригибать голову. И вот подбородок змея почти коснулся земли, и кто-то из богов наступил ему на нос, занося над врагом сияющее копье…

Второй удар был сильнее первого. Горы затряслись, как подскакивающая на рытвинах телега. Все потроха во мне будто перемешались; кровь хлынула из горла прямо на чубу. Хуже того! Сам уступ, на котором я распластался, заскользил вниз, утягивая меня следом. Вокруг грохотали, подскакивая, куски камня и льда. Чтобы не упасть, я так крепко вцепился в движущуюся глыбу, что выдрал пару когтей с мясом; но что толку? Когда уже казалось, что я вот-вот расшибусь о дно долины, кто-то поймал меня за шиворот и дернул вверх. Скосив глаза, я увидел Палден Лхамо: ее оружие, ваджровая дубинка, куда-то делось, доспехи недосчитывались многих пластин, а уреи в волосах злобно шипели, дергаясь из стороны в сторону.

Богиня отбросила меня так же резко, как схватила, – я ухнул на щебень, как мешок с тряпьем, – и развернулась. Змей покачивался прямо перед нами и уже разевал пасть для третьего крика. «С такого расстояния он сметет нас, превратит в пыль… Нет, даже пыли не останется!» – решил я и уже приготовился умирать, но тут красный аркан впился в щитки на горле чудовища. Он казался совсем ничтожным, тоньше волоса, но змей зарокотал, захрипел, отклоняясь назад.

– Давай! – закричали откуда-то издалека; Селкет, будто только этого и ждала, одним прыжком оказалась на морде Лу. Багровый зазор загорелся между ее сжатых ладоней, разрастаясь, превращаясь в огненный клинок. Со всего маху она вогнала его между бровей чудовища, в основание рогатого венца. И хрустальная шкура треснула, поддаваясь! Бледный, холодный свет смешался с красным жаром; самоцветы полыхнули изнутри – а потом, отделившись от истлевшей змеиной плоти, с протяжным звоном посыпались вниз. Меня охватило ликование: боги победят чудовище! Они всегда побеждают!

И тут аркан лопнул.

Чудище, высвобождаясь, тряхнуло башкой и сбросило Палден Лхамо на землю. Третий вопль, полный ярости и злости, ударил в небо – готов поклясться, звезды попадали с него от страха! Вокруг ревели лавины и горы рассыпались в прах, но я уже не думал об этом – вместо этого я кинулся к богине так быстро, как мог. Кровь заливала ее лицо; правое плечо вывернулось под странным углом… но, по счастью, она была жива. Только я отнял пальцы от ее шеи, как Селкет открыла глаза и, оттолкнув меня, закричала в темноту:

– Чего ты ждешь? Решайся быстрее – или мы все умрем!

Конечно, она обращалась не ко мне и не к змею, а к своему брату; но на что он должен был решиться?.. Этого я уже не услышал. Силы покинули богиню: она обмякла на моих лапах. Ее кожа была холодной, как у трупа… будто весь жар, что горел в ней, испарился. Я замер, не зная, что делать. Змей снова склонялся над нами, и даже молиться было некому! Уродливая морда была так близко, что стоило протянуть ладонь, и я мог бы коснуться заросших хрустальными друзами ноздрей. Из раны на покатом лбу не сочились ни кровь, ни мозг – может, их у чудища и не осталось? Может, его ведет не своя воля, а то, о чем рассказывали Зово и Железный господин? Та тварь, что прячется в глубинах? Невольно я прищурился, вглядываясь в свет, трепетавший внутри змеиного черепа…

