Текст книги "Третья истина"
Автор книги: Лина ТриЭС
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)
У Лехи, по видимому, было и еще что сказать, если бы Виконт, зайдя сзади, не зажал, смеясь, ему ладонью рот и не подтолкнул в бедро коленом. Серафима тоже заливисто рассмеялась, а Леха, застеснявшись, надвинул шапку на лоб. Он так младенчески не понимает, что в действительности произошло в поезде, так накрепко прилепился к ним… Неужели до Петрограда доедет?
– В общем, я понял, – вытирая руку, а заодно и Лехину физиономию белоснежным платком, проговорил Виконт. – Пристанище есть. Так идемте: вечер, вьюга.
– Ось охота людям добираться до якойсь старой! – блеснула крупными зубами Серафима. – Так що ж? Насильно в рай не тягнуть!
Виконт с прежней улыбкой (Саша решила, что именно это и раздражало ее весь разговор – его непонятная улыбочка!), начал:
– Видите ли, Симочка, рай всегда…, – но не договорил и встал, – ну, всего доброго!
Еще и «Симочка»! Если бы не встал так решительно, то Саша, кажется, готова была устроить что-то, о чем бы сильно пожалела потом. Женщина еще раз потянулась и запрокинула голову, разметав по плечам длинные прямые волосы, лента, перехватывавшая их где-то внизу, соскочила…
– З Богом! Може бути, зайдете ще коли небудь погостювати?
– Что ж, в следующий раз – обязательно!– пообещал, выходя, Виконт, и Саша, чуть не впервые с удовольствием, отметила, что он очень часто нарушает свои обещания.
Леха сориентировался поздно, почти на пороге, зато, приметив Серафиму, посмотревшую на него вскользь, чуть не отвертел себе всю шею, оглядываясь.
На улице он, однако, принял вид презрительный:
– Подумаешь! Штучка! Видали мы… Гривой затрясла, а, Викентий? Ух ты! Подумаешь! А то че б ? Могли б…
Резкий порыв ветра бросил им в лица колючую снежную крупу. Мела настоящая метель. Ноги скользили по бугристой корке, сковавшей то, что недавно было грязными лужицами, сильнее, чем по гладкому льду.
– Далеко? – осведомился Виконт, и только снег помешал Лехе пуститься в пространное объяснение.
– Не-а, – только мотнул головой он.
Скользя, Саша догнала Виконта и придержала его за руку:
– Виконт!.. А Вы… почему отказались? Отказались остаться у этой Серафимы? Там же хорошие условия? Почему?
Если существуют на свете праздные вопросы, то вот сейчас, пожалуйста, она задала праздный вопрос. Она прекрасно знает Виконта и почти уверена, что он не ответит. И все же ее просто подмывало спросить.
Виконт приостановился, отфыркиваясь от хлещущего снега:
– А что? Хочешь – можем вернуться.
Саша настолько не ожидала, что растерянно забормотала, радуясь помощи забивающего ее слова ветра:
– Зачем же… нет… не надо… ведь Леха нашел, он же обидится…
Виконт отер рукой в перчатке лицо:
– Вот и я не решился пренебречь его стараниями.
…Домик оказался точной моделькой классической хатки с выбеленными стенами, небольшой печкой, примыкающей к высокой русской печи, утоптанным земляным полом. Старуха напоминала бабу Ягу не больше, чем сам Леха крошечку-зайчика. Носик у нее был малюсенький, кнопкой. И вся она была маленькая и опрятненькая.
Бедняга Виконт чуть не сел на порог от удивления, когда бабка с легкостью сухой веточки взлетела ему на шею и, стащив шапку, принялась звонко чмокать в волосы:
– Свои родименькие, русенькие, – запищала она. – Глазки– василечки, ах ты, Господи, ах ты, Господи! Ух, боюсь, ух, боюсь чужаков до смерти! Белобрысых, белобровых, ненашенских! Малороссы с ними замирилися, а я нипочем, нипочем!
Она стала топать в воздухе ногами. Виконт осторожненько поставил ее на пол и не стал защищать белобрысых немцев в характерных для себя традициях, а дружелюбно произнес:
– Вам только былины слагать. Я уловил, мы вам понравились? Рад. Как ваше имя-отчество, простите?
– Ах! – старушка от удовольствия закатила ярко-голубые глазенки. Росточком она была значительно ниже Саши.
