Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 48 страниц)

– А Чеу Луньен не возражал, что ты присвоил его заслуги?

– Нет, – хмыкнул Ишо, бултыхая густой жидкостью в стакане. – Он был слишком гордым, чтобы трястись над каким-то заклинаньицем. Для него это была мелочь, которую не жалко и подарить… вроде как бросить медяк нищему.

– Хорошо, но к чему мне знать все это?

– К тому, Нуму, что каждый раз, когда я разбиваю сухет или, если желаешь, заношу пурбу, чтобы убить щенка, оказавшегося не в том месте и не в то время, я слышу этот звук: отвратительный, жуткий крик сломанной души. Это не дает мне забыть, что бывает, когда слишком увлекаешься целью и забываешь о средствах. Поэтому можешь не отвечать на мой вопрос. Я не буду допытываться. Не говори мне ничего про Железного господина, забудь, что я спрашивал. Но если вдруг заметишь, что болезнь берет над ним верх… Прошу, поступи правильно.

***

Как бы я ни старался быть бережливым, мешочки, бутыли и коробочки с редкими лекарствами, принесенные из Когтя, пустели с пугающей скоростью; от многих осталась только горстка цветной пыли или пара мутных капель на дне. Давно пора было навестить небесный дворец и пополнить запасы, но я откладывал это так долго, как мог. Жизнь здесь, внизу, была как сон – не особо сладкий, не слишком связный, но хотя бы дающий забыться. В моей голове крепче, чем гвоздь в доске, засела мысль: «Как только вернешься в Коготь, как только займешь свое место подле богов, рядом с Железным господином, рядом с его сестрой, тебе уже не отвертеться. Во всем, что они сделают с твоего молчаливого согласия, будет и твоя вина».

Стоило подумать об этом, меня начинало трясти, как дарчо на ветру. Тогда я повторял – снова и снова, то беззвучно, то вслух, – что ничего не могу изменить. Положим, я пошел бы на перекрестки Бьяру кричать о том, что знаю: о черном жернове, об утопившихся в Бьяцо, о городах южной страны, о душах чудовищ и вепвавет, вперемешку лежащих в основании Стены. Недолго бы мне кричать! Но допустим, кто-нибудь успел бы услышать и поверить. Что бы случилось дальше? Восстание? Шены с легкостью подавят его. Теперь-то я понимал, зачем щенков в Перстне с малолетства учат обращаться с оружием. Все эти копья, стрелы, мечи, булавы, кхатанги, тесаки, кинжалы и косы, так богато украшенные нитями драгоценностей, колокольчиками и шелковыми лентами, так красиво блестящие на солнце во время празднеств, готовы в любой миг обратиться против врагов Железного господина, будь те из дыма и пламени или из плоти и крови. Слуги Перстня – это грозное войско. Да, у некоторых князей есть дружины побольше, но кто они против черных колдунов? Воробьи против воронов! А впрочем, пускай шены не справятся; народ свергнет богов и перережет им глотки (им всем – и старику Сиа, и маленькой Падме; кому какое дело, что они ничего не знали?). К чему это приведет? К тому, что Стена никогда не будет закончена и все мы сгинем в надвигающейся зиме… Так я думал и каждый раз убеждался, что Стена необходима, даже если в ней кость вместо камня и кровь вместо извести. Но я не мог, не хотел признавать, что эта кровь и на моих лапах.

Поэтому я тянул до последнего… Но увы, лекарю не обойтись одним подорожником! И вот, через неделю после памятного разговора с Чеу Луньеном я нырнул в подземный ход, ведущий в Коготь. Внутри Мизинца было темно: все чортены, раньше озарявшие его нутро, уже замуровали в Стену. Сколько я ни щурился, бесконечные ступени едва виднелись в густой, свистящей сквозняками мгле; подниматься было тяжело. Прошло не меньше получаса, прежде чем я, ругаясь на чем свет стоит, добрался до входа во дворец.

