Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)

С великим трудом, жестами и рисунками, он объяснил Хонсу, что задумал. Страж недоверчиво покачал головой, обозвав всю затею безумной, но, кажется, ему самому так надоело впустую швыряться канатом, что Хонсу готов был заняться чем угодно другим. Тут-то и пригодились останки разобранных им ветряков! Из срединных осей, длинных, полых и очень прочных, они сделали «хребет» и «руки»; прутья потоньше приспособили для «костяшек». Он заметил, что птицы в полете подбирают лапы, а потому приделал позади еще и петли из гибкого провода, чтобы можно было просунуть в них ступни.

Дело оставалось за малым: одеть эти железные кости кожей. Оборвав с ветряков дюжину лопастей, он принес добычу стражу, но тот остался недоволен – материал, покрывавший их, оказался совсем ветхим! Дыры, маленькие и большие, усеивали его, как оспины; Хонсу, чертыхаясь, заштопал самые крупные. Хотя это выглядело не слишком надежно, он все же решился попробовать: следуя примеру птиц, сначала разбежался – и вдруг почувствовал, как ноги отрываются от земли! Крыло и правда поднимало его… Но тут что-то оглушительно треснуло, и он полетел лицом в песок. По счастью, их работа почти не пострадала – лопнула только ткань. Он вздохнул, растягивая в пальцах изодранные куски; нет, они никуда не годились!

– Ничего, – пробормотал страж, почесывая голову. Кажется, он и представить не мог, что из этой затеи что-то выйдет. – Утро вечера мудренее. Завтра что-нибудь придумаем… А пока поспи.

Он послушался, но во сне его опять донимали лестница, и темнота, и невидимка, идущий навстречу; так что в полночь он проснулся с колотящимся от страха сердцем, сжимая пальцами бечевку на рукоятке самодельного ножа. Рядом дремал Хонсу и бормотал что-то, причмокивая губами; когда он вытащил у мужчины из-под бока свернутый канат с крюком, тот приподнялся, будто просыпаясь, и сразу повалился обратно. Бедняга! Отрава в питье, непривычная жара и обилие света сильно измотали его, хоть страж и старался ничем не выдать этого.

Он оставил Хонсу отдыхать, а сам направился к лестнице, думая поупражняться в бросании аркана, но посреди пути развернулся и пошел к краю башни, надеясь, что лютующий снаружи ветер выдует из головы все мысли, и вдруг заметил впереди тусклый блеск. Это была та самая змея-великанша, полузарывшаяся в хранящие тепло барханы; ее золотой покров посверкивал сквозь какую-то голубоватую патину. Он протянул руку и, ущипнув бледную пленку, медленно потянул на себя – та отделилась от чешуи, но не порвалась. Змея линяла, сбрасывая старую кожу… Вот из чего можно сделать крылья! Недолго думая, он снял с пояса самодельный кинжал и осторожно повел лезвием от хребта гадины до самого живота, раздувшегося от непереваренной пищи.

Змея не шевелилась.

Тогда, прикинув в уме, сколько еще материала потребуется, он подцепил острием второй кусок шкуры. Но не успел нож заскользить вниз, как гадина вздрогнула, будто от щекотки, и, роняя водопады черного песка, начала подниматься. Как же она была огромна! Даже когда морда – тяжелая, страшная – зависла посредине между полом и потолком, две трети тела еще оставались на земле. Над головой гадины, от ноздрей до самой макушки, подымались хрустальные рога – не пара, как у прочих змей, а не меньше дюжины. Ниже щурились два затянутых поволокой глаза; во время линьки змея была полуслепой, и от того озлобленной. Раскрыв пасть, она зашипела; он увидел лиловые десны, и раздвоенный язык, и обнажившуюся на мгновение глотку – черную пещеру без выхода… А потом эта темнота понеслась на него, совсем как во сне.

Время замедлилось. Будто со стороны он наблюдал, как змея промахивается, врезаясь пастью в барханы, распрямляется – помутневшие зрачки белеют, как две чаши с молоком; песок струится между клыков – и снова бросается на него. Где-то за спиною закричал, проснувшись, Хонсу. Увы! Стражу никогда не успеть на помощь; а ему во второй раз не увернуться.

