Текст книги "Третья истина"

Автор книги: Лина ТриЭС

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)

И все же молю вас о снисхождении к блуждающей впотьмах Александре, хотя не в одной дерзновенности к госпоже Флигилевой она повинна. На уроках ею неуместно читаются книжки цивильного содержания, в коридорах она предается передразниванию классной дамы и даже (Прости меня, Боже!) изображению позорных номеров местного цирка.

Я денно и нощно молюсь за спасение нашей детки и надеюсь, с Божьей и вашей помощью привести ее к смирению и покорности!

Молящая Вседержителя за вас, Софья».

Во время чтения Лулу несколько раз порывалась вмешаться, но Виконт останавливал ее движением руки.

– Госпожа Флигелева! Это же Мария Михайловна!– вскричала она, как только он закончил чтение, положил письмо в карман и посмотрел на нее, склонив голову к плечу. – Вот скажите, знаю я французский язык?

– Ну, предположим.

– Разве плохо?

– Знаешь.

– Она мне только четверки ставит! Ну, пусть. Но я обнаружила в классе таких девочек, которые совсем не знали, и чуточку позанималась с ними. Они так хорошо ответили, а она даже не послушала, а про помощь разузнала и устроила крик! – Лулу продолжила, выделяя все гласные, как Мария Михайловна, – «Курнакова! Может, мне закончить учительскую работу? Наконец-то вы облегчили мне жизнь! Вы, надо понимать, теперь госпожа преподавательница!» Я только чуть-чуть пререкнулась, что я не ей, а девочкам помогала, а ей бы помогать никогда не стала! А она вызвала Софью Осиповну. Зачем? Она же не моя родительница?

– Мда. Отношения, я вижу, у тебя с этими дамами накаленные. Но неужели у тебя по французскому не высший балл?

– Только четыре шесть раз. Это не высший. Но я ведь не отвечаю совсем ничего…

– То есть как? Ты еще и бойкот объявила этой Марии?

– А вы, Виконт, когда-нибудь учились в гимназии?

– Что, на мне настолько незаметны следы образования?

– Я подумала, может быть, вас учил дома кто-то очень умный… Если бы вы меня всегда учили, на мне тоже были бы заметны следы…

– То есть, заметно образование, хочешь сказать. Но я меньше всего хочу быть причиной твоего нежелания учиться в гимназии. Один человек никогда не сможет столько дать... Так. Дальше нам на кусочке сыра не продержаться. Пошли завтракать.

В доме давно уже хлопали двери. Из столовой слышались голоса и звон посуды. Когда Лулу, забежав наскоро к себе, явилась к общему столу, товарищ по заутреннему бдению уже сидел между Доминик и Дмитрием, а ей пришлось опять устроиться возле тетки.

Он рассказывал мальчикам, по-видимому, о поездке, но Лулу не могла поймать нить. Тем более, что разговор шел о линии Румынского фронта, полках и других вещах, малопонятных ей. Отправив позавтракавшего Коко с бельгийкой в спальню, к разговору подключилась мать. Она выглядела весьма довольной и стала спрашивать Шаховского о какой-то коляске. Братья и маман разговаривали с Виконтом наперебой и все были очень оживлены…

Лулу же потихоньку, чтобы никто не заметил, пошла грустить в сад, вовсю ругая себя. Вместо того, чтобы расспросить его, где же он был и что интересного видел, она болтала всякую ерунду, предстала неумехой и неучем, да еще и разбудила его после тяжелой зимней дороги ни свет, ни заря. Одним словом, повела себя хуже и глупее всех. Она закуталась в платок и вышла на аллею перед домом. Рекс встретил ей радостным «а-гав». Припадая передними лапами к земле, звал играть. Она, глотая слезы, села прямо на снег, и потянула пса за ошейник. Рекс немедленно, с заливистым лаем повалил ее навзничь. У Лулу не было настроения резвиться, и она только отпихивала игриво взвизгивающую собаку. Наконец, Рекс отскочил. Она стала отряхивать снег. Рекс залаял еще громче и бешено завилял хвостом. Но подошедшего Виконта с ног сбить не попытался, а только носился вокруг, иногда подбегая и обнюхивая его сапоги.