Там все оставалось по-прежнему, будто я и не уходил никуда; даже стило и восковая табличка с недописанной заметкой так и валялись на незапылившемся столе. Под кроватью затаились, подошвами кверху, мягкие тапки. Эмалевые фигурки зверей и птиц пестрели на стенах; с потолка тянуло ладони-лучи золотое солнце. Вдруг до меня дошло: ведь это же детская! Почему я не занял другие покои, больше подходящие по возрасту?.. Впрочем, сейчас было не до этого. Кое-как умывшись, я порылся в сундуках и натянул тонкую рубашку зеленого шелка, малиновые штаны и чубу с широким парчовым поясом – внизу такую красоту, увы, не поносишь! – а потом отправился к Сиа. Старика обязательно нужно было проведать; к тому же с его помощью я бы быстрее управился со сборами… Вот только лекаря не оказалось на месте. Покрутившись среди врачебных механизмов ремет, тихих, неподвижных, плотно прижавших к подбрюшью листообразные лезвия и иглы, и перебрав все мелочи на полках вдоль стен, я решил отправиться на поиски. Была у меня одна нехорошая догадка по поводу того, где Сиа мог пропадать.

Идти я решил через сад. С того времени, как я бывал здесь в последний раз (всего полгода назад, кажется? Или больше?), тот будто бы стал еще гуще и диковинней. Стволы деревьев почти подпирали потолок; ветки, толстые и тонкие, изогнулись и растопырились во все стороны; янтарные плоды выглядывали из-под листьев, как чьи-то злые глаза. Через чащу одичавших растений поблескивали темно-зеленые, лиловые и багряные кусочки стекла – витраж, украшавший противоположный конец зала. Невольно я остановился, чтобы рассмотреть его повнимательнее, как делал в детстве. Вот маленький мореплаватель в утлом суденышке; легкой водомеркой он скользит по поверхности волн, а под ним ворочается гигантский змей, заполняющий целый океан чешуйчатым телом… Содрогнувшись, я отвел взгляд и поспешил наверх. Не дойдя пары шагов до спальни Камалы, прислушался: стены дворца глушили почти все звуки, но мне удалось различить слабое эхо двух голосов. Так я и думал! Сиа наверняка там, очищает кровь вороноголовой от очередной порции яда.

Однако внутри старого лекаря не было, зато я еще с порога увидел Палден Лхамо. Худая, высокая, в своих иссиня-черных доспехах она походила на тень, отбрасываемую невидимым предметом. Перед нею на кровати сидела Камала; лицо вороноголовой полностью скрывала волна спутанных волос. Ладони, лежащие на коленях, были сцеплены такой силой, что костяшки пальцев отдавали зеленью.

Селкет, заметив меня, слегка кивнула; Камала даже не пошевелилась.

– Я оставляю тебе лекарство, – медленно сказала Палден Лхамо, ставя на полку рядом с кроватью небольшую, плотно закрытую коробочку из голубой эмали. Вороноголовая не отвечала; тогда богиня взяла ее подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. – Здесь двенадцать пилюль. Пока я не вернусь, новых не будет, так что расходуй лекарство разумно. Хорошо?

Ее голос звучал ласково, но Камала застонала, отпрянув назад, закрылась ладонями и разрыдалась.

– Мне больно, больно, все время больно – а ты хочешь, чтобы я была разумной! Они кричат в моей голове, днем и ночью, и это сводит с ума! Ты не понимаешь …

– Прекрати, – оборвала ее причитания Селкет. – Я слышу все то же, что и ты, даже больше, и, как видишь, не потеряла рассудок.

Вороноголовая притихла на секунду и снова подняла заплаканные, покрасневшие глаза. Ее лицо, все еще красивое, вдруг исказила жуткая гримаса; губы растянулись в улыбке – или оскале? – зрачки скакали вверх-вниз, оглядывая Палден Лхамо, точно диковинную морскую тварь, выброшенную на берег, у которой сразу и не поймешь, где пасть, а где жабры. Наконец она прохрипела:

– Тогда как ты живешь с этим? Объясни мне, что у тебя внутри? Что это горит? Дай мне это! Дай!!!

Вдруг Камала бросилась вперед и вцепилась в доспехи богини, шкрябая по ним когтями, будто пыталась оторвать пластины брони и добраться до тела. Селкет отшатнулась, разглядывая вороноголовую с жалостью и отвращением, а потом, не говоря ни слова, вышла прочь. Я поплелся следом; не оборачиваясь, богиня неласково спросила:

– Тебе-то чего?