Он не стал и пытаться; вместо этого перебросил нож в левую руку, а вокруг правой обмотал канат и, когда змеиные челюсти сомкнулись вокруг него, со всей силы вогнал крюк в темное нёбо. Будто зыбь пробежала по глотке великанши – мышцы сокращались, заталкивая его внутрь, в дурно пахнущий зев; казалось, руку вот-вот вырвет из плеча. Как мог, он уперся локтями и коленями в пульсирующее мясо, тыча ножом направо и налево. Наконец брызнула горячая, темная кровь. Кажется, змее такой ужин пришелся не по вкусу – горло опять пришло в движение. Его протащило обратно, через волны красной плоти, по рядам загнутых внутрь зубов (если бы не панцирь, ему не уцелеть!), и швырнуло на песок.

Он упал, оглушенный, едва дыша; а потом, сквозь пар, подымающийся от растекшейся вокруг лужи слюны и крови, заметил Хонсу. Тот скакал перед взбешенной, щелкающей зубами гадиной, отвлекая ее от легкой добычи. Нет сомнений – скоро змея достанет стража, безоружного, беспомощного!

И тогда он снова услышал голос.

Без звуков, без слов тот обращался к нему; он обещал силу, обещал помощь. Он говорил – вспомни! Только вспомни, кто ты такой; кем должен быть! Разве ты не убивал змей раньше? Ты убил тысячи. Ты родился убийцей. Это правда; остальное – ложь.

Ночь кончалась: воздух уже начал сереть. Свет, разгорающийся в высоте, отразился от самодельного ножа – и шершавое, грубое лезвие на мгновение вспыхнуло, превратившись в язык ослепительного пламени. Он может убить эту змею – он уже делал это раньше. Он убил тысячи змей. Он помнил радость охоты – ее опьяняющее, жадное нетерпение; и силу… силу, которая всегда была с ним.

Он родился воином.

Царем.

Богом.

Свет охватил его от макушки до пят, отражаясь от белых доспехов; его кровь стала огнем, его кости – железом. Змея уже гналась за Хонсу, быстрая, как золотая река в черных берегах; но он точно знал, где она окажется в следующую секунду. Взбежав на покосившуюся, разломленную пополам колонну, он прыгнул вниз и приземлился ровно посредине рогатого лба. Пока тварь не успела опомниться, он размахнулся и вогнал нож в толщу змеиного черепа. Это был гнутый, плохо заточенный кусок металла, но он с хрустом пробил кость и вошел глубоко – так глубоко, что руки по локоть ушли в рану, а ставшее скользким железо вырвалось из пальцев, ухнув вниз, будто утонуло в чане с маслом. Змея содрогнулась; ее мозг был поражен. Вот только она могла прожить достаточно долго, чтобы раздавить Хонсу исполинским телом! Потому он перебежал ото лба к ноздрям чудища, и, вцепившись в оголенную кожу, со всей силы потянул на себя; змея развернулась, точно конь под уздою, и рванула прямо к провалу. На мгновение ему показалось, что они рухнут туда вместе и расшибутся о дно башни, заселенное жабами и стрекозами; но, когда голова твари уже зависла над пустотой, она вдруг задрожала и обмякла, остановившись – теперь навсегда. Хватаясь за шипастую чешую, он выполз наверх по изогнутой шее.

Свет горел над ним.

Он слышал голос; он почти различал слова…

– Ты убил ее! – заорал Хонсу, разрушая наваждение. Он моргнул; колени тряслись так сильно, что пришлось сесть на песок, прислонившись спиной к еще теплому змеиному боку. Его тошнило, но в желудке не было ни еды, ни даже желчи. Он спрятал лицо в ладонях, царапая веки ногтями. Он не знал, почему, но был уверен – то, что произошло здесь, было неправильно. Нельзя было слушать этого голос; нельзя соглашаться. Теперь ему придется заплатить неведомую цену… но, по крайней мере, Хонсу жив.