– Капитолиной Карповной зовут-величают.
Она подала крошечную ладошку Виконту, который с серьезной почтительностью ее пожал.
– Былинщиком стать – степенность нужна, где уж мне, пискле? А я баньку, баньку стопила, коврижек-гречишников напекла, вкусных, сдобненьких. На сале, с сахаром. Банька в садике, горяченькая, с полочком.
– Банька! Ух, попаримся. А, ребята? Мослишки прогреем, затрещат! – обрадовался Леха.
Баба Капа суетилась вокруг, вытаскивая рушники, мочалки и даже длинненький кусок мыла.
– Леша, Леша, соколик! Ну и здоров же ты росточком, верста коломенская, скажи, скажи, как братцев-то кличут?
– Викентий старшой, – без запинки ответил Леха, – Сашок – младший.
– И превратился он из Павла в Савла… – пробормотал Виконт себе под нос, но возражать не стал. А Саша задумалась о теневых сторонах жизни. После вагона, взрыва, дороги, кажется, ничего так не хочется, как помыться. А как? Будь она и вправду мальчиком, а то одной… Она не умеет мыться в «баньках». По дороге к дому она заглянула в освещенное окно каменной конурки с чем-то деревянным внутри. Даже непонятно, где там сидеть или стоять. Где краны, ванна? Ее, кажется, нет вовсе. Еще мыться после них… тоже не хочется.
– Виконт, я пойду в эту… баньку до вас двоих, можно?
– Ну что ты! Не справишься, да и застудишься по дороге назад. Холод. Принесу тебе воды в комнату. Здесь печь, – спокойно, как о продуманном деле, сказал Виконт и, отколов кусочек мыла, положил его на скамью.
– Ну, во! Обратно Сашка – сахарный! Чего Викентий, баловать-разнеживать, без него скучно! Веселый малец! Знаешь, че он мне о молниевых шибаниях излагал? Схватились бы за животики и полегли бы прямо тама. Это, грит, заоблачное лектричество, а Илья-пророк этому делу посторонний!
– Нет. Вы добрый, Алеша, но нам он не компания. Слаб. Лишим его этого удовольствия.
– Во, точно! Слабый, каши не доел. Точно Викентий про тебя выразился: слабак, грит, он, нам, богатырям, не компания!
– Вот-вот.
– Хлопот, грит, потом невпроворот будет! А знаешь, Викентий, таких еще козлячим молоком отпаивают в народе…
– Да, в самом деле, козье молоко! Как это я забыл? Здесь наверняка можно достать. Завтра займусь.
– А я на что, братишки? Да не останется в этой Балаклее того козла, чтоб я… А ты, Сашок, отсидися, слыхал, что Викентий сказал? Он, грит, как зачихает апосля баньки: чхи! чхи! – и в постелю на неделю. И чай с малиной и козлячим молоком ему, слабаку, в эту постелю давайте! Так Викентий и сказал, слыхал, Сашец?
– Вы читаете мои мысли, Алеша, и причем почти дословно.
– Ну, Лешка, – возмутилась Саша, – въеду я тебе в поддыхало за эту иронию, тут особой силы не надо. Сам говорил.
– Comme c'est intéressant! Alexandrine, encore une fois, s'il vous plait.[62] – Виконт остановился с ведром дымящейся воды.
– Че? Че? – поперхнулся Леха.
– J'ai compris, Paul, je suis désolée, j'ai dépassé les frontiers.[63]
– Ne me fais pas devenir une gouvernante,[64] Саша.
Недоумевающий Леха молча отбыл в баньку первым, захватив с собой все выданные им купальные принадлежности. Саша поглядела на воду. Холодно даже подумать, что придется раздеваться. Она пошевелила замерзшими пальцами, даже в тепле они у нее не согреваются:
– Фу, лягушка! – она растопырила пальцы перед большим, увешанным вышитыми полотенцами, зеркалом. – Ля-гуш-ка!
– Саша, – строго и укоризненно произнес за ее плечом Виконт, – да вспомни ты, наконец, что ты девочка, красивая девочка! Как ты себя называешь? При чем тут лягушка? Что за глупости?
Саша зарделась от стыда и от удовольствия и смущенно улыбнулась ему в зеркало.
