Текст книги "Третья истина"

Автор книги: Лина ТриЭС

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

– Ты че, обидки взяли? Я ж шутю. Понарошку дразнюся! Ты зато башковитый!

– Ну, какие могут быть обиды! Пей чай, Саша, остывает.

– Не загорись от костра, Сaшец, то один, то другой бок подставляй под поджарку.

Проснулась она от отчетливого стука копыт, который сызмала не спутала бы ни с чем, ни во сне, ни наяву. Прежде всего, быстро оглянулась на своих товарищей: Виконт и Леха мирно спали, привалившись к шалашу, отчего последний сильно накренился. Удивительно, но Виконт, не обращавший, по-видимому, внимания на посторонние шумы, с первым же движением Саши открыл глаза и вскочил. Леха продолжал мирно похрапывать.

Прямо перед ними маячил всадник. Лица не было видно. Саша запалила ветку и, вывернувшись из-под руки Виконта, которая легла, было, ей на плечо, с факелом наперевес бросилась к морде лошади. Та заржала и привстала на дыбы.

– Кто такие? Документы! – раздалась неожиданная здесь правильная русская речь.

Виконт, выдвинувшись вперед, поймал Сашу и завел себе за спину.

– А почему, собственно, вас интересуют наши личности? – мирно спросил он всадника.

– Разговоры затевать бесполезно. Я патрульный офицер. Если есть оружие – сдать. В зоне, охраняемой мной, беспорядки недопустимы. Советую подчиниться. Настоятельно советую.

– Какое оружие? Откуда? Мы мирные путники.

В какой-то момент Саше показалось, что Виконт разговаривает с самим собой, до того интонации патрульного офицера были похожи на его обороты. И фигура на фоне темного неба, необыкновенно четко и красиво обозначившаяся в седле, посадкой напоминала самого Павла Андреевича. Виконт, видно, тоже что-то заподозрил, так как обернулся, взял у Саши факел и осветил всадника.

– Не шевелиться! – четко произнес офицер.

– Митя, ты? Какая выправка! – Виконт откинул факел в костер, подошел к лошади. В его голосе явно звучала радость. – Оставь коня, присядь к огню, или тебе нельзя? Ты в дозоре? Тогда почему один?

– Ой, Поль Андреевич, неужели это ВЫ? Я, собственно, с донесением ехал... Вот это встреча! Поль Андреевич!

Саша уже узнала всадника и пришла в ужас. Второй в ее реестре негодяев после Петра!.. Пока она ужасалась, Дмитрий, а это, конечно, был он, порывисто наклонился в седле, и они с Виконтом обнялись.

– Зачем, Поль? Что вы делаете?– выкрикнула Саша.

– Кто это с вами, Поль Андреевич? Неужто сестрица? Вот так номер! Навязалась в спутницы? А вы правду про нее знаете, Павел Андреевич, с кем она связалась? Отец вне себя, даже упоминать о ней запретил, поверьте. А это там кто? Один из той швали, с которой она водится? Я всегда так и думал, что она себя рано или поздно покажет во всей красе...

Ни горечи, ни возмущения, ни протеста слова Дмитрия в Саше не вызвали. В своем ошеломлении она просто механически фиксировала их. Виконт досадливо махнул рукой:

– Будет, Дмитрий, что ты говоришь, что еще за «связалась», «водится»? Расскажи, лучше, о себе!

Дмитрий так и не сошел с коня, и Шаховской разговаривал с ним, стоя рядом и положив руку на седло.

– Я на отличном счету, и во многом благодаря вам. В полку нет наездника лучше и стрелка успешнее! Мне доверяют. Поедемте со мной, я представлю вас, вы убедитесь, мое слово кое-что значит, никто не относится ко мне как к мальчишке… несмотря на мои восемнадцать.

– Рад слышать.

– Павел Андреевич, я не знаю, понравится вам это или нет, но этих двоих придется сдать в комендатуру. Если вы со мной, то нам вместе, если предпочитаете следовать своей дорогой – мне одному. Вы, разумеется, вольны делать то, что вам хочется… – В голосе Дмитрия трепетал отзвук рыцарских романов, он даже пафосно вздрогнул, когда произнес:

– Вы с детства были моим кумиром, и я не забуду об этом никогда. Вам я предоставляю свободу решения. И это все, что я для вас могу сделать, господин Шаховской! – Дмитрий гордо выпрямился в седле и даже сделал жест – нечто среднее между отдачей чести и приветствием.