– Для того ты будила меня посреди ночи, чтобы потом бросить на целый день? Дела я, спасибо тебе, переделал спозаранок.

Лулу виновато взглянула: распахнутая бекеша надета прямо на рубашку, соперничающую цветом со снегом вокруг, голова непокрыта, но лицо свежее, как будто никто и не будил его в ужасную рань. Чтобы что-то спросить, пока не придумала другого, она сказала:

– А почему Рекс на меня прыгает от радости, а на вас нет?

– Потому что позволяешь. Что за непочтительная радость?

С почтительной радостью было плохо не только у Рекса, и Лулу опустила голову, а Виконт, как ни в чем не бывало, продолжал:

– Хорошо, что я глянул в окно. Мы же что-то искали в саду вчера. Нашли?

Повинуясь ходу своих мыслей, Лулу спросила:

– А если бы я жила просто, без каких-то скандалов, вам бы больше нравилось со мной говорить? Вы бы меня не ругали?

– Ругал? Ты имеешь в виду мое утреннее ворчание? Я шутил!

– Сначала шутили, а после прочтения письма стали ко мне плохо относиться. И за столом даже не посмотрели! – Лулу готова была заплакать, вдруг поняв, что ничего важнее в мире, чем его отношение, для нее нет.

–Ты как-то болезненно все воспринимаешь, – он повернулся к собаке. – Рекс! Хватит, набегался! Домой!. – Собака трусцой припустила к дому.

–А вечером я уезжаю….

–Все. Довольно об этом. Категорически. Тем более, не будем терять время. Пошли, поищем вчерашнюю потерю еще. Что это было?

– Снежная баба… Виконт! – она остановилась и, волнуясь, посмотрела на него. – Можно, я вам стихотворение расскажу? Только оно такое… взрослое…

Виконт засмеялся:

– С удовольствием послушаю! Давай, найдем подходящее случаю место.

В глубине сада он прислонился к дереву и кивнул Лулу:

– Я готов. А кто автор?

– Пушкин.

– О! Со «взрослыми» стихами Пушкина надо быть поосторожнее. Давай, попробуем, если остановлю – слушайся.

Лулу, не поднимая глаз, справляясь со смущением, начала произносить слова, поразившие ее своей красотой, непонятностью и созвучностью чему-то таящемуся глубоко-глубоко в душе. Обнаружив по приезде пустую комнату в мезонине, она стала искать в доме хоть что-то, напоминающее об ее хозяине. В руки попался томик, тот самый, черный с золотым тиснением, когда-то успокоивший ее и охранивший от неприятностей. И томик ответил на ее признательность, открывшись на изумительных строках:

– Храни меня, мой талисман,

Храни меня во дни гоненья,

Во дни раскаянья, волненья:

Ты в день печали был мне дан.

Не зная, что такое талисман ни по-русски, ни по-французски, Лулу вкладывала в это слово смысл высшей защиты, любви, заботы. Всего, что так остро переживала, что обрела совсем недавно, всего полтора года назад. И сейчас, произнося чудодейственные слова, она чувствовала, как держит ее на поверхности волнующегося океана, отводит сверкающие молнии чья-то сильная рука.

– Когда подымет океан

Вокруг меня валы ревучи,

Когда грозою грянут тучи,

Храни меня, мой талисман.

А «уединенье чуждых стран»? Разве она его не знает? Разве не в ее беспросветное одиночество вторгалась, спасая, чья-то добрая и могущественная воля? Храни меня, мой талисман…

И когда кажется, что все потеряно, никому не нужна, и надежда пропадает, разве не появляется всякий раз ее опора и хранитель? Не выводит из бед? Храни меня, мой талисман!

К концу стихотворения голос ее окреп, слезы, за которыми стояли не только стихи, но и близость нового расставания, выступили на глазах, но не выкатились, и тогда она, наконец, подняла взгляд на Виконта. Тот стоял, застыв, и слушал с таким напряженным выражением, какого Лулу у него не знала и не ожидала увидеть сейчас. Он смотрел на нее, как будто заметил что-то странное, даже пугающее. Сглотнув, она несколько нерешительно подошла. Ему не понравилось? Почему он ничего не говорит?