Но тут чудище отшатнулось, издав не рев, а стон – и я скоро понял, почему. Кристаллы, покрывавшие его тело, начали стремительно расти! Длинные, сверкающие иглы вырывались из боков, из ноздрей, из подбородка; челюсти сошлись – зубы срастались в единую глыбу с языком. Шкура Лу затрещала, лопаясь, выпуская наружу то, что когда-то было мясом, кишками и костями, а теперь превратилось в месиво багровых, лиловых, белых самоцветов. Бедная тварь, извивающаяся и испускающая визгливые крики, все больше утрачивала сходство с живым существом. Кольца ее длинного хвоста все медленнее били по земле, пока не замерли окончательно. Затаив дыхание, я озирался по сторонам: долина и вывороченные с корнем горы превратились в лес, где вместо сосен и дубов подымалась поросль светящегося хрусталя. Это было красиво – и жутко; а потом тихий вздох пронесся над долиной, и драгоценные деревья рассыпались, как не бывало. Только один огонек остался гореть во мраке, но чем ближе он подступал, тем тусклее казался. Наконец, он превратился в бледное, измученное лицо Железного господина. От накидки лха ничего не осталось, да и доспехи были все в дырах; в плечах, бедрах и груди засели блестящие осколки хрусталя. Последние отблески света мелькнули в его зрачках и погасли; не говоря ни слова, Ун-Нефер вытянулся на земле рядом с сестрою и будто бы уснул.

Так я остался в ночи с мертвым чудовищем и двумя полумертвыми богами под боком. Когда ко мне вернулось какое-то подобие рассудка, я заметил, как холодно вокруг, но развести костер было не из чего – лунг-та с поклажей ускакали или погибли под завалами; жесткий кустарник, росший на склонах, исчез бесследно. Едва шевеля лапами, я придвинул близнецов поближе друг к другу, лег посредине и закрыл глаза. До рассвета оставалось три часа.

***

– Нуму, – позвал меня кто-то. По телу растекалось приятное тепло, но голова ныла так, будто внутри демоны плясали. Постанывая, я открыл глаза. Розовое солнце висело у самого края неба – непонятно, на востоке или на западе. Вокруг поднимались горы; на заснеженных склонах виднелись следы недавних камнепадов. Сколько времени прошло? Где я? Не знаю; да и все равно где, лишь бы не в той ужасной долине.

– Нуму, – позвали снова. – Ты в порядке?

Стараясь дышать поглубже, я приподнялся на локте и огляделся; кажется, все-таки было утро. Рядом потрескивал костер; над огнем весело кипел закопченный котелок. Поодаль я заметил черного лунг-та Железного господина – тот качал гривой и довольно пофыркивал… вот только задняя нога у него стесалась почти до кости, и не хватало куска правого бока. И все же зверь стоял как ни в чем не бывало и даже перебирал губами, будто что-то жевал!

– Нуму?

Я попытался ответить что-то, но согнулся пополам от внезапно накатившей тошноты. Желудок был пуст; меня вырвало желто-бурой желчью.

– Вижу, ты сильно ударился головой. Тогда хорошо, что я тебя разбудил, – сказал Ун-Нефер. Несмотря на холод, он снял доспехи и сидел на земле в одних штанах, закатанных до колен. Все тело бога было иссечено багровыми полосами. Подождав, пока из котелка повалит пар, он сунул пальцы внутрь; оказалось, вместо часуймы там варились мои инструменты! Выхватив прямо из кипятка железные щипцы, лха погрузил их в рану на левом предплечье и вытащил наружу острый кусок слюды. Потом еще один, и еще; наконец, отер кожу смоченной в воде тряпкой и принялся натягивать черную броню.

– Раны надо обработать, – прохрипел я, сплевывая горькую слюну, но бог только отмахнулся.

– Не надо. Зараза к заразе не липнет; даже это, – он кивнул на котелок, – уже лишнее.

– А где Палден Лхамо?

– Поехала убедиться, что там ничего не осталось. Скоро вернется.

– Что это было? Это ведь не просто Лу, так?

