Текст книги "Третья истина"

Автор книги: Лина ТриЭС

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

– Идите домой, ничего, я буду здесь одна. Зато вы восстановите силы, взрослым людям это необходимо.

– Синьорина, третьего дня вы были так деликатны, что всего лишь раз назвали преданного вам Виконта престарелым. Вижу, что за два дня эта мысль пустила в вашем сознании глубокие корни и дала плоды. Средство от морщин, слабые руки, всеобщее измождение, наконец. Намеки стали чересчур явными. Значит, вы просите меня удалиться? Это больно.

– Я прошу? Как вы можете? Просто напоминаю о вашем отдыхе, вот и все. А что, разве юноши не отдыхают? Особенно после тяжелой нагрузки.

– Такая формулировка меня утешила. Я не уйду никуда пока. Не надейся.

Саша задохнулась:

– Это я надеюсь?

– Итак, раскроем наугад. «Учитель словесности». «... Послышался стук лошадиных копыт о бревенчатый пол…» – голос его понизился, как всегда при чтении, Саша откинулась на подушку и наполнилась предвкушением удовольствия.

ГЛАВА 16. МОЗАИКА – ЗАБАВА САЛОННАЯ

– Сколько вы можете где-то бродить, Виконт? Мы ведь так опоздаем! Я все уладила, все узнала. Вы же сами разрешили пойти с Дашей, куда хочу. Так вот, я пошла на станцию! И все оказалось очень просто. Народу уйма, но проездных документов почти ни у кого нет. Я обратилась, – сама сообразила к кому! – и мне объяснили: надо поставить всего одну подпись, начальника станции, и можно ехать! У вас же есть паспорт, а вы у нас – старший, и мандат в порядке! – Саше нравилось ощущать свою предприимчивость и самостоятельность, особенно сейчас, после болезни. В ответ флегматично прозвучало:

– Да не мандат это. Обыкновенный пропуск. Был. – Виконт стоял около подоконника, вернее, расслабленно полусидел на нем, и следил за ней тем самым великодушным взглядом, который не давал ей чувствовать себя полноценным индивидуумом.

– К-а-а-к был??? А теперь во что превратился???

– В ничто для нас. Я его потерял. Ну что ты на меня так смотришь? Ждешь слез раскаяния?

Она молчала, ни в силах поверить в сказанное. Он шутит? Не может быть, что этим снисходительным тоном он говорит о крушении их надежд? «Все оказалось очень просто…». Не так уж и просто. Она вчера звала погулять самого Виконта, но он, сославшись на неотложные дела, позволил ей пройтись с Дашей. И тогда она решила действовать самостоятельно, наведаться на вокзал. Оставив безропотную Дашу сидеть на скамейке, бегала по вокзалу, искала начальника... Там очереди, ругань, патруль. А он, мало того, что пришел только сегодня...

– Поль, тогда вам, наверное, надо пойти в штаб или комендатуру, есть же здесь, думаю, такое? И объяснить что к чему, что случайно потеряли… Восстановят, наверное…

– Так надо поступить?– с преувеличенным интересом спросил Виконт. – Разумно. Разумно. А что именно объяснить, посоветуй.

– Сказать, что задержались не по своей вине, что вещи некоторые потерялись, что много работали…

На этом слове Саша заметила, что он смотрит на нее с улыбкой, в которой вместе с великодушием просматривалось еще и сожаление об ее умственных способностях, невысказанное, но весьма очевидное. Вздохнул:

– Довольно разговоров. Иди, собирайся. Только все это не бери.

К огорчению Саши «это» относилось почти ко всем их вещам. Еще более того она огорчалась, что не увидит, как Даша прочитает их записку и поймет, что стала хозяйкой почти всего, нажитого ими в Смоленске, и их прежней, ненужной теперь, зимней одежды. Она была сегодня на дежурстве, а задерживаться Виконт не намеревался. Собираясь, Саша контрабандой прихватила еще и фигурку всадницы. У нее накопилось в тумбочке немало разных деревянных, вырезанных Виконтом во время ее болезни, вещиц, везти их все было немыслимо. Но эту лошадку с развевающейся гривой, на спине которой сидела девочка с летящими волосами, она оставить не могла. Она полюбила эту фигурку, так же, как браслетик с филигранью, который теперь всегда охватывал ее руку выше локтя. Лошадку не пришлось прятать особенно тщательно, так как Виконт даже не взглянул на собранный ею в дорогу рюкзачок.