– Я еще никому не читала. Только вы это можете понять. А? Вы все-таки сердитесь из-за французского? Это же все-таки четверки, не двойки! – уверенность Лулу постепенно ослабевала и она замолкла.

Виконт пробормотал:

– Какие двойки? Какой французский? Ты это с детства помнишь? ОНА тебе читала? Да? Такой малютке…?

– Кто «она»?

– Елена Александровна! Ее глаза, ее голос. Ты же ее почти не знала, но такое совпадение в выборе, такое созвучие в чувствах, повторение интонаций… Невероятно...

Виконт подошел, присел на корточки, пригляделся к чему-то в ней. И вдруг поднял на руки. Теперь его лицо было совсем близко. Брови сведены, отчего между ними наметилась легкая складка, серьезный взгляд скользит по ее лбу и глазам. Она почувствовала абсолютно точно, что сейчас имеет на него полное и неоспоримое право, обхватила за шею и прижалась головой к его плечу. Он медленно, без слов пошел с ней по аллее и молчал довольно долго. День был удивительно тихий. Деревья склонились, придавленные большими белыми подушками. И когда на мгновение стихал скрип снега под его сапогами, оглушительный в этом безмолвии, Лулу казалось, что пухлые горы, словно вата, наваливаются ей на уши и обрывают все звуки.

Что-то тяжелое с шумом плюхнулось на ветку. Толстая встрепанная ворона сбросила на лицо Лулу целый ком снега. Она от неожиданности засмеялась и передернулась:

– Что, холодно? – задумчиво спросил Виконт.

– Нет, на меня снег свалился!

– Конечно, холодно, ты ведь у меня южанка, – он присел на какой-то сугроб и, поставив Лулу перед собой, смахнул снег с ее лица и попытался затянуть на ней платок.

– Почему я южанка? – изнемогая от преданности и признательности, возразила Лулу. – В Петербурге, по-видимости, еще холоднее!

– «По-видимости»! – он, наконец, улыбнулся.

– Я северянка, вот!– она распахнула пальто и движением головы скинула платок.

– Не надо ничего мне доказывать. Я ошибся. Признаю, – он еще раз ласково улыбнулся, снова запахнул ей пальто и тщательно завязал платок.

На этот раз засмеялась и Лулу:

– Виконт, а вы знаете, на чем сидите?

– Знаю. На сугробе.

– У меня на снежной бабе, а вы ее еще повидать собирались!

– Да, встреча оказалась фатальной. Для нее. Смотрины не состоялись!

– Не огорчайтесь, Виконт, я изготовлю еще. Эта была кривая и маленькая. Новую я сделаю побольше, но у меня, знаете, роста не хватает.

– Воспользуйся моим.

– Тоня мне дала метлу и ведро, чтобы надеть снежной бабе на голову,

– Снеговику. Ведро – головной убор не для дам.

– Моему снеговику и кастрюлька велика, как я измерила, – она, пыхтя, скатала один шар, положила на него другой, не больше арбуза, – вот видите, а голова будет еще меньше.

– Ты не так лепишь! Всему тебя учи! – он подошел к недоделанной бабе и безжалостно разбил в снежные комья.– Давай еще снега.

Громадная белая куча, метра два высотой была утрамбована ими до невероятной плотности, после чего стала неуклонно приобретать под уверенными руками Виконта формы мешковатого мужчины с бородой и выступающими дугами бровей. Ведро было закинуто мужчине на голову и оказалось несколько маловато – лихо село на макушку. Нос шариком выдавал некоторые пристрастия сходные с Пузыревскими. Метлу в снежных рукавицах он, тем не менее, держал грозно, наперевес.

– C'est un vrai général![38] Я сразу поняла, он сердитый, но смешной такой. Не страшный!

– Он глуповат, «général», – больше смахивает на дворника.

– Вы, наверное, когда были маленький, тоже умели лепить. А я так не могу… И в дерево за два дня всего три раза попала, а вы –всегда.

– Нашла, чему завидовать. Тебе дано другое.

– Что? Что? Виконт, ЧТО?

– Я поговорю с тобой об этом как-нибудь. Не сейчас и не здесь.

Для Лулу это означало «никогда», – он много чего ей обещал «потом»! И для успокоения она спросила:

– Но что-то хорошее?

– Да.