Смутившись, я промямлил:

– Ты дала ей пилюли из желтых цветов? Я думал, они только для твоего брата.

– Ему сейчас ни к чему. А ты зачем пожаловал в месектет? Неужели внизу закончились бурчащие кишки и вывихнутые пятки?

– Я искал Сиа; хотел, чтобы он помог мне набрать лекарств про запас. Потом я вернусь в город.

– Сиа внизу, со спящими. Иди к нему, а потом беги отсюда. Здесь одна гниль.

– Ты о Камале?

– Я обо всех, – богиня остановилась на пороге своих покоев. В спину ей светило солнце, и от этого казалось, что багровый, плавящийся от жара нимб стекает с ее темени на шею и на плечи. – В месектет льется столько слез, что скоро из каждого угла полезут грибы. Сиа плачет по сыну, Падма – по подруге, Камала плачет от боли, Нехбет – от страха, Утпала рыдает над нашими грехами… Вот чем занимаются боги, пока Олмо Лунгринг превращается в ледышку! Плачут и жалеют себя. Да и ты стал таким же.

От изумления я вздохнул с прихлебом, словно опара в квашне. О чем это она говорит?!

– Или ты сам не замечаешь?.. – Селкет откинула упавшие на лицо пряди и посмотрела на меня. Ее зрачки вспыхнули на секунду розовыми бликами и тут же погасли. – Есть в мире особый вид праведников – таких непорочных, что никогда не прольют чужую кровь, даже бычью или баранью. Ну а если нужно устраивать пир, то накануне ночью они приглашают на двор мясников и, пока те забивают яков, коз и овец, сами спокойно спят за стенами дома. Когда приходит утро, мясников гонят прочь, швыряя им в спину камни вперемешку с монетами – платой за услуги. А после хозяева встречают гостей за накрытыми столами и едят жаркое и похлебку, радуясь, что нечистота убийства замарала чужую душу. Как бы ты назвал таких святош?

– Лицемерами. И дураками, – пробормотал я, сжимая кулаки.

– Да, – кивнула богиня, а потом, будто смягчившись, добавила. – А ты, Нуму, разве из их числа? Раньше я думала, что нет; что тебе хватит смелости не отворачиваться от правды, хоть брат и убеждал меня в обратном. Но как ты поступил? Сбежал и прячешься внизу.

Из дверного проема на меня пялились десятки масок, раздув ноздри, раззявив пасти, выпучив яйцевидные глаза: глаза, раскрашенные шафраном, кармином и охрой; глаза из дерева, стекла и янтаря; глаза из золота, серебра и железа. Стыд обжег меня, как удар палки по пяткам. Да, я точно из этой породы! Из праведников, которые только и умеют, что щелкать четками и тоскливо вздыхать! Сглотнув густую слюну, я процедил сквозь зубы:

– Видимо, твой брат прав; я труслив и слаб. Я не могу жить как шены Перстня… не могу быть мясником. Но не хочу быть и лицемерным праведником. Выходит, мне остается только стать овцой. Так что убейте меня, принесите в жертву вашему подземному чудищу. Тогда от меня будет хоть какая-то польза!

Селкет засмеялась, покачивая головой.

– Вот уж нет. Живой ты полезнее мертвого. Это подтвердит любой из тех, кого ты вылечил.

– Что же мне делать?

– Решай сам.

Я уставился на богиню, не зная, что сказать. Всполохи солнца отражались в пластинах ее черных доспехов; казалось, будто она одета в огонь. Вот чего так желала Камала, вот что пыталась ухватить: жар, который согрел бы ее нутро, холодное и водянистое, колеблющееся, как волны под действием луны.

«Если слезы – это вода, а от воды растут грибы, могут ли грибы вырасти из глаз? – невпопад подумалось мне. – Что, если однажды поутру ты проснешься слепым, потому что вместо белков у тебя два мухомора и дюжина поганок вместо ресниц? Слезы лишают зрения; может, поэтому здесь все плачут – чтобы ничего не видеть. Вот что я должен сделать – выбрать между зрением и слепотой».

– Ты права, госпожа. Я сбежал, спрятался; это было малодушием. Но если я не хочу больше отворачиваться… Что я должен увидеть?