Он настолько не выглядел расстроенным из-за потери документа, что Саша поверила: это была просто шутка. Но, по мере их отдаления от помещений вокзала, вера стала ослабевать. Совсем она пропала, когда они заявились вовсе не на ту станцию, где она была накануне… Вагоны, паровозы, цистерны, платформы – все это в тишине и покое громоздилось на маленьком разъезде, вдали от вокзальной суеты. Здесь Виконт, наконец, снизошел до объяснений:

– Я не склонен к банальным поездкам с пропуском и подписью на нем, особенно, когда нет ни того, ни другого. А ты?

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Но чувствую, нас по головке не погладят... так вы зловеще начали...

– Зловеще? Торжественно я начал, торжественно и романтично.

– Я поняла уже – пешком пойдем. Что ж, лежачего не бьют! Вот, говорят, победителя не судят, я лично считаю, что и провинившегося и казнящегося, конечно, тоже судить не надо. Идемте пешком…

– Александрин, я вместе с тобой презираю этого лежащего провинившегося пораженца, который поднимется лишь за тем, чтобы тащиться пешком до Петрограда. Я компании ему не составлю. Ты со мной?

– Тогда я уже не знаю, что можно выдумать, даже если за выдумки взялись вы.

– Тише, а то сбудется начет «головки».

Она осмотрелась: сонное царство, сюда, похоже, свезли и бросили поезда, для которых нет больше топлива, вагоны, которые забыли, отправляясь в дорогу. На путях вдали еле мигают красные и зеленые огни, свистнул паровоз – но это все на станции, там, где толкотня, движение, жизнь. А Виконт стоял уже около длинного товарного вагона, снабженного огромным висячим замком.

– Держи, – он сунул ей в руки объемистый пакет, – сумка его осталась висеть на плече,– привстал на выступ и к ужасу Саши вывернул из скобок замок. Она затаила дыхание. Они что – грабят?

Широкая дверь коротко проскрипела, и Сашиному взору открылся задник какой-то мебельной принадлежности. Виконт отодвинул неожиданно легко поддавшийся шкаф, повернулся к Саше, подхватил ее, поставил внутрь вагона и вскочил за ней. Комнатка! Изумительная крошечная комнатка-купе с невообразимо изящной гнутой мебелью. Виконт взял замок, закрыл дверь, просунул руку в щель и довольно долго скрежетал чем-то снаружи. Задвинул дверь шкафом, обращенным теперь к Саше великолепной инкрустацией.

– Все! – он повернулся к ней и тряхнул кистями рук жестом хирурга, окончившего трудную операцию и не уставшего от нее:

– Ну, Александрин, как тебе это нравится? Варварство! Перевозить ценную старинную мебель без упаковки в вагоне для скота! Вот и окошки, чтобы лошади дышали. Оглянись! Мы заслужили эту поездку. Работал, как вол. Грузил с коллегами Федором и Михаилом три вагона.

– И они вам разрешили поехать?

– Кто? Федор и Михаил? Что за шутки? Они – солдаты и намеревались сложить все это в некое подобие поленницы. Справедливости ради, надо добавить, что сооружали они эту поленницу довольно почтительно.

– А вы устроили эту комнатку, да? Тайком? Когда они отвернулись? Разместили аккуратно, и осталось место? Да? – она торопилась убедиться, что все им сделано правильно и даже хорошо. А свернутый замок ничего не значит. – Но что это за комнатка? Куда ее везут и зачем?

– В музей. Так я слышал. Между прочим, в этом есть смысл. При альтернативе – изрубить на дрова, тем более, есть. А упаковки нет. Нужны доски, солома. Все это сооружение в пути, от тряски, развалилось бы. Еле сообразил, как зафиксировать. Установил пустые ящики в торцах вагона. Туда можешь пройти, осмотреться, вон проход.

Саша провела рукой по плотно вышитому шелку дивана: – А сидеть на нем можно? Это же музейный экспонат?

