Текст книги "Три Нити (СИ)"

Автор книги: natlalihuitl

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 48 страниц)

Поначалу мне казалось, что им просто не хватает времени, чтобы как следует во всем разобраться. Представь, четыре десятка лет для нас еще детство, а для них – целая жизнь! Как тут успеть?.. Поэтому я сама взялась за этот труд – собрать, записать и истолковать весь свод их знаний: песни и заклинания, гадания и молитвы, значения часов и дней, свойства металлов, действия растений, движение звезд и подземных духов… Я разбирала каждый шаг в диких плясках рогпа, каждое приношение в изощренных пуджа южан, но чем дольше занималась этим, тем больше сомневалась. Да, мое занятие было любопытно и отчасти полезно, но…

Помнишь, в прошлой жизни мы обе были прокляты Лу? С чем сравнить это проклятье? Для меня оно было как скала, упавшая на плечи. А ведь Лу – это просто животные, лишенные разума; в их огромных черепах мозга едва ли с орех! Они не водят хороводов при луне, не варят мазь из нетопырей, не зашивают под кожу горный хрусталь… И все же, превосходят могуществом большинство колдунов Олмо Лунгринг и южной страны. Почему?

Тут Нефермаат подняла с земли гладкий камень размером с кулак и начала перекатывать его в ладонях, будто в раздумье. А я, в свою очередь, раздумывала, не решит ли эта сумасшедшая стукнуть меня им по лбу, так, для проверки – а сколько мозга у меня?.. И все же я слушала внимательно.

– Да, проклятье Лу не давало мне покоя. Я снова и снова вызывала в памяти те секунды, когда оно достало меня: невыносимый жар внутри доспехов; треск раскаляющегося хопеша; искры, падающие на забрало; шипение змеиной глотки; блеск расколотых рогов на лбу чудовища… В них будто отражалось что-то, как в луне отражается солнце. Вот только это были не солнце и не луна; светила, которое испускало бы такое сияние, я не видела ни в дневном небе Нун, ни в ночном небе Наунет. И тогда я подумала – а нет ли изнанки у изнанки?..

– Не понимаю, о чем ты, – пробормотала я, не представляя, какое отношение все это имеет к горящим озерам и лакомствам из сырых Лу.

– Объясню иначе. Одна колдунья с севера, у которой я училась целый год, сравнивала мир мертвых с лесом, полным зверья. Душа в нем – охотник; если она слаба, то вернется скоро и с пустыми руками. Чем сильнее душа, тем глубже она может зайти в лес – и тем богаче будет ее добыча. Иными словами, хекау не в том, чтобы правильно сосчитать шаги во время жертвоприношения или добыть волос из подмышки рыжего ракшаса для зелья, а в том, как далеко ты продвинулась на пути, – Нефермаат очертила в воздухе знак вроде переплетающейся веревки, а затем – разведенных рук. – Хе кау. Само слово, которым мы зовем колдовство, значит «усиление души». Впрочем, у нас не принято говорить о душе; назовем ее волей. Сделать свою волю законом – вот в чем его суть.

Так она сказала и сжала правый кулак; а потом взяла мою руку и высыпала на нее мелкий песок – все, что осталось от камня.

Я чуть не подпрыгнул на месте – так живо слова Камалы напомнили мне о Зово. Вороноголовая заметила мое волнение, но не поняла его причину:

– Да, я тоже испугалась – и даже не знала, верить ей или нет. Но, поскольку я все еще не понимала, при чем тут змеи и зачем их есть, то так и спросила. Конечно, и на это у Нефермаат был ответ:

– Сражение с Лу было испытанием для меня. Да и вепвавет заодно убедились, что я могу предложить им нечто новое, чему они не научатся у замшелых стариков… А поскольку змеи по своей природе очень близки миру духов, съев их сердце, ты получаешь часть этой силы.

– Но почему я стала совой?!!

Нефермаат уставилась на меня так, будто это я, а не она только что несла всякую околесицу про колдовство и души. Пришлось объяснять:

– Я стала совой во сне. И поняла язык мыши.