Палден Лхамо задумалась – и думала долго, прежде чем наконец ответить:

– Тебе, Нуму, не стать ни праведником, ни мясником; твоя судьба быть зеркалом. Этой ночью мы с братом отправляемся на охоту. Утпала слышал, как в Северных горах шевелится что-то живое – и большое. Мы думаем, это чудовище, уцелевшее в Махапурбах. Будь с нами и наблюдай, не вмешиваясь.

– Вы едете туда вдвоем? А как же Стена?!

– Сейчас строительство не требует нашего присутствия. К тому же мы скоро вернемся. Ну так что, согласен?

Я кивнул, дрожа от волнения – и страха.

– Тогда собирайся. Мы выходим в час Тигра.

***

До отъезда мне все-таки удалось отыскать Сиа и поговорить с ним немного о том о сем. Старик был явно рад, хотя и пытался держаться сурово, а мне тошно было от того, что я бросил его в одиночестве. Вот и сейчас, вместо того чтобы остаться во дворце, я должен был готовиться к отбытию. Для начала я завернул в плотную ткань иглы, ножи и склянки с лекарственными составами (вдруг пригодятся?), впихнул в дорожную сумку толстую подстилку, шерстяные штаны и меховые рукавицы, потом проверил, плотно ли пришиты пуговицы к зимней чубе и не отстают ли подошвы у сапог. Скоро все было готово; я уселся на кровати и стал ждать – и вроде как дремал, возя по груди подбородком, но то и дело вздрагивал, выпрямляясь.

В начале часа Тигра дверь распахнулась; на пороге стояла Палден Лхамо. Поверх извечных доспехов она надела накидку из белого хлопка; за плечами на толстом ремне висела палица с ваджровым наконечником, а на лбу лежал венец, будто из дутого серебра. Я знал, что на самом деле это не украшение, а оружие, зовущееся уреем.

– Пойдем, – велела богиня. Я немедленно подхватил сумку и спрыгнул с кровати. У выхода из Когтя нас уже ждал Железный господин. Он не удивился, увидев меня, – только коротко кивнул.

Так же молча мы спустились вниз, во двор белого лакханга Палден Лхамо. Две бессменные дакини, Симхамукха и Макаравактра, встречали нас внизу. Я заметил, что они ничуть не испугались подлинного обличья богов; должно быть, как и почжуты, могли видеть сквозь наведенный масками морок. Дакини привели пару лунг-та – белого и черного; с крутых боков зверей свешивались мешки с поклажей, крупы укрывали стеганые попоны, в длинных гривах пестрели хитро вплетенные нити. Мне лунг-та не полагалось, так что Селкет усадила меня в седло перед собою. Для пущей надежности я ухватился за костяные украшения в виде змеиных голов, прикрепленные к передней луке. И не зря! Было еще темно, но лунг-та сразу поскакали во весь опор; мелкие камешки со щелканьем и треском полетели из-под копыт. Кажется, звери полагались не на зрение, а только на искусство наездников.

Сначала в спину дул теплый и влажный ветер, затем стало холодно и тихо. Небо постепенно светлело; ближе к полудню мы остановились на привал. Был уже конец весны, но снег в горах лежал нетронутым, зеркалом отражая свет солнца. Там, где его было поменьше – за плоским камнем, похожим на стоящую ребром монету, – лха развели костер. Я же неловко сполз на землю и, постанывая, принялся разминать лапы; от непривычки зад болел немилосердно!

Пока я охал и ахал, лунг-та уже принялись что-то задумчиво жевать, причмокивая и шумно вздыхая. Селкет смела верхушку ближайшего сугроба в большой котел. Часть подогретой воды ушла на то, чтобы напоить зверей; на остальной сварили часуймы. Масло и соль боги добавлять не стали – вместо этого мне выдали кусочек черно-зеленого хлебца со вкусом морской травы. Быстро справившись с ним, я решился спросить:

– Почему вы сами отправились убивать чудовище? Ведь это могли бы сделать и шены.

Это были, кажется, первые слова с тех пор, как мы покинули Коготь. Лха посмотрели на меня так удивленно, будто с ними заговорила посуда, но Железный господин все-таки ответил:

– Шены заняты на Стене. Сейчас каждый из них на счету.