– Да уж, не просто Лу, – мрачно пробормотал Железный господин, выплеснул остатки кипятка на землю, а потом зачерпнул пригоршню золы и углей из костра и швырнул туда же, прошептав что-то под нос. Вскоре послышался стук копыт: к нам приближался белый лунг-та Палден Лхамо. Он тоже не уцелел прошлой ночью; выпуклые глаза затянулись голубой пленкой, а в груди зияла дыра размером с кулак.

– Других нет, – сказала Селкет, спрыгивая на землю. Вывих она вправила, но я заметил бурые от запекшейся крови пряди в ее косе. – Думаю, и не было.

– Думаешь! – передразнил сестру Ун-Нефер. – Раньше надо было думать.

– Ты видел ровно то же, что и я. Почему же сам не почуял его?

– Не оправдывайся моими ошибками. Не ты ли всегда твердишь, что ничем не хуже меня – так что, не хуже? Или все-таки признаешь, что ты всего лишь тень, слабая и никчемная?..

Первый раз я видел, как Железный господин и Палден Лхамо ссорятся; их глаза одинаково сузились, губы растянулись, открывая клыки, и даже пластины доспехов поднялись, будто ставшая дыбом шерсть. Казалось, еще секунда, и они вцепятся друг другу в глотки. Если бы меня не выворачивало наизнанку от малейшего движения, я бы бросился их разнимать; но Селкет отступила первая.

– Пусть так, – сказала она примиряющим голосом. – Я не справилась. Но откуда мне было знать, что такие твари и правда существуют? Мы ни разу не встречали их почти за тысячу лет – ни живых, ни мертвых! Кто бы поверил в это, не увидев прежде своими глазами?

Ее брат, вздохнув, понуро согласился:

– Да, пожалуй. Я бы не поверил.

– Что же это за было?! – не выдержав, я всплеснул лапами и тут же поплатился новым приступом тошноты.

– Это подобие того, во что я могу превратиться, – отвечал Ун-Нефер. – Хотя Лу не становятся Эрликами, они крепко связаны с миром духов. Как губка, впитывают все… даже силу той твари. Это она изменила змея. Интересно, сколько еще ему удалось бы прожить в таком состоянии?..

– Змей выглядел очень больным, – пробормотал я, вспоминая торчащие из-под чешуй наросты и искореженные кристаллами кости. – Не думаю, что долго. Но почему он кричал? И почему пытался убить вас?

– Остатки памяти? – пожал плечами бог. – Может, кто-то из ремет разорил его гнездо. Может, даже я сам, в первой жизни или второй.

– А почему он вылез на поверхность только сейчас?

– Проголодался, наверное, – ответила за брата Селкет. – Но давайте не задерживаться на разговоры – нас ждут в Бьяру.

Убедившись, что я могу держаться в седле (хотя мертвые лунг-та и наводили жуть!), лха собрались в обратный путь. Примерно через час мы поднялись на возвышение, откуда виднелся край покинутой долины. Теперь о ночном сражении напоминали только развороченные горы да белая пыль – при свете солнца она ослепительно блестела; из-за этого долина походила на алмазный язык во впадине темных челюстей.

Указав вниз, Железный господин сказал:

– Теперь ты видел, Нуму, на что похожа тварь в глубине: она губит все, чего касается; она пожирает собственных детей. Даже если кто-то чудом научится сосуществовать с нею, это нельзя назвать жизнью. Надеюсь, после этого ты поверишь, что все, чего я хочу, – это защитить от нее мир.

***

Мы сделали привал еще до ночи – меня мутило, да и лха путь давался нелегко. Меня тревожили их раны, но они не дали себя осмотреть.

– Давай лучше я полечу твою голову, – предложила Селкет, расчесывая слипшиеся от крови пряди мелким гребнем. – Правда, с целительством у меня не очень, но ходить будешь!

И она кивнула на лунг-та, стоявших неподалеку: один просто пялился в небо мертвыми глазами, второй слизывал иней и снег с камней; вода выливалась из раны в его животе, смешиваясь с сукровицей. Под копытами уже собралась небольшая лужица.