– Проявим максимум осторожности и утешим себя мыслью, что это все же только подражание Булю... Придворный мастер Людовика Четырнадцатого, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Саши и усмехнулся. – Вообще, я сиживал и не на таких диванах. И экспонатами их не считал. Взгляни на часы. Так. Отправление через час. Будет, вероятно, проверка. Не пугайся. Мы – в безопасности.

Он оказался прав. Спустя полчаса снаружи началось движение, топот, короткие команды. Вдоль состава побежали люди.

– Ермилов! Выдели пяток человек на открытые платформы! – крикнул совсем рядом высокий тенор и сейчас же прибавил:

– Запоры проверить!

Кто-то открыл дверь их вагона, Саша вся напряглась, но, наткнувшись на стенку шкафа, этот кто-то спрыгнул вниз, проворчал: «что ж, замок-то повесили, а замкнуть позабыли…». Металлический звук… Защелкнуто. Они заперты снаружи. Саша тревожно взглянула на Виконта, который, вместо того, чтобы прислушиваться к происходящему снаружи, с ленивым любопытством наблюдал за ее испугом. Его свободная поза на диванчике с локтями, лежащими на спинке и произнесенные им все-таки слова: «Да все отлично, Сашка, едем!», убедили ее. Пришло бесшабашное, озорное чувство. Все получилось! И так здорово, так красиво! Когда бы она еще путешествовала в крохотном сказочном купе, опираясь на странный, весь усеянный дырочками лакированный столик, ловя свое смутное отражение в темном зеркале высокого, под потолок вагона, резного буфета. Толчок вперед, назад. Что-то лязгнуло. Саша ощутила движение, увидеть его она не могла, длинные поперечные окна были под самым потолком. Некоторое время она смотрела на Виконта довольная, в сумерках, потом он извлек из кармана свечу – розовую и толстую. Саша нагнулась под столик, чтобы достать бумагу, которая при этом вывалилась из его куртки, и вскрикнула от изумления:

– Виконт – вот же он! В вашем кармане, самом ближайшем! Мандат! Пропуск!

– Нашелся? Вовремя!

– Виконт, вы не рады? А почему не удивляетесь?

– Да, верно. Это, просто, подозрительно. Сейчас, сейчас выражу всю бездну удивления... Откуда взялся? Как тебе удалось? Что это? Прекрасный сон?

– Значит, вы… нарочно? Зачем? Ради романтики?

– Безусловно. Как и все, что я делаю, ты разве не заметила? Прекрати расспросы, моя очередь. Что это, как ты думаешь?

– Виконт, о чем вы сейчас? – она проследила за его рукой, которая легла на столик.– Нет, скажите, а почему вы ушли, не попрощавшись с Дашей, ведь и на работу к ней можно было зайти, а еще комендант, к нему тоже не зашли… и к начальнику станции…

– Неужели непонятно? Проводы, объятия! Рыдания! Мольбы задержаться подольше... С Дашей ты и я простились письменно... Поблагодарили...

Саша засмеялась:

– А с начальником и комендантом? Тоже письменно?

– Нет, убедительных слов, способных примирить их с разлукой со мной, я бы не нашел...

– Каким странным тоном вы это говорите…

Она пытливо глядела в его лицо, которому отсветы играющего пламени придавали какой-то фантасмагорический вид.

– Виконт, вы загадочный, как дракон какой-то, или улыбка Джоконды!

– Ящер с улыбкой Моны Лизы. Достойная месть! Так, что это? – Он еще раз постучал по столику, стоящему вплотную к дивану, на котором они расположились: Виконт на сидении, Саша боком, на валике. Тоном лучшей ученицы класса она проговорила:

– Инкрустированный, лакированный столик, украшенный дырочками для красоты. Предположительно, семнадцатый век.

– Да. Семнадцатый век – это прекрасно. Украшенный для красоты – много хуже. Это тавтология.

– Что это?

– Разновидность плеоназма.

– Что?

– Риторическая ошибка.

– Вы – грамматический педант, Виконт. Кончится дело тем, что я буду говорить с вами только на французском.

– Ха! Найду оплошности и в твоем французском.

– Кто же из нас француз, в конце концов?

– Кто? Мы с тобой русские оба, если не ошибаюсь. Елена Александровна была русская.

