Текст книги "Третья истина"

Автор книги: Лина ТриЭС

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)

– Каяла, kayalık – по-тюркски «скалистая», – отмахнулся Виконт. – Погляди, представь, эта земля слышала звон мечей. Ее топтали боевые кони.

– А кто победил, русские?– Лулу привыкла к пространным красочным повествованиям, а сегодня говорит быстро и отрывисто, даже уследить трудно. Но все равно, она упивалась беседой. Не отвечая, Виконт задумался. Лулу терпеливо ждала ответа, рассматривая его резко очерченный профиль, край синего глаза. Сбоку кажется, что он пристально разглядывает что-то, но Лулу знает – поймать этот его взгляд просто невозможно. Он устремлен в никуда, в пространство.

– Эта земля стóит, чтобы ее уважали. Стóит.

– Кто же победил, вы не ответили?

– А ты молодец. Сказала: «скучно» – и бросила. Куда только твои учителя смотрят? И не мое это дело объяснять тебе все подряд. Так, возможно, никогда и не узнаешь, что боль, а не гордость продиктовала автору «Слово». И то, что битва закончилась страшным, жестоким поражением русских – тоже.

– Ой, я просто с тем, что в гимназии говорилось, не связала как-то... А сама, правда, не дочитала... Я что-то такое вспоминаю, у нас одна девочка – она моя подруга и очень-очень по-взрослому разбирается,– говорила, что русские войска там какую-то ошибку сделали, надо было вовремя отойти и перегруппироваться. Оттого Игорь и в плен попал, кажется... Эта ошибка и есть причина поражения, правда? Бездарные полководцы...

Виконт вздохнул, посмотрел на нее долгим взглядом и сказал:

– Причин много, но эта, права твоя подруга, наверное, главная. Дружина Игоря, из отборных воинов, то, что теперь назвали бы гвардией, знала, что назавтра соберутся «бесчисленные полки половецкие», предполагалa отойти и могла отойти, но не отошла.

– Вот видите! – Лулу ощутила гордость за умную Таню.

А Виконт, как будто продолжая внушать ей что-то не только словами, но и взглядом, говорил:

– Другие полки, обыкновенные лучники, не смогли бы идти – они преследовали половцев, только что вернулись. Кони и люди были измучены. Ипатьевская летопись об этом говорит так: «...Если ускачем, то сами спасемся, а простых людей оставим. И то будет грех перед Богом: предали и сбежали. Но умрем, или вместе живы будем». И что, Александрин? Бездарные? Надо было уйти?

Лулу могла только молча отрицательно покачать головой.

– Ну, перелезай сюда, меня ждут, – неожиданно заключил он и, для чего-то пожав ошеломленной слушательнице руку, поспешно ушел. Она не успела ничего спросить, ни о чем поговорить. Или успела? В его словах были какие-то отзвуки того, что так ее волновало. Звучали ответы на вопросы, сформулировать которые она даже самой себе не могла.

ГЛАВА 3. ПОСЛЕДНЯЯ ПРОГУЛКА

То, что произошло назавтра, Лулу смогла осознать, как следует, только вечером, у себя. А сначала все было даже спокойнее, чем обычно. Счастливая тем, что Виконт вчера подошел к ней, сам подошел, и растревоженная его рассказом, она, припомнив недавнее теткино ворчание, и чтобы успокоиться, отправилась «по хозяйству». Посчитала и разложила по коробкам столовое серебро, приготовила под руководством кухарки гуся под острым соусом. Приятно было думать, о том, кто будет это блюдо есть, хотя, она знала, что постесняется сказать о своем авторстве. Пусть бы тетка обмолвилась при всех за столом! Пока что тетка пришла, если не в полный восторг, то, по крайней мере, в добродушное состояние:

– Ах, Александра, – произнесла она со всей доступной ей задушевностью, – когда твое французское с тебя слетает, так любо-дорого посмотреть, даром, что худенькая. И лицо – очень недурное… кабы только еще и мальчишку из себя не корчила, а, как подобает девице, себя всегда вела. Так, гляди, еще и хорошую партию сделаешь! Ты не бойся, как время выйдет, я об этом подумаю… А что делать станешь? Вроде сироты – при живой матери. Ой, что это я, про сирот-то? Еще накличу, не дай Бог! Виктору возвращаться, а я про сирот завела.