– А если с вами что-то случится? Вы ведь даже не знаете толком, что прячется там, в горах.

– Не беспокойся, Нуму. Мы уже убивали чудовищ – самых разных.

На том разговор и закончился.

***

Первые пару дней путь вел нас вверх, по белым склонам, по перевалам и узким тропам, на которых не разминулись бы и две мыши. Чем дальше мы забирались в горы, тем медленнее двигались лунг-та. Вихри трепали их гривы и слепили глаза; снега наносило почти по грудь. А сколько раз мое сердце уходило в хвост, когда звери оскальзывались на льду и ржали от страха, задирая к небу длинные морды! Вот-вот мы сорвемся в пропасть, клубящуюся облаками в каком-то локте справа или слева! Но боги оставались спокойны. На третий день дорога наконец-то пошла вниз.

В час Обезьяны мы остановились – точнее, лунг-та отказались идти дальше. Они фыркали, и храпели, и переступали на месте, ломая копытами наст. Лха переглянулись. Селкет соскочила на землю. Ее волосы и накидка сливались с заснеженным миром вокруг. Всего пара шагов – и богиня словно исчезла среди камней у подножия ближней горы. Мы с ее братом остались ждать.

Вскоре она вернулась и, отрывисто бросив: «Лу. Две недели, не меньше», – схватила дрожащих лунг-та под уздцы. Те заупрямились поначалу, но все же послушались хозяйку. Обогнув гору, мы вышли к маленькой долине с зеленым озером посредине; галька на его берегах поросла соляным налетом вперемешку с инеем. У самой кромки воды, уткнув носы в землю, лежали два мертвых оленя. Рога самца чернели в воздухе, как корни вывороченного дерева. Шерсть на разодранных боках блестела от влажных испарений, а спины покрывал снег – судя по его толщине, они были мертвы уже давно, но разложение их совсем не тронуло… Может быть, из-за холода? Даже глаза, излюбленная пища грифов, остались на месте, превратившись в голубоватые ледышки.

– Почему Лу не съел их? – спросил Ун-Нефер, разглядывая дронгов.

– Его мог спугнуть камнепад, – предположила Селкет. – Да и какая разница?

Мы почти миновали странное место, когда меня что-то дернуло оглянуться. И вот странно! На бедре одного из оленей что-то сверкнуло – вроде маленького стеклышка или ледышки; но искорка быстро погасла, и я забыл об этом.

***

Логово Лу было уже близко: хотя для меня горы, снег и камни под ногами лунг-та выглядели точно так же, как и день, и два назад, боги всюду находили следы чудовища. Время от времени они привставали в седле, вытягивали шеи и втягивали воздух одновременно носом и ртом, будто пробуя его на вкус. Мне чудилось что-то змеиное в этих быстрых, текучих движениях, в немигающих глазах, в улыбках, обнажавших короткие клыки. Изредка лха перебрасывались восклицаниями на таинственном языке, состоявшем из свиста и пощелкиваний. Разгадать его смысл было несложно. «Скоро! Уже скоро!» – повторяли они и подгоняли лунг-та. Эта спешка, и яркий румянец их щек, и почти невыносимый жар, идущий от тела Селкет, пугали меня. Все чаще я вспоминал недавний разговор с Ишо. Может быть, умный почжут примечал в богах то же самое – и так же испугался?..

На закате пятого дня мы остановились на ночь в пещере или, скорее, выбоине на теле горы, длинной, но неглубокой. Отсюда хорошо видно было и луну, медленно бредущую по небу, и долину внизу, из-за снега похожую на клок белых волос, застрявший в частом гребне гор. Я жался к огню, пытаясь привести мысли в порядок, и вертел в пальцах сухой хлебец – те. Решив, что мне надоел его пресный вкус, Палден Лхамо сказала:

– Мне кажется, рядом прыгает заяц. Я принесу его – сможешь сделать жаркое, – и тут же скрылась в темноте, оставив на земле недопитую чашку часуймы. Говорят, если поешь с кем-то из одной тарелки, увидишь его сны. Может, с питьем это также работает?.. Но лезть в голову богини было бы глупо. Я хмуро покосился на треклятую посудину и повернулся так, чтобы вовсе ее не видеть.

– Вот и правильно, – вдруг нарушил молчание Ун-Нефер. – Есть и другие способы узнать правду – для начала, можно просто спросить. Вот так.

Он склонил голову набок и медленно произнес:

– Зачем ты ходил к Чеу Ленца?

В один миг я затрясся всем телом; зубы стукнулись друг о друга с такой силой, что, будь они кремнями, вышибли бы сноп искр.

– Бедный Ишо! – вздохнул бог с притворной печалью. – Обвешал весь дом тряпками и оберегами, но забыл о том, что золото иногда служит не хуже чар. Так зачем ты был у него?

– Он страдает от постыдной болезни, – пробормотал я, не зная, что еще соврать. – Мошонка у него раздулась, как жаба по весне. Потому он и хотел сохранить все в тайне!

– Не ври мне, Нуму, – ласково произнес Железный господин; но я-то знал, чего стоит эта ласка! Стоит ему пожелать, и он вскроет мою голову, как ракушку, чтобы выудить из нее жалко трепещущие комочки воспоминаний. Страшное подозрение вдруг пришло на ум: не для того ли боги позвали меня в это дикое место, чтобы выпытать все, что я знаю, и бросить умирать? – Может, ты думаешь, что я велю его казнить? Этого не случится. У меня осталось слишком мало времени, чтобы менять почжутов. Чеу Ленца предназначено важное место в новом мире, и он займет его. Поэтому отвечай без страха: о чем он говорил с тобой?

Что было делать? «Если я продолжу упираться, признание вырвут силой, а это не принесет добра ни мне, ни Ишо… ни Шаи с Макарой, – думал я. – Значит, нужно рассказать правду, но рассказать так, чтобы причинить как можно меньше вреда».

– Я верю тебе, господин! Но и ты поверь: я не знал, что иду к Ишо. Он зазвал меня обманом… чтобы расспросить о тебе.

– Что же он спрашивал?

Тщательно выбирая слова, я отвечал:

– Ишо хотел знать, не берет ли болезнь верх над тобой.

– И что ты ответил?

– Я не стал отвечать; просто ушел.

– Зачем он спрашивал, по-твоему?

– Я, конечно, не могу знать точно… Но мне показалось, у Ишо благие намерения. Он возлагает все надежды на Стену, но, если с тобой что-то случится, они будут напрасными. Он боится этого и всего лишь хочет, чтобы кто-то развеял его страх.

Несколько долгих секунд Железный господин смотрел в огонь и только собирался спросить еще что-то, как вернулась Селкет с добычей – большим жирным зайцем. Тот был еще жив: бока бурно вздымались, выпученные глаза вращались, словно пара жерновов. На мягкой шерсти не было ни ран, ни крови, но когда богиня бросила зверька мне в подол, он остался лежать неподвижно.

– Это должно быть вкуснее те.

– Да… спасибо, – пробормотал я, тупо уставившись на подарок. Мне вовсе не хотелось жарить и есть его, но как было отказаться? Скрепя сердце я сжал лапы на теплом тельце и крутанул в разные стороны, сворачивая бедняге шею. Теперь следовало распороть шкуру; в поисках ножа я поднял голову – и встретился взглядом с Железным господином. Зрачки лха блеснули фосфорной зеленью, как у ночных хищников. Вдруг, ни слова не говоря, он поднялся с места и ушел в темноту.

– Что случилось? Ой! Ведь «Ун-Нефер» можно перевести как «Красивый Заяц»[1]… Может, он обиделся? – всполошился я, указывая на мертвого зверька.

– Нет; просто перед охотой брат немного… не в себе, – тут богиня постучала указательным пальцем по виску; у ремет это жест означал помутнение рассудка. – Вот и боится сделать какую-нибудь глупость.

– Какую, например?

– Сожрать твою душу? – ухмыльнулась Селкет и пригубила остывшую часуйму. – Да ладно, не трясись. Я бы его остановила; не для того твой лотос цвел.

Я закатил глаза, даже не пытаясь притворяться, что не заметил издевки.

– Это из-за болезни?..

Она молча повела плечами, наблюдая из-под ресниц, как я бросаю в кипящую воду кусочки заячьего мяса.

– А что насчет тебя, госпожа? Ты ведь тоже участвуешь в охоте.

– Да, но не ради развлечения. Что мне за дело до зайцев, змеев и прочей живности? А вот если мой братец ненароком свернет себе шею, я тоже умру. Приходится всюду таскаться за ним.

– Не слишком-то ты его любишь.

– Как и он меня.

– У вас ведь одна душа… Не пойму, почему она так странно разделилась?

– Полагаю, это расплата за нарушенный запрет. Помнишь, я рассказывала тебе когда-то, как отравилась желтыми цветами и попала в темноту? Та держала очень крепко; пока я вырывалась, душа могла треснуть пополам, наподобие истончившейся ткани. Вот и родилось у Наунет двое детей вместо одного.

– Наунет – это твоя мать?

– Мать, сестра и внучка. С перерождениями все становится довольно запутанно.

– А кто был твоим отцом?

– Мой брат и внук. Но зачем тебе эти скучные родословные, Нуму?

– Почему же скучные, – протянул я, собирая черпаком белую накипь. – Мне нравятся истории о прошлых жизнях.

– Тогда могу рассказать другую, получше – историю об охоте, – Палден Лхамо дождалась, пока я согласно закивал, и продолжила. – Ты уже знаешь, что во второй жизни я много училась колдовству у вепвавет. Чтобы собрать все знания, какие только водились внизу, я дошла до самого края земли – туда, где от холода замерзает даже соленый океан. Там нет ни дерева, ни меди, ни железа: народ живет в домах из китовых костей, режет мясо костяными ножами и украшает грудь костяными бусами. Меня взяла в ученицы колдунья, такая старая, что шерсть у нее вся повылезла, а груди отвисли почти до пупа; но она была очень, очень умна. Два года я провела с ней, пока не пришло время последнего испытания: колдунья велела убить водяное чудище, которое в Олмо Лунгринг зовут «макарой», а на севере – «кэрэткун».

Я пришла к океану, без доспехов, даже без одежды – так велел обычай – взяв с собой одно копье. На берегу плескались тюлени. Я выбрала самого большого и жирного из них и убила, проткнув ему шею у основания черепа; потом села на лоснящуюся спину, погрузила левую руку в рану и сказала нужные слова. Мертвый тюлень поднял голову и пополз к воде; верхом на нем, сжимая копье свободной рукой, я заплыла далеко на глубину. Найдя прочную льдину, я взобралась на нее, а труп столкнула в воду. Запах крови должен был приманить чудище.

И правда, скоро под водой сверкнула чешуя – каждая чешуйка размером с огромное блюдо. От взмахов лучистого хвоста льдина подо мной заплясала, как пьяница на свадьбе. Макара проглотила тюленя целиком и уже хотела уплыть, но я позвала ее особым, тайным именем – и тварь вынырнула, шумя ноздрями-раковинами и потрясая седой бородой, в которой может запутаться даже кит. Потоки воды и куски льда обрушились с ее тела, но я устояла на ногах и швырнула в макару копье. Оно полетело точно в цель – в огромный глаз без век и ресниц; пораженный, он стал убывать, будто страшная желтая луна.

В ярости макара раззявила пасть и бросилась на меня. Я успела отскочить: тварь вгрызлась в толстый лед; тот хрустнул легко, как косточки селедки. Не достигнув цели, макара затрясла головой; пока она не опомнилась, я побежала навстречу, ступая по разбросанным на воде осколкам льда, и вырвала копье из глазницы. Чудище встрепенулось, поднимая сильные волны. Я была точно рыбешка в котле: вода кругом кипела, и лед убегал из-под ног, как капли жира в ухе убегают от ложки. Пытаясь не свалиться в океан, я даже наступила на спины селедок, огромной стаей проносившихся мимо; готова поклясться, что на их печальных рылах проступило изумление! И все же в конце концов я упала на чудом уцелевший кусок льда, а макара нависла надо мною, окропляя все вокруг слюной и кровью…

Еще немного и она проглотила бы меня; но, собрав остаток сил, я выкрикнула заклинание, которому меня научила старая колдунья, и запустила копье прямо в открытую пасть чудища. В мгновение ока и наконечник, и древко исчезли в глубине огромного тела. Тварь взвыла и забилась от боли, причиненной оружием и колдовством. Вилась в воздухе длинная шея, хлопали прозрачные плавники… В лицо летели едкие брызги; я зажмурилась и вцепилась в льдину, пережидая. Наконец стало тихо; мертвая макара плавала на поверхности океана, точно сказочный остров. Ее усы были как стебли длинной белой травы, кожа – как залежи серебра, а хребет, украшенный изодранным гребнем, – как красные дарчо, развевающиеся на ветру. Тогда я взошла на спину макары и, оседлав ее, как раньше – тюленя, добралась до берега.

Там уже ждала моя учительница. Она тоже держала в лапе копье и тоже была обнажена – только на бедрах болтался пояс с кожаным мешком. По всему телу старухи, почти лишенному меха, были набиты грубые татуировки. Линии и пятна расплылись от времени; краска, когда-то бывшая синей, выцвела до бледно-голубой.

– Что скажешь? Я прошла испытание? – спросила я. Колдунья недоверчиво пнула вывалившийся наружу язык чудища – длиной в две или три здешние лодки. Обождав пару секунд, она ловко подцепила и подперла копьем верхнюю челюсть великана, а потом взошла по языку, как по лестнице, прямо в его раскрытую пасть. Тело женщины парило на морозе; от этого казалось, что мертвый зверь выдыхает ползучие облака.

– Госпожа! Я прошла испытание?.. – второй раз спросила я, но старуха не обратила внимания на оклик. Кряхтя и чертыхаясь, она уселась прямиком на язык трупа, поджала под себя лапы, поелозила ссохшимися бедрами, устраиваясь поудобнее, и только после этого посмотрела на меня. И тогда я в третий раз повторила:

– Я прошла испытание?

Старуха молчала – казалось, она даже не дышит. Свет, сочившийся сквозь зубы макары, становился все бледнее; скоро здесь, на краю мира, должна была начаться долгая, холодная ночь. Вдруг треснули больные запястья – женщина запустила лапы в мешок и достала из него костяной нож, изогнутый полумесяцем. Затем она указала мне на место подле себя. Пригнувшись, я забралась в рот макаре и села в ногах колдуньи, как ребенок, которому сейчас будут плести косу.

И правда, старуха собрала мои волосы в кулак, натянула и обрезала их у самых корней, после чего принялась скоблить костяным серпом мою голову – не слишком-то бережно! Но пришлось потерпеть и помолчать, потому что она наконец заговорила:

– Жил раньше охотник – хороший охотник с добрым копьем, бившим без промаха. Однажды он решил отправиться в место, где никто никогда не охотился, – на гору, которая была из чистого железа…

– Откуда ты знаешь, что такое «железо»? – не удержавшись, спросила я.

– А чего мне не знать? Это как кость, только прочнее, – буркнула колдунья. – Охотник пошел на железную гору, заросшую черным лесом. В том лесу было много зверей и птиц, так что в первый же день он богато поживился. Но тогда охотник подумал – если пойти дальше в лес, не выйдет ли еще лучше? И правда, на второй день ему попался олень, жирный, как морж, а на третий в его силки набилось столько белок и лис, что хватило бы на шубы для всех соседей! Вот так охотник заходил все глубже и глубже в чащу, волоча за собой добычу и пригибаясь под ее тяжестью так, что мох щекотал живот…

Тут старуха снова потянулась к мешку на поясе и достала выдолбленный моржовый бивень, в котором хранилась синяя краска. Обмакнув в нее острый конец ножа, она легонько ткнула им в мою макушку – и еще раз, и еще, – и при том продолжала рассказ.

– Но однажды ночью охотник почуял дыхание, пахнущее сырым мясом, – его костер обступили волки. Их глаза блестели в темноте – сотни, сотни глаз между деревьями! Охотник замер, скованный страхом. Его верное копье было далеко, а волки – близко. Вдруг звери взвыли разом – и он кинулся бежать, не различая дороги… Но волки не отставали! Охотник слышал, как хрюкают их носы, выискивая его след, чувствовал сладкий запах ягод, раздавленных их лапами, и горькую вонь намокшей шерсти, а стоило ему оглянуться, видел сотни бледно горящих огней – голодных волчьих глаз. Потому он бежал и бежал, подымаясь все выше на железную гору, а ночь все не кончалась…