– Нет, конечно, я русская, как вы, как бабушка, что за разговоры…

– … и вообще, что ты Поль, ко мне привязался? – спросил он голосом, имитирующим ее собственный. – Животрепещущий вопрос, Александрин! Вернемся к столику. Это мозаика. Ну, уникальная, ну, старинная, ну, работы изумительной – цены ей нет. Дело не в этом. Это мозаика и ею можно заняться.– Он выдвинул боковой ящичек, в котором оказались переливающиеся перламутровые разноцветные кнопки с выпуклыми гранеными шляпками.

– Знаю!– обрадовалась Саша. – К ней должны быть рисунки с советами.

– Ни рисунков, ни советов, о чем они только думали, в семнадцатом веке? Или в начале восемнадцатого, так вернее.

– Ну, уж думы нашлись, не о шпаргалках же для нас с вами. Или бумага истлела.

– И, слава Богу! Саша, а фантазия?

Наступали самые любимые Сашей мгновения, когда «запертый» обстоятельствами Виконт со всей серьезностью предается какому-нибудь несерьезному делу. И, конечно, с ней. Она постаралась заинтересовать его:

– Пусть будет так: вы начинаете что-нибудь со своей необыкновенной фантазией, а я порчу. Правда, интересно?

– Просто замечательно! Ты что, издеваешься надо мной? Мелкокалиберный Герострат. Тяжелый рост! Начала с Психеи и добралась до моих мозаик? А дальше что? Страшно подумать!

– Виконт, вы мне эту Психею никогда не простите? Вы уже сто раз меня поругали за нее. Иносказательно, но все же… Неделикатно поминать человеку его неуклюжесть.

– Злостное сокрушение, хотела сказать! Ведь восстановить ту же Психею, как следует, так и не удалось… Кстати, ты и сейчас чересчур порывистая в движениях. И точностью они не отличаются.

– Опять ругаете?– Саша съезжая с валика, «боднула» Виконта в ухо. – Это точное движение?

Он засмеялся, слегка хлопнул ее пальцами по лбу, ухитрившись одновременно водрузить снова на валик дивана:

– Вот точное! Вернемся в наши дни. Ты грозишь изничтожать мои замыслы, а я должен молчать?

– Поль! Это же игра…

– Игра вандалов, игра ордынцев!

– Ну, Виконт, вы же несерьезно, правда? Правда? Вам скучно или вы улыбаетесь, я не пойму… Ну, послушайте меня, поподробнее: вы начинаете. Так? Раз, два, три, четыре…, девять, десять… Вы имеете в виду что-то, а я изменяю... «Порчу» я неправильно сказала просто…

– Вообще-то, желательно четко формулировать свои мысли. В этом у тебя тоже пробелы.

– Виконт, ну послушайте же до конца: я изменяю – вы придумываете. Я придумываю, вы изменяете… мы друг другу ничего не говорим при этом, только изменяем и изменяем…

– Никогда еще, Александрин, тебе не удавалось произнести ничего более бестолкового.

– А кто виноват? Я поспешила, чтобы отвести напраслину, понятно, что пострадало качество объяснений. Слушайте еще раз, только, чтобы я не боялась ваших замечаний.

– Еще раз – это чересчур. Слушать такое! Кое-что я уловил: намечаю десятью фишками контур, не открывая тебе, что за фигуру я имел в виду. Ты дополняешь рисунок по своей фантазии и так далее. Верно?

– Поль, Вы уловили ВСЕ!

Виконт очень быстро попрал ее авторские права, вводя в игру свои дополнения и правила:

«Нет, Александрин, уговоримся: выкладывать изнутри можно только в замкнутом контуре. Если я стану работать над правым нижним углом, а ты начнешь, по неизвестным соображениям, изукрашивать противоположный, игра потеряет смысл... Линию надо продолжать» и тому подобное.

Они оба умели увлекаться, и не смогли бы сказать, сколько прошло времени, прежде чем Виконт снова облокотился о спинку дивана:

– Все. Собирай, протри платком. – Он дернул плечом, давая понять, что платок лежит в верхнем кармане рубашки. Саша достала платок, как всегда поражаясь его ослепительной белизне. Свои Саша стремилась держать в чистоте, и стирала, и гладила. Но им было далеко до собратьев, принадлежащих ее воспитателю.

– Виконт, а когда вы свои платки стираете? Я что-то не вижу. И как?

– Я стираю? Ладно, Саша, шутки в сторону. Перекусим и надо поспать, силы еще потребуются.

В принесенном им пакете оказалась не только всякая снедь – от пирогов из серой муки с разнообразной начинкой до моченых яблок и китайского чая в термосе,– но и скатерка, которой он аккуратно покрыл столик-мозаику. Поев, он подвинулся от центра дивана к валику. Саша привычно устроилась головой на его колене. Поглаживания по ее коротенькой стрижке становились все реже, потом вообще прекратились, наверное, Виконт уснул, но руку с ее головы не убрал. Вскоре и она погрузилась в приятный сон. Спала долго, по ее ощущению, часов двадцать, временами просыпаясь. Отдавала должное пирогам с чаем – после болезни она все время чувствовала зверский аппетит, наблюдала, как давно вставший со своего места Поль что-то подправляет в мебели и снова засыпала.

Когда Саша проснулась в очередной раз, он стоял около шкафа, взявшись за боковину. Она услышала снаружи отдаленные голоса и вскочила. Виконт стал медленно отодвигать шкаф.

– Поль, вы хоть приготовьтесь. Вы знаете, в чьи объятия мы сейчас попадем?

– Нет, а ты что – знаешь?

– Вот потому и страшно…

– Никого там нет, Александрин, да и нечего нам бояться, если ты, конечно, поставишь на место буфет, намеченный тобой на вынос.

– Да ну, Виконт! Вы скажете… в критической ситуации… Давайте, я первая выскочу! И побегу. Отвлекая…

– Куда выскочишь?

– Навстречу опасности!

– А!

Он задул свечу, спрятал ее в карман, сильно тряхнул дверь – она распахнулась. Замок, судя по звуку, упал на землю.

– Вперед, героиня. Страшно интересно, как они будут все это принимать. Эксперт прибудет, очевидно. Если раньше никто не «примет». Любуйся, бесполезная железка, – он подкинул на руке замок, который так помог им своей беспомощностью, – оберегает все эти ценности. Она выбрасывает белый флаг даже перед таким взломщиком-дилетантом, как я. Так. Этой скобой ему полагается намертво крепиться к двери. Возвращаю на место.

Раздался свисток.

– Ага, хорошо,– удовлетворенно произнес Виконт. – Охрана все-таки есть. Слава Богу! Раз так – все в порядке. Пошли!

– Побежали!!!

– Куда торопиться? Не больше четырех утра. Он подождет.

– Кто???

– Тот, который свистит.

– Да от него! Вот нас поймают, я скажу, что кто-то дурачился – поэтому попались.

– Александрин, не увлекайся. Никто не собирается нас ловить.

Они пошли медленно и их никто не догонял.

Примечания – перевод старинной неаполитанской песни, которую пел Виконт:

¹Почему, когда ты видишь меня,

У тебя, как у кошки, встает шерстка дыбом?

Девочка, что я сделал,

Что ты не хочешь меня видеть?

Я так тебя любил!

И люблю, и ты это знаешь!

Я очень сильно люблю тебя,

А ты не думаешь обо мне.

Я очень сильно люблю тебя,

А ты не думаешь обо мне.

2 Ночью все спят,

а я, как мне заснуть?

Думая о своей девочке,

Я чувствую, что теряю силы!

Бьют четверти часа,

одна, вторая, третья...

Я очень сильно люблю тебя,

А ты не думаешь обо мне.

Я очень сильно люблю тебя,

А ты не думаешь обо мне.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 1. ПЕТРА ТВОРЕНЬЕ .

До Петрограда было еще далеко, как до Солнца. Ну, может быть, чуть-чуть ближе. Короткими переездами они добирались и на попутных, и в каком-то украинском, специальном, не подлежащем проверке, вагоне, подкупив неподкупного проводника. Деньги, золото (откуда все это у Виконта?) мало интересовали потомственного железнодорожного служащего – «пятьдесят лет при вагоне», скорее, пугали. Но брелоки на цепочке в виде слонов, башенок, туфелек и чего-то уж совсем никчемного привели его в состояние восторженного трепета:

– Внучушке… внучушке… Шонечке… Шолнышку дедулину яшному-прекрашному... штучечки-игрушечки… Дедуля привезет Шонечке-шчаштьицу. Шейчаш, мои хорошие, шейчаш, в моей купе поедете…. Кипяточка рядом, по надобношти – рядышком… Вы Шонюшке моей радошть дарите, а штарику – шонюшкину любовь...

Так и доехали в купе проводника до Пулкова. А дальше Виконт почему-то решил идти пешком. Саше, которая еще по прибытии на станцию, где Виконт решительно покинул «меблированную комнатку», была уверена, что оказалась непосредственно в сердце Петрограда, этот пеший довесок пути был не в радость. Поэтому в отличие от неунывающего землепроходца в темно-синей куртке, барышня в специально надетых для встречи с бывшей столицей приталенной желтой жакетке и кокетливом тоненьком платочке, держала путь в хандре и брюзжании.

Она обратилась к Виконту с хмурым вопросом, долго ли идти, и услышанное в ответ безаппеляционное: «Не меньше трех часов! Если назрели претензии, Александрин, обрати их к Петру Великому, это он затеял строить город так далеко от Пулкова, то есть от шведской мызы Пурколовской» – доконало ее окончательно. Не обделенная в литературе популярностью «последняя капля» сочно шлепнулась в чашу ее терпения и, разумеется, оказалось, что там и без нее было полно. Саша начала все больше отставать и смотреть исподлобья в спину Виконта взглядом, в котором последовательно сменялись усталость, жалость к себе, обида, тоска, боль тела и сердца, разочарование и, наконец, негодование, почему он всего этого не замечает. Так увлечен предстоящим, думает о своем, видно, вспоминает что-то… И несется, несется вперед!

Слезы, закипев на «тоске», стали медленно изливаться на «боли». В тот момент, когда «негодование» готовилось к превращению в «отчаяние», спина Виконта, преломившись в слезах, сменилась не менее искаженным фасадом, который стал быстро приближаться.

– Александрин! Это уже совсем не к чему, не жалей себя. Здесь нет изверга, влекущего за собой ослабевшее от болезни дитя. Прогулка по Царскосельской дороге! При прекрасной погоде. Вокруг, заметь, весна, сады цветут, птицы. Рай.

– Вы как-то уже рассказывали про весну и про птиц,– проплакала Саша.

– Я не рассказываю, я обращаю твое внимание... Они вокруг! – он широко взмахнул руками, приглашая полюбоваться. Но Саша упрямо смотрела вбок, сознавая, что слезы уже свободно скатываются по щекам:

– Не пойду дальше ни шагу, ни к чему все это. Мыслимое дело – идти пешком из города в город? Мы живем в двадцатом веке…

– Не напоминай мне несчастья моей жизни…

– Какое, какое несчастье?

– Да что говорить. Идем. Средняя Рогатка совсем близко, а это, можно считать, мы в Петрограде.

– Ну, и не говорите. Не надо. Вы – всегда так! Вы меня ничуточки не уважаете, не верите в мой ум, хотя бы немного, дразните и мучаете, не смóтрите совсем! – она села на обочину и горько зарыдала, добавляя все более и более надрывные ноты. Он присел рядом и развернул ее к себе:

– Александрин! Что за выяснение отношений посреди дороги? Для этого необходим хотя бы минимальный комфорт. Отложи. Умыть тебя? – Он отвинтил крышку их большой фляги и, плеснув на руку воды, тщательно и бесцеремонно вымыл ей лицо. Потом в ход пошел очередной платок. Саша не сопротивлялась. Это лучше, чем идти впереди, не обращая на нее внимания!

– Еще поплачешь, или уже спать?

– Ладно, – шмыгая, согласилась Саша, – Спать.

Виконт поднял ее на руки, а она, обретя нежданное, но желанное удобство, сочла за необходимое выразить одобрение:

– Помните, Поленька, как вы когда-то терялись, если я плакать начинала? А теперь: раз, раз – и приводите меня в порядок!

– Александрин! Ты говоришь о себе, как о стихии!

– Виконт, – теперь, когда ее голова покоилась на его плече, она почувствовала тягу к задушевной беседе, – а вот вы всегда так спокойно воспринимаете беспощадно-коварные пинки судьбы...

– Саша! Я же все-таки мужчина, а не истеричная дама-психопатка! И какие такие беспощадно-коварные? Что за слог у тебя?

– Опять не нравится? Закончились ошибки в орфографии, теперь вы недовольны стилем?

– Закончились? Ты меня радуешь, просто радуешь. Только этого не может быть. – Виконт отвечал, приязненно оглядывая окрестности, и изредка, с таким же выражением посматривая на нее. Она сочла момент уместным:

– Знаете, что? Давайте поговорим.

– Давай. Самое время.

– Вот, я обращала внимание, что другие люди, ладно, не улыбайтесь, дети моего возраста, как-то постепенно становятся взрослыми…

– А ты стала внезапно и бесповоротно. Понимаю.

– Поль! Посерьезнейте, пожалуйста. У них происходит, ну как будто постепенное растворение взрослого в детском. А у меня – как это вы тогда, в церкви говорили, когда расписывали? – эмульсия.

– Что у тебя? А! Молодец, запомнила! Сравнение подходит: детское и взрослое присутствуют, но не смешиваются. Мне тоже приходило такое в голову. О тебе.

– Виконт! Именно это называется родство душ! Точно так думали?

– Слово в слово.

– Вы опять… А хорошо ли, что вы несете и несете меня, я же уже не больная?

– Хорошо.

Саша немедленно успокоилась этим более чем необоснованным ответом и уснула. Проснулась, уже, когда дорога оказалась освещенной не утренним, а дневным светом. В голове пронеслись смутные воспоминания о просыпавшейся, пока сама она спала, совести. Она тотчас попросилась вниз и объявила привал. Забота, забота о нем и немедленно. Она сумеет проявить ее только на остановке. Не нести же теперь ей его, такого огромного.

Саша подождала пока Виконт сядет, и, не откладывая дела в долгий ящик, приступила к заботам. Вон веточки какие-то в волосах. Начала с причесывания, но увлеклась вариантами зачесов, и вместо материнского ухода в ее действиях проявилось нечто, что позволило Виконту изречь:

– Вот, и в куклы играть любишь еще.

– Виконт, знаете? Я очень мучаюсь.

Чтобы отдохнуть, они сошли с дороги. Поль сидел на деревянной лавочке возле заборчика, из-за которого лезли цветущие ветки, и сплетал жгутик, подозрительно смахивающий на веночек. Саша стояла за его спиной и, глядя на русый затылок, ждала реакции на свои слова.

– Вырастешь, что ж расстраиваться?

– Я не о куклах, а о собственном поведении.

– Жаль, что Петербург не на горе, а то он был бы уже виден, представляешь наше настроение? И даже тумана сегодня нет.

– Вас действительно увлекла эта мысль, или вы просто не хотите разбираться в моем характере? Я – самоед, как вы говорите, да? Неприятное впечатление?

Он свернул жгутик, с прихотливо вплетенными цветами, обернулся и водрузил ей на голову:

– Приятное. Если, Александрин, я не разберусь, не разберется никто. Приходится. Долг.

– Значит, не хотите… – уже рассеяно проговорила Саша, пытаясь разглядеть себя в придорожной луже. Лицо все еще слишком худенькое, какое-то треугольное! Но, надо думать, светло-розовые цветы и ее палево-желтая косыночка, цвета которых смутно угадываются в воде, красиво сочетаются. И это улучшает общее впечатление?

– Хочу,– сказал Виконт и вкрадчиво добавил: – Но ты не торопись, не торопись, любуйся...

Саша тут же отвела взгляд от своего отражения и завела заготовленную песню:

– Потом я могу раскаиваться, но в тот момент, когда я вытворяю, не могу себя заставить прекратить... Точно знаю, что надо делать противоположное и не делаю.

– А что, собственно, вытворяешь, я ничего не замечал такого. Самоедство это. – Он улыбнулся. Это слово всегда было ответом на все Сашины попытки разобраться в себе.

– Вот вас мучаю. Эгоистка… – не говорить же, что стремление всегда быть центром его внимания толкает ее порой на странные поступки и слова.

– Меня мучаешь? Чем? Мне твои разговоры не в тягость. Я понимаю – они естественны в твои годы.

– Я не о разговорах. Но знаете, Виконт, я думаю, раз у человека есть теоретический контроль над собой, то и практический рано или поздно появится.

– Нет, отчего же, есть очень противоречивые натуры. Но у тебя предостаточно практического контроля. – И легко спросил:

– Ты ведь не все мне говоришь о своих «мучениях», так?

Смущенный кивок получился у Саши сам собой, прежде чем она подумала, стоило ли его делать. Сразу же заставила себя поднять на него глаза:

– А можно любить эгоиста, неуравновешенного, нытика, слабовольного, трусливого, слабого, никчемного …

– Где ты видела это скопище пороков?

– …без талантов, надоедливого, с какой-то дурацкой внешностью: с обтянутыми скулами, худющего, мелковатого, да к тому же, женского рода?

– Почему тебя интересует, добьется ли эта бедняжка любви?– рассмеялся Виконт, вставая, – Сашенька, да все у тебя хорошо. Оставь это.

Саша уткнулась носом в его плечо и тихо спросила:

– В ваших словах есть хоть малая доля правды?

– Есть.

…Даже, если в его словах не было и капли правды, все равно, ей удалось преодолеть его поглощенность предстоящей встречей с городом, и это восстановило, пошатнувшуюся было, веру в то, что она останется для Виконта важной частью его жизни и тут, в Петрограде. Он не оставил без внимания ее ропот и устроил настоящий отдых, продемонстрировав в который раз свою способность вынимать из рукава все необходимое. Так или иначе, но когда он встал и заглянул за заборчик, там, как по заказу, оказался ворчливый старикашка, который начал беседу с Виконтом с ругливых претензий по поводу явления его головы над забором, но, проникшись стремительной симпатией, после посулов угощения с вином, завершил свое выступление приглашением посидеть в горенке.

Выспавшаяся Саша села с ними за стол, и поглотив с аппетитом немало пищи, согласилась поиграть со старичком в домино. Виконт не лег спать, а сидел тут же и читал нашедшиеся в доме газеты. Это делало игру еще приятнее: время от времени он бросал взгляд на выстроенную ими линию костяшек, заглядывал в Сашины и, указывая пальцем, подавал неординарные советы: «верхняя и нижняя части что-то не симметричны, вон ту – вниз для баланса», «эта линия слишком монотонна, нужен излом, вот эту – налево». Старичок выигрывал, был в восторге и приглашал остаться на пару дней, но ближе к вечеру Виконт решил, что пора покинуть этот гостеприимный кров.

ГЛАВА 2 . ДОМ НА ЛИГОВКЕ

…Город появился в опустившемся все же, несмотря на ветер, тумане неясными очертаниями колон. Саша давно видела впереди эти сгустки в темноватом воздухе, но не осознавала что это уже Петроград, пока Виконт, указав на них, не объявил:

– Ближняя застава. Московские Ворота.

Ни одного зажженного фонаря, ни одного человека, ни одного звука. Виконт большей частью молчал, она только временами слышала, что он вдыхает полной грудью туман и эту странную серую темноту. Он шел в ней очень уверенно, произносил вполголоса названия улиц: Лиговка... Болдыревская... Расстанная... Разъезжая... Они звучали так ласково и по-свойски в его устах, что ревность к любимому Полем творению Петра грозила вернуться. К тому же Саша с удивлением замечала тут и там груды мусора, а как-то раз ей почудилось, что в пересекаемом ими переулке лежит что-то похожее на лошадь. Она вздрогнула и быстро взглянула на Поля. Но тот только бросал на все это неопределенные взгляды, не теряя приподнятого настроения. Его рука с нежностью, как ей казалось, дотрагивалась до перил мостов, стен, чугунных решеток, и если бы другая не придерживала Сашин локоть, она бы подумала, что он забыл о ее присутствии.

– Кузнечный переулок прошли. Здесь.

Они поднялись по широченной и темнющей лестнице громадного дома и остановились перед массивной дверью с бронзовым кольцом. Постучали.

– Кто? – отозвался испуганный голос.

– Я к Семену Васильевичу, откройте, будьте добры.

– Квартира одиннадцать, первый этаж. Там такой проживает.

– Вы забыли, Виконт? – запустила Саша осторожный вопрос.

– Я сам здесь жил. Видимо, они переехали, но зачем? Это первый этаж? Это – подвал! Кто их сюда выкинул? Чудовищно!