Лулу, не задумываясь о «партиях» и другом, мало ее интересующем, спросила, нельзя ли тетке не ездить к Любе? Но, оказалось, это дело решенное: «как Виктор приедет, чтобы, значит, хоть повидаться». Что и говорить, для Лулу замена была неравной. Разлучаться с теткой, тем более, неизвестно насколько, может быть, и навсегда, было для нее весьма и весьма грустно, а по отцу она абсолютно не скучала и даже угрызений совести не испытывала по этому поводу.

Потом она позанималась – попробовала самостоятельно разобраться в Ваниной брошюрке. Ваня все же, тайком от остальных, дал секретную книжечку, напечатанную на газетной бумаге. Он шепнул, что считает ее товарищем, оказавшимся по недоразумению в стане врагов. И еще долго горячился, прибавляя что-то насчет пропаганды. Он сказал, что, конечно, «придется попотеть – это тебе не слезливый романчик». Вот Лулу и устроилась возле стола, положив на всякий случай рядом книгу потолще, чтобы прикрыть в случае чего желтоватые листы. Старое кресло, которое по ее просьбе недавно притащили из библиотеки, делало привычную розовую комнату более солидной. Забравшись в него с ногами, Лулу почувствовала себя настоящей конспираторшей. Она честно «потела», но налоги, земельная реформа, прибавочная стоимость остались для нее туманностями, непонятно как связанными с сегодняшними событиями. На всякий случай она выписала вопросы, чтобы задать их Ване в удобный момент. И не просто выписала, а шифром, который они забавы ради придумали как-то с Виконтом. Если кто-нибудь узнает…Глубоко запрятанная, все же теплилась и другая мысль – вдруг Виконт по старой памяти постучит к ней. Она тогда сделает вид, что случайно сказала «да-да» и не успела спрятать книжку. Они бы поговорили, и жизнь бы стала понятнее и надежнее.

После не особенно плодотворных «занятий» встретила на лестнице направляющуюся в розовую комнату Доминик и вынуждена была вместе с ней вернуться. Мать приказала переодеться, сама выбрав одежду. Лулу влезла в светло-сиреневое с кружевными вставками платье неохотно, она предполагала до обеда пробежаться до хутора – интересно было послушать, что говорят собирающиеся на лужке люди. Теперь это невозможно – платье нежное-нежное, как пена, высоко поднятые на ленте волосы дочери Доминик тоже сама выложила длинными локонами и повесила ей на шею тонкие бусы из аметистовых квадратиков. Ну, куда в таком виде на хутор, еще и в сиреневых тканых туфельках на каблучках? Это не близко.

Селяне говорили о войне не совсем так, как дядя Гриша и его друзья, более растерянно, но Лулу жадно прислушивалась: вдруг среди этих противоречивых, корявых суждений блеснет что-то понятное. Ей разрешалось ходить на хутор вместе с Тоней, которая регулярно совершала туда походы за козьим молоком для нее же, для Лулу. Тетка считала, что при такой худобе ее необходимо отпаивать молоком и, предпочтительно, козьим. Горячо и настойчиво развивала эту мысль. Маман особо не заинтересовалась, как и всем, что исходило от «Эвдокси», даже сказала, что она в годы Лулу была гораздо тоньше и стройнее. А вот Виконт почему-то потом несколько раз спрашивал и ее и, тетку про это самое козье молоко – нашли ли, и расхваливал его вкус.

К Лулу хуторяне присмотрелись и, не стесняясь, высказывали в ее присутствии свои мнения. Бывая с Тоней в компании загорелых хуторских девушек, она, случалось, рассказывала о Франции, о которой у нее самой остались только смутные, но волнующие воспоминания, легкая картавость и неистребимая привычка думать о себе: «Лулу». Рассказывала подробно, добавляя к собственным воспоминаниям услышанное и прочитанное. Пользовалась большим успехом. Она знала, что говорить ей вообще-то надо о другом. Недаром, Ваня все твердит о пропаганде. Но другое так ладно с языка не лилось, она однажды попробовала, но сама показалась себе какой-то маленькой и неубедительной. С хуторскими записными говорунами о текущем положении ей было не тягаться.