– Ухожу. Приступай… – дверь за Виконтом захлопнулась. Она посмотрела на себя еще раз, пригладила волосы, покрутила головой из стороны в сторону, следя за тем, какое получается выражение лица. На Серафиму похоже? Как там она смеялась? Привлекательно, что уж говорить… Да, но вода же стынет…
Саша поспешно закрыла дверь на задвижку. В ее распоряжении был деревянный тазик, ведро горячей, большой горшок холодной воды и деревянный черпак. Она с упоением начала мыться тщательно, не торопясь, намыливая и обтирая себя оставленным ей под кусочком мыла носовым платком.
Какое удовольствие! И совсем не холодно! Ворвавшись в комнату, едва запоры были сняты, бабушка Капа подтерла, прибрала, зашвырнула на печь какие-то тюфяки и объявила, что Саша «должен» немедленно лезть на печку согреваться. Очевидно, версия о ее выдающейся хилости достигла и бабушкиных ушей через Леху. Саша впервые слышала, что печь можно использовать вместо кровати и ей это показалось весьма странным. Сначала она даже предполагала дождаться Виконта и проконсультироваться у него. Потом походила вокруг, заглянула в печурку, приоткрыла заслонку, встала на приступочку и исследовала верх. Нет, поджариться здесь нельзя. Приятно греет. Просторно… И она рискнула забраться наверх. От мытья и тепла ее стало клонить ко сну. Но она не давала векам сомкнуться. Ведь самое главное и приятное – впереди: рассказ об итальянском художнике. Ее здорово отвлекла от сна лепешка, которая исполняла роль обещанной коврижки. Правда, ни пышностью, ни излишней мягкостью творение Капитолины Карповны на деле не отличалось. Зато козье молоко появилось, не дожидаясь утра, и Саша узнала привкус, который Виконт заговаривал еще в Раздольном, расхваливая на все лады. Саша выпила молоко с большим удовольствием, так же как перед этим сгрызла большую лепешку.
Баба Капа долго возилась в комнате, допытываясь, в тепле или прохладе любят спать «ребятки» и сколько кому класть подушек под голову. Потом она исчезла в соседней каморке, а Виконт с Лехой никак не шли. Саша все-таки задремала немного и встрепенулась от Лехиных громогласных восклицаний:
– Н-е-е-т! Кваском наподдать жарку – это да! Дух идет! Водой че! Тут полнейшей лафы не достигнешь!!! А еще знашь, чего могу? Железную палку – в кольцо! И даже без поднатужки. Слышьте, а этот фокус-покус, как вы за руку меня скрючили, научите, а? Пожалыста! Подучите, как стать-то? Ну, Викеш, батька родный, подучи!
– В другой раз, сынок, Сашку разбудим.
– У-у! Вредный, ему, небось, втихаря показываете. Чтоб он силу против меня имел! Любимчик!
– Спите, Алеша. Завтра. Я обещаю, с тем условием, что вы обучите меня гнуть железные прутья в руку толщиной.
– Это не уговор, – взвился успевший улечься Леха, – а дурилка! Ежели кто по натуре маломощный …
Виконт засмеялся необычно весело и, судя по звукам, свалил Алексея.
– Обратно покус! – сокрушенно простонал Леха, – да где же это видано, чтоб не сила, а арихметика какая-то ломила?
– Скорее анатомия. Алеша, надо понимать, как устроены суставы, мышцы, сухожилия, нервы, есть множество уязвимых точек.
Виконт похлопал Леху по спине, явно отправляя ко сну. Тот скоро захрапел. Виконт же перекладывал какие-то вещи, и в темноте была четко видна его белая рубашка. Со дня начала пути он впервые оделся так.
– Виконт!
– Не спишь? – он подошел к печи и положил на нее локти. В свете луны, падавшем из окна, его волосы были совсем светлыми. Она погладила его по голове. Так захотелось, что преодолела страх, но он и не возражал:
– Спасибо. А теперь – спи.
– А Караваджо!? – воскликнула Саша.
– Караваджо? Разве я тебе уже не рассказывал?
– И вам не стыдно, Виконт? – Саша чуть не закипела. – Вы опять???
– А что, собственно такое? Стыдно? Почему? Ладно. Подвинься. – Он подтянулся и сел рядом с ней:
– О! Какой обзор! Парим над землей! Возвышенные мысли, они уже посетили тебя?
