Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 48 страниц)

– Утешься, мой господин.

Я ничего не отвечал; но она продолжала говорить:

– Не знаю, как заведено у вас, но когда мы едим, то сначала принимаемся за остатки вчерашнего дня, чтобы им не пропадать, а лучшие лакомства оставляем напоследок. Эрлик сегодня выбрал другого, но придет время, он возьмет и твою душу. И тогда будет тебе и слава, и венец; ты только подожди!

Тут ведьма расхохоталась, тряся косматой головой и звучно хлопая ладонями по бедрам. Ее жуткий и нелепый вид заставил меня опомниться. Я поспешил к товарищам и скоро забыл об этом разговоре: в новом мире у нас было достаточно дел и без невнятных пророчеств.

После того как вепвавет разделили тело Лу на части, содрали с него мясо, жилы и кожу и, с тщанием воров, обчищающих сундуки в богатом доме, вынули студенистый мозг из полых костей, их старейшины явились к нам на поклон. В один голос они твердили, что оставаться в долине опасно: выводок Джараткары рано или поздно должен выползти из гнезда в поисках пищи. Даже десяток Лу, сбившихся в стаю, прожорлив, как туча саранчи, – если бы саранча могла глодать камни и выпивать в один присест полноводные озера – а в гнезде Джараткары могли быть сотни детенышей. Поэтому вепвавет предлагали нам уйти из долины вместе с ними и переждать в горах до зимы. При приближении холодов Лу, как и обычные змеи, должны были уснуть в норах под землею. Но никто из нас не хотел покидать Кекуит; мы были уверены в ее неприступности.

И только больной, которому чары местных колдунов и впрямь принесли облегчение, стал умолять:

– Если мы хотим выведать у местных, как бороться с болезнью, нужно, чтобы они всегда были рядом с нами. Они уйдут – и мы снова начнем гибнуть; сначала я, потом и другие! Подумайте – не обо мне, а о себе! Ведь вы будете следующими!

В его словах была правда; все замолчали, склонив головы. И тогда я предложил то, о чем и так уже раздумывал после падения и смерти Джараткары:

– Мы можем очистить долину и прилегающие земли от этих змей – они, очевидно, неразумны и опасны. Тогда вепвавет смогут осесть здесь и жить рядом с нами.

– Выходит, нам придется учить их строить дома и возделывать поля? Стоит ли так вмешиваться в дела чужого мира и чужого народа? – возразили некоторые. Но я ответил:

– Этот мир уже не чужой нам. Кекуит повреждена так, что никогда уже не оправится. Поэтому стоит быть готовыми к тому, что остатки наших жизней мы проведем здесь. Так почему бы не провести их с пользой? Разделить наши знания с вепвавет и поучиться чему-нибудь у них?

– Да и разве мы станем удерживать кого-то насильно? – согласились другие. – Кто захочет уйти, тот уйдет! Кто захочет остаться и жить по-новому, тот останется. И для нас жить в корабле куда лучше, чем скитаться по горам следом за стадами коз и овец.

На том и порешили. Велев кочевникам затаиться в ущельях неподалеку от долины, мы запустили в подземные пещеры пять сотен ирет. Они закончили то, что начало падение Кекуит, – найдя слабые места в каменных опорах гнезда, ирет взорвали их и обрушили груды щебня, песка и глины на змеенышей Джараткары. Тех же, кому удалось выбраться на поверхность из-под завалов, добивали наши ахаути и сами вепвавет. У молодых Лу шкура не так прочна, как у старых великанов, – ее можно пробить при помощи рогатины, как при охоте на медведя, или точным попаданием копья под подбородок; можно также гнать их до обрыва при помощи горящих и свистящих стрел или натравить на них разъяренных садагов… Есть и другие способы охоты на Лу, в которых шены теперь весьма искусны, – но тебе ни к чему знать о них.