– А, – кивнула она. – Я слышала про такое от рогпа. Дар змея проявляется по-разному. Может, ты подселилась в голову совы потому, что раньше управляла ирет?.. Не знаю; в работе души для меня еще много непонятного. Со временем разберусь.

– Но мне-то что с этим делать?!

Она только пожала плечами, но я не отступалась:

– А тебе это зачем?! Не спорю, поджигание воды и измельчение камней выглядит впечатляюще, но колдовство для этого не нужно: хватило бы бочки нефти и молотка покрепче.

– Ты ведь тоже родилась в Старом Доме. Помнишь его хоть немного? Помнишь, чем мы всегда отличались от Нового Дома? Они хорошо придумывали машины: но даже если дать ремет самый совершенный из механизмов, он все равно будет ограничен своей природой. В Новом Доме полагались на машины так же, как вепвавет полагаются на заклинанья и амулеты. И то, и то – подпорки, не больше. В Старом Доме пытались изменить саму природу ремет. Вот и хекау меняет не только мир – оно меняет нас.

– Надеюсь, в лучшую сторону?

Нефермаат улыбнулась – совсем как днем, у озера. Ее глаза блестели, будто два зеркала. Наверное, это было из-за костра, но мне стало жутко и захотелось убежать – и все же меня тянуло к ней… Ох, забудь о том, что я сказала! – вдруг вскрикнула Камала, замахав лапами. – Я пьяна и не знаю, что несу. Пожалуйста, забудь!

К чему я все это веду: с той ночи я стала видеть души живых существ – сначала неотчетливо, потом все лучше и лучше. Они похожи на ленты, нитки и узлы; хотя Падма говорит, что скорее на пучки соломы и репейника. Так или иначе, к их петлям можно прицепиться, и тогда получается смотреть чужими глазами и слышать чужие мысли. А еще можно передавать свои – у Утпалы это хорошо получается. Поэтому его назначали вестником богов.

– А как выглядит моя душа? А можешь прочитать мои мысли?!

– Твоя душа такая же пушистая, как твоя шерсть, – рассмеялась она, потрепав меня за щеку. – И перевязана красной нитью; наверное, кто-то сильно любит тебя, Нуму. Но мысли твои я читать не буду – такие штуки для меня под запретом. Полагаю, я зря потратила дар змея, раз из меня не вышла вторая Палден Лхамо… Что ж! Тем лучше для Нефермаат – пусть сияет одна.

Кстати, раз уж ты обещал! Возьми эти две накидки: белую отнеси Селкет, а черную – Уно. Я не хочу с ними встречаться.

С этими словами она перевернулась на живот и уткнулась носом в покрывало, показывая, что разговор окончен. Я же, проклиная свое любопытство и сговорчивость, подхватил драгоценные наряды и отправился наверх.

***

Пусть и шел уже второй год мой жизни во дворце, я до сих пор избегал встреч с Эрликом и Палден Лхамо. Причиной тому были и рассказы об их грозном нраве, усвоенные с малолетства, и то, как другие лха относились к ним – кто с явным недоверием, как Шаи, кто с тайной опаской, как Камала. Даже болтливая, острая на язык Падма, столкнувшись с ними в саду, умолкала и старалась быстрее убраться восвояси. Только Сиа ничего не замечал; но что с него взять! Для старого лекаря все обитатели дворца были как малые дети, которых нужно напоить, накормить и отправить спать вовремя.

Потому-то, хоть Железный господин и его жена (или сестра?) всегда были приветливы и даже добры ко мне, рядом с ними сердце вечно екало в груди и колени подгибались, как когда смотришь с большой высоты. Но раз уж я обещал Камале разнести одежду, то решил сначала наведаться к Палден Лхамо – с расчетом на то, что не застану ее в Когте. Этой весной она много времени проводила внизу: то в Перстне, то в кузницах Бьяру, а то и вовсе за пределами города, там, где среди талой грязи копошились работники с лопатами и кирками и вороны скакали по кочкам перевернутой земли, выискивая личинок и червей; короче, там, где началось строительство Стены. Я даже и вспомнить не мог, когда последний раз видел богиню во дворце, хотя чуял иногда в коридорах терпкий запах дыма – след ее присутствия.