Саша подозрительно заглянула ему в лицо. Так и есть. Широкая ухмылка на губах, глаза весело поблескивают под приспущенными ресницами – не остыл еще от дурачеств с Лехой. Ну что за непостоянный человек! Вот, уже невозможно вернуть его к нужному настроению. Сейчас поболтает о пустячках и спрыгнет, сказав категорическое: «Спи!» И почему у него желание рассказывать возникает только в самые неподходящие моменты? Например, о Лувре и французских королях он рассказывал в трясущейся и подпрыгивающей на бугорках бричке. У нее просто переболталось все внутри, растрясло ужасно. И все-таки она жалела, когда они доехали до городка, Харцызска, кажется, потому что все кончилось: и рассказы, и его смех при каждом подскоке брички. Или, когда им пришлось провести на ногах три часа на вокзале, где людей было больше, чем муравьев в центральном муравейнике леса. Там Виконту захотелось вдруг поведать ей о Каспаре Хаузере, тайне его рождения и смерти. Сашу так захватило это повествование, что посадку в вагон она восприняла как досадную помеху.
Виконт, между тем, болтал с удовольствием:
– Печь! О! Наконец-то я, русский человек, сижу там, где мне полагается, – на русской печи. Предел мечтаний. Емеля! Этот молодой человек всегда был моим кумиром. А Илья Муромец? Тридцать три года на печи! Сколько грандиозных планов зародилось в этой позиции! Интересно, сидел ли на печи, набираясь силы, наш богатырь? Кстати, его не видно. Но слышно отлично. Алексей, повернитесь и закройте рот, как вам не стыдно, Вы же молодой! Не внемлет. Ну, я свой долг исполнил. Как там вьюга? Нет, вьюги, нет. Так, поговорим еще и о погоде. Есть умельцы, определяют по звездам, по небу, полету птиц… Я не из их числа... Ну что, уснула?
– Как я могу спать, когда вы тут кричите про погоду и руками размахиваете! – обиженно сказала Саша, опасаясь вместе с тем, что и это вдруг прекратится.
– Д-а-а… – Виконт вздохнул. – Итак, Италия, конец шестнадцатого века. Колыбель Bозрождения, она стала ареной варварских войн. Кризис, упадок, искусство не движется в развитии. Леонардо, Микеланджело, Рафаэль, Джорджоне, Тициан – боги, идолы. Новых гениев быть не может. Это мнение знатоков. Эпигонство – если не прогресс, то покой, повторение пройденного, как ты любишь говорить, Александрин. Но есть и другое слово в искусстве – «маньеризм»– вычурность, фальшь, изломанность. Это – реакция. Шаг назад от истины. Поняла? Хорошо поняла? А теперь… отвлекись от всего этого. Представь. Рим. Ночь. Дымные факелы, смутные тени, широкие плащи. Вдруг ссора, шум, лязг оружия. Центр столкновения – невысокий, большеглазый смуглый юноша, пожалуй, немного женственный. Но не в движениях, нет, только внешне. Он ловок, силен... Лучший образец итальянской красоты. Кровь, падают тела. Не пугайся, это не наш герой. Он пока победитель. Обидчики наказаны, но снова и снова они будут травить его, доводить до исступления. Его ненавидят. Преследуют. За что? Кто он – государственный преступник? Вор? Политик? Инквизитор? Нет, создатель прекрасного, художник. Микеланджелло Меризи да Караваджо.
Глаза Саши разгорались все больше с каждой минутой. Только бы не перестал внезапно, это он тоже умеет: «заболтался, достаточно на сегодня». Но Виконт, видимо, увлекся сам. Он говорил так, словно был с Караваджо рядом в скитаниях по Сицилии и Мальте, бежал из мальтийской темницы, оборонялся от наемных убийц Варейса в Порт Эрколе. Караваджо– бунтарь и мятежник от живописи, первый художник-реалист мира, тот, кому поклонялся Рубенс и которого не поняли до конца и много столетий спустя. Саша воспринимала эту необыкновенную фигуру через своего друга-рассказчика и потому понимала и оправдывала в нем все: и чрезмерно болезненное самолюбие, и вспыльчивость, принесшую ему скандальную славу авантюриста. Где-то прокричал петух, но Виконт продолжал, не прислушиваясь:
– …и ощущение, пусть в последний раз, полноты жизни… А после – «Давид с головой Голиафа». Может быть, тебе доведется увидеть эту картину – разгляди в ней сознание неотвратимости судьбы.