– Барышня, вас ищут, ехать же пора, вы не кушали еще… Ой, Пал Андреич, а я вам чего сказать хочу! – Тоня поспешала к ним, проваливаясь в снег.

–Что вы мне хотите сказать, Антонина?

– Барышня вещей не собрала, не сказалась и убежала в сад, хозяйки лютовали, пока обыскались ее по всему дому, вы бы вступились за нее…

– Что за разговоры? Мы вместе ушли и вместе собираемся вернуться.

– А лучше бы не собирались! – с чувством вставила Лулу. – Зачем ты, Тоня, меня нашла? Можно к самому поезду прибежать, а и если бы опоздала… – Она почувствовала, что в носу забегали предвестники большого рева. Первый всхлип подавить не удалось.

– Адександрин! – предостерегающе протянул к ней руку Виконт. – Мы вас догоним, Антонина!

Тоня, обходившая со всех сторон « дворника – генерала» и восторженно всплескивающая руками, послушно закивала и пошла к дому.

– Послушай, не приступай к слезам. Прощаться с тобой я не собираюсь. Пусть в этот раз мы виделись мало…

– И всегда так!

– Постой, не перебивай меня. Тебе трудно там, я это понял. И при всем этом в необходимости системного гимназического образования – уверен. Но где бы ты ни была, хочу, чтобы помнила: у тебя есть дом, есть родные, есть я. Все, пошли.

Уже не в первый раз Лулу чувствовала, что ее проблемы становятся маленькими и разрешимыми, когда он говорит о них этим властным, не терпящим возражений голосом.

И Лулу, не менее послушно, чем Тоня и Рекс, пошла домой. Держалась и во время позднего обеда (ее действительно не ругали), и во время проводов, и в дороге с Доминик. Она вступила в Ростов во вьюжный день и, как будто подхваченная этой вьюгой, скоро окунулась с головой в свои гимназические дела.

ГЛАВА 6. ШПИК – НЕ ТОЛЬКО САЛО С КРАСНЫМ ПЕРЦЕМ!

Сегодня ночевать домой Лулу не пойдет. Вторые сутки Софья Осиповна проводит неистовый домашний молебен. На фронте дела неважные. А на церковные службы, по мнению тетки, надежды нет, в них мало жертвенности, одержимости! Чтоб подействовало, надо простереться ниц перед иконостасом, расцвеченным десятками свечей, и твердить часами одни и те же слова, стукаясь на некоторых лбом об пол.

С утра девочки приметили опухшее лицо Курнаковой– заболела что ли? Или плакала? Не рассказывать же, как целую ночь повторяла за Софьей Осиповной нелепые слова придуманных той молитв? И не удерешь. Богомольная тетка объявила иконы в комнате Лулу какими-то особо чудотворными! Лулу была страшно недовольна собой. Прободрствовала с молящимися всю ночь! Получается, что вняла Софье Осиповне: «голос молоденькой заблудшей козочки скорее достигнет небесных пределов!». Не хотела своим уходом провоцировать очередную истерику? Или испугалась такого обилия женщин – их было человек восемь, и та самая, припадочная, среди них? Правду сказать, и то, и другое. Но, несмотря на смирение, «козочка» не заслужила ничего, кроме звания «прекословной строптивицы». Потому только, что отказалась утыкать нос в не обделенный вниманием кошек ковер, и даже на колени не стала, а повторяла самодельные молитвы, сидя на краешке своей кровати. Так они всегда молились в пансионе.

Нет! Решено! Останется у Тани и все! Лулу никого не посвящает в подробности своих домашних дел, даже ее. Просто, если попозже задержаться, то оставят. Тетя Поля даже сказала прошлый раз: «Что концы-то, на ночь глядя, мерить? Предупреждай дома и оставайся, квартира-то большая!»