И вот, в один день мы избавили это место от змеев. От взрывов и обвалов земля в долине осела; в самом низком месте, у основания Мизинца, скопилась со временем ключевая вода – так появилось озеро Бьяцо. Рядом с ним был построен первый из городов Олмо Лунгринг, Бьяру. Он начался с Перстня; этот дзонг возводился не как место для молитв, а как крепость, отделенная от мира мэндоном, водой и горами, чтобы в случае опасности в ней могли укрыться все жители долины. Все прочие здания Олмо Лунгринг – от золоченых дворцов до черных лачуг с пометом и хворостом на крышах – его младшие братья. Вокруг города колдуны зарыли позвонки и череп Джараткары – как предупреждение прочим тварям этого мира.

После этого много лет мы прожили бок о бок с вепвавет и, подобно богам из старых сказок, научили вас земледелию, строительству каналов, лекарскому искусству, обработке металлов, счету – и, конечно, письму. За основу мы взяли буквы, используемые вашими сородичами из южной страны; поначалу шенпо и оми даже говорили на их языке, чтобы казаться ученее. А вот меду нечер не прижился внизу, хоть многие и старались его изучить: все же наши глотки и языки устроены слишком по-разному. Поэтому все обитатели Кекуит получили от вепвавет вторые имена, переиначенные на здешний лад. Мое, например, было «Шрисати».

А потом случилось вот что: город, уже прозванный Бьяру, разросся так сильно, что народ начал выплескиваться из него, как вода из переполненного кувшина. Тогда нам пришлось оставить мирные занятия и приняться за очищение новых земель. Так началось время Махапурб, когда мы истребили тысячи зловредных существ – болотных демонов-кровопийц, таящихся в земле садагов, насылающих болезни момо. Но из всех чудовищ Олмо Лунгринг хуже всех были змеи-великаны. Они кишели повсюду: земные Лу из рода Васуки гнездились в скалах и пещерах; летучие Лу из рода Вишвавасы заполняли небо; водяные Лу из рода Шешу отравляли слизью горные реки и озера. Хоть по отдельности они были не умнее трухлявого пня, у змей был свой тайный язык; сговорившись, они могли напасть скопом, будто настоящее войско. И оружием им служили не только клыки и мускулы; Лу умели насылать безумие – и так погубили многих неб ирету. Я до сих пор помню, как, пораженные проклятьем, они пытаются выколоть собственные глаза…

Потому мы все чаще прибегали к помощи местных колдунов и сменявших друг друга Эрликов, хотя природа их способностей оставалась для ремет загадкой. Со временем безымянная болезнь будто бы ослабла – ее течение казалось уже не столь бурным; и чем дольше жили отмеченные ею, тем бо́льшие власть и почет получали среди вепвавет. Волей-неволей мне приходилось считаться с ними. Так и получилось, что внутри месектет я оставался ругпо, но в мире дольнем был только слугой очередного Железного господина.

Наконец долгая война закончилась. Последняя из Махапурб состоялась в год и месяц Синего Быка, на Пятый Победный день – день красной стороны. Наше войско из пятидесяти ремет и десяти тысяч вепвавет стояло в горах Мувер, неподалеку от места, которое теперь известно как След Змея; в расщелинах ниже копошились Лу, искавшие укрытия. Одного за другим мы уничтожали их – огнем, железом и колдовством. Обезумев от страха, один из старейших змеев, Нагараджа, принялся давить и кусать собственных детей и так вырвался из каменной ловушки и устремился на запад. Я хотел тут же последовать за ним: старые Лу особенно опасны, потому что могут создать новое гнездо. Но Железный господин – тогда уже двадцатый по счету – выбился из сил и хотел прекратить битву; войско вепвавет не посмело ослушаться. Я же, увидев его бледное лицо и трясущиеся руки, пришел в ярость. Чужие приказы не остановили меня; с дюжиной верных ремет мы отправились в погоню за Лу.

К тому времени, когда мы настигли его, Нагараджа успел добраться до горы, которая теперь расколота надвое и зовется Цоцог и Огма. Судя по бороздам на камнях, в которых смешались кровь, глина и горючий жир, змей был сильно ранен. При виде этих следов, выдававших слабость врага, мои мысли помутились – от нетерпения я потерял осторожность. Когда мы настигли Лу и я уже приготовился поразить его хопешем[7] в слабое место у основания черепа, великан внезапно развернулся, щелкнул пастью – и проглотил меня целиком.