Доминик сама была одета, как для визита, причесана и припудрена. Раз так, значит, заставит сидеть в гостиной с «дорогим гостем». Когда они вошли, Петр разом прекратил какие-то веселые разговоры с Дмитрием и Виктором, они втроем фыркнули и Петр, поиграв бровями, сказал:

– Домночка, какое великолепие, мы еле вас дождались, кавалеры без дам вянут и отчаиваются… не нальете ли чаю? – он раскатисто рассмеялся своему каламбуру и, встав, поцеловал Доминик в щеку.

– Это будет скоро-скоро, Пьер, я навсегда узналь, что русски не могу без чай, я повелю самовар, чтоб податься за стол. Сама распорядиться – кое-что, закуска. О! Хозяйка, это столько заботи…

Когда Доминик вышла, Пьер подмигнул братьям:

– Русские не могут без чего-нибудь покрепче. Употребляете, юнкера?– он ткнул пальцем в сторону буфета, где за стеклом отсвечивали бутылки.

Юнкера посмотрели на безмолвно сидящую Лулу. В ее присутствии они предпочитали в подобном не признаваться. Но она и без того знала, что они, бывало, составляли компанию Пузыреву, правда, только в отсутствие Виконта. Петр понял их по-своему:

– Ха, вы всегда такие застенчивые? Наша куколка, что, может разгласить? Что же вы ее не приручите никак? Смотрите, какая она хрупкая, как веточка, миленькая – хорошенькая, хотя женским обхождением здесь пока и не пахнет. Но со временем… Что ты смотришь сердито, киска, подойди и поцелуй своего дядю. Надо же помириться, наконец.

Что делать? Она и других-то никогда не целует, разве что Тоню или тетю, а подойти с таким к врагу???

– Я не киска…– вырвалось у нее, пока она обдумывала положение, – и не говорите мне так!

– А мне кажется, что именно киска – царапучка!– Дядя опять засмеялся.

Дмитрий одобрил со знанием дела:

– Что да, то да!

– Так подрезать коготки! Вот сейчас, сам подойду и… поймаю. – Петр встал, ловко выбросив свое длинное тело из кресла, и сделал полу-выпад в направлении Лулу. Та буквально взлетела над стулом, ей показалось, что тонкий материал платья помог ей двигаться легче, и отбежала за стол:

– Я не хочу разговаривать! И чтоб вы меня ловили, не хочу! Я тогда задам хорошенько! Или кину что-нибудь! Что за бессмысленные игры – беготня вокруг стола!

Дядя засмеялся:

– Форменная дикарка! Сестрица-казачка, что ли к воспитанию руку приложила? Мы же с ней, так сказать, обожаем друг друга!

Братья предпочли и о тетке не распространяться. А Лулу буркнула:

– Тетя все правильно делает!

Дядя продолжал, все еще улыбаясь, но уже с ноткой раздражения:

– А вот просто взять – и ушки надрать: не груби дяде! Моя дочь мне пикнуть не смеет!

Лулу решительно повернула к двери и через плечо гневно выпалила:

– Солдат-дезертиров хватают, наказывают. А Вы всех бросили, с фронта сбежали – (тетка ей и это успела сообщить!)– и смеетесь тут, теперь, забавно вам что-то! Вокруг стола бегаете!

– Что-о? – взревел Петр, и ухмылка неправдоподобно быстро сменилась у него на лице свирепым оскалом, он рванул к ней уже по-настоящему. Она сильно испугалась и вылетела из комнаты…

– Дура – девчонка! Не хочешь по-хорошему, будешь научена!– услышала она позади себя вместе с перестуком каблуков. Бегала Лулу всегда очень хорошо и, когда она неслась наверх, дядя заметно приотстал. До своей комнаты не добежать, и она свернула в гимнастический зал – там две двери, если закроет перед ним первую, успеет выбежать во вторую. Она влетела туда такая запыхавшаяся, что не заметила Виконта, который, сидя на полу, между спортивными снарядами, что-то подкручивал на одном из них.

– Александрин, я – тут, если ты…

Фокус с дверью не прошел, и тихий голос Виконта потонул в потоке бессвязных ругательств, обрушенном дядей на голову Лулу. Лощенный офицер не гнушался солдатскими оборотами. Но Лулу теперь молчала, словно проглотила язык, она только подбежала к противоположной стене и вскочила на подоконник в тот момент, когда дядя докрикивал:

– Я солдат вышкаливал, тряслись передо мною, по струнке ходить будешь, руки целовать заставлю!

