Текст книги "Третья истина"
Автор книги: Лина ТриЭС
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц)
– Что вы, мадам, конечно так – она еще раз повторила с малых лет «знакомое слово – пуаль (poêle)[27].
– Вы что, спорить со мной собираетесь?
Лулу растерялась. В Рамбуйе пари с учительницами не заключали… Но и Мария Михайловна не собиралась доводить дискуссию до конца. Постояв немного с приоткрытым ртом, из которого выглядывало чуть больше зубов, чем у обычного человека в такой позиции, она потрясла головой, как если бы к ней в ухо забралось насекомое, и начала объяснять урок. Огорчительно было то, что кроме текстов, она почти все говорила по-русски. Когда Лулу, вовсе не желая нанести ей смертельное оскорбление, а, просто не подумав о последствиях, задала какой-то вопрос по-французски, та язвительно проговорила:
– Некоторым невтерпеж показать, что они умнее всех. По-французски на уроках говорят по программе с четвертого класса. Я и так даю вам больше, чем требуется! – И вернулась к тексту.
Когда все же несколько фраз произносились учительницей по-французски, Лулу не переставала удивляться тому, что она их говорила, пользуясь одними и теми же немногими словами. А читала так, как будто уже выиграла пари у всех жителей Франции! Лулу однажды не сдержалась, выкрикнула какое-то слово, которое в исполнении Марии Михайловны уж слишком странно звучало. И в то же мгновение получила по заслугам:
– Вы долго будете меня учить, Курнакова? Удивительно назойливая девица! Почему вы воображаете, что умнее учителя? Учитель всегда прав, запомните на будущее! Вы что, учили этот рассказ?
– О нет, мадам, я слышу его впервые, но я жила во Франции, и моя маман – француженка. Французский язык я знаю во много раз лучше, чем русский – сообщила Лулу, все еще надеясь на ликование учительницы, осознавшей, наконец, выгоду от такой помощницы. Сама-то она очень обрадовалась, узнав, что здесь преподают французский язык, на других уроках ее часто упрекали за акцент. По русскому она имела неоспоримую тройку, поражая учительницу разнообразием разговорных ошибок при твердом знании правил и сложных слов из разных областей жизни.
– Этого нам только не хватало, – от души откликнулась Мария Михайловна. – Ну, спасибо, Курнакова, что наконец-то почтили нас. Будет нам теперь у кого учиться!
В ее словах было столько яда, что даже твердо верящая в прелесть всего, что имеет отношение к Франции, Лулу не посмела больше и слова сказать на французском до конца этого урока. На последующих уроках она заметила, что Мария Михайловна, видимо, не всегда понимает ее и в таких случаях особенно злится. Вскоре учительница стала поступать просто: «не замечала» поднятой руки непрошено свалившейся ей на голову полуфранцуженки и не вызывала ее никогда. Так этот предмет стал одним из самых неприятных для Лулу.
Вот и сейчас Мария Михайловна буравила мадемуазель Курнакову гневным взглядом. Приливы злости были непредсказуемы. Иногда Лулу на ее уроках читала учебник, забегая далеко вперед, играла сама с собой в слова, даже посторонние книжки листала, но Мария Михайловна не обращала на это внимания. А сегодня безобидная погруженность в мечты разозлила учительницу. Может, они отразились на лице Лулу слишком предосудительной улыбкой?
Закончив объяснения по содержанию очередного рассказа, Mария Михайловна приступила к поучительным историям из своей жизни:
– Прежде всего, девица должна быть неприступной! Когда я, девочкой, юным топольком, присела как-то на подоконнике во время гимназического вечера, – я была очень непосредственна! – один развязный молодой человек, из приглашенных, подошел и положил руку около, извините, моего колена! Он думал, что со мной можно! Я немедленно дала ему пощечину! Чтобы знал, с кем имеет дело! – она увлеклась, отчетливо выговаривая все попадающиеся в словах гласные и несильно поплевывая фонтанчиками мелких брызг в особенно пафосных местах.
Лулу со своего места в третьем ряду видела и высокомерный взгляд Лавровой и то, как полегли на парте от беззвучного хохота сестры Гинзбург, и как преувеличенно внимательно слушала крик души Марии Михаиловны Лиза Нечаева, которую Александрин считала лицемеркой и подхалимкой. Сама Лулу не смела засмеяться или хотя бы отвернуться к окну.
Дверь распахнулась настежь, вошла директриса в сопровождении классной дамы и притворно ревущей Розы Агаджановой. Интересное что-то! По крайней мере, избавление от сентенций Марии Михайловны. Странно, как это Лулу не заметила, что Розы нет на уроке. Заметила – удивилась бы, ведь с утра она была.
– Медам, – делая страшные глаза, прогремела начальница, – чудовищное происшествие в стенах школы! У дочери таких родителей, – не плачьте, Агаджанова! – украли, именно в классе украли, зеркало в драгоценной оправе! Конечно, девочка ошиблась, такую вещь не надо было приносить в школу! Но это не снижает позора! Такого в нашей гимназии никогда не было. Если узнает господин Берберов…
– Либеральничаем, принимаем всякий сброд, – в сторону сказала классная дама. И обратилась к классу:
– Я знаю, кто это взял, но пусть виновница признается сама, это облегчит ее участь!
Дамы помолчали несколько минут. Лулу видела эту действительно чудесную вещицу в чеканной серебряной оправе. Роза только что, на прошлой перемене демонстрировала, как ловко зеркальце превращается в подставку для открыток, стоит передвинуть пружинку сзади. Дело оказалось неинтересным. Лулу была уверена, что толстая безалаберная Агаджанова сама положила свое сокровище куда-то, только неизвестно, случайно или нарочно.
– Хорошо-о, – голос учительницы стал угрожающим, – в таком случае…Кондратюк, Грицинина, встаньте и подойдите ко мне с сумками.
Таня, насмешливо глянув на класс, преспокойно протянула сумку, еще и реверанс сделала, а рыженькая Катя вспыхнула до корней волос и беспомощно огляделась по сторонам. Потом опустила голову и подтолкнула портфель, как чужую вещь, к учительнице по столу. Классная дама, вытряхнув содержимое из обоих портфелей, принялась перебирать вещь за вещью. У Кати из тряпочки вывалились семечки, и она еще ниже опустила голову.
Прозвенел звонок, но никто не двинулся с места.
– Ничего нет, я не знаю, что мы ответим вашим родителям, Роза! Возможно, гимназия компенсирует стоимость…
Классная дама наклонилась к уху начальницы и что-то прошептала. Та ответила ей громким шепотом:
– Опомнитесь, что скажут их родители? В классе дети высокопоставленных юристов, военных, коммерсантов… Разразится скандал! Ни в коем случае!
Лулу поняла и то, что классная предложила обыскать всех и то, что директриса шептала так громко не случайно.
Когда отпустили, наконец, она медленно отправилась в коридор, но не гулялось, опять стало досадно: девочки разошлись по две, три и зашушукались, очевидно, о происшествии. Лучше посидеть в пустом классе. Но класс был не пуст. Рыхлая Лиза, страдающая одышкой, что-то разглядывала, склонившись над партой. Лулу повернулась, чтобы уйти, меньше всего хотелось разговаривать с ней. Вот если бы Таня вошла, да еще одна, без Кати… Привлеченная шумом ее шагов, Нечаева дернулась и попыталась сунуть под фартук злополучное зеркало. Лулу узнала его мгновенно по блеснувшим в оправе камешкам.
Она подошла к Лизе и, глядя ей прямо в зрачки, отчеканила:
– Иди к классной даме и отдай, Из-за тебя обидели Таню и Катю. Или побью!
Но Лиза вдруг обхватила ее руками, стала мелко целовать в плечи и взахлеб, со слезами умолять:
– Я сама положу назад Розе, не говори, не говори никому, у нее столько всякого, а мне мама никогда не дает, у меня приступ был вчера, меня мама накажет, не говори, не говори, меня из гимназии выгонят по волчьему билету … Директриса перед классом поставит… не говори…
Как противно прикосновение бледных влажных пальцев, а она еще мечтала обняться с подругой! И все же Лулу стало жаль Нечаеву и она, не глядя, кивнула головой и вышла.
К концу дня Агаджанова, нашедшая свое зеркало в боковом отделении сумки, видимо, до конца не поняла: сама или не сама она его туда положила...Директриса сочла достаточным только мягко пожурить ее за невнимательность.
ВСТАВКА ИЗ ДРУГОГО РОМАНА. СТРАНИЧКИ ПИСЬМА.
«…Дружище, чтобы ты не отнесся к просьбе об этом фотоснимке, как к непонятной блажи, попробую расписать причину в подробн о стях.
На днях я вернулся в Раздольное под вечер. Свидетельствовать свое почтение было некому – Виктор в отъезде, сражается за царя, Отечество и, естественно, за себя. Я подумал: «Черт с ним, с обедом, пошел-ка я спать!». Проходя мимо кабинета, машинально сунул туда голову и узрел Викторову половину. Не в присущих ей кр у жевах и перьях, а в капоте (ну, по крайней мере, я определил это одеяние так), за бумагами. От удивления я задержал голову в кабинете несколько лишних секунд: кто это ее, беднягу, писать-то заставил? На ней лица не было, хотя это, безусловно, ей шло. Делало благороднее, в ней появилось что-то от Юдифи… Итак, Madam е рвала лист за листом. Сердечные неурядицы, или коммерческая переписка с поста в щиками, – подумал я. Страсть одухотворяет, так или иначе.
В эту минуту мне показалось, что я подсматриваю, а по рангу, согласись, мне пристало разглядывать супругу Виктора вполне откровенно, если уж охота пришла. Стукнул в дверь позади себя, и обнаружил, что уже вдвинулся в комнату приблизительно на метр. Послед о вало: Entrez , Paul ! –и мое – Madame , je suis venu .[28]
– Ах, Поль! – она была не в силах оторваться от переживаний и даже невнимательно посмотрела, произошли ли изменения в моей физиономии за четыре дня отлучки. – Я в ужасе. Что делать с этим ребенком? Позорит отца и мать, как будто не имеет приличного воспитания, что будут д у мать знакомые?
И т.д. и.т.п. Потом она выразила сожаление, что какой-то ребенок не был под ее влиян и ем с рождения.
Я решил было, что речь о младшем отпрыске, это скучно, и пора уходить. Тем более, что библиотечных пределов достиг аромат капу с ты – у нас ее отчего-то пристрастились готовить – и стало понятно, какую ошибку я совершил. Надо было вовремя завал и ваться спать. По приезде запах казался отвратительным. Несло точь-в-точь, как из ку х ни трактира в мещанской слободке Кельна, где мы с тобой… ладно, где Я учинил дебош именно по поводу этого аромата: я и капуста «…две вещи несовместные»… Или повод был иной? Как бы то ни было, теперь тушеной капусты хотелось. Спросив, чье же влияние испортило дитя, думал участливо попр о щаться. Но Madame прощаться не собиралась:
– Сколько бы мне ни говорили, что это влияние моего отца, я буду тве р дить: «нет, нет и нет!».
«Интересно, долго ли и мне ли?»– Это все, что я подумал в эту минуту. Но тут ее голос возвысился почти до визга. Пришлось сделать заинтерес о ванное лицо.
– Виновата моя свекровь! Это она испортила ребенка!
«Свекровь» – то есть жена Виктора говорила о крестной. Понял, тем не менее, переспросил: «Елена Александровна?». Наверное, мне просто хотелось произнести это имя вслух.
– Конечно она. Своей волей забрала девочку, воспитывала в своем духе!
Только в этот момент я включился в разговор и попытался сообразить, о чем шла речь. Затрудняюсь сказать, что отразилось на моем лице, но тут она сказала, что тема неинтересная и лучше поговорить о чем-нибудь др у гом. Юдифь исчезла. Красивое смуглое лицо приняло обычное кокетливое и лишенное мысли выражение. Меня приглас и ли сесть в кресло.
– Кого воспитывала Елена Александровна? – постарался я еще раз дойти до сути, сочинив мимолетную обольстительную улыбку, чтобы зафиксир о вать внимание мадам на теме.
– Переезжая в Россию, я хотела дочь оставить во Франции, но свекровь забрала ее себе еще в пеленках, сама крестила и воспитывала, как хотела. А результат – девочка безнадежно испорчена.
И она заговорила о «свекрови» и ее «странностях». Не думай, что я взбесился. Ож и дать от этой parvenu[29]
иного было бы глупо. Да и кто, вообще, понимал крестную? В ответ на соответствующий вопрос мадам, я лишь подтвердил, что помню Елену Алексан д ровну, а про себя отметил, что речь, оказалось, шла о дочери. Дальше мадам застрекотала о своей молодости, а я прикидывал … На фразе «никто не верит, что я мать таких взрослых детей» вспомнил Катю и малышку, которую она пестовала… Ты должен был их тоже видеть, хотя бы в тот день, когда делал снимок... Катя… Катя… такой пасторальный венециановский облик... А между тем моя первая наставница в плотских играх. Девочку Елена Александровна звала Сашенька, это совершенно точно. Но восстановить ее облик в памяти я сумел лишь приблизительно – что-то маленькое, пухлое, красно– и круглощ е кое…
За всеми этими воспоминаниями, я запоздал с необходимым комплиментом. Мадам, видимо, в досаде на его отсутствие, заявила, что довольно г о ворить об этой несносной девчонке, что ей она, как чужая, что ребенок вышел неприятный, что на нее девочка абсолю т но не похожа, а похожа только на бабушку, и что сама она СЛИШКОМ молода для такой взрослой дочери и поэтому ее хорошо бы куда-нибудь отослать... Да, Виктор, поистине поступил бесчеловечно, возложив на свою мадам толику обязанностей матери. Я ей это сообщил в виде долгожданного комплимента, примешав ее чрезмерную молодость и чувствительность. Тут мне стало тошно от собственной куртуазности, и я откланялся, даже не осведомившись, нужен ли ей еще. По опыту знал, что ок а зался бы нужен...
ГЛАВА 4. ЛЕТО ВСЕ-ТАКИ НАСТУПИЛО.
Шли дни. Неотвратимо приближались летние каникулы. В гимназии Лулу резкостью и решительностью добилась определенного уважения. У родственников она дерзостями только усугубила их «любовь» к себе. Разговоры в гимназии о том, кто где проведет лето, нервировали ее, и она приняла гордую позицию человека, главным желанием которого было прочитать за лето всего Жюля Верна. Хотя он дороже обычно покупаемых ею книжонок, она накопит, ей же дается немного денег «на булавки»! Но сама-то она знала – ожидающее ее лето в обществе Софьи Осиповны и господина Петрова будет ужасным! К тому же Софья Осиповна стала поговаривать о намерении летом отправиться на поклонение мощам какого-то непризнанного святого. «Его святость не для всех, только для истинно верующих, способных провести жизнь в молитвах и сумерках, вдали от соблазнов!», «Это будет так живительно для меня! Я не переступала черты города уже пятнадцать лет», – твердила она целыми днями и добавляла: «А ты, необузданная детка, будешь приобщаться к благодати, сопровождая меня. Нет, нет, не благодари, это мой святой долг – помочь тебе очиститься от скверны непослушания и жестокосердия». Да, благодарность «жестокосердной детки» была воистину неописуемой!
… И вот, занятия закончились. Достойным розданы награды, а Лулу сидела в своей комнате, разглядывая табель, увы, пестрящий тройками. Особенно не хотелось смотреть в правый угол, где красовалась двойка по арифметике. Но к громадному огорчению примешивалось… торжество. Как боялись бы показать свои табели с двойкой другие девочки, та же Нечаева! Об Ане Гусовой нечего и говорить, после вручения табелей девочки вывели ее под руки, хотя его украшала всего одна тройка. А Лулу бояться нечего! Она не нужна никому и пусть попробуют сказать ей что-нибудь. Теперь она знает, как отвечать и как не обращать внимания на замечания! Закрытая комната? И что? Мало она сидела в закрытых комнатах? Мать только что не секла ее, как отец старших братьев.
– Детка, – голос тетки прозвучал слаще, чем обычно, – собирайся. Едем на вокзал.
Мощи! – пронеслось в голове у Лулу, – и так скоро! Сказать, что не поедет? Ой, это же значит остаться с господином Петровым! А так… Кто их знает, может, они и ничего, эти мощи? По сравнению… Вообще, все равно, куда-то ехать все же интереснее… И Лулу незамедлительно стала напяливать на себя дорожное платье. До чего же она рассеянна – умудрилась не заметить, что вещи ее уже уложены. Софья Осиповна так торопилась, что даже помогла ей одеться.
– Быстрей, быстрей, детка! – Видимо, ее нетерпение увидеться с мощами достигло предела.
Только в пролетке Лулу вспомнила, что не поцеловала единственное дорогое существо – Бусю. Ну, ладно. Она постарается, чтобы поездка была как можно короче. Надо сочинить план воздействия на Софью Осиповну в этом смысле.
Вокзал встретил их разноголосым гулом и свистками паровозов. По-прежнему суетливо, Софья Осиповна протиснулась к поезду и ввела ее в вагон.
– Присмотрите за деткой, – попросила она бледную женщину, сидящую на противоположной скамье, – я выйду. Такая духота!
За окном вагона было еще не совсем темно, и Лулу с интересом рассматривала толпу и огни вокзала. Вдруг у нее екнуло сердце. На перроне, привалившись к столбу, стоял ее знакомый из Раздольного Шаховской-«виконт» и жевал травинку. Лулу спрятала голову, ей не хотелось показываться ему на глаза. Он забыл ее давно! И, наверняка знает, что ее не захотели забирать домой… Пусть лучше он ее не заметит. Но она не сдержалась и выглянула еще раз. Теперь рядом с Виконтом стояла Софья Осиповна и тыкала зонтиком в сторону вагона. Поезд дал гудок, Виконт поклонился Софье Осиповне и побежал к поезду. Странно! Софья Осиповна ОСТАЛАСЬ на месте.
– Куда, куда мы едем?! – забеспокоилась Лулу, требовательно захлопав глазами на бледную спутницу.
– А станций много. Кому какая нужна... – успела только тускло произнести бледная, как в вагон вошел Виконт.
Лулу по гимназической привычке вскочила, потом, покраснев, села и отвернулась к быстро темнеющему окну.
– Добрый вечер, Александрин! – весело поздоровался Виконт. – Вот и встретились, – он откинул голову и протянул ей руку.
Лулу, не посмев дотронуться до его руки, буркнула:
– Здравствуйте… – Пусть сердце ее стучало в два раза быстрее обычного, она не показывала вида.
Шаховской заглянул ей в лицо:
– Нездоровится? Или устала – хочешь спать?
Насупившись, Лулу упрямо молчала, а поезд, между тем, набирал ход.
Виконт откинулся на спинку скамейки и, помолчав, тронул ее за плечо:
– Ну, труды окончены! Как гимназия, учение, ты ведь и моя ученица до некоторой степени… Похвастайся!
Лулу жаром обдало щеки, она резко обернулась, сбросила с плеча его руку и, не помня себя, выпалила:
– А это ваше дело? Чего вам от меня надо?
Вдруг до Лулу дошло: КОМУ она это говорит?! Сильно закусив губу, низко опустила голову и сидела, не шевелясь… Ей показалось, что прошло очень много времени, колеса настойчиво стучали, и у Лулу, словно в такт им, стучало в горле и висках.
Неожиданно Виконт обнял ее за плечи и придвинул к себе:
– Что случилось? Неужели я причина такого раздражения?
Лулу с усилием ответила:
– Нет, господин Шаховской…
– Ну вот, я лишен и титула, и милостей! Удивлен, – не отпуская Лулу, заметил Виконт.
Ей было приятно чувствовать ласковую руку, но настойчивая мысль говорила: он не мог отказать просьбе Софье Осиповне, поэтому приехал, а теперь притворяется обеспокоенным тем, что Лулу невеселая.
Она так и сказала, чуть откинувшись и глотая слова:
– Вам просто надо было на вокзал зайти по делам, поэтому вы и меня забрали. Это Софья Осиповна попросила – я ей надоела и всегда с ней ругаюсь, а вы от меня отдыхали и согласились, а сами совсем не помнили про меня! А теперь притворяетесь!
– Вот в чем дело! Виноват все-таки я. Тяжкое обвинение. Удовольствуйся мыслью, что ты не права, и спи спокойно. Утром разбужу.
Вокруг давно уже все спали, Виконт закрыл глаза и, по-видимому, тоже сразу уснул. Лулу же спать не могла. Она едет домой! Пусть даже маман не вспоминала о ней, и Коко тоже, и тетка, и Тоня… Пусть! Сад, речка…
Виконт все же приехал за НЕЙ – это следовало из его слов. А она такого наговорила… Что делать? Извиниться? Как же он, наверное, обиделся и разозлился! А табель? Что будет, когда он увидит его? От бесшабашного бесстрашия перед наказаниями не осталось и следа. Что он скажет?? Нет, просто невозможно показать, она подвела его!
Домой… Если никто не захочет видеть ее, а он больше не будет с ней разговаривать никогда, все равно у нее есть Рекс и Арно…
Она всхлипнула, прерывисто вздохнула и заерзала.
– Ну, не мучайся. Спи, ночью все кажется тяжело, утром будет легче,– вдруг ясно произнес «давно спящий» Виконт. – Не дует от окна? Спи.
– Вы не сердѝтесь… – тихо попросила Лулу.
– Мир, что ты, спи! – и он, так же решительно, как в первый раз, уснул.
Успокоенная Лулу закрыла глаза и незаметно, под стук колес, задремала…
Когда они на попутных лошадях добирались до Раздольного, Лулу тихо отвечала на его вопросы, прилагая все усилия, чтобы отвести разговоры от успехов в гимназии.
Виконт не очень-то и заставлял ее разговаривать, а больше разглагольствовал сам. За час дороги Лулу услышала о выходках Арно, о чудесной погоде в Раздольном, о новых шпагах в домашней коллекции, о том, откуда на кинжалах вуц и дамасской стали синеватые разводы, и что по этому поводу думал Ричард Львиное сердце. Слушая, Лулу, как будто, просыпалась от долгого сна.
Имение встретило их криками петухов, шелестом сада, свежим утренним ароматом трав. В воротах стояла Тоня с ведром. Поглядев, она с плеском поставила его на землю и кинулась навстречу приближающимся Лулу и Виконту.
–… Вот приехали! А я то с полным, к счастью! Барышня, да какая большая! Вытянулась как! А где это вы так извазюкались и запылилися?
Виконт засмеялся и спросил:
– Вы находите, Антонина, что мы явились в неприличном виде? – его костюм после ночи в вагоне и поездки на лошадях тоже оставлял желать лучшего.
– Ой, да я не про вас, – зарделась Тоня, что сделало ее очень хорошенькой, и поторопилась увести Лулу. Дорогой она продолжала частить:
– Да что это вы, барышня, как воды в рот набрали? А, барышня? Ну, точно подменили вас? Неужто, стесняетесь, это вы-то? Ну, расскажите, что в городе? Про войну, что нового слышно, мы в стороне, как сурки, мало чего знаем. А, барышня? Или удивляетесь, что маменька не встретила? Так она уже два дня как гостит. Аж в самом Миллерове. Пал Андреич просто не стал ее дожидаться. Он ведь ни с кем не советуется. Намедни сказал только Евдокии Васильне: еду, мол, за племянницей, уже пора. И все тут. Тетенька ваша и рта не успела открыть, как он мне уже велел, чтобы комнату вашу приготовила… Ох, барышня… – Тоня перешла не шепот, – а тетка с маменькой все грызутся. Как папаша ваш уехал, точно удила закусили обе: чего одна скажет, другая тотчас непременно поперек! Такие баталии случаются! А Пал Андреич, он дома мало бывает, но хозяйство хорошо ведет. Да ведь над ними – не начальник. Ему-то что, с ним не связываются, уважают, и тетка ваша, и маменька, – Тоня усмехнулась, – а мне, хоть в петлю. Одна – подай, другая – не подавай, одна – так поставь, другая сию минуту – эдак. Одна – накрывай, другая – погоди накрывать, одна то, другая се…
Лулу поворачивалась под руками Тони, кивая головой. Она отвыкла от такого обращения. Кроме того, ее так заинтересовали слова в начале Тониной речи, что рассказ о распрях маменьки и тетки проскользнул почти незаметно. Лулу огляделась: как все знакомо и привычно, словно, она и не уезжала, и Тоня, такая милая, как подружка… А главное – Виконт, действительно, сам вспомнил о ней – пело в душе Лулу. Ей захотелось вырваться из Тониных проворных рук и помчаться к нему. Но вдруг Лулу охватил приступ ужасного стеснения. На нее уже накатывало такое иногда в Ростове, удивляя своей силой и новизной. В эти моменты она не могла отвечать на вопросы, сама спросить что-то у старших учениц, например, который час, или обратиться к приказчику в магазине…Эти фокусы было настольно чужды ее характеру, что она распознала врага и повела борьбу, заставляя себя именно в такие мгновения отвечать особенно четко, задавать вопросы, ответы на которые ей были не так уж и нужны. Иногда, перегибая палку, даже грубила… Это там. А здесь? Как держаться? Виконт, наверное, ждет от нее остроумия, интересных тем, каких-нибудь взрослых новостей… Чрезмерная ответственность камнем легла ей на плечи. И этот проклятый табель…
–Так где же племянница? – тетку под руку ввел в комнату переодевшийся, улыбающийся Шаховской. Евдокия Васильевна подошла к Лулу и, сжав ее щеки двумя пальцами, неожиданно прослезившись, сказала:
– Похудела-то как! Да-а-а… Домне только бы с глаз долой, а девчонка – хоть помирай, мамаша называется. Таких матерей…
– Ну, трагедии нет. Возможно – свойство возраста, – поспешно вставил Виконт. Он с непонятным выражением рассматривал Лулу, прижавшуюся к Тоне боком.
– Да чего мы тут разговоры разговариваем! – тетка взяла Лулу за руку и повлекла за собой в столовую.
…Снова, снова она сама не своя. Язык прилип к гортани от теткиного взгляда, обращенного к ней. Она с трудом жевала, а Евдокия Васильевна, присев тут же с вязанием, очевидно, ожидала обстоятельных рассказов об учебе и ростовской жизни. Но поскольку Лулу уже битый час упорно отмалчивалась, тетка, довязав очередной ряд, приказала:
– Тонька, зови Павла Андреевича, мы тоже перекусим! – Перебралась за стол и приступила к племяннице вплотную:
– Чего ж не расскажешь ничего? Как там Софья? Все богомольствует?
– Что? – Лулу, не поняв вопроса, подняла глаза от тарелки.
– Как двоюродная моя, Софья, спрашиваю, что ж тут не понять?
– Хорошо, – коротко ответила Лулу, которой не хотелось допустить в неожиданно дарованное небесами летнее отдохновение даже намек на гадких обитателей дома на Береговой.
– Да ты подробнее расскажи, как ее здоровье, как дом, как Филипп? Небось, с год у них прожила… По жене-то, Ариадне, царствие ей небесное, – тетка перекрестилась, – тоскует или как? Софья-то, не пойму, у него вроде экономки, что ль? Иль, как свояченицу, чтит?
– Не буду говорить о них, не буду! – вдруг вспылила Лулу и вскочила.
– Да ты чего, как с цепи сорвалась, а ну, сядь сейчас же!– тетка пристукнула ладонью по столу, – Я с ней по-хорошему, а она?
– Представьте, вода в реке уже теплая, – потряхивая влажным чубом, сказал, входя, Виконт. – Приятного аппетита. И мне тоже!– он взял вилку.
– Пал Андреич… – крошечный Пузырев влез в комнату, – Пардон, Евдокия Васильевна, – он покачнулся, кланяясь тетке. – П-провизию для г-города самому, что ль прикажете в-везти? Л-людей-то нема?
– Вы свалитесь по дороге, идите, выспитесь, время терпит, – не отрываясь от еды, проговорил Шаховской.
– С-согласен, полнейшим образом с-согласен, – энергично закивал Пузырев и неверными шагами удалился.
– Снова нализался!– плюнула тетка в сердцах. – А ты думаешь, я на тебя управы не найду, коли матери с отцом нет?– цыкнула она на Лулу.
Вилка виконта остановилась:
– Что случилось, Евдокия Васильевна?
– Да вот, полюбуйтесь на нее – грубит ни с того, ни с сего!
Лулу и сама не понимала, для чего надерзила тетке. Может, по ростовской привычке?
– Грубит? Это от плохого ростовского питания, очевидно. А знаете, Евдокия Васильевна, наш добродетельный эконом прав: в самом деле – людей нет. Приближается сенокос, потом жатва, поставки продуктов повышаются с каждым днем, а рабочих рук меньше и меньше. – Ведя этот рассудительный разговор, Виконт поглядывал на тетку со смесью серьезности и лукавства. Та, заслышав свою любимую тему, мигом забыла о Лулу и с жаром включилась в беседу.
На короткое время Лулу почувствовала облегчение, но тут же приступили стыд и тоска. Он не стал разбираться в причинах, не объяснил про нее ничего тетке, а заговорил о далеких от Лулу вещах. Она встала и, спросив разрешения, ушла к себе в комнату. Там она достала с полки «Пятнадцатилетнего капитана» на французском. Хороший аппетитный томик. Не чета мягким книжонкам, что она покупала в Ростове! Собиралась летом читать своего любимого Жюль Верна, и будет! Какая разница, где? Стала прилежно переворачивать страницу за страницей… Нет, не читается. Она пять часов, как в Раздольном, но ничего хорошего не происходит, на душе неопределенно и зябко. Дело в ней самой. Даже, если с ней заговорят, она не сможет ответить, а только вызовет неприязнь к себе! Виконт, видно, вообще общаться с ней не собирается, даже не обратился к ней за едой, перевел разговор, как от ничтожного предмета, – обижалась она, забыв встречу и разговоры в дороге.
Вскочив с места – нет, Жюль Верн слишком хорош для этой никому не интересной особы, не умеющей не только начать, но и поддержать разговор. Она достала свои учебники и уселась решать задачи. В наказание себе. Так прошло еще часа два. Она действительно решала задачи, но решила их немного, потому что каждые десять минут останавливалась и думала о грустном.
ГЛАВА 5. МУСТАНГ– ЭТО ДИКАЯ ЛОШАДЬ.
Перед завтраком готовилась. Придумывала слова поумнее, прикидывала, чтò ей ответят. Оказалось, зря. Тетка вопросами больше не донимала, насупилась после вчерашнего, хотя еду на тарелку накладывала щедро и зорко следила, чтоб ела. А больше никого за столом и не было...
Послонялась по дому, вокруг дома, перекинулась парой слов с Тоней... Лулу не тянуло ни к чему, даже из самого заманчивого. Пошла было в сад, но, рассердившись, то ли на себя, то ли на окружающий мир, круто сменила направление и вернулась в розовую комнату. Брякнулась со всего размаха на стул, с треском открыла задачник.
Снаружи кто-то похлопал по двери. Раздался голос. Виконт!
– Александрин, мне можно войти?
–Можно. – Лулу приняла независимый вид.
– Что, занятá? Отдохнула с дороги? Хотел предложить тебе небольшую прогулку.
– Я решаю задачи…
– Задачи? Я не ослышался? Солнце, зелень, река, голубое небо, а ты – решаешь задачи?
Он взял отложенную вчера Лулу книжку:
– Вот «Пятнадцатилетний капитан», и то больше приличествует случаю, а, Александрин?
– Вы про меня не знаете… – Лулу собралась с духом.
– То есть?
– У меня почти все тройки, а по арифметике – двойка, – она рывком вытащила табель из-под подушки, где он дожидался своей роли главного обвинителя в ее позоре.
– Что ж так? – открывая его, беззаботно осведомился Виконт. – Большие требования?
Его тон внезапно расслабил готовую к обороне Лулу.
– А вы знаете, – изумленно прошептала она, – я и сама не понимаю, почему так плохо занималась…
– А я – тем более, – бодро откликнулся Виконт, присаживаясь на угол стола. – Насколько я помню, тебе дается легко… Что-то мешало? Ну, не язык же?
– Все было так плохо, Виконт!– убитым голосом сказала Лулу, почувствовав, что в эту минуту сумеет объяснить свое состояние не только ему, но и самой себе.
– Гимназия, дом, подруги, учеба – абсолютно все? Такого не может быть. Ты чего-то не разглядела, Александрин.
Лулу молчала.
– Ну, об этом можно еще поговорить, но потом. А сейчас, пойдем гулять, оставь в покое задачник! Каникулы есть каникулы! – провозгласил Виконт, вскакивая с места.
– А, может, надо переодеться?– боясь чересчур поддаться радости, засуетилась Лулу.