Но это был не конец. Не знаю, сколько дней я провел в беспамятстве – неделю, две или больше; в это время меня посещали странные и пугающие видения. Их обрывки до сих пор терзают мой ум – они похожи на отблески разноцветных костров, вспыхивающие то мягкой белизной, то дымным мерцанием, то голубовато-желтым или тускло-красным светом; они скользят быстро, как водомерки по поверхности озера. Если я протягиваю руку, чтобы схватить их, пальцы загребают только тину…

Постепенно ко мне начали возвращаться чувства. Первым пришло не зрение, а ощущение тела – оно было странно легким и подымалось вверх от малейших колебаний воздуха, как летучий пух кхур-мона. Затем расступилась темнота перед глазами, и я увидел внизу самого себя. Я был уже не на поле битвы, а на корабле, в покоях лекаря. Глубокие раны на моей груди и шее были крепко зашиты, изломанные конечности – выпрямлены тугими бинтами, лицо чисто вымыто – ни пота, ни крови, ни следов разложения. Живот прижался к хребту, – из него были извлечены все внутренности. На полу у моих ног сидела Меретсегер. Ее волосы были распущены и перепутаны, щеки – обожжены слезами. Вдруг я понял, что она носит под сердцем моего ребенка, зачатого накануне битвы с Лу. Зародыш был похож на пустой ларец с приоткрытыми створками; он уже существовал, но еще не был жив.

Над моим трупом склонилась Кебхут – корабельный лекарь, которая станет потом матерью Сиа. Несколько раз она касалась пальцами моих губ, приподнимая их и рассматривая крепко стиснутые зубы, а потом с явным усилием разомкнула челюсти плоским ножом и вогнала мне в горло железный крюк, полый внутри. Я знал, что по нему пустят густой бальзам, превращающий тело в Сах, – этим именем звались и те, кто погружался в сон перед межзвездным полетом, и те, кто был мертв.

Пока Кебхут занималась своим делом, вокруг меня – не парящего в воздухе, а лежащего на столе – стали скапливаться лужицы колышущегося пара. Пар вытекал из губ, из ноздрей, из уголков глаз; даже сочился из пор на коже, как мутный, сероватый пот. Я проследил за его движением: странное вещество стремилось прямо ко мне… я и был им. По правую руку парило такое же сизое облако – прямо над трупом ахаути по имени Уси. Он был храбрым воином, без колебаний отправившимся в погоню за Нагараджой, но сейчас его призрак испуганно дрожал – и вдруг, оборвав тонкий корень, связывавший его с плотью, унесся прочь.

Уси исчез так быстро, что мне невольно вспомнились подхваченные бурей птицы. Но стоило подумать об этом, как мой облик начал меняться! Там, где прежде были руки, появились два крыла; их наполнил горячий ветер, неведомо откуда взявшийся внутри корабля, – и со страшной силой потащил меня вперед, прямо через стены, потолки и перегородки, через зимний сад… Тогда деревьев в нем было куда меньше, а сорной пшеницы не росло вовсе. Наконец, я вылетел из темени Кекуит.

Над кораблем нависло ночное небо, непохожее на то, к которому я привык. Звезды в нем не стояли на месте: одни колыхались в темноте, словно бутоны водяных цветов, то подымаясь ближе к поверхности, то ныряя в глубину; другие плыли – как и я, подхваченные воздушными течениями, – сливаясь в реку живого света. Это было Наунет, небо мира мертвых. Но мне не хватило времени, чтобы изучить его незнакомые созвездия: давешний ветер сжал меня в кулаке и швырнул вверх. Не в силах сопротивляться, я распустил крылья и взлетел высоко над миром. И снова, как в первый день, мне открылись его долины и горы, океаны и махадвипы – но выглядели они иначе, чем из Кекуит. Стоило хоть ненадолго задержать на чем-то взгляд, как твердая оболочка предмета таяла, обнажая потайное нутро. Я увидел, как металлы мерцают в глубинах гор; как тени отделяются от ступней спящих хозяев и змеями ускользают в траву; как молнии созревают в тучах; как чортены пускают в землю глубокие корни, а на дне морей львы-черепахи поедают дающий бессмертие жемчуг. Весь мир будто бы превратился в расшитый холст или сеть драгоценных камней, которую повернули ко мне изнанкой – и показали нити и узлы, связывающие все вещи между собою.

Ветер дул на север, ни на миг не ослабевая, не выпуская меня из хватки. Луна и солнце, как круглые лампы из водянистого и огненного хрусталя, неподвижно висели по левую и правую стороны от меня, отмечая запад и восток, но не показывая течение дней. Когда я почувствовал усталость и голод, то понял, что был в пути уже долгое время. По счастью, внизу показались шатры рогпа, сочащиеся дымом санга и сжигаемых подношений; их запах насытил меня лучшей всякой пищи.

Наконец, я достиг устья небесной реки, – оно находится на необитаемом махадвипа Уттаракуру. Неподготовленный взгляд увидит там только пустошь: каменистую землю, не укрытую даже снегом, и единственное дерево, неведомо как оказавшееся в этом краю. Его ветви поломаны, древесина заледенела и стала прозрачной от холода; оно, без всяких сомнений, мертво. Вот только мне оно показалось совсем другим: огромным, как сторожевая башня, одетым в вихрящийся золотой огонь. Его кора сочилась черно-зеленой смолой, собиравшейся вязкими озерцами у корней; ветви, плетями свисавшие до земли, пестрели белыми плодами и желтыми листьями.

На дереве суетилось, ползало и порхало бесчисленное множество мелких существ. Одни походили на жуков размером с ладонь, с медными пластинами на спинах и рыжими конскими гривами. Широкими зазубренными челюстями они выхватывали носящиеся в воздухе искры и крепко прижимали к липкой коре – это и были листья дерева. Затем к добыче подступали твари помельче, вроде черных муравьев и бледных пауков с зеркальными пятнами на брюхе, – они пожирали большую часть пойманного огня, обильно приправляя его не то слюной, не то ядом, а объедки оплетали плотным коконом – это были плоды. Обитали тут и другие создания; некоторые были так малы, что и не разглядеть, а другие перекатывались, как комья пыли, лишенные постоянных очертаний.

Устав от долгого пути, я сел на одну из ветвей и долго наблюдал за их копошением, пытаясь понять назначение каждого существа; через некоторое время один из рогатых жуков подполз ближе и попытался укусить меня за лапу. Я хотел отогнать его окриком, но вместо слов из горла вышло громкое шипение. По счастью, этого хватило: жук развернулся и убежал прочь. Больше маленькие прислужники дерева меня не трогали.

Мне подумалось, что для этих существ мой вид слишком непривычен; и правда, сколько я ни оглядывался вокруг, на дереве больше не было птиц. Зато на глаза мне попался странный кокон, размером куда больше, чем прочие. Из любопытства я подобрался к нему и распорол плотную поверхность когтями. Густая зеленоватая жидкость хлынула наружу, как вода из легких утопленника. Внутри и правда оказалась птица! И у нее было лицо, знакомое мне, – лицо Сатхатхор, небет ирету, которая погибла несколько лет назад от проклятья Лу. Перья на ее висках слиплись иглами, кожа была цвета золы. Я принялся будить ее, неуклюже размахивая крыльями, – и она даже очнулась, но не произнесла ни звука и ничем не показала, что узнает меня.

А затем я разглядел среди ветвей и другие большие коконы; в них тоже могли томиться мои товарищи! Решив так, я принялся перелетать с ветки на ветку, разрывая когтями неподатливые оболочки. Оттуда и правда выпадали птицы с лицами ремет и мордами вепвавет – среди них была и ведьма с сорочьими перьями, когда-то напророчившая мне венец Железного господина. Вепвавет я оставлял там, где нашел, не зная, что еще с ними делать; ремет собирал в стаю. Хоть они и потеряли разум, но поворачивали головы, если я звал их по имени, и послушно следовали за мной.