– Хорошо же ты понял своего кумира за время знакомства. Может, лучше просто уедешь, чтобы я помнил тебя прежним и постарался забыть нынешним? – усмехнувшись, совершенно не в тон ему, спросил Виконт.

– Как? – не вник Дмитрий, но сменил пафосный тон на доверительный:

– Поймите, Поль Андреевич, по всему округу диверсии, и именно такие подростки, как она, – он ткнул в сторону Саши изящной рукой, – на побегушках у диверсантов, именно их руками голытьба пытается спасти положение, творит беззаконие… террор. Конечно, оказаться в застенке для девчонки – тяжкая участь, церемониться с ней никто не будет, это ясно, но никто и не просил ее способствовать…

– Упорствуешь…

– Обсуждаю, Поль Андреевич, надеюсь вас убедить.

– Здесь нечего обсуждать, Митя, – убрав руку с седла и разделяя слова небольшими паузами, тихо сказал Шаховской.

– Отойдите, Павел Андреевич, – поймав взгляд прищуренных глаз Шаховского, изменившимся голосом приказал Дмитрий. – Я вооружен, и у меня нет выбора. Этих людей я сдам, во что бы то ни стало, возможно, себе во вред… За такую сестру… могут быть неприятности. Но не забывайте, я под присягой, это мой долг. Вас отпускаю только потому, что всегда боготворил и могу поручиться и перед начальством, и перед совестью, что ваши действия остаются сообразными со званием дворянина. Отойдите, господин Шаховской, в вас стрелять не хочу.

Он вытащил пистолет, нацелил его на Леху и тронул шпорой коня, намереваясь, видимо, подъехать поближе к шалашу. Шаховской пропустил всадника чуть-чуть вперед и вдруг со словами: «Придется сбросить. Жаль. Так красиво смотрелся», убедительно сказанными самому себе, прыгнул на него сзади и обхватил, прижимая вооруженную руку Дмитрия к боку. Через мгновение, он покатился по снегу вместе с выбитым им из седла молодчиком. Пистолет все еще был у Дмитрия в руке, но сама рука была намертво прижата Виконтом к земле. Саша, подскочив, без особого труда разогнула пальцы брата и забрала оружие. Трясущимися руками, все еще не будучи в состоянии сказать ни слова, протянула его Виконту. Тот, крайне неосмотрительно, как ей показалось, уже отпустил Дмитрия, поднялся, повернулся к нему спиной, взял пистолет и сунул его в карман. Саша с ужасом поняла: он дает негодяю-брату время встать, не смотрит на него, чтобы тому было полегче перенести позор. Дмитрий ведь может броситься сзади! Но Виконт, видимо, знал жизнь и Дмитрия все же лучше, чем Саша.

Брат, сгорая от стыда, – Саше было знакомо это его выражение – действительно бросился сзади к Шаховскому, но только для того, чтобы ухватить его за руку. Причем точно так же, как делала это Саша, желая остановить или обращаясь с просьбой:

– Поль Андреевич, недоразумение, простите… я бы не стал стрелять на поражение...

Поль развернулся к нему, убрал руки за спину, улыбнулся краем рта как-то грустно и сказал:

– Оборону ты так и не усвоил… мой ученик. А поразить – поразил. Что уж тут говорить... Меня…

Дмитрий, опустив голову, переминался на месте:

– Павел Андреевич, следуйте, куда считаете нужным и с кем хотите, это все так неудачно… Ну, то есть, вам теперь моего разрешения не требуется… понимаю.... Что вы со мной предполагаете сделать?.. Даю слово, ее я даже не видел… И этого тоже...

– Интересно, интересно... А что бы ты пропел, если бы случайно удержался? Садись на коня, дурной, и убирайся. Противно смотреть на тебя.

Павел Андреевич не преминул под возмущенным взглядом Саши придержать коня, пока Дмитрий выученным рывком прыгал в седло, потом хлопнул коня по крупу:

– Прощай.

Дмитрий быстро скрылся в темноте, даже не вспомнив, что его оружие осталось в кармане Поля. А Саша злорадно подумала, что ему за это попадет, и это была ее последняя в этот час более или менее спокойная мысль. Виконт сел к костру и, обхватив колени, уставился широко открытыми глазами на пламя. Выражение лица у него стало печальным и даже обиженным.