Новая квартира Тани и впрямь была гораздо больше предыдущей. Семейство Грицининых вместе со всеми своими вещами и псом Букетом, оказавшимся их личной собственностью, смогли перевезти на новое место обычную для них основательность и гостеприимство. Таня уже, наверное, села за уроки. Надо поторопиться. Грицинины и сейчас живут в очень живописном, особенно по сравнению с Береговой, месте. Одно плохо: долго добираться от трамвая. Лулу идет и идет… Дорога далеко не оживленная, только несколько человек продвигаются в том же направлении. За ней, беседуя в полный голос, шествуют две женщины в платьях сестер милосердия, в стороне стоит лотошник, заботливо прикрывший чистыми тряпочками свой бакалейный товар. Совсем рядом с Лулу тащится нищий, приволакивая ногу. А вон, подальше впереди шагает Ваня, Татьянин брат. Рядом с ним – скуластый парень, имя которого Лулу так и не узнала до сих пор. Они степенно разговаривают. Догнать? Нет, не хочется. Ваня, конечно, очень хороший, но какой-то уж слишком. Всегда он критикует малейшее отклонение от правил, даже шутки не очень одобряет. Ему всего девятнадцать, но представить себе, что он вдруг пробежался, или, предположим, подпрыгнул, просто невозможно. И еще Лулу не очень нравится его манера крепко пожимать всем руки при встрече, хотя она вовсе не считает, что это плохая привычка. Правда, с ним интересно говорить о газетных статьях, которые он громит в пух и прах. Это ново и привлекательно для Лулу. Раньше она относилась к любому печатному слову, как к безоговорочной истине, исключая, разве что, душеспасительные книжки из «шкапика» Софьи Осиповны. А оказалось, в газетах и журналах очень много неправды.

А вот Танин папа, дядя Арсений, другой: и пошутит с ними, и про гимназию слушает совсем иначе – видит смешные черточки в их обычном житье. Он тоже правильный, но как-то не беспросветно…

Скуластый оглянулся, и Лулу совсем собралась все-таки их окликнуть: путь еще такой неблизкий, а идти одной, даже размышляя, надоело уже. Но вдруг заметила, что нищий, идущий рядом, посторонился, зашел за фонарный столб и слегка задержался там. Всегда готовая к самообороне, Лулу тут же напряглась: может, хочет напасть из-за фонаря? И оценила опасность – до ребят метров двадцать, она пробежит их за несколько секунд.

Но что-то заставило ее притормозить, наверное, то, что серое лицо нищего появилось из-за фонарного столба с другой стороны, и взгляд был направлен совсем не на нее … Она заставила себя еще раз посмотреть на грязно одетого человека, вышедшего из-за фонаря, и заметила… серебристую цепочку от часов, чуть свисающую из кармана. Или это вор или… «Лишь бы полиция не пришла или шпик какой» – как бы услышала она Танин голос. Ведь она слыхала разговоры о том, что адреса Тани в полиции, той самой полиции, которая обидела Тимку, еще нет, а уж там, Ваня говорит, интересуются всеми, кто борется против несправедливости! Конечно, полицейские за порядок, Лулу это понимает и старается оправдать их перед Ваней, но поспорить можно и потом, а сейчас… Окликнуть? Предупредить? «Нищий» заметит, он слишком близко и потом, может быть, ничего серьезного нет, их хотят просто проверить, а именно она создаст обстановку, как будто они преступники и им надо бежать от соглядатая.

Она шла, теперь уже сама не отставая от нищего, ускорившего шаги перед поворотом, и лихорадочно прикидывала: вот, предположим, кто-то из девочек играет в строго запрещенные в гимназии фантики, а сбоку крадется стоглазая Сусик… Окликнуть – значит подчеркнуть их незаконные действия, нет, надо по другому… Мгновенно вспомнив, как этот же скуластый провожал ее по ледяной корке к Тане, она еще ускорила шаг, вдруг зашаталась, оперлась о лоток, до которого как раз дошла, и тут же оторвалась от него. Спотыкаясь, и хватаясь за голову, как маман после очередного домашнего скандала, догнала и даже обогнала ребят. При очередном спотыкании она резко развернулась на каблучках и шлепнулась, закрывая лицо. Молодые люди остановились, наклонились к ней и начали наперебой спрашивать, что случилось, поднимать ее. Конечно, оглянулись, чтобы установить, откуда взялась здесь эта гимназистка.

– Дяди, – громко и даже надрывно заговорила Лулу, не давая им опомниться, – посадите меня на трамвай, у меня голова закружилась, мне надо домой! ВЫ МЕНЯ НЕ ЗНАЕТЕ, но это ничего, вы не бойтесь, я из хорошей семьи, у меня отец – полковник! А маман – жена полковника! А тетя – сестра полковника! А ВЫ ТАКИЕ ЧУТКИЕ! Мне на Садовую! – она не знала, что еще говорить.

Некоторые слова она подчеркнула не случайно. Они должны ее понять! Но Ваня только с удивлением заморгал веками: он, видно, никак не мог сообразить, что происходит.

– Ну, Ваня же! – Она дернула его за обшлаг. Это можно было себе позволить, нищий заметно отстал, как только скуластый начал энергично оглядываться в поисках разъяснения ситуации и помощи.

Но Ваня продолжал не понимать:

– Заболела, что ли девочка? Чего это с тобой? Смотри, побледнела вся, как мел… Я б за мамой сбегал, да далековато еще. – Лулу перепугалась: еще чуть-чуть и он назовет ее по имени! А нищий будет рядом! К счастью вмешался скуластый:

– Погодь, Иван, ну-ка сделаем, как она просит. Пойдем назад, к остановке…

Они взяли ее под руки и повернули в сторону, противоположную Таниному дому. Откинув голову, Лулу посмотрела из-под ресниц по сторонам: идет! Скуластый перехватил ее взгляд и тоже поглядел вокруг. Дальше события развивались стремительно. Скуластый подтолкнул Ваню в бок. Еще несколько минут, и они вспрыгнули в вагон трамвая. Стеклянная дверь с лязгом закрылась, трамвай тронулся, а нищий только-только подошел к остановке, нога у него и впрямь, видно, хромая. Оставайся с носом, шпик!

Лулу моментально «выздоровела» и засмеялась:

– Очень хорошо мы его разыграли! – сказала она тихо. Ваня так же тихо ответил:

– Шура! Ты молодчага! Вот представилась! Я же уверен был, что тебе и в самом деле плохо и память отшибло! Да если бы не ты, нам опять переезжать! Сергей, знакомься – это Шура, лучшая Татьянина подруга.

– Встречались, кажется… находчивая ты особа, Шура, прямо скажу!

Ваня досадливо покрутил головой:

– Ну, Серега, и ослы мы с тобой! Как же мы недосмотрели, из самого города его за собой притащили! Давай сходить. Надо с другой стороны к дому подъехать и батю порадовать, дескать, старый знакомый вокруг гуляет.

– Погодь, неблагодарный какой! Шуру отвезем на Садовую.

– Я там не живу, я на Береговой живу!

– И на Береговую не поедем, Сейчас Шурок к нам в гости пойдет, решено, не возражает никто?

Лулу, естественно, охотно согласилась – она же туда и шла! Ваня что, думает, она бродила почти за городом, вблизи их дома просто для удовольствия?

Таня, точь-в-точь, как недавно брат, заморгала от удивления, разглядев вошедших в комнату: парни втиснулись в дверь одновременно, а за их плечами то возникала, то пропадала голова ее ближайшей подруги. Дело объяснялось очень просто: Лулу слегка подпрыгивала, не терпелось все рассказать Тане. До этого они совместно предприняли некоторые меры безопасности: проникли во двор через разные калитки, Ваня, первым очутившись на лестнице, махнул рукой, а скуластый объяснил: «Все чисто». Лулу понравилось это выражение. Оно звучало как-то волнующе. Ваня с Сергеем ушли в заднюю комнату, а Лулу принялась с жаром рассказывать о происшедшем Тане и тете Поле. Впечатление превзошло все ожидания. Тетя Поля, всплеснув руками, бросилась на несколько минут в ту комнату, куда удалились мальчики, потом выскочила оттуда и стала переспрашивать Лулу, теперь уже прерывая рассказ той восклицаниями, похвалами и даже поцелуями.

Наконец, Таня сказала матери гордо:

– Вот видишь, я говорила, что Шура – надежный и нужный человек.

– Верно, – подхватила тетя Поля, – теперь сама вижу. Только хватит о шпиках, околоточных, обо всей этой нечисти говорить. Шут с ними.

– А он, наверное, хотел разузнать побольше о вашей новой квартире. Так бы прямо пришел и запомнил, а потом, например, сходка, – (вот тоже какое прекрасное слово теперь в арсенале Лулу!), – а он тут как тут.

– До чего, спасибо Татьяне, осведомленный товарищ! – в дверях появился дядя Арсений. – Несерьезный ты пока человек, Татьянка. Знаешь Шура, влетело твоей подруге по первое число за болтливость, но сегодня, вроде, и извиниться перед ней можно. Молодчина ты, Шура, даром, что такая маленькая еще. И взрослая такого бы не придумала. А теперь тебе ответственное задание. Оно трудное. Ты справишься?

Лулу закивала головой, но успела подумать: только чтобы не делать ничего страшного, ведь Таня рассказывала ей, что иногда надо убивать для правого дела, это называется террор, но всегда подчеркивала, что их товарищи на такое пока не идут.

А дядя Арсений, убедительно припечатывая почти каждое слово ладонью по столу, продолжал:

– Задание такое: надо молчать. Шибко молчать. Ты думаешь, это легко? Поди-ка, попробуй! Скажешь, не себя, другого подведешь, навеки предателем станешь. Что может быть хуже? Матери скажешь – ее под удар подставишь, брату – и его в могилу можешь спихнуть. Молчи.

– Ну, отец, напустил страху, она же Бог весть что подумает…

– Я все понимаю, буду молчать, как Таня, даже еще сильнее…

Но тетя Поля прервала ее, обняла и, глядя в глаза, заговорила:

– Как Таня – лучше не надо. Ты, Шурочка вот о чем подумай: у детей всегда есть любимые мама, папа или, скажем, сестричка… Врагу или просто товарищу легко секрет не рассказать, а им? А ведь они сами могут не подозревать, как им это знание обернется. У нас, вот, был случай. Ванин знакомый дедушке сказал про собрание, а тот подумал Бог весть что. И за ружье, внучкá выручать! И погиб, болезный, на жандармский пост нарвался. Жандарм подумал – убийца какой, по голове – дубинкой. Не выдержал, старый… И еще случаи были… Что, отец, все ушли?

– Я тоже пойду уже, да? – не от души сказала Лулу.

– В одиннадцать-то часов? Неужели, опять не предупредила тетю?

– Предупредила, предупредила!

– Тогда, что же уходить собралась? Или это церемонии твои любимые? Я стелю в Таниной комнате. Прямо по-барски живем. Девчонка – отдельную комнату имеет. Забалуется! А ты с ней комнату делишь – мне на душе легче. Воспитываю, как надо, – тетя Поля, улыбаясь, энергично действовала почти квадратными ладошками, встряхивая подушки и простыни.

Такие ночи для Лулу были самыми лучшими, они допоздна тихо разговаривали, играли в слова. Правда, когда ей вдруг захотелось в этой дружелюбной обстановке поделиться своими фантазиями об островах, открытиях и подвигах, Таня соскучилась, перестала слушать и предложила засыпать. Завтра – в гимназию.

ГЛАВА 7 . БОРЬБА ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ.

– Не шуметь, не тянуться, если надо, я обращусь сама, а ну, тихо! Шум на задних партах!

Добившись тишины, Тамара Георгиевна, учительница истории, ходившая этот месяц в любимицах начальницы по поводу удачно сказанного при попечителе хвалебного слова, вытянула сухопарое тело на стуле и ее длинные ноги достигли первых рядов.

Класс склонился над партами, класс писал контрольную по истории! Нововведение – письменные работы по гуманитарному предмету на двойном листочке было привнесено этой удачливой новой учительницей, которая получила уроки истории совсем недавно.

Лулу с сожалением покосилась на стопку отобранных, лежащих на подоконнике учебников. Легко сказать: «как можно полнее ответить на три вопроса!». Ну, про строительство Петрограда она написала столько, что еле уместилось на странице, а вспомнить, что там происходило в Валдайском уезде в XVIII веке и что такое Деревская пятина Новгородской республики трудновато… Рядом сосредоточено пишет Таня, но у каждого вертикального ряда свой вариант. На секунду у Лулу мелькает приятная мысль, что они пойдут после гимназии к Кате – ее отец все-таки один уехал на заработки в Миллерово.