Мало-помалу я собрал с дерева души всех, кто был убит в Махапурбах, – даже Уси, прибывшего сюда раньше меня, – но так и не сумел отыскать ни одного Железного господина, погибшего от безымянной болезни; не нашел я и ругпо… Наконец, оставив попытки, я поднялся вверх и полетел против течения небесной реки, указывая дорогу остальным ремет, на юг, к Кекуит. За время, которое я провел в птичьем обличье, мои крылья окрепли и без труда перебарывали встречный ветер. Скоро впереди показались Северные горы, мокнущие в облачном молоке, а затем и Мизинец, и блестящее, как зеркало, Бьяцо, и наш корабль. Влетев внутрь, я увлек стаю душ туда, где хранятся Сах спящих и мертвецов. Каждой из птиц я указал ее прежнее тело; там они и остались, нахохлившись, выжидая – не придет ли время родиться снова?

Я еще не знал, что одному из вернувшихся в Кекуит суждено стать сыном Меретсегер и моим будущим отцом. Да я и не спешил возвращаться в круг живых, вместо этого решив исполнить одну задумку. Снова покинув Кекуит, я начал подниматься в небо: сначала миновал пену туч, затем и реку живого света, не поддавшись ее течению; через полвздоха она превратилась в тонкую золотистую нить далеко внизу. Ветер, раньше поддерживавший меня, постепенно ослаб и сошел на нет; сам воздух вокруг стал прозрачнее и тоньше. Даже солнце и луна отдалились, прижавшись к самому горизонту, как псы к ногам хозяина. Мне приходилось все быстрее бить крыльями, чтобы взлететь выше. Перья на хвосте от холода застыли и звенели, как ледышки. Собрав остаток сил, я рванулся вверх – и вдруг врезался в небо.

Удар опрокинул меня; в один миг я пронесся сквозь воздух и голубые испарения земли и упал на дно ущелья, усеянное камнями. Падение было болезненным, хоть я и был уже мертв; но как только мои крылья окрепли, я снова взлетел – и снова не смог одолеть невидимую преграду. Это повторилось не раз и не два – до последнего я не хотел верить в неудачу! В мире живых прошли годы, прежде чем я отступился от своей цели. Так я выучил, что этот мир обнесен непроницаемой стеной и все его обитатели – телесные и бестелесные, маленькие и большие, ремет и вепвавет – на самом деле его пленники. И даже если бы Кекуит удалось залечить свои раны, мы все равно не смогли бы вернуться домой…

Но прежде, чем вернуться на корабль, я решил исполнить еще одну задумку. Отправившись в красный край Апарагояна, я нашел трещину, глубоко вгрызавшуюся в тонкую земную кору. По ее червиному ходу я стал спускаться вниз; сначала миновал сеть просторных пещер, заполненных мерцанием зеленых грибов и лиловых кристаллов, а затем и потоки расплавленных, раскаленных пород, не поддавшись их течению; через полвздоха они превратились в тусклое багровое свечение далеко за моей спиной. Внезапно откуда-то подул ветер, с каждым мгновением все усиливающийся; сам воздух вокруг стал плотнее и налился густой чернотой, какой не бывает и в самых глухих сумерках, когда солнце и луна убегают с неба, как поджавшие хвост собаки. Мне не нужно было даже шевелить крыльями – я мог парить на потоках воздуха, как сорвавшийся с веревки дарчо, опускаясь все ниже. От вихрящихся прикосновений жара перья на моем хвосте свистели, как пущенные во врагов стрелы. Собравшись с духом, я сложил крылья – и камнем упал во мрак.

Сначала мне показалось, что я утратил все чувства: и зрение, и слух, и осязание. Вокруг не было ничего; не было даже времени, чтобы сказать, сколько я пробыл в этой пустоте. И когда мне подумалось, что я останусь здесь навсегда, я услышал голос: он был подобен одновременно грохоту рушащихся гор, и шуму разливающихся морей, и реву огня в пылающих лесах, и раскатам тысячи громов. Этот звук внушал такой трепет, что я кинулся прочь, сквозь темноту, не разбирая дороги; пронзительный, невыносимо горячий ветер ударил мне в спину и понес вперед. Слева и справа мне мерещились глубокие пропасти – белая и черная, а за спиной – третья, красная; казалось, что я вот-вот упаду в них.

