Текст книги "Третья истина"

Автор книги: Лина ТриЭС

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

– Странное признание. Что оно значит? Давно тебе стало… м-м-м… неприятно быть собой? А, Лулуша? – он присел перед креслом, на котором она сидела, на корточки и взял ее за руки повыше локтей.

– Даже последний разбойник постыдился бы вытворять то, что я! – Если б он спросил, а что она такое натворила, она бы сейчас же ему рассказала о ящике секретера. Но он сказал:

– А, разобрался. Казнишь себя за необдуманный приезд? Зря. Соскучилась по дому, по мне, наконец. В этом нет ничего плохого. Я тоже рад тебя видеть. «Что бы там ни было» пусть тебя не страшит. Это я беру на себя. А у меня все получается великолепно!

– Правда, Виконт, у вас все получается великолепно.

– Я шутил! Я не настолько самовлюбленный субъект.

– Почему?

– То есть как « почему»? Считаешь, мне не хватает себялюбия?

– А если есть что любить? Это не себялюбие, а чувство собственного достоинства.

– Какие слова! Браво!

Лулу постепенно вовлеклась в разговор и мысль о письме куда-то отступила.

–Только в Ростове ничего не уладишь. Видели бы вы этих удавов. Разве что поменять их на что-нибудь приличное, но это же невозможно… Что же делать?

– Придумаем!

– Но вы сказали: «Все будет великолепно», я подумала, вы знаете…

– Знаю эффект, а не метод. Кстати, ты чувствуешь себя здоровой?

– Да, если можно ехать к господину Петрову и чувствовать себя здоровой…

В дверь постучали:

– Пал Андреич! Вы что, обедать у себя будете? Не спускаетесь чего-то?

– Да, Антонина, именно. Вы разобрались в моих желаниях лучше, чем я сам.

– Что говорите, не поняла я?

– Побольше принесите, Антонина, вот что я сказал. Теперь разобрали?

– Да, да, сию минутку.

– Все устраивается, как нельзя лучше! – он повернул кресло вместе с сидящей в нем Лулу спиной к двери и оперся о его спинку:

– Антонина – добрая девушка, но не в меру болтлива.

Через несколько минут вновь зазвучал голос запыхавшейся Тони:

–Пал Андреич! Вот! Я-то сразу сообразила, что к чему. Там хозяйка меня спрашивает, а что, говорит, мусье Поль не идет? А сама нарядная. И не Верку, а меня за вами послала. Чувствует, не любите вы ту… Я-то знаю, что не станете вы обедать внизу, когда не все в сборе…Ну, и говорю, сама, значит, за вас: « да он весь день по хозяйству, и в поля ездил, и в станицу, и туда и сюда, и, вроде, еще не вернулся...», а сама – на кухню и порцию приличную оставила.

– Весьма признателен.

– Приберу у вас, а, Пал Андреич?

– Антонина! Вы были так добры, принеся мне обед, а теперь намереваетесь создать невыносимые условия для еды.

– Ой, Пал Андреич, я же про потом говорю! Что вы, что вы, ешьте спокойненько! – Тоня замахала руками и отступила к двери.

– «Потом» я, разумеется, не возражаю. Хотя нет. Сегодня уже, пожалуй, поздно. Если не затруднит – завтра утром.

– Ага, хорошо! Все сделаю, как сказали…

Судя по звукам, Тоня вышла. Лулу выглянула из-за спинки. Виконт у стола тщательно делил обед на две части.

– Так, это хорошо. Размежевал. А вот что делать с рассольником? А! Тебе – тарелка с ложкой, мне – супник с половником!

Обед прошел весело. Виконт не возвращался к разговору о поездке, а шутил и болтал о вещах совершенно посторонних. И только, когда было покончено с муссом, являвшемся завершением трапезы, он пересел к ней поближе и сделал несколько плутовское выражение, приподняв бровь:

– Я придумал кое-что. Тебе следует только не преувеличивать радость от встречи с родственниками по возвращении в Ростов. Уныние и вялость. Поняла?

Лулу моментально опустила голову, подперла ее слабой ладонью. Испустила чуть слышный болезненный вздох.

–Достаточно! Только не переборщи. И не считай этот спектакль моим благословлением на ложь, как способ облегчения существования.

– Даже если бы я их обманывала каждый день по сто раз – им было бы мало!

– Они что – любители послушать невероятные истории? Ложь, видишь ли, унижает прибегающего к ней. Ну, ладно, выбора нет.

–Унизимся?

–Хм… Не загоняй меня в тупик. И в случае необходимости «унижаться» буду я, ты же – молчать. Все. Больше о предстоящем – ни слова.

Лулу выполнила это требование с большим трудом – была захвачена будущим разговором с господином Петровым и Софьей Осиповной и жаждала его обсудить во всех подробностях. Тем более, что выспавшись днем, в вагоне спать не смогла. Все гадала о планах Виконта, удивлялась, насколько не боится встречи. А еще вспоминала, как таинственно и захватывающе было, когда Виконт провожал ее в «розовую» комнату и сидел на ступеньках третьего этажа на страже. Сам туда отправил, сказав, чтобы привела себя в порядок и захватила необходимые мелочи. Вот кто умеет разведать дорогу, все предусмотреть и не попасться! Это тебе не Танин Ваня!

Виконт же, сев в поезд, по своему обыкновению, немедленно заснул. Лулу давно обратила внимание, что почему-то все, и она первая, стараются помешать Виконту выспаться. Поэтому, наверное, он всегда стремится отоспаться впрок, как только представляется возможность.

Перед дверью квартиры господина Петрова Лулу так натурально привалилась к руке Виконта и сникла, прикрыв глаза, что он слегка испугался:

– Александрин, ТАК не надо! В твои задачи не входит пугать меня. Или у тебя опять закружилась голова?

– Ну что вы! – тут же бодро отозвалась Лулу. – Я – вялая и унылая, как договорились.

– Стучу и готовлюсь ко вдохновенной лжи.

Впервые Лулу входила в двери этого дома с чувством озорства и заинтересованности.

– Спаситель великодушный! – заверещала Софья Осиповна, буквально не дав им переступить порог, – жестокая детка, что ты делаешь с моим несчастным сердцем?

– Дитя, – сурово и озабоченно сказал Виконт, – не виновно в собственной жестокости. – Он отодвинул Софью Осиповну и, поддерживая Лулу, которая почему-то, в довершение всех остальных симптомов, согнулась, – осведомился:

– Куда?

Софья Осиповна заметалась по прихожей и коридору этаким гигантским птенчиком, потерявшим гнездо, с удивительным постоянством оказываясь на пути «больной» и ее провожатого, застревая во всех дверных проемах. Наконец, Лулу была доставлена в ее обычную серо-коричневую келью и получила возможность спрятать улыбку в подушку.

Здесь Софья Осиповна возопила:

– Иесусе! Что случилось? Я сейчас умру от горя! Несчастная крошка! Детка! Она испускает дух! Господь прибирает ее к себе!

Виконт нахмурился:

– К чему это, сударыня? Компресс малютке! Это наверняка ее спасет!

Софье Осиповне явно не хотелось уходить, не досмотрев, как детка будет переселяться в мир иной. Но Виконт, оставив всякое лицедейство, недобро сверкнул на нее глазами и она, закудахтав что-то, удалилась.

– Вот видите, а вы говорили! Разве ее обманывать плохо? Она всегда обманывает – и ничего!

– Не будем искать себе оправданий! – Он беспечно взмахнул рукой, оглядывая комнату.

– Вот компресс для отходящей… Зажечь лампады и молиться, зажечь и молиться…

– Не надо лампад и молитв. – Виконт наклонился над кроватью, чтоб положить взятую из рук Софьи Осиповны салфетку Лулу на голову, но вдруг резко отпрянул и, держа компресс в руках, закашлялся.

– Боже, сударыня, ЧТО ЭТО? Это подходит только для истинного покойника, которого настоятельно требуется оживить. Нашатырь?

– Я пользуюсь им всегда, когда мне дурно, но дитя в худшем, многократно худшем состоянии. Я так ее люблю…

– Что не пожалели для нее целой бутыли.

Он шагнул к окну и распахнул форточку.

– Легче дышится? – спросил он у Лулу.

– О! – простонала та, – немного…

– Идемте со мной, – он кивнул на дверь, – компресс подействовал на расстоянии. Теперь покой – все, что ей нужно. А мне надо поговорить с Филиппом Федотовичем.

Лулу быстро стала приводить себя в должный вид: распустила собранные в хвост для дороги волосы, разметала их по подушке, брызнула на лоб водой из графина – испарина, склонила голову к плечу. Одна рука закинута за голову, чуть-чуть беспомощно шевелятся пальцы, другая – на груди, как будто не хватило сил расстегнуть, или разорвать душащее платье.

Теперь можно и прислушаться к голосам из столовой, тем более, что Виконт, увлекшись, перешел на прокурорские интонации:

– И если бы я случайно, повторяю, совершенно случайно не увидел девочку, дело могло бы повернуться плохо. Для нее, для родителей, но, главное, для вас, Филипп Федотович! Узнать имя, причины критического состояния и намерения дочери полковника Курнакова для полиции было бы несложно. И это ВАШЕ счастье, что я, приехав, сразу обратил внимание на заболевшего ребенка, неизвестно как оказавшегося на вокзале! И неизвестно сколько времени он провел там, в полувменяемом состоянии, окруженный равнодушными людьми. Они – посторонние, и то им нет оправданий, но вы, вы, Филипп Федотович, обязаны были знать, где находится ваша подопечная, и что с ней происходит!

– Пал Андреич, дело-то в чем… Девчурка наша и впрямь прихварывала. Меня не было тут, друг любезный, а компаньонша моя… сами видите… женского в ней, как в церковном служке. А здорово сказано, как припечатано!

До сих пор Лулу было просто приятно, что господину Петрову так здорово влетает, но теперь она поразилась: кто прихварывал? Кого не было? Разве не господин Петров одна из причин ее бегства? Ух, вот дрянной человек!

А господин Петров продолжал:

– Пойти, что ли посмотреть на болящую? Гостинчик захватить. Я ей всегда – гостинчик, если прихворнет. Значит, доктор, говорите, сказал – оправится?

Они вошли. Лулу медленно открыла глаза и поглядела бессмысленным взором, в левом глазу постояла и выкатилась слеза, а губы несколько раз с усилием разомкнулись и сомкнулись. Свет, серый от занавески, неровными пятнами ложился на лицо.

Господин Петров хмыкнул, крякнул и протянул:

– Хе-хе-хе, положеньице… Авось, и вправду поправится.

Хозяин дома пожевал губами, как будто намереваясь произнести еще что-то, бросил исподтишка взгляд на молчавшего Виконта и, заложив за спину короткие руки, едва достигавшие там друг друга, принялся, шаркая, вышагивать по комнате. Лулу тоже покосилась на Виконта. Тот с сомнением и тревогой провел глазами по ее фигуре, запрокинутой голове. Так и не оставил своих подозрений насчет того, что она и вправду больна… А Лулу совсем не хотелось, чтобы он из-за нее беспокоился! Или действительно так уж, похоже? Господин Петров застрял у окна, видимо, что-то обдумывая. Шаховской пододвинулся поближе к изголовью кровати и дотронулся рукой до ее влажного лба. Она быстро успокаивающе похлопала его по руке и весело сверкнула глазами – все в порядке!

Виконт сердито дернул головой и резко повернулся на каблуках:

– Возьмите себя в руки, Филипп Федотович, я верю в благополучный исход. Собственно, он уже благополучен. Девочка в доме, поправляется! – Он выразительно поглядел на Лулу. Та переменила позу и чуть-чуть прибавила жизни в лице.

– Какое же сомнение, Пал Андреич, какое сомнение? Небось, поправится наша мамзель, как же тут не поправиться при нашей заботе? А маменьку или не дай бог папеньку тревожить к чему же? Не к чему по такому-то поводу… мы тут сами разберемся, а? – он перестал смотреть на безмолвную Лулу и обращался только непосредственно к Виконту

Тот изобразил на лице нерешительность:

– Взять на себя такую ответственность? Нет, нет…

– Пал Андреич, да вы же в доме все равно, что хозяин! Дамочку к чему волновать, посвящать? Ее дело шляпьки, да тряпьки … А отцу? Статочное ли дело, про такое на фронт писать? Или там выяснять, отчего, да почему – мало ли какие у мамзелей об эту пору в организме штучки-дрючки начинаются… хе-хе. А мы тут уладим дело и со здоровьечком, и с учением, сам в гимназию о нездоровье сообщу… И вам в любой день все в подробностях… Хотя вам-то до девчурки, как я понимаю, самому дела нет. Но поелику хозяйская дочь, обязаны нас упредить, это нам ясно. А сами скоренько забудете про эту досадность, верно же говорю? Молодому человеку до того ли, чтобы детскими делами заниматься? У вас, небось, раза в два постарше девочки на уме! Знаем, видели вас в Новочеркасске с таким бутончиком… Диво!

Виконт слушал и задумчиво кивал головой. Лулу надулась и отвернулась к стене. Что за глупости мелет отвратительный господин Петров? Почему это Виконт забудет ее ради кого-то другого? Ему следовало бы не кивать головой, а прямо оборвать господина Петрова, сказать, что они с ней друзья давным-давно, что он относится к ней, лучше, чем ко всем в мире. А вдруг нет? Вот, вот, он уже отвечает:

– Не станем касаться подобных тем при ребенке, Филипп Федотович.

– Понятненько, Пал Андреич! Воспитатель юношества, как можно! Так пусть мамзель тут в покое пребудет, а мы за водочкой обсудим «темы»… А? Хе-хе… Выпьете?

– При всей моей склонности к водке и приятным под нее разговорам, вынужден отказаться. Тороплюсь. Насчет случившейся «досадности»… Где гарантии, что девочка сама не пожалуется? Найдет способ. Похоже, этот ребенок способен на многое. – Он покосился на Лулу. – Предупреждаю, пол ее слова, и я вынужден буду, поддержать. Как очевидец.

– Пал Андреич, на райское житье, какие ж жалобы оказаться могут? И компаньонке моей накажу, чтоб пылинки сдувала!

– Что ж, будем считать инцидент исчерпанным.

Виконт подкинул перчатки из-за спины под стул и, нежно обнимаемый господином Петровым, покинул комнату. Через минуту, вернувшись «за забытыми перчатками» один, сказал:

– Прощаемся. Быстро. До лета. Надеюсь, все будет в порядке.

Лулу понимала, что его последние слова господину Петрову предназначались и для ее ушей. Но ей было не до этого:

– Вы, почему не сказали, что мы – лучшие друзья? И кто у вас в голове? Он откуда знает?

– О-о, Александрин! О содержимом моей головы поговорим в другой раз! – Он поерошил ей волосы рукой, уже в перчатке, и слегка прижал лбом к своему плечу:

– Все. Пошел. Без обид, я их не заслужил. И не советую говорить о нашем приятельстве. Это же господин Петров, какие могут быть откровенности?

Лулу приподнялась, хотела еще что-то сказать, но возглас: «Нашли, Пал Андреич?» заставил ее резко повернуться к стене.

ГЛАВА 9. НАЧАЛО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ АЛЕКСАНДРЫ КУРНАКОВОЙ.

Никогда раньше не проводилось такое длиннющее богослужение. Было уже невыносимо стоять почти неподвижно в этом торжественном, несколько сумеречном зале Кафедрального собора Рождества Пресвятой Богородицы. Даже для Лулу, любившей в противовес кустарным бдениям Софьи Осиповны атмосферу истинной церкви, это было чересчур. И остальные, видно, очень устали от четырехчасового стояния. Лаврова и та потеряла обычный самоуверенный вид. Звучные распевные слова отца Адриана уже с трудом доходили до сознания. А сначала, свежая и бодрая, легче всех держащая спину, Лулу слушала очень внимательно и мысленно отвечала на каждое слово, доносившееся с кафедры

Что он говорит о едином порыве, охватившем Россию? О дружном и радостном стремлении отдать до последней капли свою кровь? Лица людей на улицах мрачнеют день ото дня, в городе все больше причитаний и траурных одежд. А как же прощание Кати с мужем, они что, плача, мечтали оба погибнуть? И остальные, бывшие тогда, в Каменской, на пыльной площади – тоже? Все знакомые Тани… а они хорошие люди, говорят про войну совсем другое. Их мнение: «Офицеры – враги, они гонят солдат на смерть…» Сергей сказал так красиво: «Это братоубийственная война. Русским солдатам нечего делить с немецкими!». А офицерам – есть что делить? Совсем недавно Софья Осиповна со слезами восторга на глазах рассказала о том, что Виктор Васильевич собственноручно без суда и следствия расстрелял пятерых дезертиров. Тетка долго потом пищала, что гордится родством с этим восхитительным человеком: «Герой, герой! Такие, как он, железной рукой искореняют смуту в армии, держат солдат в страхе Божьем». Такие? Такие офицеры лучшие в армии? Лулу весь день, после рассказа о поступке отца, не могла проморгать слезы страха и жалости. Она была уничтожена, ей казалось, люди дружно думают о ней: «Вот, это дочь убийцы!» Не могла вызвать в памяти образ отца, он почти выветрился, но от этого ей было еще ужаснее.

А вот от Виконта Лулу по этому поводу слышала третье мнение, вообще не ни на чье не похожее… Она помнит, как он рассказывал о своем любимце – Иване Федоровиче Крузенштерне. Великий мореплаватель – без сомнения, прославленный путешественник «кругосветник» – нет спора, мужественный офицер – еще какой мужественный! Но была у него и доблесть, которую Виконт отмечал особо. Его экипаж возвращался из тяжелейших походов без потерь. Ни одной болезни, ни одного несчастного случая, ни одной смерти! Это не было простым везением. Крузенштерн придумал целую систему специальных мер. Были у него случаи неповиновения – и страшные, и курьезные. Он всегда находил выход. Всегда. Находил, не убивая. Не калеча. Этим он уникален в истории кругосветных мореплаваний.

Лулу восхищалась мужественным и добрым Крузенштерном. Ведь правда, если офицеры не жалеют солдат, разве может быть сильной и справедливой армия?

Есть и другие взгляды на войну. Агаджанова вчера только хвасталась похождениями на фронте брата, у нее выходит, что война это сплошные штабные пирушки, азартные драки и дуэли! Почти как Лулу думала, когда была маленькой… Но давно прошли те времена, когда она, бредя сражениями и битвами, мысленно укладывала замертво направо и налево своих врагов. Она как-то спросила Виконта: «вы так прекрасно фехтуете, вы могли бы легко убить своего противника, правда?» А он усмехнулся и ответил: «Что ты? Тогда бы я фехтовал не прекрасно, а ужасно». Она в то время не совсем его поняла, а сейчас понимает. Это то же самое – победить не убивая, не калеча.

Раздался особенно громкий возглас отца Адриана и все начали креститься. Дотрагиваясь рукой до лба, груди, плеч, Лулу думала, как часто приходится притворяться и лгать. И в доме Софьи Осиповны, и в гимназии. Не говорить же, что в кармане спрятан листок, в котором все написано: и про войну, и про то, как народ бедствует… Это Ваня дал, он всегда ей дает такую литературу, даже тайком от товарищей, среди которых многие против ее привлечения к деятельности. Она с благодарностью принимает эти листки и книжки. Так приятно, когда тебя считают достойной, взрослой! Ваня полагает, что Лулу созрела. Он так и говорит: «По-моему, эта девочка созрела для серьезного дела!». Лгать унизительно, но нельзя же выдать Таню, когда она выполняет поручение и не приходит в гимназию или, когда сама Лулу направляется к ней? Софье Осиповне сообщить? Так хочется откровенно поговорить о своих делах с Виконтом, но страшно за него. Он – человек действия, долго разговаривать, как товарищи, не будет. Сделает что-нибудь опасное-преопасное и… с ним случится беда какая-нибудь!!! Б-р-р-р. Мороз по коже от таких мыслей.

Софья Осиповна и господин Петров после ее возвращения не докучают замечаниями, наоборот, всячески стараются угодить, что тоже достаточно противно: господин Петров гладит ее согнутой ладошкой по голове, а Софья Осиповна готовит какое-то желто-серое варево специально: «для обессилевшей детки». Оно до невозможности жирное и сладкое. На счастье, Софья Осиповна ставит «лакомство» на столик и выходит из комнаты, а Лулу удается проскользнуть с чашкой на кухню для его ликвидации. Визит Виконта, видно, произвел впечатление. Ей все время рассказывают, какое райское житье у нее сейчас и в дальнейшем, как довольны будут отец и мать, когда она им станет рассказывать о его подробностях. И в гимназии все устроилось без ее усилий. «Филипп Федотович» – Лулу никогда не думала о нем так – отправился туда без дальнейших напоминаний и, как видно, добился нужного эффекта, обвинив классную даму, не заметившую явных признаков тяжелой лихорадки у дочери полковника Курнакова, в жестокосердии. Именно оно, очевидно, и явилось причиной нервного срыва, который грозил смертельным исходом, если бы не случайная встреча с родственником. Добрый человек отвез потерявшую сознание воспитанницу берберовской гимназии к врачу и, после ее возвращения к жизни, торжественно препроводил в пенаты на Береговой со словами благодарности за постоянную заботу, обращенные к нему, Филиппу Федотовичу. На робкие попытки классной напомнить абсолютную солидарность с ней, проявленную нынешним обвинителем в прошлый визит, господин Петров выказал желание немедленно отправиться к госпоже начальнице и сообщить о том, как бессовестно его ввели в заблуждение и попытались сделать орудием наказания ни в чем не виноватой девицы. Дома он неоднократно со смаком описывал свою победу и исказившиеся при его угрозах лица «мадамок», – он им еще и отцу на фронт пообещал написать. Дальше, как правило, следовали одобрительные оценки Виконта: хваткий, прыткий молодой человек и прочее в господинпетровском духе, почему-то с прибавлением к его имени непонятных слов – селадон и ловелас и неизменным «хе-хе». В этом месте Лулу особенно не нравился его тон, и она поспешно уходила к себе. Естественно, при новом положении дел никто ее не беспокоил.

Сама она старалась поменьше думать о Виконте. Вот поедет она летом в Раздольное… А пока – ни за что! На один день ни ей туда, ни ему сюда лучше не приезжать. А то, после таких встреч, она начинает скучать еще больше. Молебен закончился, и измученные люди медленно начали вытекать из ворот Собора на улицу.

Классная дама замахала платком, созывая «девиц». Зачем? Неужели… Да, опасения оправдались: надо отсидеть еще два урока в гимназии. Последнее время приветствуется, когда дети, молодежь не болтаются свободно по улицам, а находятся на глазах у воспитателей и педагогов. Уж лучше было бы до молебна пойти на занятия. Но делать нечего.

Под руку Лулу подлезла Леля и обняла за талию. Как выяснилось, Лулу вовсе не любит, когда к ней липнут. Но если сказать, Леля обидится, она осыпает ее поцелуями при встречах и расставаниях. Лулу привыкла все примерять на себя, и сейчас представила очень ясно, вот если бы она решилась обнять кого-нибудь при встрече или на прощание, а тот человек сказал бы: «не лезь, мне неприятно», или еще что-нибудь в том же духе? Ее обдала волна холода, стыда и страха, она зажмурилась, а потом прикрыла без того закрытые глаза еще и ладонями. Придя в себя, ответила Леле поцелуем и тоже обняла за талию.

– Как я неожиданно, да? Ты испугалась, Аля? Заметила, какое платье было на Луниной из шестого? Не форма, а такое, с прошвами и пелеринкой, она с мамой к директрисе на прием приходила…

Лулу тоже понравилось. Они почти всегда с Лелей сходились во мнениях насчет нарядов. Это была едва ли не единственная тема, на которую они болтали. Впрочем, еще балет, который Леля любила и даже брала частные уроки танцев помимо гимназии. Лулу пыталась невзначай расспрашивать ее о жизни до приезда в Ростов, о белокалитвенских знакомых, но ничего интересного не обнаружилось. Все же у Лулу существовал секрет, которым она была связана с новенькой, хотя последняя и не догадывалась об этом. Леля собиралась пригласить ее в гости в дачный домик, оставшийся в станице. Очень веский повод попросить проводить и встретить себя… Именно ради осуществления заветной мечты, Лулу стремилась терпеть эту, вроде бы, дружбу.

– Таня, Таня! – позвала она, завидев подругу, выходящую из ворот. Та, очевидно, не слышала и не откликнулась.

– Зачем ее звать? Придет, начнутся разговоры о занятиях, книгах, всякой скукоте… Тебе ведь только со мной одной не скучно, правда?

– Поговорим лучше о Лунинских пелеринках, – улыбнулась Лулу, но Леля вовсе не желала оставлять Таню в покое.

– Ну, зачем, зачем она тебе? Ты думаешь, я не поняла, Алечка, в чем у вас дело, как только пришла?

Лулу насторожилась. Откуда? И что отвечать Леле? Но, к счастью, Леля продолжала совсем не о том, чего она боялась:

– Тебе по настоящему подходит Тата, но она зазнайка и не захотела сразу подружиться, и ты тоже, извини, извини, Алечка, зазнаечка почище Татушки. Поэтому ты назло ей стала ходить с Таней, но теперь ведь я с тобой! И я, – танцуй,– все-все устроила! – Она очередной раз чмокнула Лулу в щеку и торжественно произнесла:

– Лаврова совсем не сердится и приглашает на именины сестры. Тебя персонально! Видишь, как я здорово все уладила? Аленок?

Лулу вскинула на Юдину непонимающие глаза. Она что, издевается? Непохоже!

– Ты пойдешь, к Лавровой в гости?

– Конечно. Я уже была один раз. У них такая мебель, посуда! С ума можно сойти! Все такое красивое, что хозяйка – самая неприглядная. Правда, Татка – некрасивая? Этот нос… И одевается, богато, но нелепо!

– Что же из этого похода в гости получится? Ты придешь, – Лулу делает резкий реверанс, – здравствуйте, я считаю тебя очень некрасивой и пришла посмотреть, насколько ты хуже своей собственной мебели!

Леля непонимающе хлопает круглыми глазами. Они у нее немного навыкате и, когда она ими моргает, впечатление, как будто две створки проходят по мячику. Эх, когда Лулу зла на кого-нибудь, она может так обидеть человека! И… прощай мечта о поездке в летний домик с провожатым. Лулу, буквально скрипнув зубами, извинилась перед Лелей, подбежала к Татьяне и схватила ее за руку.

– Ай!– вскрикнула от неожиданности Таня.

– Татьяна! Если ты еще один раз от меня отойдешь, я отучусь вести любые разговоры, кроме дурацких!

– Ну, тебя, Шура! – Таня засмеялась, но тут же посерьезнела. – Знаешь, я не вернусь сейчас в гимназию, дома дела, сама понимаешь…

– Понимаю! – У Лулу загорелись глаза. – Скажу, зуб заболел, пошла к доктору. Это не ложь,– быстро добавила она, – у тебя ведь действительно вчера болел.

Таня кивает и уходит. Без нее Лулу плохо сидеть, скучно. Но на призывы Лели она дипломатично не отвечает, якобы, рассеянно не замечая их. Может быть, она и неправа, но ей надо «перекипеть». Однако время проходит не так уж медленно, тем более, что Лулу спрашивают на обоих уроках – отлично и по арифметике, и по истории, удача! Действительно, только взяться. Лулу с ликованием понеслась по лестнице.

– Курнакова! Опять бегаете? Не забывайте, вам надо быть осторожной! Идемте со мной! – классная придержала Лулу за руку.

Неужели за припрыжку будут пробирать? Хотя голос такой участливый. Похоже, она ведет ее в учительскую.

– Курнакова, вы сидите за одной партой с Грицининой, случайно не знаете, почему она отсутствовала на уроках?

Лулу ответила про врача и зуб.

– Так... Их семья, кажется, переехала, она не говорила, где теперь проживает? Скажите адрес швейцару, если знаете, он будет послан к Грицининым с письмом.

А Танины «дела»? Она так же попадется на лжи, как и с Лулу в первый раз.

– Адрес… я не помню... Да! Я знаю зато, как идти, я передам, если хотите. Пойду, заберу свои тетради, они как раз случайно остались у Грицининой. А вдруг она и дальше будет болеть? Мне самой это нужно.

– Это вам не повредит? Но если все равно пойдете, передайте. И учтите, что это важно для нее, иначе она будет исключена. Господа попечители, в связи с расходами в пользу армии, ликвидируют бесплатное обучение, даже для отличников.

Лулу взяла конверт и, попрощавшись, направилась к двери. Неприятно, конечно, заявляться к Тане с такими вестями. Но что поделаешь? Главное – избавиться от швейцара, которого начальница послала-таки ее сопровождать. К счастью, все получилось, как по нотам. Услышав, что ей предварительно надо посетить домашний молебен «За спасение русского воинства», и что продлится он часа два, швейцар, как она и надеялась, нарушил приказ. Спросил у нее, ходила ли она уже сама по этому адресу и, наказав не попасть под извозчика, ушел восвояси.

Лулу, довольная успехом своей хитрости, тут же села в трамвай и, как всегда, аккуратненько отсчитала остановки. Она плохо ориентируется, легко теряется в городе, хотя ходит по нему немало. Даже, идя по тысячу раз хоженому пути из гимназии на Береговую, она всегда не уверена, что попадет, куда надо. Всматривается в дома, выискивая знакомые вывески.

…Лулу могла поручиться – хвоста она не привела. Но, чтобы удостовериться, прошла мимо Таниной двери, не только не останавливаясь, но даже не взглянув на нее. Поднявшись на пролет, остановилась, выждала минуты три, осмотрелась и только потом, непринужденно напевая, спустилась. Как жаль, ну, как жаль, что никто из товарищей не видит ее остроумных маневров!

– Шура, здравствуй! – Таня, открыв дверь, словно забыла, что они виделись сегодня. – Папа! Шура пришла! – в голосе Тани уже знакомые Лулу растерянность и смущение. Вот уж, действительно, здравствуйте! Забыла она, что ли, Лулу же все уже известно!

– Ох, Танюшка, – раздался голос Танинного отца, – беда с тобой, что ты, как в графском доме объявляешь? Ну, пришла и пришла, милости просим! Веди к столу.

Лулу, скинув пальто, поправила слабо сплетенные косы, пригладила волосы сверху (у нее всегда из массы крупных кудрей выбивалось несколько маленьких и более тонких, которые обрамляли лицо и лезли в уши и глаза) и вошла в комнату. Там за столом сидели Ваня, тут же подавший ей руку, и незнакомый мужчина с небольшой округлой бородкой. Он сидел, немного ссутулившись и наклонив подстриженную ежиком голову. Ладони больших рук неподвижно лежали перед ним на скатерти. Мягкий пиджак был накинут на плечи.

Танин папа положил на сложенные руки незнакомца свою ладонь и сказал:

– Знакомься, Шурок, это дядя Север. Мне – ближе родного брата, стал быть, Татьянке с Ваней, вроде, дяди.

– Добрый день!– Лулу внимательно посмотрела в его лицо, но ничего колючего или холодного в нем не заметила, наоборот, доброе выражение карих глаз, опущенные уголки мягкого рта придавали лицу выражение грусти и тепла.

– Добрый, добрый день! Вон ты, какая кудрявая! А учишься хорошо?

– Сегодня – две пятерки,– с удовольствием ответила Лулу. Вот удачно спросил! И сразу прониклась к бородачу симпатией и любопытством:

– А ваше имя – в честь Севера, который напротив Юга? Или в честь холодных стран света?

– На твои вопросы так сразу и не ответишь, а в общем и целом, наверное, в честь моей фамилии, Северов. А ты, значит, Шура!

– Полностью – Александра! Это «воительница» значит, или «защитница народа»!

– Какое-то слишком воинственное для девочки имя, – вступила Таня, – но Шуре подходит, она здорово дерется!

– Вот комедия! Такая хорошая девчушка и прямо – в кулачный бой? Пятерка-то, не по поведению, случайно? – Север рассмеялся мягко и глухо, как будто в войлок.

Лулу была очень приятна неподдельная заинтересованность гостя ее персоной. Ей захотелось рассказать о себе что-нибудь еще.

– А вы знаете, так получилось, что у меня есть еще одно имя – французское. Луиза. И совершенно случайно оно тоже значит «воительница»!

Дядя Север еще раз засмеялся и покрутил головой:

– Значит, не случайно. Ты, наверное, и в пеленках кулачишками махала, а? А французское имя откуда? Постой-ка, сейчас сам отгадаю. Значит так: на чисто русскую ты не очень похожа, да еще картавишь так славно. Ну и еще имя, конечно. Вывод – в роду французы есть, не иначе. Что скажешь?