– Нет, спасибо, до города потерплю! – пискнул я в ответ.

– Как знаешь, – усмехнулась богиня. – А ты как, братец?

– Сама знаешь, как, – огрызнулся тот, тщетно пытаясь выправить погнувшиеся пластины наголенника. – Столько лет я избегал этого и тут по собственной глупости обратился за помощью к твари в глубине! За это придется заплатить.

– От судьбы не уйдешь, – бросила Палден Лхамо, вытягивая пальцы к огню; рыжие языки почти лизали голую кожу, но не оставляли ожогов. – И все же это не значит, что с ней нельзя сразиться. Нуму, я рассказывала тебе о Пер-Ис, Старом Доме? И о том, какую участь нам там готовили?

– Зачем забивать ему голову? – недовольно отозвался Железный господин; кажется, перемирие, установившееся днем между близнецами, было недолгим.

– Все равно Нуму не стоит много спать. Так почему бы не скоротать время за разговором?

Тут я поторопился вклиниться я в перебранку:

– Я бы с радостью послушал про ваш родной мир. Я много читал о нем и смотрел записи Кекуит, но это не одно и то же.

– Ну, тогда слушай, – Селкет взмахнула гребнем как веером. – Когда-то Старый Дом звался просто «Та» и был единственным жилищем ремет. Но с ним случилось то же, что с любым домом, куда набивается слишком много гостей: кладовые оскудели, полы покрылись грязью и сором… И гости очутились на пороге, на кожах быков, ими убитых. Когда Та окончательно пришла в запустение, ремет пришлось перебраться на соседние планеты: в холодную, изрытую метеоритами пустыню Нового Дома и в небесные Ульи Семем, под которыми вечно воют ураганы и льет дождь из горящей серы.

Однако ж не все покинули Старый Дом – несколько семей осталось; среди них и семья Маат, к которой я когда-то принадлежала. Так народ разделился на две неравные части. Обитатели Нового Дома и Улья больше полагались на машины; оставшиеся в Старом Доме занялись усовершенствованием собственной природы. Со временем они научились менять тела до неузнаваемости. Говорят, во время расцвета Пер-Ис его дворы представляли удивительное зрелище: в масляных прудах купались разумные медузы, носящие в груди до сотни лиловых сердец; под потолками резвились стрекозодои, ловившие ветер золотыми усами; вместо колонн в залах стояли, раскрыв игольчатые воротники навстречу солнцу, исполины-хвоящеры.

Так семьи Старого Дома уподобились нечер – древним звероликим богам; и не только снаружи. Они стали умнее и сильнее и жили дольше, чем бледные муравьи Нового Дома, чем маленькие пчелки Ульев. Со временем они прибрали к рукам богатство всех трех планет; это было как неизбежно, так и несправедливо. Поэтому жители Нового Дома начали войну – и та продолжалась долгие годы; когда к восставшим присоединились Ульи, Старый Дом наконец признал поражение. А чтобы ему не удалось вернуть прежнюю власть, победители установили ограничения на продление жизни и на изменения, допустимые для тела. Семьи сделали вид, что смирились; куда им было деваться?

Я, Нефермаат, была одной из тех, кто родился в Старом Доме после войны. Я не помню детства – скорее всего, его просто не было. Меня могли вырастить в колбе за день или два, составив смесь из тысячи веществ. Первое, что я помню, это лестница, по которой меня ведут все ниже и ниже.

– Ты ошибаешься, – вдруг прервал сестру Железный господин и, подавшись ближе к огню, сказал. – Я поднимался вверх; долго, очень долго. Рядом со мною был маленький человечек с бритой головой и треугольником белой ткани на бедрах; в его уши были вдеты тяжелые золотые серьги, оттягивавшие мочки почти до плеч. Он страшно потел от волнения и пах как растертый мускатный орех. Когда лестница наконец закончилась, он ввел меня в зал за большими дверями. Там было темно – даже стен не различить. Я видел только основания огромных колонн – вершины уже терялись во мгле – и черные провода. Провода были повсюду – свисали с потолка, путались под ногами… Воздух гудел от напряжения.

