Текст книги "Третья истина"
Автор книги: Лина ТриЭС
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)
– Гей, Junge! Малшик! Komm her![72] Ходить сюда!
Немцы! Она с разбегу затормозила. Куда они? Если к церкви, надо отвлечь любой ценой. Но двое немецких военных тоже топали в деревню.
– Зачем бегаль? Где есть дом?
Спрашивали они, как можно было допустить по тону, скорее от скуки, чем по необходимости, но Саша подключила все свои артистические способности, чтобы быть убедительной в ответе:
– Дом? Мой дом? Ой, вы меня не узнали, что ли? Я же Колька, у меня еще сестра есть… толстая и другая… толстая, и дом… с красной крышей, – она быстро оглянулась и заметила, что крыши домиков, в основном, красные, черепичные и есть. Указала пальцем на одну. – А я так сразу признал… Сколько раз мимо нас ходили… В очках! Я все прикидывал, может, каску попросить померить... Забоялся…
Немец в очках, вдруг засмеялся, смешно приседая, видно услышал что-то знакомое:
– Толсти сестра? Eine Fette Schwester?[73]
Другой оборвал его довольно грубо, на своем языке и недовольно посмотрел на Сашу:
– Bist du Partisan?[74] Не из оттуда? Не от тот люди? – он ткнул пальцем на лес.
Саша решила, что лучше всего будет не оправдываться, а воспользоваться этой опасной встречей в своих целях.
– Шутите, дяденька? Меня на базар послали первый раз одного, а я заплутал. Мамка послала. Вот позору! Помогите, укажите!
– Базар? Und hast du Geld? Zeig deine Taschen![75] Показать! Карман!
Она медлила. Отнимут, наверное. И что же дальше? Она вывернула карманы, достала бумажку, попутно возблагодарив мысленно Поля, за то, что изъял пистолет. Держа денежку подальше от немцев, начала всхлипывать, на ходу представляя, как это сделал бы мальчик. На счастье перед глазами всплыл Коко. Только не перейти случайно на французский!
– Эти сестры, такие противные, они меня побьют… Они грозили… Вредины… Не отнимайте… А я сладкого хочу, год не ел…
Строгий немец поморщился:
– Пшель отсюда! Du bist ein Dummkopf! Ти ест дурак! Базар есть там.
Веселый что-то сказал ему. Саше показалось, что опасность на этот раз исходила от него. Пока приказ «убираться» не сменился каким-нибудь другим, она, не дожидаясь конца переговоров, рванула по скользкому спуску. Сердце выпрыгивало из груди от страха и сумасшедшего бега. Наконец, решилась остановиться и перевести дух. Она здорово вспотела и расстегнула полушубок. Все-таки, чувствуется уже весна, день ясный, тихий, ни следа вчерашней ночной вьюги. Только снег не тает пока. Напротив, намело новый пышный покров.
Оживленной торговли на маленькой площади не наблюдалось. Несколько человек неподвижно восседали на выпряженных телегах, в узких проходах между ними сновали еще люди. Из разговора замотанных в пестрые шали женщин выходило, что какие-то «хлопци» шалят в лесах. Саша бойко, по-мальчиковски обратилась к одной:
– Простите, где тут можно купить поесть?
Женщина повернулась и ответила:
– Дивись, який вродливий хлопчик! А за що купувати станеш? За карі очі? А коли багатий, так до возів йди, до дядьків, у них і пироги, і молоко, і ковбаска, і сало![76]
– Спасибо, а деньги у меня есть! Только где же? У них пусто на телегах!
– Ти що? З місяця впав? Заховане все, щоб податок німцям не платити! Дядько! Ось, хлопчина шукає, де б їжу купити![77]
– А гроши? Нема?– хмуро ответил коренастый «дядько».
– Есть. Вот. Только вы сначала скажите, что у вас есть.
– У-у! Так за десять карбованцив що ж? Можу крупчатки фунт, або каравая половинку.
– Как это? Полхлеба? За десять рублей??? Да у меня их даже немцы не решились отнять, не мелочь какая-нибудь!
– Німці? Забирали? От сказав! Та їм папірці не потрібні, їм золоті подавай! Ціна така. Хочеш – бери, хочеш – не бери.[78].
Вздохнув, она протянула бумажку. Мужик, тем временем, деловито помяв край ее распахнутого полушубка, причмокнул и сказал:
– Хороший кожушок! Пантелеймону б моєму!
– О! – осенило Сашу. – А если бы вы мне продали, как следует, продукты, я бы вам отдала… отдал полушубок.
– Як же це? З плеча? А сам? Підмерзнеш, мабуть?[79]
– Ничего, во-первых, потеплело, во-вторых – еще есть дома, – беспечно соврала она. – Но отдам только за о-очень хорошую еду!– она сама восхитилась своей практичности.
– Так я б пошукав: хліба, крупи, молока, масла, яєць...
По мере того, как торговец извлекал корзиночки и горшочки, Саша все больше приходила в восторг. Но вид на себя напустила озабоченный. Если перед немцами играла дурачка, то тут самое место сыграть бывалого человека.
– За такой дорогой полушубок? Только и всего? Нет, пожалуй… – ей эти слова стоили огромных мучений, при виде припасов страшно захотелось есть, но она терпела. И только, когда дядька торжественно выложил круг домашней колбасы, а сверху положил две румяные булки, она не удержалась. Дядька сообщил, что у них внутри «сирок», а это ведь почти любимые Виконтом ватрушки!
– Хорошо, согласен!
Нагруженная всеми этими яствами, разгоряченная удачей, она взобралась на пригорок с резвостью горной козочки. Чуть-чуть помедлила… Кажется, все спокойно? К счастью, никому не пришло в голову заглядывать в эти развалины. Виконт, вопреки своему обыкновению, даже не пошевелился при ее появлении и, очевидно, повел бы себя так же, появись кто-нибудь другой. Теперь настало время полного ликования. Она ни кусочка не съест до его пробуждения! Все разложит, порежет, подогреет молоко! Печурка у церковников оказалась в наличии. Но разжечь такую было Саше не по силам, и она сложила очаг из двух камней перед входом. Только спички же у него!
Она приблизилась к спящему, потихоньку отвела руку. Виконт дернулся и открыл глаза:
– Александрин, ты опять?
Саша торжественно отошла, открывая его взгляду разложенное великолепие.
Виконт даже привстал от удивления:
– Это что? Дары волхвов? Или тебя перепутали со священником?
– Чудно, да? И много!
– Да, странно. Ладно, разберемся позже, давай поедим.
Скользнув по ней взглядом, он первым сел возле скамейки, край которой Саша прикрыла одним из его носовых платков.
Саша, не выпуская бразды правления, отложила сегодняшнюю порцию. Она вскипятила молоко, приготовила омлет в каком-то подобии миски, распоряжалась «за столом». Ей казалось, что впервые она видела не желаемые, а настоящие элементы восхищения в его глазах. Вскоре это восхищение вылилось в слова:
– Так объясни, откуда это? Ты ведь не выходила без разрешения? Кто принес?
– Так… Колька сунул денег… тут дядьки на возках…ездят, продают.
– Ну, Сашка! Ты просто сокровище. Умница какая. Не поручусь, что половину этого раздобыл бы. А дальше?
– Вообще уже тепло…
– Люди подобрели, поглупели, денег не считают, сердца оттаяли. Ты поэтичный человек, я знаю! Так. Значит, расспрашивать бесполезно. Ну, пойдем, ознакомимся с местностью. Нам придется пробыть здесь некоторое время, ты сама понимаешь.
– Вам лучше не идти, а полежать.
– Належался уже, я ведь не медведь в берлоге.
– И вообще, погода никуда не годится.
– Не оценить эту благодать можно только, имея подозрительный умысел. У тебя его нет? Что-то не то, не пойму пока.
Ведь все равно узнает. Но как сказать? Саша, знающая его, как сама считала, вдоль и поперек, не понимала его тона и настроения:
– Впереди весна!
– Рад слышать. И..?
– Скоро тепло…
– Вскроется лед, расцветут цветы, и…?
– Можно будет ходить в белой рубашке. Я так это люблю... когда вы в белой рубашке.
– Понимаю. Маяк в темноте. Идешь ты, наконец? Продолжим фенологические беседы на свежем воздухе.
– Ладно, пошли, что ли… Там тепло, а полушубок я продала. Он ненужный сейчас… Виконт?
– КАК? Продала? Это что мы… съели треть полушубка? Это я тебя сокровищем назвал? Стоило на пару часов завернуть тебя в мою бекешу, как ты решила вступить пайщиком в обладание ею? Ты ведь на это рассчитывала? Александрин, если я имею силы смеяться, так это только от врожденного легкомыслия и… сквозь слезы. Так, морозы продлятся еще с месяц, если не больше, ах, Сашенька…
– А что б мы ели? За деньги давали только полхлеба. Я не виновата, что они такие... – он, кажется, не очень сердится, или сердится как-то грустно. – Мы что же, месяц никуда не двинемся отсюда? А когда это съедим?
– Продадим мою бекешу.
– Жалко, что вы!
– Жалко тебе? А себя не жалко? Саша, ты же южанка, ты уже сейчас дрожишь, глупышка!
– Это я вас боюсь… – сказала Саша, которой обращение показалось верхом нежности.
– Сиди возле огня. Я разжег печь, может, твой панический страх передо мной пройдет. Кому ты продала, проезжающие возы – фантазия, конечно?
– На базаре, он в ложбине, между холмами, видно сразу…
– Совсем от рук отбилась. Так кому?
Саша покорно описала площадь и дядьку на возу.
Она не решилась его остановить, когда он встал, вышел, отвязал лошадку и повел ее в деревушку. Когда он вернулся, а отсутствовал он часа два, в руках у него был Сашин полушубок, подбитый светлым мехом.
– Второй этап натурального обмена прошел блестяще. Держи. И это. Станешь тайком от меня менять на еду, когда придет настроение побаловать своего раненого друга Шаховского.
Он протянул ей большие карманные часы на цепочке.
– Друг Шаховской, а куда же мы без лошади?
– Ты что, ко мне претензии какие-то имеешь? А с лошадью куда? Ее кормить надо! Да! Это возьми на крайний случай. – Он вытащил из кармана две золотые монеты.
– Я виноват, раньше не подумал. Кстати, к твоему сведению, ты являешься подмастерьем странствующего иконописца.
– Это так вы назвались?
– И попал в точку. Такой род занятий оказался востребованным. Неподалеку начата новая церковь и многие желают завершения строительства.
– Что же вы сели, Виконт?
Как же его приглашение на прогулку? Отменяется?
– Нарушил этикет? Раньше ты великодушно позволяла мне сидеть в твоем присутствии.
– Ах, да, вы же устали. Ранены. Молчу. Я бессовестная.
– Да. Меня что, впереди ждет муштра? Я буду стоять перед тобой навытяжку, как рыцарь в присутствии короля? Как монах при виде кардинала? Или нет, здесь дело заходит дальше, они простираются ниц и пытаются поцеловать кардинальскую туфлю. Ну, останови, Сашка, я же сейчас доберусь до индусов, в привычках которых брать прах от ног священных браминов!
– Ой, как много всего! Рассказывайте по порядку. Я же уже сообразила, что гулять с вами нельзя.
– Почему, собственно? За непочтительность на меня наложен и домашний арест?
– Да. Кроме того, вы должны рассказать мне о браминах и о привидениях, что такое… фе-но-ло-гический, еще о Ломбардийцах, о механических людях Леонардо…
– Господи, это я все тебе наобещал? Расскажу как-нибудь обязательно, ты ведь меня знаешь.
– Знаю, – вздохнула Саша. – Да, как я забыла. Давайте, перевязку вам сделаем. А эти бинты, что на вас были, – постираю.
– Ты права. Перевязать нужно. Что порвать – найду. А это все выброшу, конечно.
– А потом как же?
– Потом бинт не понадобится. – Он стянул с себя полушубок и куртку.
Саша руками, ножом и зубами разорвала материал на полосы и решительно отвела его руки:– Сама.
ГЛАВА 11. А ЕСЛИ САДИСТ?
Саша волновалась. Опять его нет, а уже совсем ночь. Она бы не мучилась, если бы он был здоров, в деревеньке было спокойно, а в о круг их пристанища не так темно и пусто.
Правда, со здоровьем сейчас значительно лучше, не то, что вн а чале, когда она сильно тревожилась из-за прихватившего его жара. Неизвестно, случилось ли это оттого, что он в первый же день двигал тяжести, сидел ночь в неудобной позе, бегал с ее несчастным пол у шубком или потому, что рану сразу не обработали как н а до? Он же заявлял, что никогда в жизни не болел, а раны заживают на нем, как на кошке. Действительно, промывая рану выменянной водкой и п е ревязывая ее, теперь уже настоящими, где-то им раздобытыми, би н тами, она ничего угрожающего не замечала – рана, безусловно, по д живала…
Однако жар держался несколько дней, неуклонно усиливаясь к вечеру. Саша переживала, видя его воспаленные глаза, румянец на щеках – совсем не такой, как бывает после беготни на свежем возд у хе. Его тогда все время клонило ко сну. Саша, предоставленная самой себе и связанная строгим запретом куда-то выходить из церковной пристройки, обнаруженной ими и занятой в первый же день, невол ь но целыми днями предавалась размышлениям. Поскольку насущные вопросы житья-бытья утряслись – еда, тепло и помещение у них им е лись, мысли ее были заняты проблемами более общими. Очень хот е лось разобраться в окружающей чехарде – красные, белые, теперь вот еще какие-то украинские части, сменившие в деревне немцев. Конечно, хорошо было бы послушать мнение В и конта насчет всего этого, но что-то, наверное, плачевный опыт «политической» беседы в Раздольном, удерживало ее от попыток заговорить с ним на эту тему. И потом – он же почти все время спит! Однако донимавший ее когда-то вопрос, может ли Виконт убить, обострившийся при виде огн е стрельного оружия у него в руках, да еще так блестяще освоенного, настойчиво требовал обсуждения. И как-то, дождавшись, когда он открыл глаза, она не выде р жала и спросила:
– Поль, а правда в этом случае убийство оправдано?
– Ты собираешься с кем-то расправиться? Настолько кардинально? – сипловатым после сна голосом отозвался он.
– Я о тех бандитах. Ведь это ради спасения стольких людей! У вас не было выбора. Это была необходимость – убить их. Правда?
– Необходимость стрелять – да, была. Необходимость убивать – нет.
– Как? Разве они не заслуживали смерти?
– Решать этот вопрос – прерогатива господа Бога. Не наша с тобой.
– Как же тогда? Ведь вы слышали, Колькин брат говорил, всех бы поубивали. И детей даже...
– Чтобы предотвратить это, надо было лишить их возможности продолжать преследование. Что я и сделал.
– Но, когда стреляешь, всегда можно случайно убить.
– Случайно? – удивился он и усмехнулся. – Стрелять надо УМЕТЬ. Ну, если оружие в руках новичка, не говоря уже о тебе, тогда конечно: и кого-то можно, и себя.
Заметив, что Саша обиженно надула губы, он тут же добавил:
– Мне тоже хвастаться не приходится – не учел, что у двоих посадка неправильная. Не заметила? Один в стременах запутался, другой вообще с коня свалился.
– А если б правильная была? – спросила пораженная Саша. Она и представить себе не могла, что подстреливаемые по его задумке должны были еще совершать правильные курбеты!
Он облизал пересохшие губы:
– Саша, если есть еще вода, дай мне, будь добра.
Саша с раскаянием следила за тем, как он пьет. Самочувствие у него, явно, было неважное – рука, вон какая, горячая и глаза не такие ясные, как обычно. А она тут пристала с разговорами! Но он, сделав несколько глотков, продолжил сам, более бодрым голосом:
– Они должны были упасть на спину лошади и остаться в седле. Тогда лошади сами бы вынесли их. А там уж, как суждено. Получилось только с двумя.
– Это вы как-то по-особому стреляли, чтоб так получилось?
Уж насколько Саша знала образ мыслей Виконта, но такой заботы о бандитских жизнях она за ним не предполагала. Он понял изумление в ее широко распахнутых глазах по-своему:
– Ну, умею, умею. Пошутил когда-то.
– Нет, ну я еще понимаю, не стремиться убить. Но фактически спасать убийц? Они ВАС чуть не убили… – с содроганием привела своей главный довод Саша.
Виконт пробормотал уже сонным голосом:
– Небезызвестный тебе Алексей тоже вполне мог бы лихо мчаться за кем-то и бессмысленно палить из обреза. Было б правильно – прикончить его? Смерть непоправима, Саша… Я еще посплю, хорошо?
Едва почувствовав себя лучше, Виконт в сопровождении «подмастерья» и заинтересованных местных отправился осматривать начатое строительство церкви. Осматривал долго, придирчиво, что-то вымерял, что-то прикидывал – ей было чрезвычайно интересно наблюдать за его, совершенно новыми для нее, действиями, В результате новостройка была беспощадно раскритикована. Оказалось, нарушена целая куча правил – и место не то, и ориентация по частям света не та, и пропорции искажены... Селяне в растерянности зашептались. Растерялась и Саша – как же так, Виконт, вроде, собирался пополнить их бюджет, расписывая церковь... Тут вперед выступил какой-то дедок, демонстративно пожал Виконту руку двумя своими ,и с чувством сказал:
– Відразу видно, що людина в цій справі тямуща! Я ж казав![80]
Он поведал, что находились и раньше знатоки, хаявшие новое строение, да только так выходит, что молиться людям негде, потому что старая церковь здорово облупилась и много чего там порушено. Для новой все заготовлено, а дело из-за несогласия не движется. И тут Виконт предложил восстановить старую церковь, очень похвалив остатки росписи. Он займется ее реставрацией, а им, селянам, рекомендует отрядить людей для починки того, что сломано. Селяне согласились немедленно и с большой охотой. То, что приезжий обитает при храме, пусть обветшалом, но освященном, не в пример новому, было в глазах селян доказательством божьего промысла. Всевышний одобряет дела этого художника и его самого.
Так Виконт из иконописца на отдыхе превратился в действующего, а она – в самого настоящего, хотя и не слишком умелого, подмастерья. Целая компания селян истово трудилась в храме и работа кипела, тем более что командование расквартировавшихся к этому времени в деревне украинских частей, всячески эту работу поощряло. Та же компания нагнала толпу говорливых баб, очевидно, своих жен, которые сотворили для Саши с Виконтом максимально возможный уют в пристройке. Даже цветы в горшках притащили.
Несмотря на то, что плечо еще болело, и рука была сильно ограничена в движении, Виконт работал днями напролет. Может, поэтому рана заживала все-таки не как на кошке. Зато результаты росписи были, по мнению не только пристрастной Саши, но и деревенских знатоков и любопытствующих военных, просто великолепны. На стенах проступили святые с проникновенными очами. Помещение все больше приобретало торжественно-праздничный облик.
Как-то, отдыхая от своих трудов по реставрации, Виконт набросал портрет одного из местных жителей, пришедшего в церковь поглазеть. Людям моментальность и похожесть рисунка страшно понравились, и пошло-поехало. Виконт заимел в деревне большое количество знакомых и немалую для деревенских масштабов популярность. Его стали приглашать по домам, упрашивая написать портреты всех ближних. Он не отказывался, но «подмастерье» с собой в такие «гости» никогда не брал. Расплачивались с ним щедро, в основном натурой. У них теперь было вдосталь еды, а еще новые рубашки и расшитые украинским узором жилетки...
Саша самым серьезным образом уверяла, что все великие художники искали меценатов и что он просто очень тонко понимает вкусы окружающих, на что Виконт, смеясь, отвечал:
– Навязывать свои услуги нужным людям некрасиво. Творить по пять картин в день? Называется шарлатанство, великие себе такого не позволяли. Не будем тревожить их тени.
Итак, она сидит одна во время его «портретных» рейдов. Но если бы только во время них! Сашу обижает, что уже не впервые Виконт «приставляет» к ней какую-нибудь бабушку и требует, чтобы они проводили вместе почти целый день. На этот раз попалась невыразительная скучная женщина, не в пример бабе Капе. Сидя с Сашей, она целый день плела корзинки и уходила строго в шесть. С одной стороны это было неплохо. Саша после ее ухода стряпала что-нибудь в маленькой печурке. Оказалось, она помнила многое из тетушкиных рецептов и успешно могла придумывать свои… При бабке готовить было нельзя – та поразилась бы такому кулинарному дарованию у «хлопчика». Виконт Сашиными блюдами неизменно восхищался, и, даже на ее слух, без особого преувеличения. Но беда была в том, что Саша оказывалась одна именно, когда становилось темно. И приделанный к двери засов только немножко спасал от страха.
А еще жизнь их в последнее время омрачилась визитами офицера Долинина, явившегося как-то вместе с другими ценителями-военными поглядеть на работы в церкви, оказавшегося знакомым Виконта из прежних петербургских времен, и зачастившего к ним. Эх, не вошли бы в деревню украинские части, не пришлось бы выслушивать бесконечное долининское брюзжание и ругательства по поводу армии и украинцев, а главное, многоречивые, с пугающе жестокими подробностями, рассказы о работе по ликвидации партизан в лесах. По словам рассказчика, это были вовсе не «шалящие хлопци», а хорошо организованные преступники. Только «предельная и запредельная» жестокость могла, как он говорил, спасти положение.
В их тесной пристройке деваться Саше было некуда, разве что сесть на лавке у стены и отвернуться. Но ведь все равно слышно!
Кроме высказываний о методах расправы над партизанами, у Долинина была и вторая, излюбленная тема: воспоминания о каких-то петербуржских дамах, которых Шаховской должен был хорошо знать.
Однако и то, и другое Саша слышала не целиком. По мере развития разговора Виконт либо, накинув бекешу, кивал Долинину на дверь, и они куда-то уходили вместе, либо раздражался и без стеснения просил гостя удалиться. Тот хлопал дверью и уходил один. Это Сашу, конечно, устраивало больше. К сожалению, на следующий день Долинин неукоснительно заявлялся снова.
Некогда, в гимназии, которую Саша почти не вспоминала, подружка Таня сказала про кого-то: «Плюнь в глаза – скажет: «божья роса». Барышню Лулу такая противная пословица покоробила, но сейчас она вспоминала ее ежедневно. Виконт, и сначала не слишком обрадовавшийся старому знакомому, скоро стал весьма недвусмысленно заявлять, что с недавних пор предпочитает молчаливых.
Вот и сегодня, Виконт, нахмурившись, увел Долинина и задержался с ним допоздна.
… Кажется, шаги. Наконец-то! Саша с трудом отодвинула болт.
– Я не опоздал?
– Опоздали к чему, Виконт? Если к ужину – да, если к моей панике – нет, я еще не успела, как следует, испугаться... Вообще-то уже поздно, конечно…
– Поздно? А старушка где?
– Ушла уже. Почему бы вам с этим Долининым не поругаться, как следует? И с этих пор – ни слова, ни встречи. Представляете, прелесть? Долинин не появляется, вы – дома. Хотите, я придумаю повод?
– Оставим Долинина, с меня его хватит, – он потер лоб и тряхнул волосами. – Целый вечер упиваться его обществом, а ночью припоминать подробности встреч – это свыше моих сил. Найдется у тебя там что-нибудь? – он кивнул на печурку.
– Ну, а все-таки?– Саша выложила на тарелку печеного гусенка с картошкой и сушеными сливами внутри и удовлетворенно на него посмотрела. Сметана для смазки была уместна – красиво запекся.
– Может, я завтра скажу, что вы уехали?– предложила она, воткнув в гусенка вилку.
– Лгать тебе не придется, я думаю. Готов биться об заклад, после нашего сегодняшнего разговора, он здесь больше не появится.
Виконт подмигнул ободряюще и даже прищелкнул краем рта – то ли в предвкушении печеного гуся, то ли гордясь результатом своей беседы с Долининым.
– Как вам удалось, Виконт? Это же просто отлично, я…
Снаружи раздался какой-то непонятный шум, и ни кто иной, как Долинин, снимая на ходу головной убор, вошел в комнату:
– Шаховской, мы с вами единственные на многие мили вокруг образованные люди, зачем эти раздоры между нами? Я докажу вам наглядно, что я не голословен и сам предмет спора исчезнет, будто его и не было. Сядьте и убедитесь воочию, что я прав! Сюда его! – крикнул он в проем двери, и Саша поняла, что заставляло ее слушать вполуха. Снаружи кто-то оставался. И теперь там раздались выкрики, топот сапог, а затем в дверь втолкнули какого-то человека. Усевшийся было Виконт, вскочил, а Саша вскрикнула и бросилась к человеку, а не от него, несмотря на то, что он был по-настоящему страшен. Лицо синее, распухшее, босые ноги, бесформенные, как лепешки, изранены в кровь, рубашка висит клочьями, под ней… живого места нет.
– Убирайся, вызову! – крикнул Долинин конвойному и обратился к Виконту на повышенном тоне:
– Так говорите, даже опыт инквизиции доказывает бесполезность пыток? Смысла нет? Сейчас мы с вами докажем обратное... – в глазах у него зажегся огонек нетерпения.
– Надеялся протосковать без вас хотя бы дня два. Здесь ребенок, кого вы приволокли?
– Хитрите, Шаховской, опять и опять хитрите. При чем тут может быть племянник? Не хотите участвовать? Призываете закрыть глаза на неповиновение? А я слышал, вы сами поборник строгой дисциплины в делах.
– Уберите его, отправьте, а потом присаживайтесь и старайтесь верить, что я рад снова вас видеть, – неотрывно глядя ему в глаза, тихо и раздельно сказал Виконт и, не поворачиваясь, бросил ей:
– Саша, отойди, мешаешь.
Человек, до которого Саше осталось пара шагов, упал на землю и сжался в дугу. Она посмотрела на него с ужасом но, повинуясь, отошла Виконту за спину.
– Не-ет! Сначала мы разыграем партию... – Долинин пнул лежащего.
– Потрудитесь объяснить, что это все значит?– Саша разобрала в голосе Поля первые звуки приближающегося гнева.
– Что значит? Заинтересовались? Любуйтесь. Над этим отребьем бились все. И поборники ваших методов тоже. Эффект нулевой. Он оттуда – из лесов, и не мелкая сошка! Подчинить его, значит добиться успеха, победить! Вы что, против побед? А если победу можно одержать только таким путем? Я начал с ним работать сегодня утром. На ваших глазах, извольте лицезреть, завершу работу, ручаюсь, не забудете до конца жизни!
– Пока это лицезрение действий, не имеющих ничего общего с элементарным рассудком. Саша, непонятно? Ты здесь мешаешь.
Саша понимала, что он хочет выслать ее из помещения, но, несмотря на страх, а, может, именно из-за него, не в силах была отойти от Виконта.
– Вы поймете, я помню ваш стиль боев. Вы жесткий, в вас нет ни грамма сентиментальности. Я открою вам великий секрет – не надо думать о результате, надо найти удовольствие в процессе… – тонкие пальцы Долинина нервически шевелились.
– В процессе истязания? – уточнил Виконт.
– Да, как у Пушкина. Помните, «есть упоение…»? В данном случае найти упоение в процессе физического воздействия на врага…
– У Пушкина?– переспросил Виконт, и Саша похолодела. Она слышала уже этот безразличный, противоестественно спокойный голос у него. Неужели несколько минут, и она снова увидит того пугающе взбешенного человека, которым становится Поль в гневе? Долинин же, видно, перемены в нем не заметил:
– Хотите пострелять по контуру? Я помню, какой вы стрелок. Упражнение чисто психологическое. Но ощущение должно быть острое. Не доставите? – он постукивал себя кулаком по губам и смотрел на Виконта даже просительно.– Кстати, еще одно правило: никогда не помнить имени и фамилии… того, над кем работаешь. Мясо в форме человека – и все. Это секрет номер два… – он поднял за остатки ворота притихшего пленного и прислонил к стене – Вот вам абрис, пожалуйста!
– Я ранен в плечо, о какой стрельбе может идти речь? – спокойствие голоса пока удерживалось.
– Не настаиваю. Я сам, сам добьюсь на ваших глазах всего: слов, признаний, фамилий, а главное – дислокации этих лесных сволочей. И получу не меньше удовлетворения, чем вы от Сонечки Савеловой, прибежавшей, как говорили, к вам, в изнеможении страсти. Нет-нет!– перебил он сам себя, – не глядите так, я не прошу подробностей, можете продолжать оберегать ее княжескую спесь. – Он ухмылялся, но глаза с расширенными зрачками у него не смеялись, а были сфокусированы где-то на узнике. – Я о том, что завтра у вас не будет аргументов.
– Надеялся, вы преувеличиваете в рассказах... Намерены говорить со мной и завтра? Вряд ли удастся.
Долинин подскочил к двери:
– Перейдем ко второму этапу.
Подозвав солдата, он отомкнул с его винтовки штык.
Саша кинулась вперед. Если Долинин посмеет поднять на Поля этот ружейный нож… если посмеет… она… она...
Но Долинин, не обратив, казалось, на нее ни малейшего внимания, сунул штык в печь. По губам у него пробежала судорога. Странно остекленевшими глазами он посмотрел на Виконта и медленно, как бы смакуя, поминутно сглатывая слюну, заговорил:
– Шаховской, я оставлю ему только ту часть, которая даст мне нужные сведения. Все остальное можно последовательно отсечь… – Долинин перевел тот же остекленевший взгляд на Сашу, оттолкнул ее локтем руки, в которой сжимал штык: – Кому дядюшка сказал не мешать... – и прикоснулся штыком плашмя к животу стоящего у стены. Тот дернулся и напрягся.
Виконт в ту же секунду обхватил Сашу раненой рукой, привлек к себе и бесстрастно произнес:
– Все. Убедили. Аргументов у меня больше нет.
Его левая рука, нырнув в карман, вернулась оттуда с маузером, и, не успела Саша моргнуть, как Долинин упал, сраженный выстрелом навскидку.
– Бежим! – тихо выкрикнул нашедший силы пленный.– К лесу ... В деревне их части… Поторопиться… надо. Прости, товарищ, нет сил… благодарить, идемте, пусть… мальчик… вперед…
Виконт отрицательно качнул головой и, встав в дверях, жестом показал им не двигаться. Он, видимо, не обратил внимания на слово «товарищ», но Саша с волнением поняла, что перед ней – «красный». В дверь всунулся караульный и поднял винтовку. Ребро ладони Поля сбоку ударило его по шее, и Саша вспомнила это движение, уже виденное, в спортивном зале Раздольного.
Поглядев на безжизненное тело Долинина и, втянув оглушенного солдата внутрь каморы, Виконт заметил:
– При благоприятных обстоятельствах их хватятся только утром. Но рисковать не стоит. Уходим. Саша, на сборы минут двадцать.
Он принялся тщательно собирать сумку, не забыв и про гусенка, вытащил откуда-то из их запасов куски плотной холстины и бросил пленному:
– Ноги обмотайте.
– У нас бинты есть, – вспомнила Саша, глядя на израненную грудь пленного. – Я вас перевяжу, – обратилась она к раненному, – я умею.
Виконт недовольно взглянул на Сашу и забрал у нее бинты.
– Отойди! А вы, сядьте и постарайтесь сидеть спокойно.
Перевязка далась ему нелегко, но Саша решилась помочь только тем, что достала фляжку из сумки. Впрочем, раны спиртом Виконт обрабатывать не стал, а, снабдив их будущего попутчика еще и рубашкой из «гонорара» за портреты, плеснул из фляжки в ковшик и дал ему глотнуть. Тот заметно приободрился.
– Что ж. Пошли, – оглядывая напоследок помещение, наконец, произнес Виконт. Заперев двери, они двинулись к лесу. По мере того, как они приближались к темной махине, израненный человек двигался все с большим трудом. Задыхался, приговаривая:
– Близко уж… – его била крупная дрожь, плечи тряслись. Виконт на ходу стащил бекешу и протянул ее незнакомцу. Тот замотал головой, отказываясь.
– Наденьте. Не дойдете так, – настойчиво потребовал Виконт и сам накинул одежду на плечи раненого. Когда первые редкие стволы обступили их худыми силуэтами, Саша невольно приостановилась. До этих пор она знала одно: уходить как можно скорее, не раздумывая, не колеблясь. Если там, в деревне, вдруг быстро спохватятся, они погибнут все: и Виконт, и спасенный им человек, и она сама. Скорее вперед! Но теперь… впереди лес смыкается черным массивом, под ногами – вязкий снег, а их спутник уже не может идти – сел, скорее, упал, у разлапистого куста.