И все же лапы предательски обмякли и волочились с таким трудом, будто к туфлям не подошвы пришили, а намазанные медом блохоловки! Прошло не меньше четверти часа, прежде чем я доплелся до покоев богини. Поскольку бить в закрытую дверь Лхамо туфлею было святотатственно, а отложить накидки, которые я благоговейно нес перед собою, – страшно (вдруг я помну их, а за это помнут меня?), я выбрал наилучшее, как мне казалось, решение: отступил на шаг, согнулся пополам и изготовился стукнуться в сомкнутые створки лбом. Но как только я подался вперед, дверь с неизмеримым коварством распахнулась – и я влетел внутрь аки баран, бросающийся на собственное отражение в пруду! Разумеется, не успев сделать и пару шагов, я потерял равновесие и растянулся плашмя на гладком полу.

– С тобой все в порядке? – раздался голос Палден Лхамо, полный неподдельного изумления. – Зачем ты бодал дверь?

– Потому что… – выдохнул я, не подымаясь с пола, но при том пытаясь воздеть над головой накидки. Надо полагать, со стороны я походил на нелепо извивающуюся мохнатую гусеницу; Шаи не преминул бы позубоскалить на этот счет, но богиня только сказала:

– А, тебя прислала Камала. Положи одежду на стол, будь добр.

Тут уж, конечно, пришлось встать и оглядеться. Вот что странно: хотя я прежде и бывал в покоях Лхамо, все вокруг казалось незнакомым. Стекло окон, зимой почти прозрачное, теперь помутнело и окрасилось багрянцем; полуденное солнце глядело сквозь его толщу, как налитый кровью глаз. Личины на стенах, кровать, стол и прочие предметы плыли в горячем сумраке, как пузыри воздуха в чаше с шецу. На секунду мне даже почудилось, будто маски Палден Лхамо оторвались от удерживавших их гвоздей и парят, вяло всплескивая шелковыми кистями: не то птицы, не то диковинные медузы и моллюски, которых я видел в книгах Сиа.

Сама богиня сидела посредине комнаты на раскладном стуле из бамбука; слева от нее лежало два мешка, один пустой, другой – полный; справа, прямо на полу, стояла уже знакомая мне голова Черного Кузнеца. Ее лакированные грани были неподвижны, деревянные дыры-ноздри не колебало дыхание, но у затылка и висков все еще курился сизый дымок; видимо, Палден Лхамо сняла маску совсем недавно. Да и одета она была точно как в тот раз – в доспехи из гладких и тонких пластин, прилегающие к телу плотно, как чешуя к рыбе, и скрывающие его целиком, от подбородка до запястий. Только ладони оставались открыты, и в них, как в просвечивающей насквозь лампе, горело что-то красное. Присмотревшись, я разглядел длинный и толстый гвоздь из темного железа. Палден Лхамо вела по нему указательным пальцем; там, где ее плоский коготь касался поверхности, та мгновенно раскалялась.

Даже мое шумное появление не заставило богиню оторваться от этого занятия. Я решил, что лучше будет оставить одежду, где велено, и побыстрее удалиться; но стоило мне сделать шаг в направлении стола, как я сразу же запнулся обо что-то! Конечно, даже божеское терпение имеет пределы – и Лхамо, не выдержав этакой неповоротливости, подняла голову.

– Извини за темень, Нуму, но мне приходится избегать солнца. Жить без меланина непросто, – сказала она и вдруг изо всей силы дунула на свою поделку: тончайшая черная пыль облачком поплыла по воздуху.

– Что это? – спросил я, стараясь не чихнуть – копченый запах нещадно щекотал нос.

– Это? Гвоздь для Стены. Таких в ней будет тысячи.

– Долго, наверное, придется делать.

– Долго, – кивнула богиня, отложила готовый гвоздь в пустой мешок, вытянула из полного уродливый, раскоряченный самородок и принялась пристально оглядывать его со всех сторон. – Думаю, на строительство уйдет лет двадцать.

– Двадцать? – ужаснулся я. Получается, Стену закончат, когда я буду глубоким стариком, трещащим на ходу, как сосна на морозе!