Как это ужасно – при Виконте! Пусть замолчит, пусть замолчит этот Петр, пусть лучше потом накричит на нее…

– Мерзость какая, – будто с удивлением произнес Виконт, поднялся с пола и подошел к Лулу:

– Почему ты так одета, Cаша, куда-то собралась? Спустись с подоконника, пойди, пожалуйста, в свою комнату. Побудь там немного, если не затруднит.

Лулу обратила внимание сразу на три вещи: он не подал ей руку, не помог спрыгнуть с высокого подоконника, произнес фразу слишком вежливую для обычного распоряжения, но главное – на-звал Сашей! Она спрыгнула сама и остановилась, не решаясь пройти мимо поперхнувшегося на полуслове и застывшего около брусьев дяди. Виконт еще раз чуть заметно повел головой, указывая на выход, отвернулся и подошел к Петру.

Лулу, конечно, тут же вышла, по инерции прошла несколько шагов, и вернулась, застыв в нерешительности за дверью. Что будет? Дядя такой разозленный, а Виконт, наоборот, какой-то неестественно спокойный…

– Судя по набору слов, вы искали здесь своего денщика? Не для ребенка же это предназначалось?

– Откуда вы здесь взялись? – Лулу различила в голосе дяди некоторую оторопь и еще что-то, хотелось думать, что испуг. – Что вы, черт возьми, вечно суетесь…. Племянница мне нагрубила… она распущена… я вправе…

– Девочку раз и навсегда оставь в покое. Не нарывайся.

– Похоже на дежавю, Шаховской, ты как будто снова пытаешься защитить чью-то честь, или и здесь есть о чем догадаться?

– Не трудись с догадками. Виктор поручил присмотреть за домом и семьей в его отсутствие. В том числе и за детьми, – голос Поля продолжал быть угрожающе спокойным. – Именно поэтому – не распускай язык и будь корректен, а лучше держись подальше. Особенно от девочки. Надерзила – сообщи мне, я разберусь.

– Как всегда, Шаховской, много о себе мните! – Лулу по звуку шагов поняла: дядя двинулся к Виконту.

Ей надо, наверное, войти и сказать, что она, вправду, ужасно надерзила – перевести внимание дяди на себя. Или так будет хуже? Она потихоньку приоткрыла дверь. Оба они стояли к ней боком. Дядя – очень близко к Виконту. Лиц было не разглядеть.

– Повторяетесь, – Виконт подбавил в голос равнодушия. Лулу ясно чувствовала, что именно подбавил, а не получилось так само собой. – А я повторять не намерен. Вы слышали, что я решил. Больше ничего сказать не имею.

Лулу с облегчением перевела дух. Виконт, судя по тону, усмехнулся, а значит, полностью взял себя в руки, и связываться с Петром не будет.

Верно. Виконт идет к двери. Она отскочила. Господи! Петр что-то говорит ему в спину. Лулу теперь у противоположной стены и до нее долетает только непонятный обрывок:

– Да, вы не теряетесь, Шаховской! Широта вкусов! И так удобно – опять в доме! Далеко не ходить…

Виконт останавливается, разворачивается на каблуках. Тихо, сквозь зубы, говорит:

– Тебе лучше замолчать.

Петр отвечает что-то неразборчивое. Слышно только : «...в точку...» Виконт подходит к Петру почти вплотную:

– Что ж, ты сам напросился. Я, видит Бог, не хотел.

Дальше в полуоткрытую дверь видны как бы мелькающие кадры синематографа. На лице дяди тает ухмылка и проступает страх. Ладонь Виконта мелькает где-то возле шеи Петра. Петр шатается. Теперь у него лицо бессмысленное. Виконт берет его за руку выше локтя, подталкивает к мату …

Лулу, плохо понимая, что происходит, отбежала и прилипла к стенке коридора. Из зала не доносилось ни звука. Дверь широко распахнулась. Шаховской вышел быстрым шагом, сосредоточенно глядя в пол. Дядя вслед за ним не появился. Лулу кинулась к Виконту:

– Идемте, пожалуйста. Не оставайтесь с ним больше! Если из-за меня что-нибудь случится… Идемте, он сейчас выйдет!