– Да, – кивнула Палден Лхамо, – стоял такой гул, будто над головой кружились тысячи насекомых. Нигде не было ни ламп, ни окон; только стеклянные пластины на полу сочились зеленоватым светом. Из-за этого от каждого шага, как ил со дна озера, из-под ступней поднимались легкие тени. Я шла, опустив взгляд, боясь споткнуться во мгле, а когда наконец посмотрела вперед, то увидела отца – неподвижного, подвешенного заживо на железных крюках. Он был уродлив: ростом с дом, с мощными плечами и тонкой, змееподобной шеей. У него были руки ремет, глаза жабы и птичий клюв, загибающийся вниз острым серпом. Ниже груди тела почти не осталось: обнаженный позвоночник прибили прямо к стене скрепами и гвоздями; из-под ребер свисало множество полых трубок, похожих на выпущенные кишки. Одни вливали в вены старика питательные растворы, другие вытягивали яды, скапливавшиеся в крови и легких. Маленькие машины, похожие на жуков и многоножек, бродили по равнинам дряблой кожи, забираясь в трещины морщин, в дыры ушей и ноздрей. Из темени, поросшего тускло-голубыми перьями, тянулись связки проводов.

Богиня остановилась, чтобы налить в кружку горячей часуймы; а ее брат продолжал:

– Когда я наконец посмотрел вперед, то увидел мать – неподвижную, поднятую на золотых подпорках. Она была прекрасна: с телом как заснеженная гора и лицом как луна, разгоняющая мглу. На влажной коже проступали голубые и зеленые вены, похожие на стебли водяных лилий; там, где они сходились узлом, раскрывались бутоны – глаза. Механические змеи – серебряные кобры и медные рогатые гадюки – скользили по ее бедрам, плечам и груди, выливая из зобов благоухающие притирания. От висков, переплетаясь с лазорево-синими волосами, шли провода. Множество проводов – они соединяли животный мозг, давно обветшавший и переполненный, с искусственными хранилищами памяти, спрятанными внутри колонн. Без них мои родители уже не могли мыслить и существовать.

– И я видела, что каждое движение, каждый вздох моего отца отмечены печатью страдания. Он был стар, и болен, и гнил изнутри, – пробормотала Селкет.

– Каждое движение, каждый вздох моей матери были отмечены печатью совершенства. Но это было тяжелое, давящее совершенство, сковывающее ее, как цепь, – вздохнул Ун-Нефер. Теперь, когда их объединило воспоминание, слова богов звучали как вторящие друг другу ви́ны[2]:

– Он заговорил. Его голос был словно шум, испускаемый тысячей мехов, или хрип пробитого легкого, или треск ломающихся деревьев. Он спросил у маленького человечка, который привел меня: «Что это за букашка?»

– Она заговорила. Ее голос был словно журчание могучей реки, или гудение полуденных пчел, или звон тысячи колоколов. Она спросила у маленького человечка, который привел меня: «Разве этого крохотного тельца хватит, чтобы вместить нас двоих?»

– Человек с золотыми серьгами испустил волну мускатной вони и начал торопливо оправдываться, то и дело тыкая в меня жирным пальцем с перстнем-скарабеем. Он говорил, что мой мозг изнутри устроен как у птиц, а потому в нем уместится куда больше памяти, чем в старых хранилищах. Слушая, как он лопочет, я поняла, что мне уготовано. Меня сотрут, как буквы на восковой доске, а поверх запишут рен моих родителей. Но мне не было страшно; я ничего не чувствовала, только смотрела на хрипящую птицу…

– …На женщину с синими волосами, пока они обсуждали с испуганным человечком, как убьют меня. Как будут прилежно притворяться детьми, чтобы неузнанными проникнуть в Новый Дом, как используют любую возможность, чтобы завоевать уважение и власть, как, наконец, добьются изменения законов, запрещающих вечную жизнь… А потом старик с птичьей головой, скосив налитый кровью глаз, спросил, есть ли у меня желание – первое и последнее. Маленький человечек засуетился, объясняя, что желаний у меня нет и быть не может, но я прервал его, сказав, что хочу увидеть поверхность.

– Это слово, «поверхность», было крепко впечатано в мою память. Старик рассмеялся и велел слуге в белой повязке вывести меня наружу. Мы шли долго, и над нашими головами гудели черные провода, а человечек потел и вздыхал без остановки… Наконец скрипнули тяжелые болты; раскрылись последние двери; и я увидела поля черной пшеницы. Ее колосья, состоящие из некратного количества зерен, были такими же перекрученными, уродливыми и болезненными, как мой отец, оставшийся внизу.

– Насколько хватало глаз, вокруг не было ничего, кроме темных шелестящих волн – и красного неба над ними. Говорят, когда-то оно было голубым – до того, как над планетой растянули сеть из крохотных зеркал, чтобы отражать жар непомерно раздувшегося солнца. И все же в Старом Доме знали, что однажды сеть не выдержит, и огонь поглотит нас. Пока я думал об этом, мимо пролетела не то бабочка, не то пчела и села на покачивающийся колос. Узор на ее крыльях был смазанным и неверным, будто кто-то смахнул невысохшие чернила рукавом, но я различил в нем перо – знак семьи Маат. Только я хотел поймать диковинную штуку, как та упорхнула прочь; я побежал за ней, а маленький человечек, потея, кинулся следом, но скоро отстал.

– Я осталась одна в черных зарослях травы и долго бродила без цели. Мимо скакали стрекочущие насекомые и неспешно плыли паруса механических жнецов. Через некоторое время мне стало казаться, будто солнце еще приблизилось к земле; становилось жарко – так жарко, что хотелось сорвать одежду и кожу следом. Но дело было не в солнце; ко мне подступал пожар! Сначала над колосьями показались полупрозрачные, легкие языки пламени; потом по сторонам заклубился густой дым. Пшеница, съеживаясь и обугливаясь, шумела жалобно, как живая.

– Пара перепелок с пронзительными криками поднялись из гнезда и исчезли в дыму; на земле остались пищать полосатые птенцы. Пальцы пожара сжимались слева и справа, спереди и сзади. Огонь был повсюду; его рев оглушал; дышать становилось все тяжелее; голова закружилась, и я упал на землю. Огромное красное солнце вспыхнуло надо мной, опрокидываясь на корчащийся от боли мир, а потом я потерял сознание.

– Меня вскоре нашли; оказалось, что я почти не пострадала в пожаре – несколько ожогов, не больше. Зато чертогам Маат пришлось несладко. Большинство слуг успело покинуть их прежде, чем огонь распространился по колоннам и проводам, но только не мой отец – старик, прикованный к стене.

– Без него мать не решилась на перенос сознания. Поскольку я был больше не нужен, меня сослали в Новый Дом и забыли там. Что ж, по крайней мере, я не оказался рабом спятивших старых богов. Надеюсь избежать этого и на сей раз, – сказав так, Ун-Нефер вытянулся на подстилке и отвернулся от костра, показывая, что разговор окончен. Но я все же тихо спросил Селкет:

– Ты сказала, от судьбы не уйдешь. Как же тебе удалось уйти от своей?

– Когда меня создавали, то вложили в голову множество странных вещей. Например, что топливо механических жнецов очень хорошо горит, – ответила она и улыбнулась.

[1] Имя «Ун-Нефер» состоит из иероглифов «wn» («заяц» + «волна»), «nfr» и детерминатива.

[2] Ви́на (санкср.) – старинный щипковый музыкальный инструмент.