– Че, никак не пойму, никак утро, что ли? Сашка, гля, ты че такой, разинув глаза дрыхнешь, че ли? Я грю, утро никак? Так на зуб бросить бы чего. И не пимши мы… ух, горяченького охота! Щас, братцы, кипяточку настроим…

Леха отходил от сна примерно как медведь по весне. Виконт, не оборачиваясь, спросил:

– Сладко спалось, Алексей?

– Эт вы че? Че, мол, раздрыхался Леха в свой черед на стреме быть? Не-е-е, я так, глаз закрыл, глаз открыл – все! Порядок! Тихо! Ни одна муха не прошпандорилася. Леха спит, а кур бачит!

Сашу, привалившуюся к стенке шалашика и медленно заполнявшуюся запоздалым ужасом, гневом и негодованием, прорвало:

– Сами сказали – дежурить! Что я не могу, а сами! Лешка! Спал, толку с тебя! А он бы стрелял, я точно знаю, даже в вас, Виконт! И в меня, и в Лешку. Мы вообще для него не люди! А вы, вы ему доверяете… и спиной повернулись… и вообще… а он бы стрелял. В вас, в вас, Виконт! Что бы мы без вас потом делали?

У Саши, когда она выкрикивала все это, дрожали коленки, стучали зубы, – пока еще не очень заметно, но она чувствовала, что приближается ее знаменитый «большой плач», и предотвратить его она не в состоянии. Виконт отозвался, все так же, не оборачиваясь:

– Да ну, бравада мальчишеская, ерунда. Хотя не ожидал. Обидно.

– Че? Че? Я б пулял что ли? Из откудова? Вы че, сбрендили на пару, иль как? Че несете? Слуште, вы слово с понятием могете произнесть? Викентий? Сашк? – недоуменно-испуганно принялся вопрошать Алексей.

– Вы что, не понимаете? – земля качнулась под Сашей, и она вцепилась в ветки шалашика, выхватила, сколько могла, бросила, уцепилась снова. – Вы всегда, ко всем, вы к отцу так же! Как будто, не видите ничего! Они негодяи. Они на всю жизнь во всем негодяи, негодяи, а вы с ними разговариваете... пока не убьют.

Виконт подошел, сел рядом и пригнул Сашину голову к своим коленям, приговаривая:

– А ты, какой молодец, отлично держалась! Не в пример нам с Алексеем. Ты нас просто посрамила! Чуткие стражи! А говоришь – обуза. Молодец. Ты у меня надежный товарищ! – Саша притихла под размеренным похлопыванием по спине. А Виконт задумчиво продолжал:

– Ты, возможно, права. Я не безразличен к нему, помню малышом… Он даже слегка похож на тебя, на нее… Елену Александровну. И он – Курнаков, должно же быть что-то общее с тобой, кровь одна.

– Ка-ак? – взвилась Саша, и его рука соскользнула с ее спины.

– Я – на него? У кого кровь одна – у отца, у Петра, у него… и у меня? Я их ненавижу, я их ненавижу, я не Курнакова!

Дрожь вернулась с новой силой, сухая без слез, но сводящая челюсти и пальцы. Леха с суеверным страхом попятился от нее, как от сумасшедшей, когда она, ударяя кулаками по земле, твердила: «Я не Курнакова, я – не Курнакова!» Что она еще выкрикивала, она просто не сознавала, но было что-то о выстрелах в Виконта, ее ненависти к семье и даже о матери, не любившей и бросившей ее.

– Хана, – только и сказал оторопевший Леха. – Сбрендил.

Внезапно над ней раздался строгий окрик:

– Саша! Сию же минуту прекрати! Что еще за истерика? Идем со мной. Живо. Я должен тебе кое-что сказать. Срочно.

Она машинально подчинилась. Виконт за руку потащил ее в поле по полузанесенному следу от саней в снежной целине. На быстром ходу он говорил, не переставая, обещал, расписывал прекрасную жизнь, ожидающую их впереди, мешал с этим обрывки каких-то историй, которые намерен рассказать целиком в ближайшем будущем, говорил по-русски, по-французски, даже что-то непонятное по-итальянски и по-английски. Он не прекращал до тех пор, пока судорожное напряжение не отпустило Сашу. Спазмы в горле прошли, она обмякла, прислонилась к нему и заплакала в три ручья. Это напугало его: он забыл, видно, что слезы у нее – последняя стадия, за этим последует успокоение. Виконт остановился, время от времени беспомощно поглаживая ее по трясущимся плечам и сокрушенно говоря:

– Все таки, упустил момент... Ну, тихо, тихо... Ну я не знаю, что мне делать, когда ты плачешь...