Он взглянул на разгоряченную вконец Сашу. Она стояла на коленях, прижимая скрещенные руки к груди, и прерывисто дышала.
– В самом деле, машу руками, кричу, как ты можешь спать? Спокойной ночи.
Виконт неслышно спрыгнул с печи. Саша умоляюще зашептала, чтобы он вернулся и поговорил еще, не оставлял ее переживать рассказ одну, объяснил что-нибудь. Но снизу раздалось:
– Спи-спи.
И Саше не осталось ничего, как уткнуться горячим лицом в тюфячок.
ГЛАВА 6. DEUS EX MACHINA?[65] НЕТ, ИЗ ТРАКТИРА…
– … Хватит! Это последний раз. Доиграем и пойдем на главную улицу, если эту кривульку можно назвать так. Может, сами договоримся о бричке. Я тебе говорю, мы так ехали, и было очень хорошо. Нельзя, чтобы Виконт один все время бегал по делам. Шестой день пропуска достать не можем! Или мы иждивенцы?
– Да кидай ты, Сашка! Будь те молоть. Чо томишь? Проигрываешь и хочешь мне башку задурить!
– Она у тебя давно задуренная!
– Че? А сам что ли лучше? Трус, трусишка, Сашец! Шелбанов испугался?
– У нас щелчки неравноценные. Несправедливо!
– Эт точно. Мне твои вроде комариных жиганий, а тебе мой – гроб и крест!
– Чего хвастаешь, объясни мне? Лучше воды принеси.
– Ты нет-нет, да забалабонишь тютелька в тютельку, как Викентий. Ты ему что, впрямь родня?
– А ты думал!
– Еще думать про тя. Че у Лехи, других делов нет? На те воды, хоть все ведро дуй на здоровьишко, братышок-михрютка!
– Сам ты хрютка эта самая! За воду – спасибо. Ну, теперь, пошли.
Вот уж не думала Саша, что будет знать каждую улочку, каждый поворот в какой-то Балаклее. Она и вообще не подозревала, что город с таким названием существует. А вот, поди ж, почти неделю гуляет по этим закоулкам. Одна или с Лехой. Только на «главную» улицу идет впервые. Уж очень неприятно на каждом шагу натыкаться на серые шинели. Виконт, к огорчению Саши, дома почти не появляется. Зайдет раз в сутки, выложит новости насчет добычи пропусков и вещественные результаты обменных операций, пошутит со всеми и снова пропадает. Бабу Капу он переместил к Саше, Леху – в бабушкину комнату, сам тоже укладывается там поспать несколько часов, не соблюдая дня и ночи. Никогда с ними не ест. Саша беспокоится. А вдруг он голодает, отдавая им последнее? Он кормит Леху так естественно, как будто тот и в самом деле член семьи. Не очень похоже, что сам голодный, хотя, вдруг Виконт просто очень выносливый? …Правда, именно он со смехом доказывал недавно, что чем сильнее мужчина, тем больше страдает от голода. И добавил, что, судя по аппетиту, лично он – Голиаф. Но ходит не страдающий, а довольно веселый. Забегая к бабе Капе, рассказывает смешные истории, дарит подарки. Один раз Капитолине Карповне – красивый вязаный широкий шарф, в другой раз Лехе – жилетку, тоже вязаную. Саша пошутила, что теперь ее черед, а Виконт не особенно шутливо ответил, что она и он обойдутся своими вещами. Видно, рассердился, что она напрашивалась на подарок…
– Ну, че примолк? Лягуху из ведра глотанул? Скучно же!
– Леха, а у тебя какая цель путешествия?
– Че? Цель?
– Да, мы с Виконтом, например, пробираемся в Петроград, это наша Родина, в другом месте мы жить не можем, а ты?
– И я, знамо дело. Ишь, хитрованец. Он в Петроград, а Лехе – дырка от баранки? В Петроград и точка!
– Ты же в Харьков хотел?
– Без трепа, пока гада не гробанем,– из Харькова ни ногой! Викентий, хоть и помалкивает, а насчет паразиту вязы свернуть, во тебе головешку на отрез, одобряет на все сто! Во! Викентий, чо? Сазан вареный? Не! У него кровь– похлебка огневая!
– Это у тебя кровь – похлебка!
– А че? И у меня с огня. Тот гад и не смекнул, с кем связался, когда нас обоѝх в подозрительные записал! Мы воедино с Викентием такого наворочаем! Мы и этого плюгавца, что суп с задержкой принес, кочевряжился, обработаем в отбивную. Жадоба! А вот же его хибара! Да я прям щас!
Саша не успела удержать раззадоренного собственной похвальбой Алексея, и кусок булыжника полетел в окно трактира, около которого они, оказывается, и находились.
– Леха, у тебя есть голова на плечах? Нас же сейчас – в каталажку!
– Кого? Леху в каталажку? Да с братышком? А ну, подходи, кому жисть в тягость!
Из трактира выскочил упомянутый «плюгавец», а вернее, просто мужчина небольшого роста и в ужасе начал наскакивать на мощную Лехину фигуру:
– Платіть! За скло! А ну швидко! Я зараз поліцію покличу![66]
Леха, поразмыслив, сгреб его и привесил за воротник на ближайший сучок:
– Во, отсель голоси взаместо колокола, а то людям не слышно!
Вокруг незаметно собралось порядочно народа. Немцев и полиции, к счастью, поблизости не оказалось. Через несколько минут лицо у трактирщика посинело, так как Леха не подпускал к нему добровольных спасателей. Но вскоре его самого одолел приступ великодушия, и он широким жестом скинул неприятеля на снег. Однако стойкого трактирщика подвешивание на дереве не сломило:– Вбивці, злодії, шахраї! Люди, чого дивитесь, бийте їх, тепер не ті часи – порядних громити![67]
Саша не выдержала:
–Бессовестный человек, вас самого били? Что подстрекаете?
– Кроши его, Сашка!
И Саше в ответ на попытку хозяина схватить ее за полушубок, действительно пришлось перейти к действию кулаками. Ее большой друг помочь не мог. Двое из зрителей, вняв призывам понесшего ущерб трактирщика, пошли на Леху, и он отпускал тычок хозяину только в промежутках, когда один из его противников падал, а другой еще не успел подняться. Дело приближалось ко всеобщей свалке, кто-то уже помогал Саше лупцевать хозяина, а кто-то – поддерживал двоих лехиных противников. Саше способствовало в ее правом деле то, что она обладала необыкновенной подвижностью и изворотливостью. Хозяину не удавалось нанести ей ни малейшего вреда. Её отбросило в сугроб, но она вскочила, снова нацеливаясь на хозяина. Дверь дома заскрипела. Саша мельком свирепо глянула туда. Неужели еще подмога хозяину? Но, к ее несказанному удивлению, из дома вышел Виконт. Саша, по инерции отпускавшая тумаки хозяину, почувствовала, что ее схватили поперек туловища и посадили в тот же сугроб:
– Остынь, хулиган!
После этого Виконт вытянул из кучи Леху и с чувством обратился к нему:
– Алексей, немедленно прочь отсюда, чтобы я вас больше здесь не видел!
Леха пытался объяснить ему, что они били этого живоглота поделом. Но тут завопил сам живоглот, ободренный усмирением атакующих:
– Не пущу! Поліцію сюди! У мене синець на синці! Бандити! Бандити!![68]
– Бандиты, – согласился Виконт и крикнул в сторону дома: – Серафима!
И тут, как по команде, на пороге возникла румяная, белозубая Серафима, уперлась в бока и заливисто засмеялась. Виконт ответил ей уже виденной, ненавистной Саше, улыбкой. Она от души пожалела, что Серафима не вылезла из дома раньше на подмогу хозяину и не получила причитающихся ей тумаков.
– Не трудно будет успокоить компаньона? Этого колосса, – он кивнул на копающего снег ногой Леху, – я возьму на себя.
– Чого легше? – пропела Серафима – Повертайся, коханий, через хвилинку, подивися на шовкового[69], – и под локти увела упирающегося хозяина.
– А теперь – все домой, сказал уже, – дал распоряжение Виконт своей компании. Но, как ни странно, первыми на его слова отреагировали зрители.
Потом и Саша вылезла из сугроба и мрачнее тучи зашагала прочь, гадая над непонятным словом «коханий».
Приведя домой (по улицам он шел позади, как конвоир), Виконт выстроил их вдоль печи и довольно долго смотрел на опущенные головы. Саша время от времени поднимала гневный взор с закипавшими слезами, но Виконт этого как бы не замечал. Наконец, воззвал:
– Капитолина Карповна! Вот полюбуйтесь: рыцари уличных боев!
Никакой Капитолины не появилось, возможно, ее вообще не было дома, но Виконт не ограничился этими словами:
– А вас, Алексей, предупреждаю, в следующий раз, если он наступит, перейду к физическому воздействию. Ну, мой, вообще буйный, с ним я еще поговорю. Он хочет, очевидно, чтобы его убили или изувечили. Придется остаться здесь еще на месяц, не пускаться же в путь с такими настроениями.
Леха встрепенулся:
– Да рази ж б я дал? Да я б костьми…
– Замолчите! Горе мне с вами.
– Да чем мы виноваты, нас оскорбили, мы отвечали! – забыв про булыжник, выкрикнула Саша. – А сами вы… а раз вы так… Мы с Лехой всегда этих хозяев будем бить! Ненавижу!
– Сашка, атаман, это что, твоя инициатива? Его-то за что? Я тебя этому учил?
– А че! Он как положено. Свово защищал!
– Вас? Вы в этом нуждались?
– А честь? И вы учили! – внесла свою лепту Саша.
– Так ты меня понял, Александр? Все. Я от тебя отрекаюсь.
– А это с вашей стороны, честно? Вы разве не наш? Вы чтó, нас не любите? Только ругаете, а другим каким-то…
– А че…
– Нельзя же терпеть!
– А ну-ка молчать обоим! Все. Я остаюсь, поживем в полюбившейся вам Балаклее. Вы предавайтесь молодецким забавам, держите местных жителей в трепете, встречаться будем на улицах, при случае. Мне с вами не по дороге.
Перспектива, нарисованная Виконтом в его полушутливом выговоре, показалась Саше вдруг чересчур реальной и непривлекательной, она заставила себя отогнать румяный белозубый образ и сказала смиренно:
– Бунт подавлен! Мы не будем, Леха, скажи, что не будем. – И, не находя больше аргументов, полезла к Виконту обниматься. – Миримся! Не остаемся! Пожалуйста! Ну, пожалуйста…
Знаток русских обычаев, Алексей, решив, что настоящего прощения без троекратных поцелуев ему не будет, тоже сжал Виконта в объятиях и, вдобавок, звучно расцеловал.
– Че! Не взыщи уж с меньших! Будя! По дороге! – Он прослезился и хлюпнул носом.
Виконт вывернулся и проговорил:
– Мальчики, да что это с вами? Дерутся, целуются, глаза – на мокром месте… Нет, распустил я вас. Так, спокойно. Наведем порядок в строю. Я требую от тебя, Алексей и от тебя, юный бандит… Боже, кошмар какой! И это Саша! Ты все про себя помнишь?..Чтобы вы предупреждали меня обо всех вылазках, диверсиях, налетах и драках, которые собираетесь учинить. Никуда без моего разрешения, другими словами. И не пререкаться, когда я делаю вам выговор, который вы заслужили.
Он полюбовался произведенным эффектом, хмыкнул и одним взмахом взлетел на печь.
ГЛАВА 7. БОЛЬШОЙ ПЛАЧ
Они тогда тщетно добивались пропуска еще неделю. Саше было непонятно, проявлял ли Виконт по этой части особенное рвение, но рассказывал он обо всех сложностях с большим чувством. Дело у немцев, оказывается, было поставлено сверхстрого. Бесконечные: цель поездки, пункт назначения, способ следования… И все это подтвержденное документами, выданными немецкими же властями. У бродяг, каковыми они, особенно в отдельных частях, и являлись, не оставалось никаких надежд. Вырисовывались замкнутый круг и вечное проживание в Балаклее.
Ходили слухи, что в других местах за золотой портсигар или часы можно было просто-напросто купить разрешение на проезд. Балаклеевский же комендант оказался удивительно неподкупным и ревностным служакой.
И вдруг, в один прекрасный день Виконт заявил:
– А почему, собственно, мы не можем выйти из проклятой Балаклеи пешком? Мы что, прикованы к ней? Сообрази мы раньше, могли бы быть за много километров от этой надоедливой деревни. Пора! Довольно! Здесь просто не осталось необследованных достопримечательностей.
Поток его подарков Лехе и Капитолине Карповне, к этому времени достиг максимума и приобрел более изящные и изощренные формы: вышитые рушники, рубашки, ладанки.
Тройка путешественников в тот же день стремительно собралась и ушла, но в первой же деревушке их поджидала большая неприятность: немцы были напуганы партизанами, да и все здесь говорили только о них. Предупрежденные о жестокой каре в случае нарушения, жители отказывались пускать к себе незнакомцев на ночлег. Виконт, по непонятным Саше причинам, устроиться и не стремился. Леха же страстно тосковал по бабы Капиному уюту, пытался раздобыть для постоя что-то похожее, поэтому усиленно искал, но возвращался ни с чем. Придя из очередного рейда, он страшным шепотом поведал:
– Дело – табак! Партизаны-то – это, ей бог не вру, – мы на поверку оказалися! Сыск-то как раз по наши души идет!! Тама десяток дней назад военный поезд безо всякого предварения в гору пошел с грузáми ихними… Рельсины, грят, – вдрызг, а кто разнес-то, кумекаете, братаны? Мы они самые и будем! Диверсанты отпетые! Товар у нас каковский был? Забытки, небось, не взяли? Теперя, ежели на том убаюкаться думаете, так зря, напастям еще конец не предвидится! Посреди крушения арестантики поразбежалися, грят, будто, там много всякого-разного народца перевозилося – и белые, и красные. Хватали-то в тюрягу без сортировки! Так нынче все деревни окрест под охраной. Погорели мы, братцы, сухими бревнышками!
Саша начала ужасаться и выдвигать отчаянные планы. Виконт же особых эмоций не проявил, только ограничился замечанием, что, во-первых, Леха – балда, нужно было сказать персонально ему, Виконту, а не разоряться при ребенке, а во-вторых, он не удивлен, так как ждал чего-то в этом роде.
Один из Сашиных сумасбродных планов, к ее изумлению, был принят.
– Да! – сказал «Викеша» – отойдем, сколько возможно, от путей, до темноты. Ночь скоротаем у костра. Сашка будет спать. Мы – нет, разумеется.
– Я тоже, разумеется, нет. Вы ведь не собираетесь, а две ночи нормально не спали уже, между прочим. Будем рассказывать страшные истории. Чтобы не уснуть. Я знаю одну – ужасную! Про привидения. От Агаджановой, как ни смешно. Глупо, но страшно. Леха точно перепугается…
– Да ты че! С кем дело имеешь? Я про мертвяков такое заверну…
– …И утро застало их бледными и дрожащими. Мальчики, если вы подарите мне сегодня немного спокойствия, я клянусь в первую же ночь под надежной крышей угостить вас такой ж-жутью … – Виконт многообещающе сверкнул глазами, – что все ваши потусторонние герои покажутся персонажами Розовой библиотеки.
– Ой, сейчас же, рассказывайте!
– Под надежной крышей, я сказал!
Они расположились в «чистом поле», укрывшись у какого-то шалашика. Леха выдвинул предположение, что это – курень бахчевников, а «чистое поле» – сама бахча. Сложенный Виконтом хитрый костер скоро достаточно прогрел пространство, в котором они приютились. Даже земля стала теплой.
– Будем дежурить по очереди. Сначала я! – Саша лихо надвинула шапку на лоб и уселась у костра.
– Угусь, а я – под утречко. С зари – ни в одном глазочке, – сладко зевнул Леха.
– Сашка, – Виконт тяжело вздохнул и перешел на спасительный французский:
– Mais tu m'as promis! Est-ce que tu veux que je dise: «C'est une fille. Elle ne peut défendre personne, au contraire, elle a besoin elle– même de double protection»?[70]
– Mais pourquoi méprisez-vous tellement les filles?[71] – ответила Саша.
Виконт укоризненно покачал головой и нравоучительно изрек:
– В обществе невежливо говорить на языке, непонятном хотя бы одному из присутствующих, не правда ли, Алексей?
– А эт, че? Язык был? А я думал, обратно дуреете.
– Я, что, обуза, скажите, честно? – не отвлекаясь на Лехину реплику, продолжала нападать на Виконта Саша.
– Ни в коей мере.
– А ты думал! – заржал Леха, радостно вклиниваясь в разговор, в котором он уловил, наконец, смысл. – Барчук! Заляжешь, и до утра – на все завертки, а мы с Викешей по очередку баюльки тебе распевать станем! Эх, Викеша, друг любезный, ну и мужик из него подрастет – курям на смех!
– Вот видите Виконт, какого люди обо мне мнения. И это благодаря вам.