Страж даже не догадывался о его мучениях; ощерив в улыбке острые зубы, мужчина хлопал его по плечам и спине и осыпал похвалами. Чтобы побыстрее прекратить это, он с трудом встал и потянул за кожистые складки на теле чудовища. Хонсу сразу все понял. Вдвоем они вырезали кусок змеиной шкуры и приладили его к металлическому каркасу. К полудню крыло было готово – легкое, широкое, прочное.

Ему вдруг стало страшно – так, что даже зубы застучали. Вдруг не получится? Вдруг перепонки порвутся, и он упадет вниз?.. Но отступать было поздно. Схватившись за поручни, он разбежался и снова почувствовал, как ноги отрываются от раскаленного песка. Будто невидимая сила тащила его вверх… Да так и было! Перемещая вес тела, он развернулся в сторону провала. Скоро пол уровня исчез; он парил в пустоте в самом сердце башни, на невообразимой высоте. Но он не стал задерживать взгляд на том, что внизу; вместо этого, сделав пробный круг, он направил крыло вверх – и пересек границу уровней.

***

Свет лился сверху и проходил сквозь крыло, сохранившее узор змеиной чешуи; от этого волнистые синеватые тени падали на лицо и тело, будто он сам влез в шкуру убитого чудовища. Стараясь не думать об этом, он кружил и кружил в ослепительном потоке; сила воздушных течений, поднявшая его сюда, теперь мешала приземлиться. А когда наконец получилось, он почти упал на лестницу, больно ударившись коленями и руками; выпутал ноги из резиновых петель. Жаль было отпускать крыло, но теперь оно было уже не нужно – он бросил его в провал.

На этом уровне не оказалось ни окон, ни разломов в стенах, поэтому там, куда не проникал свет, было черным-черно. Ему удалось разглядеть только круг гладкого серого пола, кое-где пересеченного линиями проводов. В слое пыли, за долгие годы нанесенной с нижних уровней, вились дорожки следов – маленьких, похожих на птичьи. Скоро и сами обитатели уровня вышли из темноты, чтобы приветствовать его. Ящерицы! Но совсем не такие, как несколькими уровнями ниже. Они были двух видов: одни – черные, с шипастыми телами и морщинистыми кожаными воротниками, сложенными вокруг шеи; другие – белые, гладкие и длиннохвостые. Ящерицы выстроились вокруг провала, как чередующиеся бусины на нитке. И вдруг черные развернули воротники – те полыхнули золотом, словно направленные прямо на него драгоценные зеркала. В это время белые задрали хвосты с широкими наростами – вроде стеклянных вееров, преломляющих и разбивающих свет на радужные искры. А потом ящерицы раскрыли рты и начали петь.

Он много чего ждал, но не этого! Твари правда пели: черные – низко, глухо, медленно поводя головами, чтобы сияние по капле перетекало с одной вызолоченной щеки на другую; белые – высокими, почти женскими голосами, потряхивая украшениями на хвостах. Те издавали чистый, приятный звон.

– Эй! – закричал снизу Хонсу. – Как ты там? Не расшибся?

Ящерицы, испугавшись чужого голоса, тут же умолкли и разбежались, скрывшись в темноте. Он похлопал глазами, не зная, что и думать о случившемся, а потом наконец занялся делом – снял с пояса канат с грузом и перебросил один конец заждавшемуся стражу. Это было куда проще, чем пытаться забросить крюк наверх: получилось с первой же попытки! Второй конец он привязал его к балке, торчащей из полуразрушенной плиты, прежде проверив ее на прочность.

Вытянуть стража у него не хватило бы сил, поэтому Хонсу пришлось самому карабкаться по веревке, натянутой над пустотой, как грузному жуку по травинке; но, несмотря на все перенесенные испытания, страж еще был очень крепок. Скинув балахон, от которого все равно остались одни лохмотья, мужчина ловко обхватил канат бедрами и пополз вверх – и только когда снова выбрался на лестницу, зашелся захлебывающимся кашлем. На плиты упало несколько капель крови; внутри сверкнули прозрачные, остроконечные камушки… Или ему показалось? Он хотел помочь стражу, но не знал, как; а Хонсу, только отдышавшись, сразу ткнул когтем в дыру над головою.

– Ну что? Пойдем дальше?..

***

Тело зудело от жара, как от укусов разозленных насекомых. Зубы пришлось сжать до скрипа: каждый случайный глоток воздуха обжигал рот. Нёбо засохло и растрескалось, будто глиняный горшок в печи. Он вытянул левую руку, разглядывая пальцы: те мелко дрожали. Белые лучи отразились от пластин на тыльной стороне ладони, заставив его зажмуриться; свет резал глаза. Хонсу приходилось еще тяжелее: полуослепший, страж брел почти что на ощупь, то и дело запинаясь о ступени, слишком высокие для его роста. Нужно было остановиться, переждать до вечера, но они слишком боялись. Каменные плиты раскачивались под ногами, ржавые перекладины натужно скрипели, и казалось, что стоит замедлить шаг, как лестница просядет под их весом и рухнет. Он покосился на провал: где-то там, внизу, расстилалось сонное царство жаб, а под ним – город и, на самом дне, – его яма. При мысли о темной и тесной клетке, подвешенной над пустотой, его зазнобило, несмотря на жару. Придется вернуться туда… Да, но не сейчас; пока еще не время думать об этом! Прежде он должен встретиться со своим Отцом.

Едва поравнявшись с восьмым уровнем, они с Хонсу сразу бросились в густую прохладную тень, упали плашмя, дрожа и охая, и только через несколько минут пришли в себя и начали осматриваться. По пути наверх он уже видел много странного, но это место было самым странным из всех! Здесь почти не было пустого пространства: только полоса бетонного пола шириной всего в пять шагов, а сразу за нею – ряд железных дверей, вставленных в стены почти вплотную друг к другу. Створки кое-где были погнуты, будто в них бились с другой стороны, но ни разломов, ни дыр, сквозь которые можно было бы заглянуть внутрь, он не нашел. Правда, сбоку от каждой двери чернели пластины из гладкого стекла, с немигающими огоньками внутри; но тронуть их он не решился.

– Прежде чем пойдем дальше, надо дождаться ночи, – прохрипел Хонсу. – Иначе совсем ослепнем. Подумать только, всего три-четыре часа, и мы поднимемся на самое небо!

Он понимал, что страж прав, но тревога, много дней подряд мучившая его, не унималась. Сердце колотилось как бешеное; в носу свербило от запаха нагретого металла, и звуки, даже самые тихие, мучительно гудели в черепе.

– Остановись, – на тысячу ладов повторяли ветер, и скрип ржавых балок, и причмокивание Хонсу, жадно обсасывающего водянистые бусины-ягоды. – Иди вперед. Остановись. Иди вперед. Остановись!

Он открыл рот – на язык капнуло что-то соленое; из носа текла кровь? Надеясь стряхнуть наваждение, он поднялся на ноги, но слишком поторопился. Голова пошла кругом; башня накренилась, завалилась вбок, и он упал на пол, ударившись коленями и локтями. Хонсу тут же подскочил, захлопотал вокруг, всплескивая руками, будто наседка над цыпленком.

– Бедный, бедный, – причитал страж, выжимая ему на затылок влагу из ягодных бус. – Перегрелся!

Но жара была ни при чем. Вытерев лицо (на ладони остались грязные серо-красные разводы: теплая вода, кровь, пыль), он встал и, шатаясь, побрел к железным дверям. Если чем-то занять себя, ждать будет проще. Хонсу, убедившись, что он в порядке, сел на пол, оперся о стену и высоко задрал подбородок – так стражу проще было справляться с приступами кашля. Кожа на его щеках и шее покраснела и шелушилась; вокруг глаз легли темные круги. Хонсу и правда стоило отдохнуть.

Он же снова принялся изучать двери. На вид те казались очень старыми: металл густо покрывали синевато-зеленые потеки окиси. Прижавшись носом к зазору между створками, он с силой втянул воздух; пахло странно – не то мхом, не то тиной; тяжелый, гнилостный дух. Прислушался – с другой стороны было тихо. Постучал ногтем по стеклянным пластинам в стене – одной, второй, третьей. Ничего! Но, как только он решил, что все механизмы башни давным-давно сломались, огонек под его пальцем вдруг сменил цвет с белого на тревожный желтый. Ближайшая дверь, истошно скрежеща, раскрылась.

Из проема повалил пар – большими мягкими клубами; а потом он увидел человека. Тот лежал на полу, полуутонув в молочной мгле; вокруг боков и конечностей обвивались сотни проводов. На влажной резине мерцали разноцветные всполохи: свет шел от стен, точнее, от развешанных по ним экранов. Большинство давно погасло, но некоторые еще работали, показывая разные уровни башни: вот летуны парят над провалом, расправив широкие крылья; вот хрустальные ежи бредут между колонн, фырча и цокая когтями; вот муравьи заползают на потолок, готовясь ко сну… Весь его путь можно было увидеть отсюда. Но кто следил за ним, если единственный обитатель этого тайника был мертв?

В этом не было никаких сомнений. Туман рассеялся, и он смог рассмотреть лежащего как следует. Тот распластался на животе, раскинув в стороны длинные руки, но лицо – точнее, желтоватый иссохший череп – смотрело прямо на них. Ему свернули шею.

– Не подходи! – крикнул прибежавший на шум Хонсу и сжал его плечо, мешая переступить через порог. Он не стал сопротивляться. В этом трупе было что-то пугающее, отталкивающее, заставляющее отводить взгляд. – Слушай, я не знаю, что тут происходит, но не трогай ничего больше, ладно?.. Что это за чудовище? Даже в сказках, что пела нам Мать, не было похожих!

Так Хонсу бормотал, облизывая трясущиеся губы, и вдруг вскрикнул.

Труп, только что распростертый по полу, медленно подымался. Как-то ему удалось перевернуться на спину, и теперь он уже полусидел, опершись на руки; над плечами покачивалось слепое пятно затылка, поросшего короткими седыми волосами. А потом мертвец схватился за голову обеими ладонями – на запястьях, будто жилы, вздулись черные разветвления проводов – и с хрустом провернул череп на перекрученных позвонках. Струя белого тумана вытекла из щели между оскаленных зубов, а следом закапала тягучая желтая жидкость.

– Бежим! – заорал страж, пытаясь утянуть его к лестнице; но ноги будто отнялись – он пытался сдвинуться с места и не мог. Мертвец распрямился во весь огромный рост и теперь шел прямо на них. Его суставы скрипели; от плеч, бедер и хребта с тихими хлопками отсоединялись трубки и провода, падали на пол и продолжали извиваться, выплевывая пар и капли мутной влаги.

– Прошу! Нужно идти! – кричал Хонсу, но он не мог последовать за стражем; не мог даже оторвать глаз от ожившего трупа – точнее, от знака на его груди. На куске истлевшей ткани был вышит красный круг с широко распахнутыми крыльями.

Мертвец был уже рядом. Костяная челюсть отвисла, обдавая запахом плесени и гниющих водорослей; костяные пальцы выпростались вперед, сжавшись на его шее. Заскрипели пластины панциря, вдавливаясь в горло, перекрывая ток воздуха. Губы похолодели от удушья. Он забился, пытаясь освободиться, но, пока хрипел и извивался, мертвец продолжал идти: в три шага преодолел расстояние между дверью и провалом, а потом вытянул руку – и он повис над пустотой.

И тогда мертвец спросил:

– Ты узнал меня, Нефермаат?.. Помнишь своего капитана?

Он разинул рот – не для того, чтобы ответить, а чтобы заглотить хоть немного воздуха; но ответ, кажется, и не требовался.

– На этот раз ты поднялся высоко, но пришло время возвращаться. Не сопротивляйся – ведь я выполняю твою волю.

Хватка мертвеца начала слабеть; он вцепился в окоченевшую, твердую как камень руку, чувствуя, как соскальзывает вниз.

– Не сопротивляйся. Ты ведь знаешь, что должен исчезнуть. Ты всегда знал это, с самого начала. Когда ты был создан, то должен был уступить место Матери и Отцу. Когда ты взошел на борт месектет, то должен был сгинуть вместе с кораблем, никогда не ступив на ту проклятую планету. Когда ты строил эту башню, год за годом, кирпич за кирпичом, то должен был создать ад, из которого не будет выхода. И создал! – труп злорадно клацнул зубами. – Ведь все это время ты знал: лучшее, что ты можешь сделать, это избавить мир от себя.

– Прекрати! – вдруг завопил кто-то. Скосив глаза, он увидел, как Хонсу бежит к мертвецу со ржавым прутом, выдернутым из лестницы, наперевес… Но враг оказался быстрее; свободной рукой он толкнул стража и отбросил прямо в провал. Хонсу даже не закричал; он упал бесшумно, как капля в колодец.

Озноб пробежал по его телу. Он пытался заорать – но не издал ни звука; пытался оцарапать склизкую кожу или пнуть врага – но труп не чувствовал боли. Выпустив из ноздрей шипящие струйки пара, мертвец сказал, почти с жалостью:

– Остановись. Ты правда думаешь, что защищаешь этих существ? Они часть сна; часть твоего наказания, Нефермаат. Они будут умирать и возрождаться вместе с тобой вечно. А теперь тебе пора возвращаться.

Мертвец угрожал ему – а он еле различал пришептывающий, хлюпающий голос в шуме, заполнившем голову. В уши будто насыпали пригоршню битого стекла. Он слышал все одновременно: стук сердца, свист ветра, гуляющего по уровням башни, пение ящериц, выползших из дневных укрытий, крики птиц, охотящихся на рогатых змей, писк кружащих в воздухе летунов, шорох песка под оскальзывающими лапами муравьев, звон кристаллов на спинах ежей, мычание толстохвостов, надувающих морщинистые бока, рев жаб, барахтающихся в грязи болот… даже далекие тоскливые молитвы, несущиеся из подземного дворца сквозь растворенную золотую дверь. Все эти звуки, большие и малые, складывались в один хорошо знакомый ему голос.

И этот голос принадлежал ему.

Он закричал. Дрожь прошла по башне, от вершины до основания, ломая колонны, стряхивая бетонную крошку с потолков. Плиты пола вздыбились, опрокидывая мертвеца на спину; он повалился сверху, чувствуя, как проминаются под его весом гнилые ребра – совсем как стропила в обваливающемся от старости доме. В горле свербило, но не от боли и не от пыли, поднятой землетрясением.

– Я должен, – сказал он, с трудом ворочая языком. – Спасти их.

Черная гора на полу затряслась, издавая омерзительное, влажное чавканье: это мертвец хохотал.

– Десять раз! Десять раз ты уже пытался подняться наверх. В первый раз ты не смог выбраться из подземелья; во второй – умер от жажды среди воды; в третий – расшибся, сброшенный с лестницы. Тебя выпивали досуха кровососы, душили в едкой смоле муравьи, проглатывали змеи. Ты умирал уже десять раз, а все никак не научишься смирению! Все ползешь и ползешь – и до сих пор мнишь себя спасителем? Героем? Но ты не герой.

Мертвец зашевелился, поднимаясь, – уродливая груда костей и лохмотьев, сочащаяся туманом и желтой жижей.

– Когда ты убивал меня, ты думал о том, чтобы спасти наших товарищей? Нет! Это я хотел спасти их, от участи страшнее смерти. Но ты помешал мне; а ведь ты тоже слышал его голос! Ты тоже слышал его! Этот голос, который звал нас из глубины земли, из самого ядра планеты… Ты тоже слышал его, Нефермаат, и слышишь до сих пор! Это он привел тебя сюда. Признай! Признай! Признай! – мертвец ревел, как бык; его нижняя челюсть достала почти до ключиц, открывая пышущую паром глотку. – Или ты и правда забыл? Разодрал душу на две части, чтобы вырвать меня из памяти? Чтобы не признаваться себе, что в этой истории ты не герой, а злодей, и потому должен исчезнуть?

И растопыренная пятерня полетела в него, как крюк.

…Горят красные огни тревоги. Месектет заходится в беззвучном крике, корчится, как раненое животное. От невыносимого давления лопаются сосуды, прошивающие живую плоть корабля; по стенам стекает белесая лимфа. В ушах звенит, но это не вой сирен – они отключены. Только что ему снился кошмар; но что он видел?..

…Пожар растет; черная пшеница корчится в огне. От рук идет едкий запах горючего; удушающий дым клубами подымается вверх, застилая собой небо. Но красный глаз Амона все еще горит над ним, будто сам бог хочет увидеть, как он исчезнет…

…Свет, проходя сквозь стены колбы, становится красным; оседает пятнами на коже, блестит на трубках, подающих воздух и питательный раствор. Лицо движется за мутью стекла, как солнце в густом тумане. Губы открываются, обнажая блестящие белые зубы:

– Слушай внимательно, дитя мое. Я загадаю тебе загадку, а ты ответь: что светло даже в темноте?..

– Да, – сказал он, и костлявая ладонь замерла на расстоянии в полпальца от его лица. – Да, я слышал этот голос. Я слышу его до сих пор: он зовет меня и обещает силу и власть. Но не поэтому я иду вверх – а потому, что эта тварь долгие годы подтачивала башню изнутри и теперь грозится разрушить ее. Я должен остановить ее, не дать ей вырваться на свободу. А потом я вернусь в свою темницу – обещаю. Я помню тебя, и я благодарен за твою службу; но сейчас пропусти меня, Нехебкау.

Мертвец всхлипнул, будто сраженный звуком своего имени, а потом с утробным рыком бросился на него, пытаясь прижать к стене и раздавить собственным телом. Пригнувшись, он схватил кусок пористого камня, упавший с потолка во время землетрясения, и, когда противник с размаху врезался в створку железной двери, со всей силы ударил по ней. Сноп искр – крошечных кусочков горящего железа, – брызнул в воздух, осыпая мертвеца. Его одежда отсырела в тумане, но остатки плоти вспыхнули, как бумага; желтая жидкость, текущая из пор, превратилась в огненный пот. Мертвец заорал, тянясь к нему растопыренными пальцами, на глазах превращающимися в золу.

– Ты обещал вернуться! Обещал! – кричал труп. – И будь ты проклят, если не сдержишь слово, Нефермаат!

***

Уже наступила ночь; колодец срединного провала до краев наполнился багряной темнотой. Лестница скоро кончилась, упершись в купол из толстого стекла, разделенный металлическими прожилками. Ощупав одну из них, он нашел задвижку; стоило вытащить ее, как один из стеклянных лепестков поднялся, открывая проход на последний уровень.

Наконец он выбрался на вершину башни. По бокам подымались прозрачные стены – совсем как в рубке на носу Кекуит. Только тут, в отличие от корабля, над головой темнел провал, ведущий в ночное небо, а посреди пола подымался остроконечный столп хрусталя. Источник света был там, на самой вершине – почти угасший, сжавшийся в мерцающий огонек. Сейчас он был слаб; его голос превратился в жалкий, жалобный лепет. Тварь взывала к нему, моля о пощаде… Но этому не бывать.

Он подошел к хрустальному столпу, подул на замерзшие руки, а потом, хватаясь за выступы кристаллов, полез вверх. Мимо плыли облака, пахнущие горечью и оставляющие на панцире холодные, темные капли. Пальцы то и дело срывались с гладких граней; один ноготь и вовсе выдрало с мясом. Воздух становился все тоньше, так что приходилось втягивать его и носом, и ртом. И все же небо – граница мира, который он создал сам, – становилось ближе; и его враг – тоже. Он схватит его, оплетет сетью чар, заставит замолчать; а потом, когда башне уже ничего не будет угрожать, вернется в свой ад.

Но когда он уже протянул руку, чтобы коснуться пламени, то увидел в небе глаза – белые глаза без зрачков; и лицо, склоненное вниз.