– Ничего, я уже не плачу, – смогла, наконец, выговорить Саша и, всхлипывая, попросила:

– Не обращайте внимания, пойдемте к костру. Спать хочу.

Когда они вернулись, ошалевший Леха прилаживал к козлам котелок с водой. Он дико взглянул на них и с тем же изумленным лицом отошел. Видно было, что он мучительно пытается сообразить что-то. Саша заняла прежнюю позицию – головой на коленях у Виконта и сразу отключилась. Когда она проснулась, все в молчании поели, затоптали костер и двинулись дальше, уходя от железной дороги. Виконт решил, что поскольку неизвестно, какое положение в Харькове и какая там сейчас власть, чтобы не подвергаться опасности, лучше обойти Харьков стороной и поискать какое-нибудь транспортное средство по дороге к маленькому городку Купянску.

ГЛАВА 8. ЛЕХИНЫ ПРОЗРЕНИЯ.

– Фантасмагорическое зрелище! Блики огня, мелькающие тени – вот что заставляло скульптуры оживать. Я видел это в Ватикане. А рисунки на амальгаме зеркал? Направленные особенным образом на свет в облаке пыли, они способны создать объемные изображения… – Виконт угощал этой познавательной лекцией слушателей, сидя на соломе в большой телеге, вытянув одну ногу вдоль бортика и привалившись к нему боком. Саша свернулась тут же. Очевидно, рассказ был предназначен для отвлечения «хулигана Сашки» от козел и вожжей. Виконт вообще умел заняться чем-то в утомительной дороге. Он и сейчас вырезал из дерева кочевника на коне. Сколько чудных фигурок было потеряно в пути! Виконт, как ни странно, не дорожил результатами своего труда и не заботился о судьбе своих творений. Он упивался самим процессом и скучал, если в руки ему долго не попадался подходящий кусок дерева или глины. На этот раз, провозгласив: не руби сук, на котором сидишь…», он отколол от края телеги кусок в полкниги величиной и долго сокрушался, что материал чересчур твердый. Тем не менее, неторопливые движения руки, держащей нож почти за лезвие, не стали менее точными. Следить за его руками в такие моменты – настоящее удовольствие. От этого щемит где-то «под ложечкой». Даже Леха любит наблюдать за работой Виконта, не отрывает глаз, как завороженный. Сейчас его спина трясется впереди, на козлах. Что с ним случилось после той ночи, когда они встретились с Дмитрием? Он стал молчаливым, все время косится на Сашу, как будто стесняется. Может, стыдится, что заснул? Стоит Саше обратиться к нему, как он начинает рыть ногой землю, если, конечно, в эту минуту стоит на ней, грызть кулак и косить в сторону «Викентия». Единственный способ выражения согласия или отказа – верчение лохматой головой. Кстати, и у Виконта волосы сейчас растрепаны. Ее собственные волосы тяжелее и плотнее, чем его, их трудно расчесывать, но зато они никогда неприбранными не выглядят. И причесанные, и нечесаные лежат крупными кольцами. Что это он замолчал? Нечестно. Саша же не лезет на козлы…

– Микеланджело на лесах, лежа на спине, Ватикан расписывал или что? Еще потом мог читать, только поднимая книгу над головой?

– Откуда ты знаешь? – поворачивая в пальцах своего кочевника и разглядывая его, осведомился Виконт.

– Вы же и рассказали.

– Ах, я! Неужели? Так слушать надо было, как следует. Не пришлось бы переспрашивать. Ватикан, конечно, Сикстинскую капеллу, фрески потолка.

Разговор переходил в режим вытягивания каждого слова клещами. Видимо, Виконт не видел больше в Саше стремления к управлению лошадью или задумался над чем-то.

– Виконт, а почему у меня ничего не получается, когда я леплю, рисую? Вот однажды у бабы Капы слепила – что-то такое вышло, что стыдно было вам показать… Почему так?