– Поэтому нам и пришлось настоять, чтобы работы начались уже сейчас, – вздохнула Палден Лхамо, перекатывая выбранный самородок в ладонях. Грубый металл размягчился в ее пальцах, будто воск, и весь пошел пятнами: черными, рыжими, багровыми, золотыми, на вид очень горячими. Но богине жар не причинял никакого вреда.

– А можно потрогать? – спросил я, завороженный пестрыми всполохами, и уже протянул лапу к шкворчащему самородку… Лхамо быстро сжала кулак и покачала головой. Однако же жажда чуда уже зудела в моем мозгу, назойливая, как комариный звон среди ночи; а потому я решил испробовать кое-что еще. – О, Сияющая! А правду Камала говорит, что ты можешь читать мысли?

Палден Лхамо чуть нахмурилась, медля с ответом; а я вдруг заметил, что совсем не могу разобрать, сколько ей лет. Волосы у нее были белые, как заиндевевшая трава, – но то были не седины старости, как у Сиа; щеки не тронули морщины, но не было в них и мягкости, остающейся с молочного детства. Наверно, когда помнишь прошлые рождения, они накладываются одно на другое и стирают с тела признаки возраста.

– Да, могу.

– А прочитай мои! – выпалил я как можно быстрее, чтобы не дать благоразумной трусости взять верх над жгучим любопытством.

– Ну-у, если ты хочешь… – протянула она, будто в сомнении; я закивал так яростно, что чуть не прикусил хлопнувшими челюстями язык. – Ладно, так и быть. Тогда на счет пять. Раз…

Тут-то я и спохватился, поняв, какой кашей наполнен мой череп! Было тут и ночное купание в пруду по милости Падмы, и мелкие кухонные кражи, которые я тщательно скрывал от Сиа, и много других постыдных вещей, которые, как назло, разом всплыли из памяти, точно дохлые рыбы на поверхность пруда! С отчаянием утопающего я попытался уцепиться за что-то еще, за воспоминание настолько сильное, что заглушило бы все остальные, – а богиня уже загибала мизинец.

– Пять, – сказала она, и в голове у меня раздался сочный щелчок. – Ты думаешь о разговоре с Шаи после Цама. Пересказывать его целиком я не буду, ладно? А то никогда не успею доделать все гвозди.

Мне оставалось только взвыть – нашел, чем прикрыться! Все равно что спасаться от блох внутри пчелиного улья! А ну как богиня теперь разгневается на меня или, хуже того, на глупого сына лекаря? Вдруг я ненароком погубил Шаи?.. Но Палден Лхамо не разозлилась: наоборот, она мягко улыбнулась, будто призывая не робеть, и снова склонилась над тлеющим в пригоршне куском железа. Убедившись, что земля и небеса не собираются разверзаться под-надо мною, я решился попросить:

– Не обижайся на него, Сияющая! Шаи был просто пьян тогда.

– Да я и не собиралась, – хмыкнула та. – Я понимаю, почему он обвиняет меня и брата в судьбе своей матери. Проще жить, думая, что это чей-то злой умысел, чем что ей просто не повезло. А что до того, что его якобы лишили воспоминаний… Шаи перерождался четыре раза – больше, чем любой из нас; и при том всегда пренебрегал занятиями, которые помогли бы обзудать его ум. А у того, Нуму, кто живет с неуправляемым умом, чувства непокорны, как норовистые кони у колесничего. Неудивительно, что он не может отличить правду от вымысла; у него в голове все смешалось.

Тут Палден Лхамо трижды постучала по виску; на коже остался след от испачканного в саже пальца. Почесав с полминуты затылок, я должен был признать, – слова богини звучали весьма убедительно. Сын лекаря вечно что-то выдумывал: однажды, к примеру, пытался убедить меня, что сны мы видим, потому что ночью глаза проворачиваются под веками и смотрят прямо в мозг. Может, выдумал себе и «проклятье» – да сам и поверил?..

– А то, что ты и Железный господин – один и тот же человек, он тоже соврал?

– Ну, это отчасти правда. У нас с братом одна душа на двоих и одно рен. Нам пришлось разделить его. Так из Нефермаата и получились Ун-Нефер и Селкет-Маат.