Но ветер вытолкнул меня на поверхность и покатил по ней, как комок сухой травы; только у мостов и лакхангов и у подножья чортенов он ослабевал немного, давая мне отдохнуть. Однако длилось это недолго – не успевал я перевести дух, как порывы бури снова налетали на меня, осыпали голову и шею крупным градом, толчками и ударами и заставляли тронуться с места.

На своем пути я видел прекрасные дворцы и глубокие норы в земле, полные тумана, и леса, где бродили вращающиеся огненные круги, и пустынные равнины, на которых чернели обугленные пни и пятна сажи. Я слышал песни, жалобные, как плач, – их пели нежные, влекущие женские голоса; но я не пошел за ними. Вместо этого буря понесла меня к Бьяру – и я увидел, что город у озера разросся и нарядился в яркие одежды; его тораны стали выше, лакханги блестели свежим красным лаком, а там, где раньше паслись стада диких сайгаков, трудолюбивые шингпа посеяли ячмень и пшеницу. Сколько времени прошло с тех пор, как я умер? Мне казалось, недели – но на самом деле миновало больше сотни лет. Наконец, меня швырнуло на порог Кекуит, и скоро я снова родился среди ремет. Мне дали новое имя – Нейт.

Но прошлая жизнь осталась для меня ясной, как вчерашний день. Я помнил свое рен. Я помнил и то, что увидел в мире духов; это очень помогло в изучении и совершенствовании искусства шенпо. Я добился в этом больших успехов… Однако, хотя мои умения и были велики, они не могли сравниться с могуществом Эрликов.

Их много прошло передо мной – женщин и мужчин, отмеченных безымянной болезнью; наделенных особой властью над миром. Силой… да, силой. И теперь моя очередь нести это бремя – держать ее в подчинении. Но в те ночи, когда мое тело слабеет, а ум притупляется, она начинает рваться с цепи… Она грозит освободиться. Поэтому до утра мне нельзя спать; поэтому я говорю с тобой, Нуму.

***

Когда я открыл глаза, был уже рассвет; солнце подымалось над горами, прорезая серую хмарь длинными бледно-золотыми полосами. Выходит, что я уснул, свернувшись калачиком прямо на стуле. Кто-то укрыл меня тяжелым, теплым одеялом; от его пыльного запаха хотелось чихать. На крышке прикроватного ящика стоял поднос с нетронутой едой, примявший бумаги с замысловатыми рисунками и расчетами. Постель была пуста; только валялись поверх простыней железные четки, и каждая бусина в них была окрашена красным.

Вода, еле слышно шипевшая за стеной, остановилась. Я побыстрее выполз из-под одеяла, осторожно свернул его и, стараясь не шуметь, вышел из покоев Эрлика.

***

Пришло время Цама; в этом году он выпал на день детей, благоприятный для борьбы с врагами, строительства дома, обрядов шенпо, казней и забивания овец, но плохой для всех остальных дел. Шаи разбудил меня рано, между ночью и рассветом: до выхода в Бьяру нужно было еще умыться, причесаться и одеться – увы, не в приготовленный мною роскошный наряд, который лха отвергли, а в черные штаны и чуба вроде тех, какие носят обитатели Перстня. Спросонья я двигался медленно и неуверенно, как зимняя муха: все падало у меня из лап. Причесывая гриву, я выдрал гребнем несколько прядей, не с первого раза попал узелком в петлю застежки и насилу впихнул в себя несколько ложек сладкой каши. Не хотелось мне ни есть, ни пить – только закрыть слезящиеся глаза и провалиться в дремоту.

Но вместо этого, кляня злую судьбину, я отправился в галерею за садом, ведущую во внешний мир. Там оглушительно гудели сквозняки; из незакрывающейся двери Когтя лился белый утренний свет. Все лха собрались у стены, затворяющей зев дворца; когда я подошел, они только начали примерять маски. Сиа первым натянул слоновью личину; над его плечами тут же вскинулись уши-веера, а по груди заскользил нос, длинный и цепкий, как хвост обезьяны. Утпала, Камала, Падма и Пундарика опустили на плечи полые вороньи головы. Нехбет, тоже вышедшая поприветствовать почжутов, надела личину грифа. И только Шаи напялил самую обычную, ни капельки не волшебную (и, надо сказать, довольно уродливую!) деревянную образину с длинной меховой бородой и дутыми губищами. Не тот ли это был «старик», который в позапрошлом году потешал глупыми выходками народ?

Кто-то окликнул меня. Обернувшись, я увидел Железного господина.

– Держи – и не расставайся с ней, – сказал тот, протягивая мне сложенный в несколько раз хатаг. Сквозь тонкую ткань проступали очертания чего-то похожего на лист просвирника, зовущегося также «радостью рыб». Не знаю, как насчет рыб, но я уж точно обрадовался! Дрожащими лапами я принял подарок и развернул его; это была новехонькая, пахнущая лаком маска Гаруды, пожирателя змей! Его клюв расходился в лукавой улыбке, круглые глаза блестели позолотой, а к пернатым щекам были прилажены шнуры из витого шелка в добрый палец толщиной.

– Спасибо, – выдохнул я; Эрлик кивнул и направился к остальным лха – судя по неверной походке, ему еще нездоровилось. Но, как бы я ни сочувствовал Железному господину, сейчас меня больше занимало другое. Подбежав к одному из столпов, подпиравших своды галереи, я заглянул в его зеркально-гладкую поверхность и надел маску. Та села как влитая; мой нос целиком уместился в широком полом клюве, а глаза пришлись точно на дыры в Гарудовых зрачках. Я зажмурился в предвкушении – в кого же я превращусь? В грозного драгшед с развевающейся гривой и крыльями нетопыря? Во внушающего трепет гьялпо с пылающим мечом и ваджровыми доспехами?.. Но, когда я открыл глаза, то едва не взвыл от разочарования. Новый облик внушал что угодно, только не трепет! Я весь, от макушки до когтей, оброс мягким черным пухом; уши заострились и поднялись высоко вверх; хвост истончился и стал подобен львиному. Не прибавив ни в росте, ни в ширине плеч, я больше всего походил на испуганного птенца, пищащего на дне гнезда, среди мха и веток.

– Ууу, какая прелесть! – прокаркала Камала, потрепав меня по макушке. Я только тяжко вздохнул; если такова воля богов, ничего не попишешь – буду прелестью.

– Нуму, – вдруг обратилась ко мне Палден Лхамо, жестом отгоняя вороноголовую. – Сейчас к порогу Кекуит прибудут шены с быком. Ты сядешь ему на горб, перед носилками – тебе должно хватить места. Вести вахану будут прислужники, а ты – не шевелись, не говори и ни в коем случае не слезай на землю, что бы ни случилось. Понял?

– Да! Не шевелиться, не говорить, с места не сходить. Все понял! – торопливо повторил я, но богиня уже не слушала: ей нужно было помочь Железному господину водрузить на плечи рогатую личину быка. Увы, я не смог понаблюдать за его превращением! В это время лха начали один за другим выходить за стену – и мне пришлось бежать за ними, семеня на коротких лапах.

Снаружи Когтя шел снег – такой густой и мелкий, словно медлительные облачные жернова протирали настоящую муку. Сквозь его мельтешение блестела веревка мутаг, натянутая до звона; на ней к небесам подымалась тяжело груженная корзина с «гостями». Вот уже показалось над порогом Когтя навершие носилок-хоуда, затем – выкрашенные киноварью рога Чомолангмы, а после и его пышущая паром морда с печальными глазами и белыми от инея ресницами. По сторонам от быка распластались мордами вниз четверо шенов; пятый – почжут Чеу Окар – держал поводья.

Чеу Окар высунул язык в знаке приветствия, отворил дверь в боку корзины и согнулся до земли, приглашая богов войти. Первыми вперед двинулись вороноголовые, встав рядом с младшими шенами. Палден Лхамо заняла место напротив почжута, по левую сторону от могучей шеи Чомолангмы. Наконец, сам Железный господин подошел к быку; тот, повинуясь легкому движению поводьев, опустился на колени. Четверо шенов проворно вскочили, оставляя проплешины на запорошенном снегом полу, и выхватили из-за спин железные крюки на длинных древках. С помощью этого странного оружия они поддели зацепки хоуда, раскрывая и вновь смыкая его вокруг бога. Кто-то из лха подтолкнул меня в спину; я вылетел вперед, ежась под пристальным взглядом Чеу Окара. Чомолангма втянул воздух, принюхиваясь, – готов поспорить, он узнал меня даже в этом дурацком обличье! Мне страшно хотелось обнять его влажный подрагивающий нос; но вместо этого, как и велела Лхамо, я взобрался на горб быка, покрытый драгоценной попоной. Из всех, кто отправлялся в город, только Шаи не зашел в корзину – он пользовался другими, тайными путями.

Мы начали опускаться. Дыхание тут же перехватило от ветра, ворующего воздух прямо из-под носа. На несколько мгновений корзина погрузилась в облака, тершиеся о бок Мизинца; мы вынырнули из них, омытые влажным туманом. Внизу все отчетливее виднелась крыша Перстня, темно-красное поле, на котором зияли два дымящихся проема – проходы в старую гомпу. Она была все ближе и ближе… и вот корзина остановилась. В тот же миг на мэндоне завыли поющие раковины, сотрясая ветхие кирпичи. Теперь толпа на площади наверняка поняла, что Железный господин снова спустился на землю!

На крыше гомпы нас ждали восемь почжутов и две дакини Палден Лхамо; первые в своих черных чуба походили на цепочку из бусин «зи», а вторые белизной платья напоминали речной жемчуг. То были женщины невероятной красоты: у Симхамукхи, державшей маску в виде львиной морды, грива была как чистое золото, а у Макаравактры, которой досталась личина морского чудовища, – как серебро; зрачки у обеих блестели, как хорошо начищенные зеркала.

Пока я любовался дакини, за спинами старших шенов выстроились прислужники во множестве. Повинуясь невидимому для меня знаку, трое из них – с зонтом из белых павлиньих перьев, опахалом из ячьих хвостов и блюдом с подношениями – кинулись навстречу Палден Лхамо. Она вышла первой, озаряя и снег под лапами, и облака над головою своим сиянием. Дакини, надев звериные маски, встали по обе стороны от госпожи; вместе они проследовали в левый проход, ведущий внутрь гомпы. Затем из корзины выбрались вороноголовые. Их встретили восемь прислужников, держащих в лапах знамена из трехцветного шелка; над развевающимися полотнищами были укреплены чучела воронов с расправленными крыльями, задранными головами и кусками янтаря вместо глаз. Утпала, Камала, Падма и Пундарика спустились в проход справа, быстро скрывшись в клубах теплого пара.

Наконец, настал наш черед. Чеу Окар взял Чомолангму за уздцы и осторожно вывел наружу. Тут же подбежала пара молодых шенов, высоких и статных; низко поклонившись, они приняли поводья из лап старшего товарища и повели быка к северному краю крыши. Пока Чомолангма шел, вышибая звон из обледеневшего настила, я поглядывал по сторонам – и заметил среди почжутов Ишо. Его плечи были понуро опущены; на склоненной макушке белела снежная шапка нерастаявшего снега. Сколько я ни косился на него, он так и не поднял головы.

К моему удивлению, в проеме между Мизинцем и гомпой была устроена насыпь, крутым извивом спускавшаяся вниз. Недовольно всхрапывающего Чомолангму повели по ней; чтобы бык не оскользнулся на льду, двое идущих впереди прислужников черпали из поясных сумок пригоршни песка и бросали ему под копыта. Песок скрипел; Чомолангма недовольно фыркал и прядал ушами, отгоняя снежинки точно так же, как летом отгонял липнущих к морде мух. Наконец мы поравнялись со вторым этажом гомпы и остановились у дверей со звездчатыми заклепками из тронутого ржой железа. Прошло несколько секунд, прежде чем те, надрывно скрипя, распахнулись.