– Я и не подозревал в тебе мастерства Марии Колло или Камиллы Клодель. Впрочем, не видел, что у тебя получается, ничего не могу сказать. Хотела слышать мое мнение – надо было преодолеть стыд. Не так уж и страшно, я был бы снисходителен.

– А почему вы меня не учите мастерству, когда-то обещали?

– Не приходило в голову. Талант к творчеству у тебя, на мой взгляд, не в этой области. Здесь – только талант восприятия.

Она еще не успела открыть рот, чтоб выяснить поподробнее, в какой же области у нее, по его мнению, талант, а заодно попросить рассказать в деталях о скульпторшах Колло и Клодель, как он попросил: «Саша, сделай-ка перерыв, потом еще почирикаешь», переменил позу и обратился к Лехе:

– Ну что, господин конокрад, устали? Отдохните. Надеюсь, вам попалась умная лошадь. Она обойдется без ваших указаний, а вы перебирайтесь поближе, обсудим ваш аморальный поступок. Я избегал этого разговора раньше. Не исключено, что мне удалось бы пробудить в вас совесть, и вы бы вернули телегу с лошадью под то дерево, откуда вы их угнали. Мы же остались бы без средств передвижения. Теперь, когда упомянутое дерево далеко позади, вопрос носит чисто этический характер.

Леха как-то очень быстро научился выхватывать из речей Виконта доступное его пониманию. У него даже выработалось особое напряженное выражение лица, когда он вслушивался в слова, произносимые на родном языке, но частенько темные для него по смыслу. И сейчас, несмотря на необъяснимое смятение, он ответил по существу:

– А че? Вроде ничейная кобыляшка стояла. И долготно не емши… Че ж ? Такие дела ко наивернейшему издыханию скотинку привесть грозятся. Рази хозяин, коли живой, такое стерпел бы? Стало быть, вычеркнули его, горемыку, из накладной квитанции ныне проживающих, и кобылка эта сделалась ничейная. А я подкормил, наша стала. Я ж по доброте душевной, не то, чтоб к носу потереть… А, коли ненароком все ж хозяина со смертушкой разошедшегося встрену, може, и возверну, кто меня знает? Я ж не цыган какой?

– Да, действительно,– продолжал поддразнивать его Виконт, – вы сами привели мой самый веский довод. Вы же не цыган, Алексей!

Саша настолько привыкла считать Алексея полноправным членом их команды, что вполне добродушно снесла переключение внимания Виконта на среднего «братца». И сама с удовольствием поддержала:

– А может быть, цыган? Среди них есть разные люди… Или даже цыганский мишка. Вон, фигурой похож…

– Викентий! – Леха вдруг покраснел, как рак.– Ты глянь, не вели энтому, ну как его… про мою фигуру разговаривать иль про что другое такое. Вроде, непотребно как-то. Стыдоба.

– Да что с вами, Алеша, вы же не красная девица?

– Не!– возопил Леха. – Ей Богу, не!

Мимо проехала похожая на их телега, из которой с опаской поглядели на дюжего Леху, который чуть не со слезами на глазах уверял Виконта, что он не девушка.

– Викентий, ты ж меня видел! Ей бо! Не вру! И не был никогда!

– Алексей, вы это серьезно?

– А что? Что испугался? – рассмеялась Саша. – Бывают же крупные дамы! Очень даже похоже.

– Викентий, да побожись за меня! Христом Богом прошу!

– Успокойтесь, Алеша, что за бред, вас и под покрывалом не принять за женщину. С вашей-то статью.

– Викеша, друг, я те чо скажу под секретом, подь сюда. Ток чтоб тайна. Я энтому… как его, кто он ни на есть, – зла не желаю.

– Что у вас за секреты, ну, поговорим в селе, хорошо?

– Не… Я так порешил, у меня товар в Харькове… С одними дырками в кармане в Питере не жисть… Не все ж ваш хлеб заедать…

– Ерунда, это не в тягость. Вы хотите нас оставить? Зря, Алексей. Да! И не ищите в Харькове встреч с вашим компаньоном. Не советую.

– Лешка, зачем? Все забылось, ну заснул и заснул. Я вовсе и не обижаюсь, поехали, так веселее! – Саше действительно было жалко терять этого забавного увальня.

– Не насовсем я, чего разгунделись… – Леха всхлипнул и промокнул глаза рукавом. – Товару жаль, спирт тама! На тыщи! Токма поотстану, и в догонь! Вы ж на Белгород, так я кумекаю? Прибыли, а я – тама! Иль на распоследний случай – в Курске. Я прыткий. В ихнюю главную церкву сторожу объявлюсь. Как ты, Викентий, в Балаклееще, насквозь надоевшей, у церквушки встренуться уговаривался, так и в этих Курсках-Белгорадах ее, как пить дать, не минуешь! Вот пришел-заявился добравшись, а сторож тебе – новость: «Прибыл Леха. Доложился уже!». А то Викеша меня кормил, поил, – он окончательно захлюпал носом, – а заработать где ж ему, сердешному, антилигенту несчастному?.. Потерпи, батька, Леха заработает, копья не утаит. Карман нараспашку, пожалыста, Викеша, заходь. И с энтим, меньшим, небось устаканится к тому времечку. А там уж я братушков на горбу вынесу, коли надо… Эх-ма. Ми-лы-я-я-я...

– Не такой уж я беспомощный, каким вы меня изобразили в своей проникновенной речи, Алеша. Ну, не плачьте, крепитесь. Мы встретимся, – я верю. Вероятность этого события возрастет, если вы не убьете никого по дороге к нам. Держите себя в руках.

– Викеша, батька родненький! Да подь сюда, лопну, молчать не могу!

– Так это не вся ваша грустная тайна?

Леха сам сполз в телегу, обхватил Виконта за плечи и громко зашептал ему в ухо:

– Я тута третий день мозгую… А вы все – че это наш Леха помалкивает? А это он мозгой ворочал, тут, конешно, враз не обернешься! И до чего догадался… Викеш… С Сашкой-то нашим чего-то не того… Он как-то грит: «пришла, мол, я»… По случайности у него это вышло. А ту ночь, что я, опозорившись, на все завертки, храпака задал, Сашка как заладил: Куропаткина, мол, я и по множественному это бабское прозвание повторял. Ты-то все в антилигенции состоишь, тебе, конечно, несподручно по пустякам жисть рассматривать, для тя это и проехало без заметки, а я-то – все примечаю. Вдругорядь Сашка наш косынку нацепил и давай над лужей кривлять физию. И эндак прикинет и тындак. Смекаешь? Зажмурси, перекрестися: Сашка не парень! Точно! Я с той ночи допер, как он закатывался. Ты скажешь, дубина, мол, Леха, че выдумал, токма я за свой догад – горой. Че делать-то? Ты уж не бей его... а, Викеша? Не наказывай слишком. Он не со зла. На человека хочет походить.

Саша зарылась глубже в солому, чтобы не рассмеяться в голос, но громыхающий Лехин шепот доходил и туда. Она-то была уверена, что Леха давно все понял и принял условия игры. Она при нем в последнее время, практически, не давала себе труда изображать мальчика. И вдруг оказалось...

Саша высунулась из соломы, настолько, чтоб хоть одним глазом поглядеть, как Виконт, держится?

Виконт держался молодцом, только Саше было понятно, что он давится смехом. Он подмигнул ей и принялся удивляться:

– Да не может быть, Алексей! Просто гром с ясного неба! Я и не подозревал. Что угодно, только не это! Скандал, меня провели! Это неслыханно! Я же не выношу женского общества! Просто зверею. Не бить? Да я немедленно выкину эту лгунью с телеги!

– Викеша! Ты про баб верняком прошелся, я тоже не то, чтоб очень, тоска с ими зеленая. А скидать не надо, а? А, Викеша? Вот, мои родичи поразбросаны… Сеструшки… может, тоже шастают по дорогам где? Каб им в головешки ударило под мальчишку преобразиться – все ж легче. Петришь? Так не допрут, дурындаски!

– Лешенька, спасибо, ты хороший человек! Виконт шутит, он никуда меня не выкинет. Не оставаться же одному. Он так соскучится.

– Вот разве что только это меня и может остановить.

Виконт полюбовался еще Лехиной испуганно-озабоченной физиономией и сжалился:

– Успокойтесь, Алексей, я знаю это юное создание с малолетства. Не своего, разумеется. И никаких сомнений на ее счет не имею. Ее от меня защищать не надо...

Алексей хлопнул себя по голове и потрясенно произнес:

– Точно, Викеша, вот теперя я, башка с ушами, допер до последней точки: ты, как пить дать, знал... Оттого и ведра ему... ей... тягал заместо бани...

Виконт с доброй улыбкой наблюдал за вертящим в изумлении головой Лехой, который, наконец, пришел в себя достаточно, чтобы снова заговорить:

– Пошел я, Викеша. Не поминай лихом. Догоню, кровь с носу! Животину с телегой возвертать не надо, некому, не бери такое в голову. Так и катите себе! Со скотинкой токмо поласковее. От и развилка тута, аккурат на Харьков. Прощевайте, барышня, не знаю, как вас по батюшке.

Алексей покраснел напоследок и соскочил с телеги. Саша придержала его за космы и поцеловала в грязную щеку. Он встал, как вкопанный, и долго стоял, вытирая кулаками глаза и глядя им вслед.

ГЛАВА 9. C ЕРДЦЕ – СЛЕВА .

Виконт распряг гнедую лошадь и давал ей соломы, служившей им подстилкой. Делал он это без вдохновения и ласки, наоборот, сопровождал свои действия глухим ворчанием:

–Абсолютно несимпатичная кобыла. Вялая, нечистоплотная... Подумай, Саша, хотел почистить ее снегом, она отнеслась к этому, как к посягательству на свои принципы, иными словами, попыталась меня укусить.

– То ли дело наши Арно и Ромашка, помните?

– Я неоднократно просил тебя не растравлять мое сердце воспоминаниями.

Несуществующие неоднократные просьбы, так же как и якобы уже рассказанные истории и отданные распоряжения Виконта были привычны для Саши и употреблялись то ли для проверки ее внимательности к его речам, то ли просто в качестве розыгрыша. Она реагировала по-разному – иногда бурно возмущалась, иногда, смеясь, подыгрывала. Но с воспоминаниями у нее были свои счеты, стоило только задеть эту тему, как ее начинала мучить навязчивая мысль:

– Виконт, а вы тогда действительно неслучайно вернулись? Вы не хотели бросить меня одну? Тогда, в Раздольном…

Виконт, отряхнув руки от соломы, произнес что-то неопределенное, вроде: «хм». Посчитав, видно, что дал исчерпывающий ответ, он задал встречный вопрос:

– Почему ты так перепугалась, едва увидев Дмитрия? Он что, грозил тебе когда-нибудь?

– Грозил по мелочам каждый день. Мы же были с ним как кошка с собакой. Ой, лучше, не говорите мне об этом!

– Ладно, не буду.

– Знаете, – Саша подошла к нагнувшемуся к колесу Виконту и положила ему на шею руку,– я очень боялась, что вы с ним подеретесь…

Виконт не разгибаясь, произнес сквозь зубы – в них он держал какой-то колышек:

– Подерусь и паду сраженным могучим Дмитрием? Это смешно.

– Подеретесь и будете таким страшным, как тогда с Петром.

Шея напряглась и замерла, но Саша не придала этому особенного значения, а положила на нее и вторую руку:

– Я уже заболевала тогда, после этого совсем разболелась. Врач говорил, для меня характерно пугаться и болеть вместе, и, пока в себя не пришла, все время бредила, какой вы жестокий, когда деретесь. Вы были такой, такой… страшный. Себя не помнили.

Виконт резко выпрямился, и Саша отлетела к бортику телеги.

– Саша! Да ты откуда знаешь обо всем этом? Какому сумасшедшему понадобилось тебе пересказывать подробности этой отвратительной сцены?

– Я сама была там, поджидала вас за шкафом…

Как только Виконт услышал про шкаф, недоумение и недоверие в его взгляде мгновенно сменились обреченной уверенностью. Видимо, именно такого рода действия в его представлении были присущи Александре Курнаковой.

– Я не подслушивала нарочно. Вы не думайте, не сердитесь. Не подглядывала, нет. Разыграть хотела… Просто так испугалась, когда все началось, не соображала что делать. Знаете, я вас гораздо больше боялась, чем Петра… хотя он, как настоящий убийца, пришел... Но он – это он, я знала всегда, что он негодяй. А к вам, если бы не побоялась, – бросилась бы... если б вы не были такой... страшный... А то была наказана, вы ушли, на полгода ушли. Но, наверное, если бы бросилась тогда к вам, вы бы и меня отшвырнули.