Ей, перепуганной, мерещились драка, бой, дуэль со «смертоубийством», как выражается тетя. Единственная мысль владела всем ее существом: увести Виконта подальше от Петра. Со стороны это, наверное, выглядело странновато: она то трясла его за плечи, то тянула за руки, а он смотрел на нее вопросительно, не сопротивляясь, словно ожидая, когда это кончится.

– Так-то ты ушла, когда просили по-человечески! Запомню, – наконец без малейшей эмоции заметил он, когда Лулу выдохлась. – Ну, пойдем, раз хочешь. – Они прошли молча несколько шагов.

– А в чем, собственно, дело? Что может случиться? Зачем ему выходить? Остался покурить. – Теперь он смотрел на нее с таким сверхпростодушным изумлением, что если бы перед этим взгляд Лулу не упал на побелевшие костяшки его сжатых в кулак пальцев, она бы усомнилась в себе, могла вообразить, что вообще все ей привиделось, а она зачем-то трясла и тащила прочь спокойно прогуливающегося человека.

– Правда, ничего не будет?

– А что может быть, я спрашиваю? И не к чему такие сильные средства. Ты же просто так покалечишь меня ненароком. Я сам хотел предложить: пойдем, погуляем, покатаемся, просто поговорим, наконец.

– Я ничего не буду говорить про то, что было. Я не могу. Он такие слова произносил…

– Забудь. Не останавливайся, пошли. Или это кружевное сооружение не для прогулки? Сбегай, переоденься. Красиво, красиво, это я так, от зависти.

Сбегав в комнату, Лулу, или, как она теперь о себе робко думала, Саша, прикинула, чтó сказать Виконту об ее отношении к Петру. Ей трудно было принять переход к шутливому тону, который так явно, служил просто прикрытием совсем другого настроения.

Он дожидался, сидя на ступеньках крыльца и протирая платком свою плоскую фляжку. Завидев ее, встал и энергично махнул рукой:

– Поторопись, время уходит. Я час назад имел неосторожность пробудить Алексея Кондратьевича Пузырева от сладостных снов. Если мы немедленно не перехватим, этот варвар отправит благородного Арно по хозяйственным делам.

Саша, едва подойдя, выпалила, как будто с разбегу в прорубь прыгнула:

– Я все знаю про вас и про… этого. Что вы – враги. Я больше близко к нему не подойду, ни за что в жизни. Я его ненавижу. Он приехал и все… просто невыносимая жизнь началась. Вы совсем другой стали…Такой, переживающий… Не переживайте из-за него, а то очень, очень грустно становится. Он уедет же когда-нибудь и все будет по-прежнему. Потерпите, Виконт!

Виконт вновь сел на крыльцо, сорвал цветок вьюнка, оплетавшего перила и, не отрывая от него глаз, после некоторого молчания, спросил:

– А тебе это «по-прежнему» нравилось? Все беды принес, по-твоему, Петр? Убрать его и все станет хорошо? Других неприятностей ты не замечаешь?

– Я не знаю, но до него вы были действительно веселый, правда?

– Ну, если я веселился, что ж говорить? – и заметив, что Лулу хотела еще что-то сказать, добавил:

– Не надо, Александрин, оставь. Это сложнее, чем ты думаешь… И не слушай ты сплетен, пожалуйста! – с досадой заключил он, и опять поднялся со ступеньки.

– Ладно, пойдемте скорее. Мы же торопились за Арно, – вздохнула Лулу: он не хочет ее сочувствия, не хочет делиться с ней и объяснять. Маленькой ее считает или ненадежным другом?

Виконт, хоть и поглядел сверху ей в лицо, приспустив веки, но разбираться в его выражении не стал, а сказал уже на ходу:

– Так, за пустяками можно забыть о самом главном. Где они? Арно и Пузырев? – он еще раз глянул на нее, дотронулся до ее плеча и добавил: – Мы во всем разберемся, м-м?

Она не успела отозваться, тишину взорвал пронзительный крик:

– Все! Хватит! Натерпелась я досыта! Евдокия Васильна уедет – и коли с собой не заберет, минуты тут не останусь. Мало, что Домне Антонне не угодишь, только тебя не хватало! Вот уж истинно, не так паны, як пидпанки! Ехидна ты Верка, ехидна сущая! – Захлебывающийся Тонин голос мог разбудить всех лежебок в Каменской. Вера загнусавила в ответ тише, но достаточно разборчиво:

– Пожалеешь, мил моя, что со мной связываешься. Мое дело, кого хочу – приглашаю, что у них за рожи, что тебе за дела? Петр Васильич, между прочим, одобряют… Не промахнись с доносиками, милая. Себе могилку копаешь…

– Что это они так громко ссорятся?– удивилась Лулу. Девушки, бывало, цапались между собой в этом скандальном доме, но не так шумно – крик был привилегией других персон.

– А-а, – махнул рукой Виконт, не останавливаясь, – женщины!

Но тут ссора перешла на такие невообразимо повышенные, даже для этих пределов, тона, что Лулу, без раздумья бросилась на звук, на помощь Антонине. Виконт недовольно поморщился, но на этот раз на крыльце не остался – догнал ее на лестнице. На площадке второго этажа, у открытого окна Тоня и Вера выкрикивали теперь что-то совсем нечленораздельное. Но Лулу уже поняла, что Тоня, возмущенная «приятельством» Веры с мужской половиной семейства, обвиняла, и не без оснований, ставленницу Доминик, в том, что она приводит в дом товарок, на которых «пробы негде поставить», да еще и в сад таскает непонятно кого… Лулу мимолетно подумала: разве еще совсем недавно Виконт допустил бы непорядок? Ему как-то вдруг стали безразличны и дом, и его обитатели… Неужели все?

– Они сами разберутся!– бросил Виконт, повернувшись уходить.

Тут же «в подтверждение», девушки, не найдя больше слов, вцепились друг другу в волосы и, надо признать, инициатива принадлежала Тоне. Ее коротенькие, крепкие пальцы захватили светлые волосы Веры так крепко, что та аж присела и, из такого положения, в свою очередь тянула обеими руками Тоню за косу, можно сказать, висела на этой косе. Обеим было больно, и визг не ослабевал.

Лулу, искушенная в «кудрявых войнах», попробовала было подступиться, чтоб оторвать Тоню, но Виконт крепко взял ее за локоть, и она не смогла никуда двинуться.

– Виконт, ну, Виконт, а что же делать? Они не останавливаются... И как глухие.

Виконт некоторое время наблюдал за происходящим молча, потом, не отпуская ее локтя, сильно перегнулся через перила и крикнул довольно громко, но спокойно:

– Алексей Кондратьевич, принесите мне ту самую бадейку, здесь надо кое– что отмыть!

Звук его голоса заставил девушек отскочить друг от друга. Тоня, ойкнув, закрыла лицо руками и убежала. Вера повела плечом и нарочито медленно стала спускаться по лестнице, выпятив грудь. Проходя мимо Шаховского, чуть задела его, но было заметно, что и ей неловко.

– Ну-ну, – сказал Виконт ей вслед и от души добавил: – Сумасшедший дом!

– Сумасшедший, да, – согласилась сердито Лулу.

– Ты со мной согласна? Тогда пойдем.

– Куда?

– Прочь отсюда, чтоб забыть все это, как кошмар!

Удивительно, но такое, казалось бы, невеселое происшествие настроило их на озорной лад, по крайней мере, внешне.

Они сбежали с лестницы, вышли во двор, влетели в конюшню. Виконт для лучшего «обзора» крутанулся вокруг своей оси.

– Так. Конюшня пуста. Увел. Успел.

– Глаз да глаз нужен за этим Пузыревым, – тем же притворно-сокрушенным тоном ответила Саша, уже мысленно утвердившаяся в таком для себя наименовании.

– О! Легок на помине твой Пузырев! Сейчас! Сейчас все станет ясно! Алексей Кондратьевич! Где Арно? Где Ромашка? Куда вы их дели?

– М-м– м-я… Я тут… с вашим рас-пр-жением, с бадейкой той самой… от колодезя значит… направляюсь. Ваши зовы… Что же вы на месте– то… не стоите, Пал Андреич?

– Алексей Кондратьевич, дорогой, это вы поспешаете на мой призыв с лестницы? Бодро! Что ценю в людях – так это расторопность. Ну, ну, друг, не прячьте глаз. Выдайте мне лошадей и ступайте с миром! И конюхи куда-то запропастились. Я что, их отправил по станицам? А, не помню, – он беззаботно взмахнул рукой в сторону Саши.

Но она уже вся разом напряглась и не могла больше соответствовать его забавному тону. Пьяный! Таким пьяным она Пузырева еще не видела. Глаза как у кролика и к тому же остекленелые, голова неестественно склонилась к плечу. И хотя она прекрасно знала, что это хорошо знакомый смешноватый Пузырев, ей стало не по себе, ее передернуло. Виконт мимолетно глянул на нее и бровь его вздернулась:

– Александрин?

Лулу схватила его ладонь и сразу успокоилась. И дело даже не в том, что Виконт гораздо крупнее Пузырева, а просто… Вот так – хорошо. И она может, как ни в чем не бывало, стоять перед потерявшей человеческий облик персоной, и не трясется как осиновый лист, а смело глядит на него.

– Лошади… а какие-такие лошади, куда-то разбежались… мы не осведомлены, может вот барышня…

Пузырев хотел просто указать на Лулу, но промахнулся и, плохо держась на ногах, схватился за ее плечо.

Лулу сжалась от отвращения, руки у нее мгновенно похолодели и повлажнели… Она выкрикнула:

– Ne faites pas cela! [51]

Виконт щелчком снизу сбил руку Пузырева с ее плеча:

– Толку не будет, это видно. Все, все, спать отправляйтесь.

А сам, не дожидаясь исполнения этого приказа, отвел Лулу к крыльцу:

– Сядь. Страх или что это было, я не знаю, вызван столь жалким субъектом? Воды принести тебе? Что ты нервная такая, объясни? Козье молоко пьешь?

– Пью, – прошептала Саша.– Но пьяные – это… Всегда страшно и противно… Бр-р-р-р... Мокрые, липкие, отвратительные, ой! Нет, нет, все уже прошло, не смотрите сюда, на мое лицо. Это недостойно, что я испугалась… Скоро научусь. Я к ним, к пьяным, еще в Ростове хотела подойти и сказать откровенно, что стыдно терять человеческий облик, но боялась. Но теперь, чтобы вы не думали, будто я не волевой человек, обязательно заставлю себя подойти и скажу!

– Начала шутить, это хорошо. Правда, как-то дико, но это, очевидно, последствие полуобморочного состояния. Да оторвемся мы когда-нибудь от этого крыльца? Или нас приковали к нему?

– Почему шутить? Это что, опять незрелые мысли?

– Если вообще мысли. Проповеди пьяным? Глупости это.

– Ой, Виконт, смотрите, где Арно! Да нет, вы смóтрите туда, где он может быть, а он там, где не может быть.

Из хлева, сопровождаемый гневным мычанием законных обитательниц, вышел Арно с совершенно глупым выражением на благородной морде. Он весь был в сене, отрубях, грива спуталась и казалась мокрой.

– Появился. Вот уж действительно, «не ждали». Похоже, что его били, – прокомментировал появление жеребца Виконт. – А что же Ромашка? Может, разъяренные коровы просто съели нашу неженку?

– Что же вы тут спокойно сидите с разговорами, надо же ее спасать?

Виконт встал. Арно, увидев хозяина, подошел и, грустно вздохнув, положил голову ему на плечо.

– Арно, бедняга! Ну, не расстраивайся! Может, сахар тебя утешит? Александрин, угости его! Пойду, посмотрю, что осталось от Ромашки.

В хлеву ни лошади, ни ее останков не оказалось. Ромашку нашли только у реки, куда, прихватив пришедшуюся кстати бадейку повели помыть Арно. Кобылка пребывала в полной растерянности. Она еще никогда не оказывалась так далеко одна. Неприспособленность к самостоятельности сделала свое дело: она сбила ногу. Тоже пожаловалась Виконту и получила полное сочувствие:

– Совсем расплакалась. Между прочим, дело даже серьезнее, чем она показывает… Терпеливая. А сбито здорово, только бы не брокдаун! Ох, этот Пузырев у меня дождется!

Он посмотрел на Лулу, ласкающую белую морду с темной метинкой на лбу. Она предложила со знанием дела:

– Смазать надо чем-нибудь жгучим.

– Жгучим! Нет, ей такого не вынести. Вернемся – полечу. Щадящими методами.

– Вот, вот видите! А меня, чуть что, велите обмазать с ног до головы! Я что, крепче Ромашки? И не ругаете ее никогда, и умницей… чуть что. А она и бегает и прыгает тоже… И ударяется… – это были, конечно, шуточные претензии, но какую-то долю серьеза Саша в них все-таки вкладывала.

– На дереве я ее, положим, не видел. И балконные перила ее не привлекают, как место для отдыха. Что возразишь, юный корсар?

Виконт, шедший немного впереди, развернулся и прошел несколько шагов вперед спиной, чтобы удобнее было говорить, его отросшие легкие волосы при этом подпрыгнули, он улыбнулся ее любимой, как будто, сдерживаемой, улыбкой и стал на короткое время самим собой, тем самым Виконтом, которого Лулу встретила на лестнице несколько лет назад.

– Возражу, что вы и сами сидели со мной на перилах, а корсар – это пират, да?

– Пират. Но я, когда истекаю кровью, не уклоняюсь от самой суровой обработки.

– А вы когда-нибудь истекли?

– Истекали, Александрин, истекали. Если бы истек, некому было бы вести с тобой нравоучительные беседы. Я бы просто умер.

– Давно это было? Вы были ранены?

– Бывал. Нашим общим другом Арно, например. Сейчас он дружелюбно жует мой воротник, а раньше, до твоего приезда, когда его только купили, у нас были весьма натянутые отношения. Вот их след, – Виконт отвел со лба прядь волос. Высоко, у самых корней светлел шрам, он уходил под густые волосы и где заканчивался, не было видно. Арно бросил воротник и весело заржал, наверное, Ромашке, которая, прихрамывая, подошла к нему.

– Узнал дело копыт своих. Обрадовался. А я рисковал после этого зверства остаться идиотом. Хорошо, вскользь пришлось.

Лулу помрачнела. Хотя Виконт казался ей всегда невероятно сильным и ловким, ей часто мерещились угрожающие ему опасности, и она пугалась чего-то «задним числом». Такие мысли были сродни внезапному осознанию уязвимости Земли и Солнца. Вот и сейчас она живо представила ужасную рану на его голове, слипшиеся от крови русые волосы… Как больно ему было! Она прикусила губу и, не отрывая глаз ото лба Виконта, болезненно вздохнула.

– Жаль меня? Молодец! – похвалил он. – Больше, чем Ромашку?

– Это не тема для шуток, – серьезно сделала ему замечание Лулу.

– Что – не тема?

– Ваша голова и раны.

– … многочисленные, покрывающие ее сплошь? Вынужден тебя разочаровать – больше их не было и, как видишь, нет.

Лулу, наконец, приняла его тон и рассмеялась:

– Разочаровали! Всегда так разочаровывайте! А Ромашку – жалко. Кто ее домой понесет? Давайте считаться…

– Пусть скажет спасибо, что ей не придется нести кого-нибудь.

– Виконт, а, сколько вы весите?

– Пудов пять c половиной, я думаю. Это что, Ромашка забеспокоилась? Передай, что я, как ни садился на нее, так и не собираюсь. А ты для нее – пушинка.

– А, может, больше? Шесть с половиной, может быть?

– Спасибо тебе большое. Ты решила начать издеваться надо мной?

– Разве плохо? Большой, сильный… Богатырь!

– Ладно, я понял тебя. Иди сюда!

– Что? Куда? – Лулу, говорившая абсолютно без задней мысли, подошла. Виконт сделал какое-то неуловимое движение, кажется, подсек ее под коленки, – и земля ушла у нее из-под ног. На миг она оказалась в воздухе, но была тут же подхвачена. Еще раз, восторженно визжа, взлетела в воздух – и опять успешно прибыла ему в руки. Не выпуская ее, он пустился бегом. Арно с громким ржанием помчался впереди. Даже раненая Ромашка бодро прыгала на трех ногах, стараясь держаться к ним поближе. Виконт смеялся – на этот раз по-настоящему весело, Саша – с удовольствием вторила.

Но продолжалось это поразительное передвижение недолго. Едва вдали замаячила усадьба, Виконт поставил ее на землю:

– Все! Дальше – ножками.

К дому они подошли совершенно чинно.

– Стоп. Что это? Опять гости? – остановился Виконт. – Ты – марш прямо в дом. К себе. А я, если это «подозрительные личности», как выражается Антонина, отправлюсь их выпроваживать. Кстати, я никого в саду не видел. Посторонних, я имею в виду, а ты?