– А как это – одна душа на двоих? У вас одинаковые мысли?

– Как бы объяснить… У тебя есть тень, Нуму?

– Да, конечно, – пробормотал я, отчего-то смутившись, и даже поднял лапу, чтобы убедиться, – неясное, красноватое пятно действительно протянулось по полу, повторяя мои движения.

– Что будет, если дать твоей тени язык и спросить, кто она?

– Ну… не знаю, если честно.

– Подумай: тень родилась вместе с тобою. Она помнит тот же дом и родителей, еду и одежду. Разве что не помнит, когда ты был в полной темноте; только туда тени не могут последовать за нами. Выходит, что у тени нет другой жизни, кроме твоей! И все же тень – это не ты, равно как и ты – не она. Так и мы с братом делим общую память о прошлых жизнях; но, кроме этого, общего у нас мало.

– Но ведь моя тень не может отделиться от меня, а я – от нее. Или нет? Я слышал от матери, что далеко в горах живут отшельники, которые могут отрезать кусок пара от своего дыхания, превратить его в птицу и запустить в небо. Можно ли так поступить и с тенью? Можно избавиться от нее?..

– Без тени, исчезну ли я? Без тени, обрету ли я жизнь? – произнесла Палден Лхамо, будто читая из невидимой книги. – Хорошие вопросы, вот только я не знаю на них ответа.

– А кто из вас тень?

Богиня пожала плечами и продолжила выводить знаки на рдеющем железе. Тут бы мне и убраться восвояси, но вместо этого я продолжал испытывать судьбу:

– А я могу научиться читать чужие мысли?

– Колдовство, Нуму, мало чем отличается от любого другого ремесла. Ему можно научиться так же, как учатся обращаться с плугом или молотом. Но не стоит браться за плуг, если не хочешь быть пахарем, или за молот, если не собираешься становиться кузнецом. А если уж взялся – не жалуйся потом. Я ведь говорила тебе когда-то: для колдунов дороги назад нет.

Палден Лхамо объяснила хорошо… И все же как будто умолчала о чем-то важном. Наконец, я сообразил:

– Тот, кто ходит с плугом, становится пахарем. Тот, кто машет молотом, – кузнецом. А тот, кто берется за колдовство, – кем он становится?

– Смотри сам, – ответила она и, высоко подняв раскаленный гвоздь, обвела им вокруг себя. Пятно тускло-красного света озарило маски на стенах – выпуклые глаза и кривые клыки, длинные уши и покрытые завитками позолоченного пламени рога – и замерло, упав на белую личину совы. Крупная дрожь прошла по моему телу, но не от страха, а от ощущения сопричастности чему-то огромному: я будто стоял на раскачивающейся земле и пропускал сквозь себя громы, сотрясающие ее нутро. – Мы стали богами. Правда, не по прихоти, а по необходимости.

– По необходимости? – переспросил я. Поняв, что так просто от меня не отделаться, Палден Лхамо уронила остывший гвоздь в мешок и откинулась на стуле, приготовившись рассказывать.

– Ты ведь знаешь, что однажды вепвавет восстали против нас?

Я кивнул – когда-то об этом рассказывала Нехбет, богиня-гриф.

– По вашим меркам это случилось давно – больше четырех столетий назад, во время моей второй жизни. Тогда ремет еще часто ходили по земле, не скрывая лиц, а вепвавет посещали Кекуит.

Но в эти мирные, тучные годы удельные князья набрались сил и нахальства. Они сговорились с правителем Бьяру, который мечтал прибрать к лапам богатства Перстня, и во время торжеств по случаю Цама беспрепятственно вошли в город с огромным войском. У них были тысячи мечников и копейщиков, колесничих и наездников, знаменосцев и лучников всех мастей, пращи и тараны и, конечно, лодки, чтобы переплыть Бьяцо. И все же сразу напасть на Перстень они не решились. Не даром дзонг строился как крепость; да и шенпо готовы были к длительной осаде. Поэтому сначала мятежники решили отправить послов на переговоры.

В то время Железным господином, двадцать пятым по счету, был старик по имени Мау. От лекарств, которыми его поили ваши знахари, его кожа стала как золото, кости – как серебро, а волосы превратились в чешуйки синего лазурита. Болезнь давно сломила Мау: ему тяжело было ходить и даже дышать. Он редко покидал старую гомпу.

Туда-то, в залу, где Железный господин умирал на троне из лакированного дерева, и пришли княжеские посланцы.

Я была в тот день в Перстне, а потому видела все своими глазами. Крикливая толпа заполнила зал, оттеснив угрюмых шенов к самым стенам: смех и ругань гудели под древними крышами; пол дрожал от грохота шагов. И все же мятежники боялись! Я видела, как они тянут лапы, но не смеют сорвать со стен тханка или перевернуть сосуды с приношениями. Они даже не решались заговорить с тем, кого пришли свергать.

Видя нерешительность товарищей, вперед вышел молодой княжич с головой макары на шлеме и веером из сорочьих перьев у пояса. Его отец правил землями, где начинается ведущий через горы Путь стрелы; прибрав к лапам торговлю с южной страной, он стал богаче всех в Олмо Лунгринг. Обилие золота и крепкое войско непомерно раздули его гордыню. Поэтому его сын вышел вперед и, не поклонившись, обратился к Мау:

– Слушай, старик! Много лет мы гнем шеи перед пришельцами и чужаками. Мой прадед, и его отец, и отец его отца сражались бок о бок с вами против великих змеев. Моя прабабка, и ее мать, и мать ее матери заклинали для вас садагов и ньен. Мы сделали вам много добра, но не дождались благодарности. Мы пили с вами из одной чаши и ели с одного блюда, а вы скрываете от нас свои тайны! Нам известно, что вы прячете великую силу: корабли, которые летают по воздуху, огонь, который испепеляет горы. Мы хотим получить это! Раскрой нам сокровищницы Когтя, чтобы мы могли взять справедливую долю!

Нам известно и кое-что еще: вы, самозваные боги, не бессмертны. Подумай об этом – и реши мудро, старик.

Сказав так, он развернулся на каблуках и вышел вон; следом поспешили прочие князья со свитой.

Некоторое время Железный господин сидел, свесив подбородок на грудь; с его губ стекала слюна; глаза затянула голубоватая пелена. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем он очнулся и приказал шенпо призвать в гомпу всех ремет, от мала до велика. Когда каждый явился, Мау рассказал, какой выбор нам предстоит: отдать вепвавет оружие, которое они, без сомнения, сразу же используют против нас, или начать войну с теми, кого мы привыкли считать друзьями. Выбор был тяжел, и собравшиеся спорили так жарко, что их голоса стерлись сначала до хрипа, потом – до шепота и наконец утихли.

Я помню это очень ясно: старая гомпа погрузилась в молчание, и мы вдруг заметили, что стоим почти в полной темноте. Огни перед алтарями погасли; в тот день никто не заправил лампы свежим маслом. Бескровные лица моих товарищей плыли среди колонн, будто оторванные от тел, – совсем как эти маски, – Лхамо снова указала прутом на стены, и я невольно уставился в пустые зрачки личин. – Они смертельно устали, но так и не смогли принять решение; никто не хотел ни убивать, ни быть убитым.

И тогда я предложила им третий путь.

Когда солнце поднялось над восточными скалами, шенпо от имени Эрлика передали приглашение всем мятежным князьям: пусть приходят в Перстень, и вожделенные сокровища передадут им прямо в лапы. Разумеется, те заподозрили засаду; но шены уверили, что вместе с ними впустят в дзонг любое количество воинов в полном вооружении. В конце концов из жадности или из гордости к назначенному сроку явились почти все. Десятки пышно украшенных лодок подплыли к причалу. Часть мятежников – из тех, кто попроще, – осталась во внутреннем дворе, а прочих провели к трону Железного господина. Но вместо груд драгоценностей их ждали только старик Мау и я.

И тогда вперед вышел старый князь – тот самый, чей сын вчера грозил нам смертью.

– Где все, что ты обещал нам? – спросил он, обводя лапами пустую залу. – Если это была хитрость, чтобы заманить нас в ловушку, то знай – так ты не преуспеешь. Если мы не вернемся из Перстня к вечеру, ночью наши войска разнесут весь Бьяру по камню!

– Не спеши, – прошамкал Мау, покачивая перед собою пальцем, скрюченным и желтым, как костяное стрекало аркана. – Я дам тебе дар лучше того, о чем ты просил. Я покажу тебе истину… если ты сможешь вынести ее.

– Не пытайся запугать меня, старик. Я ничего не боюсь! – отвечал гордец. И тогда…

Палден Лхамо остановилась, чтобы осмотреть еще один самородок; но, обнаружив в металле какой-то изъян, небрежно швырнула его на пол. Едва сдерживая нетерпение, я спросил:

– Так что случилось?

– Ты ведь уже знаешь ответ, Нуму. Они увидели своих богов.

– Как это?

– Ты был на площади Тысячи Чортенов во время Цама. Помнишь, что случилось тогда?

– Да, – отозвался я, нахмурившись. – Я видел Железного господина. Он был огромного роста, до самого неба, и весь из темноты. И голова у него была как у быка, только очень страшная. А еще я видел тебя, в белом сиянии, с мордой совы – тоже очень страшной, не сочти за обиду.

– Так и задумывалось, – усмехнулась богиня, явно довольная моими словами. – Вот и князьям я показала нечто похожее, разве что сработанное грубее… Что ж, с тех пор я многому научилась.

Тут она снова запустила пятерню в мешок, выудила кусок железа и вдруг спросила:

– Знаешь, почему я выбрала сову для обличья Палден Лхамо? Ведь в ваших сказания никакой совы не было!

Я задумчиво почесал затылок; ничего путного в голову не приходило, но богиня, кажется, и не ждала ответа.

– Это знак моей благодарности Камале.

– За что это? – удивился я; не много ли чести для вороноголовой?

– Когда я только начинала изучать хекау, то использовала его как оружие: для сражений, для охоты на Лу и других чудовищ. Но однажды Камала рассказала, как превратилась во сне в сову, – зацепилась за душу птицы и смогла видеть ее глазами. Это навело меня на мысль, что чужие души, как и зверей, иногда полезнее приручать и ставить себе на службу.

Так я и поступила с мятежниками. Испугать их грозными видениями было недостаточно: страх со временем блекнет. Они могли бы вернуться под стены Бьяру, неважно, через год или через десяток лет. Поэтому я коснулась их душ, – Палден Лхамо пошевелила пальцами, будто перебирая струны невидимой вины[7], – и кое-что вложила в них, так, что все эти знатные, славные воины, одетые в меха и золото, упали ниц и целовали пыль на полу, будто она была слаще меда, и плакали, как дети.

И гордец, который только что сыпал угрозами, смеялся и плакал громче всех. Он вошел в дзонг, задрав нос, а покинул его, согнув шею. Говорят, когда сын встретил его таким, полубезумным, дрожащим, то хотел тут же ворваться с войском в Перстень и убить всех шенов, и меня, и Железного господина и предать Бьяру огню. Отец попытался удержать его – и он чуть не зарезал отца. Но в дело вмешались слуги, и их разняли; не случилось ни убийства, ни войны.

– А что случилось с этими князьями потом?

– То, что и задумывалось: обретя веру в богов, они приложили немало усилий, чтобы утихомирить свои земли… – Палден Лхамо на секунду замолчала, постукивая плоскими когтями по полым стеблям бамбука. – Должна признать: в те годы я куда меньше знала о внутреннем устройстве души, так что мое вмешательство не прошло бесследно. Спустя некоторое время князья-мятежники сошли с ума и закончили жизни в беспамятстве – ели траву, как волы, и мылись дождем, так что волосы у них выросли, как у львов, а когти – как у птиц… Но к тому времени это уже не имело значения. Шены Перстня были отправлены во все концы Олмо Лунгринг и заняли высокие должности при дворах. Большая часть местной казны, как дань или как дар, была отослана в Бьяру; а вместе с серебром и золотом отправились и княжеские дети. Кое-кто из них оказался способен к колдовству, а поскольку я намеревалась изучать хекау и дальше, то попросила отдать их мне в ученики и помощники. Железному господину, правда, тоже нужны были слуги: поэтому мы условились, что ему достанутся сыновья, а мне – дочери. Так и повелось.

А чтобы не допустить повторения мятежа, мы решили стать теми богами, которыми вепвавет хотели видеть нас, – и больше никогда не спускались вниз без своих личин и никого не пускали наверх… до твоего появления.

– Но… это было так давно! Разве теперь кто-то может желать вам зла?

– Пока есть боги, Нуму, всегда найдется тот, кто хочет их убить, – со всей серьезностью отвечала она. – Но тебе не стоит думать об этом; подумай лучше о том, что Уно тоже ждет свою одежду.

Шерсть у меня на загривке поднялась дыбом. Я прижал к груди черную накидку, поклонился на прощанье и опрометью бросился прочь.

***

От покоев Палден Лхамо до опочивальни Железного господина было не больше ста шагов, и бежал я быстро, но мысли все равно неслись впереди лап.

Во-первых, мне вдруг открылась удивительная вещь: хоть я и побаивался Сияющую богиню, сейчас мне вовсе не хотелось покидать ее. Наоборот, я бы не отказался послушать еще рассказов о минувшем и посмотреть, как ловко плавятся в длинных пальцах куски руды. Может, дело в том, что Палден Лхамо говорила со мной без всякой снисходительности и зазнайства, как с настоящим взрослым (чего так недоставало Сиа и Шаи, которые постоянно норовили обозвать меня «дитятком» или, хуже того, «милашкой»!); или в том, что мне запросто открывали тайны, неизвестные и самым ученым мужам и женам Олмо Лунгринг? А может, так действовал сам ее голос – не громкий и не тихий, не низкий и не высокий, приятно щекочущий уши, будто кисточка из мягкой шерсти?..

Во-вторых, мне стало вдвойне непонятно, почему Камала так чурается колдовства. Конечно, влезать в чужую голову просто так, за здорово живешь, – это нехорошо. Но ведь Палден Лхамо использовала свой дар для общего блага и предотвратила войну, которая была бы ужасным несчастьем для Олмо Лунгринг!

Отсюда следовала и третья мысль: мне жутко хотелось узнать, что же богиня вложила в сердца мятежных князей, что заставило их забыть о кровожадности и корысти, сложить оружие и навсегда покинуть Бьяру? Если это был не страх, то, выходит… счастье? Не такое ли, какое я сам испытал на площади Тысячи Чортенов в ту зиму, когда дядя привез меня в Бьяру?.. Если им и вправду досталось что-то похожее (а то и покрепче), я даже не знал, завидовать такой доле или ужасаться. Неудивительно, что мятежники в конце концов потеряли рассудок. С другой стороны, сами виноваты: это же надо удумать, сражаться с богами!

А больше я ни о чем подумать не успел, потому что коридор закончился.

***

К Железному господину я постучался как полагается и зашел на своих двоих, даже не забыв почтительно высунуть язык. В отличие от покоев Палден Лхамо, погруженных в красноватый полумрак, опочивальню Эрлика заливал яркий, по-зимнему холодный свет. В его лучах можно было пересчитать каждую пылинку в воздухе и каждую крупинку в стоявшем на столе блюде с белым песком (я вспомнил, что таким присыпают чернила, чтобы быстрее сохли) – вот только самого бога нигде не было видно.

Не зная, что делать дальше, я принялся озираться по сторонам. Все предметы находились на тех же местах, что запомнились мне со страшной ночи накануне Цама: вот большая, покрытая красным лаком кровать под тяжелым шерстяным пологом; ящик с узором из светлых и темных кусков перламутра на плоской крышке; маски, повисшие на невидимых крючках, как развешенное для сушки тряпье; стол, заваленный бумагами с непонятными рисунками… Из любопытства я глянул на них, но ничего не понял: тут были какие-то чудны́е механизмы, покрытые строчками заклинаний, витые лестницы, изображения неведомых зверей – вроде летучих мышей с зеркалами на груди и рыб с витыми, торчащими изо лба рогами. И где такие водятся?..