– Саша, ты невозможные вещи опять говоришь. Ты сочинила? Да нет. Откуда тебе знать? И эта твоя болезнь… Опять причина – я?

– Нет, что вы, это же корь. Просто доктор сказал, что от страха я ослабела сразу, а то, может, и не поддалась бы до такой степени, он похвалил, что крепкая... а от испуга стала слабая, наверное…

– И месяц ты пролежала? Это же похлеще прежнего! По моей милости? Потому что я не смог сдержать себя? Предстал каким-то бешеным чудовищем? Мало того, что я для тебя предатель, ты еще в глубине души ждешь от меня физической жестокости? – Виконт говорил медленно, как будто с каждой фразой взбираясь с трудом вверх по какой-то невидимой лесенке и, наконец, выдохнул: – «Отшвырнул»!

– Не всегда же, Поль, что вы так волнуетесь? Просто тогда к вам невозможно было…

– Замолчи! Я всегда контактен. Запомни. И если способен сцепиться с мужчиной, это не значит, что могу забыться настолько, чтобы причинить вред тебе. Ну, что ты на меня так смотришь? Отвлекись, прогуляйся.

Он так непривычно разволновался, что Саша была не рада, что затеяла этот разговор. Она отошла от телеги, все время оглядываясь. Виконт, облокотившись о дугу, потеряно уставился в одну точку. Саша уже подумывала вернуться и обыграть его же слова: «всегда контактен», затеяв непринужденный разговор. Она притормозила только, подбирая тему, и в этот момент услышала:

– Эй, парень! Вон там, на обочине, не ваша телега стоит?

Может быть, близко уже рубеж, к которому они так стремятся? Что-то русская речь звучит все чаще и чаще. Или это случайность? Саша сделала несколько шагов навстречу говорившему, прикидывая, не стоит ли позвать Виконта, использовав это как предлог, чтобы обратиться. Он много раз предупреждал, чтобы не заговаривала с посторонними. Может быть, возмутится и позовет, поругает? О! Да это просто мальчик. Она чуть не подумала «тоже мальчик». Ему лет пятнадцать, не больше.

– Наша, а что? Ты один здесь, посреди дороги? Идешь куда-то?

– Кабы шел, а то со стариками пешком много не нашагаешь… Два шага и притомились. Мы с под Ростова. Все разорили, с места согнали.

– Сочувствую. А кто разорил? Там кто сейчас? Красные, белые?

– А я почем знаю? Мы уже месяц в дороге. Были беляки. В покое никто не оставляет. Дали б жить. А тебе-то что?

– Я так просто спросил, – поосторожничала Саша, – а тебя как зовут? Меня – Сашкой.

– Колька. Давай лапу! Тебе сколько?

Так хотелось сказать, что пятнадцать, но Саша побоялась несоответствия и произнесла:

– Скоро четырнадцать.

– Ух ты, мне тоже, а ты мелковатый, городской, небось?

– Да.

– А я тоже, кстати, отец из скорняков, у него мастерская была, меха выделывали с моими старшѝми братьями. А твой?

– А мой, ну… вроде военный…

– Да, видно. Вон, как ровно стоит.

Саша вздрогнула, но тут же с облегчением увидела Виконта, который действительно стоял очень прямо, держа руки за спиной и глядя в их сторону.

– Слушь, Сашка, – умоляюще произнес мальчик, – а упроси батьку, вдруг он согласится, чтоб, значит, довезти нас. Нас семеро, да одна малявка.

– Разумеется, подвезем, – решилась Саша, надеясь что Виконта в его нынешнем состоянии уговорить будет нетрудно.

– Ну ты, погоди решать! Батькá спроси.

– Идем. Я попрошу. Батё-о-к!– закричала Саша Виконту.

Виконт, не меняя положения рук, подошел:

– Что?

– Вот люди поедут с нами, можно? Тут семья с малышами попала в трудное положение...

– Пусть едут.

Колька с восхищением уставился на Сашу:

– Здорово, а я думал, подзатыльник схлопочешь за самоуправство.

– Он за вихры меня обычно дерет! – засмеялась Саша.

– Что за нелепости? Прекрати, Саша! – сердито оборвал ее Виконт.

– Так позвать? – безмятежно поинтересовалась она.

– Зови.

Идя с Сашей за своими, Колька несколько раз опасливо оглянулся на Шаховского: