Текст книги "Третья истина"
Автор книги: Лина ТриЭС
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)
– К-а-а-к ты сумела!
– Конечно, надо было сказать, раз несправедливо…
– Все было так просто – все сдают одинаковые работы, а Тамендра гениально решает: ты толстая – тебе два, а у тебя кудряшки – тебе четыре! Ну как же ты, Шуренький, ей все так испортить могла?
– Правильно, правильно сделала, только ругаться начнут…
– Подумаешь, какая красавица, все ей можно… эта Лаврова… А Шура ее в тысячу раз и красивее, и умнее…
Вернувшаяся из-за двери, Аля тоже пробурчала что-то одобрительное.
– При чем здесь «красавица»? – кинула Тата. Несмотря на ренегатство некоторых подруг, она великолепно держала себя в руках. – Еще бы она, эта швабра, три мне, МНЕ, поставила! Мой папа ее плешивого жениха в конторе своей из милости держит кредитным инспектором. Так что все верно… Три балла Гусовой, плюс два – папе за лысого дурачка. Итого – мне пять!
Несколько девочек с готовностью подхватили ее высокомерный смех. К «театру военных действий» подошла Юдина. Она в классе с неделю, и Лулу неплохо к ней отнеслась, памятуя, как подло встречать насмешками новенькую. Она – приятная внешне, темненькая, с тонкими косичками, уложенными на ушах в баранки, круглыми глазками, тоненькими ручками и ножками. Лулу уже много раз ловила на себе ее внимательно-кокетливый взгляд.
– Если тебе отличная оценка, то и ей, хотя бы четыре надо, вот что Курнакова хотела сказать, – чуть шепелявя, заметила она.
Опять поднялся невообразимый шум. И вдруг разом стих.
В дверях, вытянувшись, стояла классная дама. Очевидно, она уже не первую минуту слушала, о чем говорят в классе.
– Это верно, Курнакова, что вы нагрубили учительнице? Позволили себе возмутительную выходку…
– Я не грубила, я просто сказала, что это нечестно ставить разные отметки за…
– Судить учителей – не ваше дело, Курнакова. Учительница была права.
– Нет! Вы не знаете, я объясню сейчас, только не перебивайте меня!
– Курнакова, вы, кажется, и мне пытаетесь грубить?
– Да нет!
– А еще хуже того, вы собрали вокруг себя других учениц и провоцировали настоящий бунт! Вы останетесь в гимназии до прихода вашей родственницы. За ней послано. Это же просто анархия! Ваши родители будут извещены! Можно простить все, но не смутьянство.
Таня давно уже каким-то сверхчутьем поняла, что у Лулу дома неладно, она с тревогой спросила:
– Шура, а эта тетя Софья твоя… она тебя очень накажет?
Лулу только отмахнулась. Ну, что сейчас объяснишь?
Зареванная Гусова, давно тихо пробравшаяся к своей парте, пожалуй, одна не участвовала в шумном обсуждении, а без остановки плакала, закрыв лицо рукавом. Маня насмешливо скривила полные губы:
– Гусова, не умирай понапрасну, тут посильнее твоих трагедии есть!
Но Лулу жаждала и дальше утешать и защищать несчастную Аню.
– Ты не понимаешь, как это обидно, когда несправедливо! Лучше ничего не говори!
Соня обижено пробормотала:
– Мы, может быть, лучше нее понимаем, что же весь свет знать должен?
– Успокойся, Аня,– добрым голосом сказала взявшая страдалицу под опеку Лулу, – не думай о несправедливости. Дело сделано, уже всем ясно, что произошло.
– В трети… в трети… пятерки не будет! Ни за что… Она же не исправила…
– Эх, о чем думает! Хотя бы на минуту от отметок своих оторвалась! Как будто не замечает, что в классе творится! Человек из-за тебя, фактически, страдает, из-за воя твоего дурацкого! – накинулась на Аню Женя.
– Кто-то из-за вредности своей страдает! Аньке тройка, так кому-то нужно, чтобы и Таточке снизили. – Это уже, взяв за руку Агаджанову, расхрабрилась Лиза Нечаева. Сама Агаджанова тоже не заставила себя ждать:
– Мученица Курнакова страдает за неправедно оскорбленную… До чего красиво, насолить хотела Таточке, завидует…
– А ты вообще замолчи сейчас же! – оторвалась Лулу от уговоров не расстраиваться и не бояться сурового деда, адресованных Ане.
– А чего я буду молчать? Испугала тоже!– отступила Роза к своей парте. – Ябеда!
– Попробуй, скажи опять то же самое! – стремительно направилась к ней Лулу.
– Большое дело, и повторю. – Агаджанова зашла за Тату с Лизой.
– Ну! – сжала Лулу кулаки.
И тут между ними стала Таня, побледневшая, но решительная:
– Никакая она не вредина и тем более, не ябеда, она себя под удар поставила! А тебе Лаврова, я так скажу: ты давно не самая непобедимая в классе. Так и знай! На твоем месте мне было бы стыдно такую пятерку получать! – Танины слова были встречены взрывом восклицаний.
– Умрешь, на ее месте не будешь!
– А ты сама – просто зубрила, вот и молчи!
– Смотрите, кто заговорил,– валаамова ослица!
Лулу оглянулась. Соня и Маня незаметно отошли. Гусова сидит, зажав руками голову. Мордасова хмуро молчит. Ничего! Лулу сейчас ответит этой лавровской компании, так ответит, что им жарко станет! Но Таня взяла Лулу под ручку и настойчиво потянула:
– Пошли, Шура. Они сами прекрасно понимают, что неправы, но, ни за что не признаются.
У «Шуры» сделалось тоскливо на душе. Впереди – встреча с Софьей Осиповной, потом, наверное, полетит новое письмо той в Раздольное… и понятно, в чьи руки это письмо попадет. И ведь, как всегда, невозможно предсказать, какие мерзкие, лживые и позорные гадости придумает Софья Осиповна, для описания сегодняшнего события. А Лулу даже на этот раз не сможет оправдаться…
– Таня, я лучше одна побуду возле окна, в коридоре… Ты завтракай, ладно? Я сейчас приду, только подумаю немного… – И Лулу поскорее убежала, не давая возможности Тане что-то возразить.
Вниз, вниз, на первый этаж, там есть в уголке маленькое оконце, оттуда виден кусочек улицы, прохожие. Лулу прижалась лбом к стеклу.
– Аля! А-ля!
– Это ты ко мне обращаешься?
Новенькая Юдина мило улыбнулась:
– Это твое любимое место? Я видела, ты уже тут как-то стояла. Не подсматривала, не сердись, случайно видела. Я же пока приглядываюсь, привыкаю… всюду хожу...
Лулу не особенно хотелось, чтобы кто-то нарушал ее размышления, но как прогонишь одинокого человека! Она повернулась к окну спиной, оперлась и скрестила ноги.
– Тебя как зовут, Еленой?
– Да, но так я не люблю, Я – Лёля!
Даже имя такое же дурацкое, как у нее! И так же это младенческое имя к ней прицепилось, видимо, на всю жизнь.
– Я вообще не люблю, как у всех. Слышала, я сейчас тебя сразу Алей назвала? Так оригинальнее, правда? Куда лучше, чем Шура, как тебя эта… Таня зовет. Это как-то по-простецки.
Честно говоря, Лулу совершенно не в восторге от «Али». Это ж Муртаева – «Аля»! Но новенькая разговорилась, видно по румянцу, что она преодолевает смущение, и Лулу раздумала возражать.
– Неважно, как называть… Ты откуда, из другой гимназии?
– Нет, мы приехали из Белокалитвинской. Там у отца что за практика? Негде развернуться. Он только по состоянию здоровья в тихом месте сидел. А потом в город перебрался, обосновался и нас перевез в подобающее место.
На Лулу слово «БЕЛОКАЛИТВИНСКАЯ» подействовало, как укол. Она вскинулась. Но нет, сразу она ничего такого спрашивать не будет. И не время… Впереди – Софья Осиповна.
– А кто твой отец?
– Ты не слыхала, он уже модным стал в городе, Юдин, адвокат! А эти девочки у вас такие неприятные!
– Кто? – насторожилась Лулу.
– С косами эта, армянка что ли, и рыжая такая с маленькими глазками!
– Нечаева! Да, для меня они тоже…
– Ну эта, Гусыня, тоже не подарок. Она тебе что, нравится, что ты ее защищаешь?
– При чем тут «нравится», «не нравится». А справедливость? Она выше всего. Я от несправедливости даже… даже Агаджанову бы защитила!
Звонок прервал их беседу. Обе девочки, сломя голову, помчались на урок, получили замечание от дежурной воспитательницы, выговор от Марии Михайловны за опоздание и, наконец, оказались за своими партами. Юдина могла считать себя в безопасности, а у Курнаковой все было еще впереди…
Но Лулу и не предполагала, что впереди у нее не Софья Осиповна, а сам господин Петров, которого угораздило вернуться из своих коммерческих поездок именно сейчас. И он счел своим долгом лично явиться для выяснения «обстоятельств проступка девицы, за которую он несет полную ответственность».
Послушав Сусанну Сергеевну, ярко расписавшую «смутьянство» Лулу, господин Петров заверил классную, что девица, хотя и принадлежит к семье почтенной и благородной, сама обладает весьма сомнительными качествами, и любые строгости и наказания в отношении нее будут приветствоваться как им, так и отсутствующими родителями. Исключительно его досадная отлучка привела к столь печальным результатам не только дома, но и в гимназии.
Все это перемежалось возгласами «хе-хе», довольным потиранием рук и выразительными взглядами в сторону понурившейся у стенки учительской «мамзель» Курнаковой.
Классная была очень довольна результатами беседы. Начальница, избегая конфликтов, часто не приходила на подобные неприятные разговоры, особенно, когда дело касалось детей родителей с положением и амбициями. Все недовольство изливалось родственниками на классных дам. Но в данном случае такое понимание….
– В наших общих интересах, – сказала «Сусик», повторяя слова начальницы о происшедшем событии, – искоренить то дурное, что гнездится в воспитаннице Курнаковой. Очень хорошо, что гимназия нашла союзника в вашем лице. Эта девочка обладает способностью влиять на других, заражая дурным поведением, вот почему ее поступки надо рассматривать под микроскопом! Под микроскопом! Любой росток может привести к ужасным результатам в масштабе! В масштабе! Но мы хотели бы ограничиться четырьмя часами отбывания после уроков, надеясь, что главные меры будут приняты дома.
Господин Петров расцвел от радости, пространно обещая, что «меры» будут приниматься регулярно вплоть до отъезда провинившейся на каникулы. Что творилось в душе Лулу, не могли передать ни опущенные плечи, ни отчаянное выражение лица. Она-то надеялась, что сможет все объяснить! Эта речь господина Петрова, эти меры! Представляет она их: вечное стояние в углу, запреты на прогулки и чтение, многочасовые занудливые нотации отвратительного содержания… Каждый кусок пищи – под аккомпанемент рассуждений о хлебе с водой, которых заслуживает преступница. И оставаться в гимназии, наказанной к удовольствию злорадствующих противниц, тоже невообразимо обидно и унизительно. Ведь правда на ее стороне!
Лулу передернуло. Ну почему, почему у других есть нормальный дом, добрые родители… «Есть дом, есть Я» – тут же всплыло в памяти. Правда! Для чего же он это говорил? Конечно, чтобы она приехала, если будет очень плохо. Он ведь сам сказал, что понял – ей бывает очень плохо. Лулу уже не сидела в унынии за партой в пустом классе. Она в возбуждении вскочила и зашагала от угла до угла. Ясно – надо ехать, но не по-глупенькому, по-детски… Надо послать телеграмму. Ага, правильно… Ведь почту всегда разбирает он сам. Лулу вырвала листок из тетради, несколько раз черкала и перечеркивала и, наконец, остановилась на таком тексте:
«Здесь больше не буду, виконт, пожалуйста, будьте в восемь на каменской».
ВСТАВКА ИЗ ДРУГОГО РОМАНА. НОЧНОЙ ЭПИЗОД.
Телеграмма, да еще с пометкой «срочно» – не обычная почта, которую не торопясь, на попутных лошадях доставляют из К а менской в Раздольное к у т реннему чаю.
Почтовый чиновник дело свое знал: телеграмма явно касается театра боевых действий, и его долг срочно доставить ее семье полковника Курнакова. Верховой был немедленно послан в Раздол ь ное, и уже в пятом часу утра спешно разбуженная прислугой Дом и ник н е понимающе щурилась на прыгающие слова.
Еще через полчаса, поднятый специально для прочтения и то л кования загадочной депеши Шаховской с удивлением читал вслух:
– «здесь польше буду виконт завтра»… длинный пробел… «п о жалуйста буд ь те»… опять пробел… «восемь каменская».
– Ничего не понимаю, про что это? – Доминик подняла и опу с тила длинные, как стрелы, прямые ресницы. – Это от Виктóра? Поль, друг мой, вы же знаете – я плохо понимаю по-русски… Умоляю, ск а жите, на что это похоже?
– Больше всего на бред.
– Без подписи, без обращения… Муж объявляет, что завтра в Польше получит титул? Ему это обещали пожаловать? Наконец, Виктóру перепало хоть что-то! Он так отстал в карьере… Инт е ресно, это лучше, чем чин генерала? А Каменская, разве это близко к Пол ь ше? Виктóр где-то рядом? Нет, скорее, у них своя, польская Каме н ская!
– Мадам, не ломайте зря голову. Это ерунда какая-то. Во з можно, плод веселого з а столья. На карьеру Виктора сетовать не приходится. Он достаточно успешен и не станет сходить с ума, торопясь порадовать вас таким способом. Скорее станцует в в о девиле. Бросьте д у мать!
– Ах Поль,– кокетливо рассмеялась Доминик, – вы правы… Виктóр никогда не научится танцевать, я поняла это давно! Но присядьте, расскажите мне обо всем этом побольше… Вот, напр и мер, разве виконт – русский титул?
Шаховской вдруг взял телеграмму и, еще раз пробежав, смял, сунул в карман и скорог о воркой сказал:
– Мадам, обещаю, после завтрака вы получите исчерпыва ю щие сведения о титулах русского дворянства. Темно на этаже? Я провожу. – Он взял Доминик под руку и вывел из комнаты, пригов а ривая по дороге:
– Ну-ну, мадам, морщинки на лбу из-за этой чуши? Просто з а будьте! Вот и ваша дверь – отдыхайте безмятежно. Не смею бе с покоить вас больше п о среди ночи.
Несмотря на все свои безапелляционные утверждения, в в о семь утра Ш а ховской уже шел по платформе железнодорожной станции в Каменской.
ГЛАВА 8. «КАК СНЕГ НА ГОЛОВУ»
Наконец-то! А она уже отчаялась и измучилась ждать, думала он не придет. Но самой ехать, а тем более идти в Раздольное, хотя она, в общем-то знала путь, не было сил. Целый день хождения по городу, ночь в вагоне, которую она провела как на иголках, сидение с рассвета в Каменской, в зале – поезд почему-то пришел раньше… Еще эта история с продажей сережек! В ювелирной лавке так подозрительно на нее смотрели! Но на билет и телеграмму хватило, а вот на еду – нет. Голодная со вчерашнего дня. В зеркале дамской комнаты на вокзале она увидела воспаленные глаза, кудряшки, выбившиеся из-под шапочки, оттеняющие бледное лицо своей бронзовой яркостью… Виконт заметил ее сам, она даже не встала ему навстречу: ноги гудели, одолевала слабость, кружилась голова.
– Что такое, Александрин? – он присел рядом и оглядел ее.
Лулу вымучено улыбнулась:
– Здравствуйте, Виконт, вы сами телеграмму получили? Я так и думала. – Она говорила вдвое медленнее обычного.
– Вызвать надо было к себе. Разве можно в таком состоянии ехать? Там же есть около тебя люди. Они что, врача не приглашали? Невероятное что-то!
Ответа не последовало. Он, обхватив за плечи, заставил ее подняться со скамьи:
– Ясно. Это неважно сейчас. Едем.
Лулу покорно позволила себя вести. С появлением Виконта она лишилась остатков сил и внешне вполне оправдывала звание больной. Даже стоящий у самого выхода со станции автомобиль, со знаком в форме фиолетовой миндалины и красующейся в ней надписью «Опель», не вывел ее из апатии. Виконт помог ей устроиться на сидении, предложив: «Хочешь, приляг». Сам сел справа от нее на водительское место. Опель, кашляя и фырча, тронулся. Только на полдороге Лулу несколько взбодрилась и осознала: она же в первый раз путешествует на автомобиле! Совсем не страшно оказалось. Такой случай посмотреть поближе, как им управляют! Минуты две с интересом наблюдала, потом села прямо, потом придвинулась поближе и положила обе руки на руль сбоку...
– Это еще что такое?– практически повторил свой первый вопрос Виконт, однако, совсем другим тоном.
– Можно я немножко буду править сама? Ну, хорошо, не править, а просто за эту круглую штуку подержусь, как будто я тоже веду авто...
– Что за метаморфозы? Или там, на вокзале был триумф актерского мастерства? – Он посмотрел на нее и сбавил тон: – Да нет, ты нездорова, это видно.
– Просто я не ела ничего вчера, а сегодня и не спала, устала… А это что у него, гудок?
– Клаксон… Ничего не понимаю. В Ростове что, закончились запасы продовольствия? Ты едешь на обед? Боюсь, ежедневные прогулки с этой целью будут утомительны.
Лулу, вздохнув, заставила мысли вернуться к недавним неприятностям:
– Я поссорилась со всеми, я совсем приехала, вы послушайте…
Но рассказ получился, отнюдь, не драматичным. Вчерашнее ощущение безысходности напрочь испарилось: такое счастье, она добралась, вот Виконт, самый настоящий, крутит руль, передвигает какие-то рычаги… и, кажется, трагедией всю эту ситуацию вовсе не считает: послушал фразы две внимательно и серьезно, а потом стал сопровождать ее пылкое повествование то хмыканьем, то присвистыванием, то выразительными междометиями. Лулу невольно сама подбавила юмора в описание событий. На душе теперь было совсем легко. Только есть хотелось все больше, и чувство голода никакими разговорами не заглушалось. У Лулу уже не хватало запала вдаваться во все детали. Она закруглилась:
– Телеграмма – это так дорого оказалось, я последние медяки из кармана выгребала. В общем, вы поняли, почему я приехала...
– Да, теперь понял: просто захотелось домой.
– А телеграмму мою вы сразу поняли?
– Телеграмма – предмет твоей гордости, я вижу! Разобрал и заслуживаю уважения за это. Тем более, что благодаря соавторству безымянного телеграфиста это творение явилось совершенным образцом абракадабры.
– Ошибок понаставила, да? От волнения, наверное. А каждая ошибка в русском языке вам нож в сердце, да?
– Да. Нож. Вообще, ты щедро мечешь в меня ножи разных калибров. Это я уже не о русском.
– А о чем? За французский я ручаюсь. Неужели арифметика?
– Какая арифметика? Ты доконаешь меня своими фокусами. По-русски твой приезд называется: «свалилась, как снег на голову».
– Вы меня будете ругать?
– Нет. – Сменил он тон. – Буду кормить.
– А вот маман удивится, правда? И рассердится… Ой, а вдруг закричит и сразу отправит назад? Может, тетя...
– Евдокия Васильевна гостит в Луганской, у дочери... Мы отложим твою встречу с матерью на «послеобеда», ты не против?
– Я против? Что вы, было бы чудесно! Но как это сделать?
– М-да, горячие дочерние чувства… Грустно.
Лулу почувствовала упрек в его словах. И разве Тане, например, хотелось бы отложить встречу с тетей Полей?
– Но она сама ни на минуту не порадуется, вот увидите. Ни за что!
Виконт вздохнул:
– А было бы намного проще. Так. Пройдем боковой лестницей ко мне. Поешь, а там будет видно.
– Нам тогда нужно незаметно, чтобы не было слежки. Вы идите вперед и посмотрите. Если все чисто, махните рукой. А я уж хвоста не приведу…
Виконт с паническим выражением лица на минуту буквально вжался в стенку и сделал движение, словно собирался поползти по ней, но тут же прервал свои действия и спросил довольно громко:
– Что, Жюля Верна сменил загадочный автор Ната Пинкертона? Не время баловаться, идем.
Тем не менее, на пролете третьего этажа, он приложил ухо к перилам, сказал выразительно: «Погони нет!» – и уселся на ступеньку. Лулу остановилась и громко засмеялась. Он вскочил, обхватил ее рукой за талию и, перескакивая через две ступеньки, донес до комнаты в мезонине.
– Куда там скромной слежке где-то в кильватере! Ты жаждешь бурной встречи, я вижу.
Он поставил Лулу на ноги. У нее вдруг опять закружилась голова, и она закрыла лицо руками.
– Что это – слезы? Александрин… Прекрати, не начиная.
– Нет, уже прошло… А то все поехало так, – она показала руками, как именно «поехало».
– Тебе срочно нужно поесть. Сядь в это кресло, не растрачивай сил.
…Интересно, что он о ней думает сейчас? Смотрит так странно. Еще бы, худая, маленькая, а ест третий кусок круглой запеканки и пьет второй стакан молока. Наверное, думает: «надо остановить, а то лопнет…», или «хотел бы знать, сколько еще в это существо влезет еды…»
Лулу прикинула – если сложить куски запеканки, которые она съела, то, что получится, будет размером с книгу. А для него тогда, чтобы наелся, кусок должен был быть с портфель.
– А вы почему не едите?
– Сыт. Продолжай.
Нет, взгляд у него не странный, а скорее грустный. Почему?
– Я съела ваше тоже? И молоко выпила? Правда, два стакана же было…
– Другой человек. Бодрая. Не бледная.
– Выпила ваше молоко, съела вашу запеканку, еще бы не взбодриться!
– Я верю, что это была не последняя, отпущенная мне в жизни, запеканка.
– Виконт, а ведь я бы так и могла жить у вас тайком всегда. Маман сюда не ходит и отец… никогда не видела…
А действительно, почему? Лулу раньше эта мысль не приходила в голову, но за Виконтом всегда посылали Антонину, Пузырева или кого-нибудь из мальчиков. Лулу даже припомнила случай, когда их не было под рукой, и Виктор Васильевич, ежедневно обходящий дозором все остальные помещения дома, предпочел подождать, пока Шаховской сам не спустится, но не пошел к нему, хотя тот был ему очень нужен. Но, может, это случайность?
– А если кто-нибудь придет, по другому делу, не за мной, конечно, я вот сюда залезу. – Она постучала по огромному ящику комода.
– Как? Залезть в мой комод, чтоб скомкать наглаженные воротнички? Ты меня плохо знаешь. Я не терплю мятой одежды и наказываю виновных. Ладно, довольно ерунды, тебе надо выспаться, Александрин. Ты заговариваешься.
– Я вообще-то спать как раз не очень хочу сейчас, – она зевнула, – так себе… – Давайте лучше еще поговорим, где мне можно тут скрываться.
– Хватит шуток. Спи здесь, укройся этим. – Он указал на кресло и кинул ей темно-бордовый с коричневым пушистый плед. – Я ухожу…
– А скоро придете?
– Приду не скоро. Не жди. Лучше выспись. Проснешься – возьми в секретере книги, альбомы, займись, можно. Да! Зная твои предпочтения, должен предупредить: к оружию не притрагивайся.
Лулу посмотрела, как за ним закрылась дверь, обвела взглядом комнату. Ровно тикают часы… Шторы спущены… Полумрак… Тепло. Проплыла ленивая мысль: «почему у учителя фехтования самая красивая и, видимо, самая дорогая, мебель в доме? Все вещи такие необычные…» За ней сонная другая: «а вдруг кто-нибудь придет?» Лулу сама себе улыбнулась в полусне. Сюда? Разве есть на свете место надежнее? Виконт не допустит.
Она уже почти задремала, но внезапно ее заставил очнуться какой-то шум рядом. Нет, не рядом, это Коко раскричался внизу. Странно, Лулу так любит малышей, и они ее любят, а вот с Коко они за два года ничуточки не сблизились. И он как будто не меняется вовсе! Кресло большое, мягкое… Лулу свернулась калачиком… Дремота опять принялась покачивать ее… Нет, так лежать все-таки неловко, уставшему телу хочется вытянуться во весь рост… С полуприкрытыми веками, чтоб не перебить сон, она захватила плед и перебралась на застеленную вторым таким же кровать. Жестковато, но гораздо удобнее. Уставшая Лулу глубоко заснула и проснулась только в пять, от боя часов внизу. Она не сразу открыла глаза. Почему у ней так приятно на душе? Приснилось что-то хорошее? Какой сегодня день? А где Буся? Неужели уже завтракает? Тогда она опоздала в гимназию…
Лулу вскочила. Вон она где! И еще как улеглась – почти поперек кровати. Но было так уютно… Она потянулась. О! Он, видимо, приходил, пока она спала. У нее под щекой подушка, а откуда она? Лулу ее раньше не видела… белая–белая, как его рубашки. Горит лампа… Интересно, он уже сказал маман, что она больше не поедет в гимназию? Почему она не может никогда ему толком объяснить, что ей в Ростове действительно жить невыносимо? Все выглядит либо детскими капризами, либо незначительными пустяками, либо смешным до колик фарсом.
Ничего, Виконт сейчас придет, и она на этот раз объяснит убедительно. Тогда он перестанет думать: «просто соскучилась».
В этой комнате она не была со дня торжественного посещения «замка», но в ней и в обычное время не так, как в других. Может быть, из-за оружия? Его здесь больше, чем в оружейной – небольшой комнатке, примыкающей к гимнастическому залу. Она потянулась к самой красивой шпаге, с фигурным золоченым эфесом. Ой, он же не разрешил трогать оружие, а разрешил другое – найти в секретере что-нибудь интересное.
Она выдвинула сразу два ящика. О-о-о! Глаза разбегаются. Книги, наброски, альбомы, какие-то точеные палочки, инструменты и кисти, необычные мелки в большой коробке. А вот кусок дерева и резец – острый-преострый. Это будет еще один кораблик, наверное, каравелла. Только маленькая, как ладонь. На передней части кораблика вырезана голова кошки! Да, Виконт рассказывал как-то, что кошка всегда садится у борта, обращенного к дому, поэтому моряки из суеверия часто изображали кошачью морду на носу корабля – знак того, что корабль вернется. А прямо над ушами кошки – деревянное кольцо. Как же оно вдето, оно же цельное? Оснастки у крохотной каравеллы пока нет. Может, она глубже, в ящике? Лулу пошарила – и нащупала пачку бумаг. Тоже рисунки? Нет, что-то написано. Какой-то листок выскользнул из пачки. Много французских слов. И она, не задумываясь о том, хорошо делает или плохо, залпом прочла текст, написанный ровным наклонным почерком:
«Ma chère marraine![39] По возвращении Вы найдете у себя в столе все, чем я занимался в последнее время в хранилищах музея фон Штиглица (куда я все же попал и счел это большой удачей), включая несколько миниатюрных копий sculptures antiques.[40] Там же, и это доставит Вам радость, я знаю, – la première édition académique en un volume[41], и с автографом Пушкина. Vous pouvez vous imaginer, comme ce livre est rare![42] Мне это попалось в руки случайно, в более чем скромной букинистической лавке на Литейном.
Об этом все. Я поймал себя на том, что просто оттягиваю время.
Сейчас – главное. Понимаю, что причиню Вам огорчение, и все же иначе будет хуже. Уехать по-мальчишески, тайком было бы недостойно – мне уже пятнадцать, не уехать – не могу.
Потому пишу Вам и прошу Вас, ne vous en faites pas.[43] Поверьте, я бы презирал себя, если бы остался, я уже презираю себя за два дня промедления. Продолжаю видеть Петра, помня, что между нами это «le bâtard»“[44] .О драке Вам расскажут, и подробно, другие... Я не могу. Сознаю, что позволил себе la folie[45] ,не смог держать себя в руках…»
Только теперь Лулу поняла, что это письмо и, видимо, важное, кто-то собрался уезжать, произошла какая-то ссора. Это некрасиво, читать чужие письма, но она никак не могла заставить себя положить его на место. Сознание помимо воли выхватывало отдельные строчки. Вот зачеркнуто... Что же это? Наконец она разобрала: «Если бы он не был Вашим сыном…», а потом зачеркнуто так резко, что даже бумага разорвалась. И дальше: «Я помню все, что Вы мне говорили: «peinture, Academic des Beax-Arts»[46] и постоянное «Paul est artiste»[47], но для меня это теперь отрезано ….»
Лулу быстро взглянула на обращение – дорогая крестная и это… «Поль». Глотая написанное, она не сообразила – это же Виконт писал! Писал ее бабушке! При Лулу он чаще говорит «Елена Александровна», вот она и не поняла сразу. Но как же? Куда он уехал тогда? Кто этот Петр? Ах, да, там же сказано «если бы он не был вашим сыном»... Получается, это об ее дяде? Странно, она слыхала, что его зовут Семен… И Виконту тогда было пятнадцать лет, всего на три года больше, чем ей сейчас. И что такое bâtard?
Сотня мыслей теснилась у нее в голове, жгуче хотелось узнать, что же случилось тогда, что ответила бабушка, почему это письмо находится среди бумаг? И этот совсем незнакомый пятнадцатилетний Виконт… Как это он сказал сегодня про нее? «Совсем другой человек…» Вот и здесь – совсем другой! Она не может подобрать слова – взволнованный, оскорбленный? Но такой понятный и близкий!
Лулу посмотрела в конец письма. Да, точно. Вот подпись Paul и рядом зачеркнуто, можно разобрать только “ne soyez pas tristes pour moi” [48] и приписку «Вероятнее всего, буду служить на флоте».
Она расстегнула воротничок платья. В комнате очень тепло или это ей жарко от волнения? Значит, он тогда стал моряком? А говорил, что никогда не был матросом? Что же другие бумаги в пачке? О! Это все узкие, уже знакомые буквы, написанные бабушкой. Значит пачка бумаг – ее письма, а это, видимо, было вложено среди них и выпало. Внезапно ей стало ужасно стыдно. Что же она делает? Роется в чужих бумагах, узнает чужие тайны… Если бы Виконт увидел!
Кровь прилила к лицу – шаги у двери, их она ни с чьими не перепутает. Захваченная врасплох, чувствуя себя последней из преступниц, она в панике задвинула ящик, захлопнула крышку секретера и через плечо глянула на дверь.
– Выспалась? – Виконт улыбался на редкость ласково. Незаслуженно ласково!
Лулу торопливо кивнула, пряча глаза. Он обратил внимание, что она сидит у секретера?
Он подошел и похлопал ее по руке:
– Не смущайся. Проснулась и не поняла, где ты и что ты? Угадал?
– Угадали… – она снова покраснела, оттого, что лжет.
– Я прикинул, что супник у меня в руках вызовет удивление домочадцев. Я его раньше по дому не носил! Ergo[49], придется ограничиться пайком.
Лулу не знала, что это такое, но поспешно кивнула и опять опустила глаза.
– Ты согласна? – Он помолчал, потом воскликнул:
– Да все в порядке, Александрин, не придавай значения!– и оживленно продолжал:
– Итак. Отныне, ежедневно таскаю из кухни провизию. Застигнутый врасплох, объясняю: «Люблю, знаете, помимо общих трапез, полакомиться в одиночку!». В результате меня начинают за глаза называть «обжора», возможно даже «прорва ненасытная». Те, кто подобрее, – «чревоугодник». Пусть! Я готов на этот позор... Александрин! Ну, улыбнись ты, это ж я для тебя стараюсь!
Вот этот самый человек, ласково ей улыбающийся, написал все те слова. Как там было?: «Я бы презирал себя, если бы остался»... Она с трудом заговорила:
– Нет, я уеду… я должна…Это некрасиво … перед вами, тут оставаться. Малодушно, нечестно…
– Разумеется, поедешь. Ты же почти взрослый человек...Все понимаешь... Но что ж нервничать так?.. Шутки мои подействовали?.. Репризы о комоде и провизии?
Он говорил с паузами, видимо, сильно удивляясь ее покрасневшему от стыда лицу и запинающейся речи... А она смотрела на него, будто увидев впервые. Никак не получалось соединить в своем сознании двух Полей – нынешнего и того мальчика, из письма. Как он может ни о чем не догадываться? Пусть бы спросил, что она тут делала без него, а то… очень страшно признаваться. Он доверяет ей, а она настоящий обыск тут произвела. Да, да, как Таня рассказывала, настоящий обыск, за который ненавидят сыщиков.
– Александрин, – Виконт направился было к двери, но вернулся, – ты обижена? Считаешь, я должен был сам принять решение, перевести тебя в другую школу? В другой город? Да пойми же, не имею я права вмешиваться в твою судьбу! Это я тебе уже серьезно говорю, как взрослой. Тебе сколько сейчас? Тринадцатый?
Лулу покивала:
– Нет, как я могу обидеться? Вы не думайте. Я сама решила, что поеду снова в город, что бы там ни было. Сама. Без фокусов. Я знаю, что у вас из-за меня одни неприятности, мне самой противно быть этой Александрой.