Лаврова, не зная о контрольной, пересела назад, на предпоследнюю парту: замечаний она не получает, а подпиливать ногти маленькой пилочкой там гораздо удобнее. В результате перемещения она сейчас на одной параллели с Лулу, но в другой колонке. Видно, как Тата откровенно и даже нагло переписывает у Ани, оказавшейся за ней. Нагло потому, что совершенно не прячется ни от нее, ни от учительницы. Просто время от времени поворачивает к себе листочек Гусовой, и тогда та вынуждена приостанавливаться и ждать. Лулу противно видеть эту безответность. Но они с Татой, как бы, чувствуя силу друг друга, стараются не сталкиваться. Этот тон задала Тата, никогда не идущая прямо против Лулу, и Лулу приняла такие правила. Лаврова часто недоучивает, но она – отличница, хотя бы потому, что подобострастные подружки всегда готовы всячески помочь. Кроме того, оригинальная память позволяет Тате схватывать содержание главы за считанные мгновения, когда ее уже вызвали, и она медленно проходит к доске мимо ряда открытых книг. Нет нужды, что сразу по окончании ответа почти все из ее головы улетучивается. Поэтому сейчас Гусова – ее единственный шанс, хотя сведения Ани ничем не гарантированы.

А Тамара Георгиевна наклонилась над опытной Алей Муртаевой и выуживает из парты выдранные листки учебника.

Так, Муртаева отправлена за дверь, Валдайский уезд XVIII века и Деревская пятина Новгородской республики слегка прояснились в памяти. Гусова и Лаврова одновременно кладут ручки. Гусова иссякла.

У Таты больше нахальства – она сразу отдает свой листок. Учительница без слов принимает и проглядывает:

– Пять, возьмите вашу работу, садитесь и не шумите.

Еще несколько учениц сдают работы. Учительница заносит в журнал: четыре, четыре, три, три.

– Три, – говорит Тамара Георгиевна и когда дело доходит до Гусовой.

Та, едва получив листок в руки, начинает рыдать. Лулу и без того терпеть не может этот ее похоронный рев по недополученным баллам, но так она еще ни разу не ревела! Чуть на пол не садится. Учительница раздраженно отправляет за дверь и реву. Лулу ошеломлена, ведь работы у Гусовой с Татой одинаковые! Лаврова-то переписывала чисто механически. Значит, в ее листочке меньше или неправильнее, чем у Ани могло быть. А вот больше – никак!

Вдруг накатывает жалость к Ане. Мало того, что тройкой одарили, да еще, ни за что, за дверь выставили! Жалость смешивается со злостью против Лавровой, которая, видно, забыла, что в классе есть кто-то, способный противостоять ее наглости. Лулу бесшумно вскакивает. Тамара Георгиевна, не поднимая глаз, проверяет работы. Класс замирает: во всей фигуре Лулу, в ее резком взгляде вбок на Тату,– угроза, смешанная с уверенностью. Чего от нее ждать? Новой драки? Но Лулу так же бесшумно берет свою контрольную, разрывает ее пополам и резким жестом кидает на парту перед Лавровой. Потом направляется к столу учительницы, хватает на своем стремительном ходу листок Гусовой. Без слов протягивает его учительнице.

– Курнакова? Четыре. – Едва взглянув сначала на нее, потом в контрольную, выдает учительница.

– Вы поставили три разные отметки за одну и ту же работу, Тамара Георгиевна, – четкий и очень правильный русский Александрин прозвучал в абсолютной тишине класса. – Почему?

– А? Как? Что вы такое говорите, Курнакова?

Курнакова с подчеркнутым терпением разъяснила ситуацию:

– Я подала работу Гусовой Анны вторично.

Учительница пожала плечами и сказала, пока еще держа себя в руках:

– Я не заметила ошибки, вероятно! А почему вы подали чужую работу, где же ваша?

– А здесь… Дай! – Лулу протянула руку к Тате и та, неизвестно почему, после минутного колебания, отдала свою работу. – Тоже не заметили ошибки? И не заметили, что работы одинаковые?

– Как? Что?– в растерянности пробормотала учительница и, покраснев, вылетела из класса.

Поднялся шум, многие захотели высказаться по такому поводу.

Лулу сразу оказалась в кругу единомышленников: Таня, Гинзбурги, хмурая Женя Мордасова, другие девочки кричали наперебой: