Текст книги "Третья истина"

Автор книги: Лина ТриЭС

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

– Ух, ты! А я думал, он покладистый, а он ни с того, ни с сего рассердился. Чего это он?

– Это к вам не относится, это ему стала отвратительна даже мысль, что меня можно побить.

– Моему бы так. Он, хоть и старый, а клюкой как даст! Стой, а твой-то про плату не спросил!

Саша подавила порыв великодушия и включила практичность, тем более, что они не запаслись едой.

– За еду, идет?

– Сашка, ты что, все сам решаешь? А мне спросить надо.

На счастье у этой семьи еды было предостаточно, и они с радостью приняли Сашины условия. Вообще, судя по всему, они были довольно зажиточными. Правда, и семейство было немалое. Мать с отцом – старики, три сына, младший из которых – Колька. Плюс семья старшего сына – жена и две девочки – постарше, лет девяти, и совсем маленькая. Это младшую Колька не сосчитал в человеческом составе. Конечно, к старшей Саша отнеслась с мальчишеским презрением, но не схватить на руки малышку было свыше ее сил. Колька, вроде, даже обиделся. Наконец-то дружок сыскался, едут, интересные места, а Саша, вместо того, чтобы обсуждать, – нянькается с Агашкой. Но выражать откровенное неудовольствие Колька не стал, видимо, самостоятельность нового дружка его поразила.

– Агашечка, – умилялась в это самое время Саша, не забывая «держать» в то же время мальчишеский голос, – что это такое, ну, что? Скажи еще раз так чудесно…

– Койзинка… дыячками. Койко тебе годиков?

Это она спрашивала Сашу уже десятый раз. Старшая дичилась, жалась к женщинам, дремавшим на своих местах. Дед девочек – сухощавый и носатый, взявшийся править, с козел неторопливо излагал Виконту причину переезда. Виконт, Саша могла поручиться, его не слушал, но время от времени вставлял какие-то неопределенные междометия. На всю компанию он едва посмотрел. Все признаки отвратительного настроения были налицо. Руки, скрещенные на груди, крепко сжатые губы, взгляд исподлобья. Лошадь шла шагом. Колькины братья брели рядом. Чем бы ни было вызвано дурное настроение Виконта, Саша лишний раз обращаться к нему не решалась. Только расположилась рядом. Агаша дотянулась до его мизинца и потянула:

– Как тея зовут?

– Павел, – строго и скучно ответил Виконт и посмотрел на девочку отсутствующим взглядом... К огромному огорчению Саши, Виконт никогда не разделял ее восторгов по поводу малышей, был к ним абсолютно равнодушен и даже, как бы, не замечал их присутствия.

– Койко тебе годиков?

– Сколько мне лет? Тридцать, – удовлетворил ее любопытство Виконт.

– По-о-о-ль! – не выдержала, наконец, Саша. – Ну, посмотрите, какая она толстенькая, хорошенькая, мягонькая.

Виконт покивал головой, не глядя на ребенка.

– А де твой домик?

– Нигде сейчас.

Мать девочки засмеялась в край платка и робко подняла глаза:

– Вот какая. Покою не дает, расторопная! Не то, что старшáя. Надоест, прикрикните на Агашку.

– Настырная… – проворчал Колька. Саша не оправдала его ожиданий, и он дулся, но Агашку не остановило его осуждение:

– А как тея зовут?

– Павел, я же уже говорил.

– Ну, Павел,– рассердилась Саша.– Вы просто каменный и даже ледяной.

– Что, – неожиданно ласково отозвался Виконт, – холодно тебе стало? Это не от меня, Сашенька, – он еще и улыбнулся ей одной из своих лучших улыбок.

Саша прижалась к его боку, придерживая Агашку, которая целенаправленно пыталась перелезть на колени к «Павлу».

– А ты тё кусиись?

– Что-то новенькое, отвечайте!

– Ничего не ем.

Старшая девочка, опустив ресницы, тоже перелезла к Саше и поправила сестре платочек. Потом нерешительно взглянула на Виконта:

– А я знаю, это шапка из белки, правда?

– Да, из белки, – ответил он, и Саша с удовлетворением отметила, что и со старшей девочкой он говорил тем же тоном, что и с Агашей.

Телега накренилась, и девочка отчаянно напряглась, чтобы не оказаться зажатой между бортом и корзиной. Шаховской придержал корзину:

– Пересядьте, вам неудобно.

Девочка, в буквальном смысле открывшая рот от такого обращения, неловко полезла назад на свое место. Саша предалась воспоминаниям. Было время, он и ее называл на ВЫ, но все же она с гордостью припомнила, что с первой же встречи он разговаривал с ней заинтересовано, шутил, придумывал что-то. Но… хватит размышлять, пора подумать о еде. Он же голодный! Может быть, поэтому у него такие невеселые глаза. Саша видеть этого не может.

– Знаете что, ни к чему специальные остановки! Давайте, поедим на ходу! Ну, где у нас что? Вот здесь, на корзине разложим, – сказала она зашевелившимся тут же женщинам. Те извлекли хлеб, отварной картофель, сало и яйца.

– О! – воскликнула Саша, – какая прелесть! А малышке что дать – яичко? Поль, вам передать бутерброд с семгой или с икрой?

– Все равно.

Не понял ее шутки? Саша ругала себя. Зачем затеяла дурацкие воспоминания о Петре? Она старательно сделала Виконту бутерброд побольше: ломтики сала, кружки картошки и яйца, накрыла сверху вторым ломтем пористого хлеба. Старуха погладила Сашу по плечу:

– То-то хозяин растет! Счастье в доме, ласковый и домовитый…

...Колька перебрался к корзине, он, явно, не был уже голоден, но корзина стояла рядом с Сашей, а у него назрел животрепещущий вопрос:

– Сашка, твоему батьке только тридцать? Или я ослышался как-то?– шепотом спросил он.

Их с Полем компания почему-то сильно интересовала окружающих и не было станции, города или деревни, чтобы их не расспрашивали, кто они друг другу, и что-нибудь еще про них.

– Ослышался, ему двадцать шесть, то есть двадцать пять,– так же тихо сообщила она.

– Значит он что, не родной тебе?

Тут Саша возмутилась и неосторожно громко ответила, вооружившись Лехиной наукой:

– А если врезать за такие слова? – и тут же, не без опаски, посмотрела на спину Виконта.

Тот повернулся всем корпусом и, опустив вожжи, которые он, доев Сашино творение, перехватил у старика, одарил ее укоризненным взглядом.

– Чего петушишься? – сказал Колька примирительно.– Все равно для драки места нет, как приедем, уж тогда… но учти, у меня мускулы – во!

– Боялся я твоих мускулов позавчера вечером! Ты не поспел к этому счастливому для себя моменту… – быстрым шепотом парировала Саша.

– А ну уймитесь, петухи! – Колькин отец опередил Виконта, который тоже собирался что-то сказать.

– Чего взбеленился? – продолжал мысль мирный Колька. – Я же из-за лет говорю. Как ни крути – не получается, он что в одиннадцать на твоей мамке женился?

– Ха! Ты не понял? Ну и голова у тебя… пустая. Он… Нет, серьезно не понял?– Саша лихорадочно придумывала объяснение. Сказать, что крестный отец?

Колька только открыл рот для ответа, как телегу тряхнуло – это на нее навалился грудью, приотставший было, Федор, его средний брат.

– Там… Бежал, ух, говорить не могу… Бандюги... У колодца, воды хотел набрать… Тоже пили, коней… поят… Телегу нашу приметили, напасть сговаривались... Сам слыхал. Скорее, скорее, бердан давайте, отбиться надо... Добро тут… вся надежда… Отчаянные, видно…

Женщины запричитали. Старший брат побледнел и украдкой перекрестился:

– Вот напасть! Что делать будем? С детями, бабами? Неужто пропадать?

– Сколько их?– прервал его Виконт вопросом к среднему брату, сильно хлестнув при этом лошадь.

– Бандитов? – поспешно вытаскивая откуда-то из-под тюков берданку, отрывисто, перемежая слова судорожными свистящими вздохами, отвечал тот, – человек десять. Я смекнул, Прошки-кривого люди... Слыхали про такого?.. Из белых, из красных – сброд всякий... Люди говорят, лютые – подчистую грабят ... Живым никого не оставляют... Догонят, как пить дать... Кони – не наша кляча.

– Хорошо, пошли! – Виконт бросил вожжи Кольке. – Гони! Сильно гони! – Спрыгнул с телеги, достал из кармана пистолет с тонким длинным дулом – Дмитриев маузер, посмотрел на него и что-то в нем подвигал.

– Верно, задержать надо, Василий, прыгай! – Федор чуть не насильно стащил перепуганного брата с телеги, которая уже начала понемногу разгоняться. Сунул брату в руки берданку, сам же достал откуда-то из-под тулупа пистолет с коротким дулом.

Как оказалось, они предусмотрели охрану своего немалого добра, которое, очевидно, и привлекло внимание лиходеев. Виконт уже на бегу крикнул женщинам:

– Сашку не отпускайте! Мы нагоним.

Но Саша, рванувшись изо всех сил, вырвалась из цепких рук женщин. Ее жгла мысль: он же не умеет стрелять! Сам говорил, а теперь что – забыл?

Колька нахлестывал их клячу изо всех сил и та неслась с запредельной для себя скоростью. Саша кубарем скатилась с телеги, плюхнулась на утоптанный снег, и ушиблась, а не разбилась только потому, что умела падать на ходу с лошади. Заметила, что Виконт махнул своим напарникам в сторону небольшого холмика у поворота дороги. Вскочила и побежала туда же – они не оборачивались, и видеть ее не могли. Едва она подоспела к холмику и пригнулась на противоположной от троих оборонявшихся стороне, как в ее поле зрения появилась цепочка из семи всадников. В руках у них были обрезы, из которых они начали с гиканьем постреливать вверх. Сомнений уже не могло быть: они целенаправленно догоняли телегу, которая в данный момент была для них скрыта за поворотом, и стремились выстрелами заранее навести ужас на ездоков. Но прежде всех ужасом проникся залегший в ложбинке за холмом Колькин старший брат Василий. Он принялся наобум палить из берданки, одновременно отползая от холма. Средний брат расставил ноги и, вытянув руку, тщательно целился из своего маленького пистолетика. При этом он выглядывал из-за закругляющегося склона, как из укрытия. Виконт, встроившись в небольшую расщелину, держал руку с оружием опущенной, не спуская глаз с приближающихся всадников. Двое из них повернули в сторону холма и открыли огонь по невидимому для них стрелку, а остальные продолжали следовать в прежнем направлении. Василий швырнул оружие в сторону и бросился к обочине, брат же его, напротив, выстрелил по двоим отклонившимся и, видимо, задел одного. Дуло винтовки другого тут же с треском вспыхнуло несколько раз подряд. Саша упала в снег за холмиком и вжалась в него, что было сил. Виконт по-прежнему ее не видел. Приподняв чуточку голову, Саша успела заметить, что он дернул было Федьку к себе, но тот, заметив бегство брата, ринулся за ним, крича на бегу:

– Василий, вертай назад! Трус! – Он наклонился над брошенной берданкой и в тот же миг, сраженный пулей, свалился в снег, даже не успев разогнуться. Саша снова прижалась к земле, потом заставила себя еще раз поднять голову. Что она может сделать, чем помочь Полю? Ему, наверное, надо как следует спрятаться, пока всадники его не обнаружили и не выстрелили в него тоже. Поль досадливо мотнул головой, глядя на упавшего, и поднял, согнув в локте, руку с маузером... Он стрелял! И так уверенно, что Сашин страх отступил, она смогла сесть. Почти не целясь, только слегка переводя дуло с одной движущейся мимо его укрытия мишени на другую, он мягко нажимал на курок. Четверо бандитов, начиная с ближнего, поразившего Федьку, один за другим повалились, как фигурки в тире: кто на спину лошади, кто слетел на землю, кто запутался в упряжи, и лошадь поволокла его, не сбавляя хода. Двое остальных не рискнули пересечь некую невидимую черту, оказавшуюся роковой для их сотоварищей, и поспешно повернули коней назад. К ним присоединился третий, подраненный Федькой. Виконт тотчас опустил оружие и подбежал, как-то нарочито раскачиваясь на ходу, к лежащему Федьке. Тот вдруг конвульсивно уцепился за него, потом руки его безжизненно разжались и он затих. Виконта теперь ничего не удерживало, но он внезапно дернулся и схватился за грудь: один из троих удиравших, обернувшись, выстрелил на полном скаку. Саша, не разбирая дороги, кинулась к Виконту. В это мгновение другой бандит швырнул что-то и раздался ошеломляющий взрыв. Саша увидела сквозь дым, что Виконт навзничь упал на землю. Дальше все для нее было, как в ужасном наваждении: она то ли брела к нему, то ли бежала: ноги не слушались, она проваливалась в снег, падала, звала его, снова вставала... Наконец, задохнувшись, упала рядом с ним. Его неподвижность и безмолвие были настолько немыслимыми, настолько чудовищными, что ее ум отказывался принимать непоправимость случившегося: и получаса не прошло, как он улыбался и спрашивал, не холодно ли ей рядом с ним, всего минуту назад он стоял, стрелял, бежал, наклонялся... Она втащила себе на колени его голову, зачем-то сняла шапку, мягкие густые волосы рассыпались на ее ладони. Увидела опаленную дырку около плеча его бекеши, несколько мгновений в ужасе на нее смотрела, потом зашлась в отчаянном плаче. Неужели вот так, вдруг, без предупреждения закончилась ее жизнь? Она не уйдет отсюда, просто, не уйдет никогда. Щеки и лоб Виконта стали мокрыми от ее слез. Совсем от них обессилив, она припала к нему и замерла. Сгущаются сумерки, ночью подморозит, она закоченеет, перестанет что-нибудь ощущать, наконец, умрет и все прекратится.

Она даже не почувствовала, не уловила того мгновения, когда он первый раз пошевелился, и поняла, что он жив, только услышав тихое:

– Сашка, ну что ты… Дышу пока...

Она не смогла произнести ни слова, только подняла голову. Губы дрожали, она смотрела ему в лицо, не веря в такое счастье – смерть отменяется. Он попытался приподняться:

– Черт! Голова трещит…

– Не вставайте, – рванулась Саша и продолжала, заикаясь, – нав-верное нельзя… или… к-как же вы… надо же идти, укрыться… Виконт! Вы не ум-м-рете? Нет?..

– Ну, если будешь меня так усердно оплакивать, придется. Сашка! Прекрати сейчас же, немедленно. Куда-то сюда, около плеча ранило. Голова – попутно. Оглушило, наверное, – он говорил с паузами, глухо. Замолчал и прикрыл глаза. Сашу опять накрыла волна испуга:

– Это ничего с-страшного, да? Он вам мимо сердца попал, правда?

– Если я не чудо природы с сердцем возле правой ключицы, то мимо, – губы Виконта тронула слабая улыбка, а в открывшихся глазах промелькнул иронический лучик.

Саша попыталась тоже улыбнуться – оказывается, в ужасе она не поняла, где лево, где право. Но почувствовала, что вместо смеха сейчас опять расплачется, и стиснула зубы. Надо немедленно взять себя в руки, если бы зубы так не стучали… Пусть только говорит, пусть только не замолкает, не закрывает опять глаза. Она со страхом осмотрела его голову.

– Ничего нет, крови нет… это хорошо, правда?

– Чудесно. Помоги расстегнуть полушубок. Не дрожи, довольно! Здесь где-то.

По белой рубашке растекалось яркое пятно. Виконт заметил, видно, испуг на Сашином лице и бодрее, чем прежде, сказал:

– Вот ерунда, какая! Не пугайся, видишь, рукой шевелю, – он закусил губу, видно, было очень больно.

Это, как в зеркале, отразилось на Сашином лице, но в целом его слова подействовали. Она встрепенулась, ее как будто что-то подтолкнуло к действиям по его спасению:

– Не двигайтесь!– она осторожно приподняла голову Виконта и подсунула под нее шапку. Рванула рубашку за полу, – это порву, перевяжу! Ах! Промыть же надо!

– Не надо, здесь снег грязный.

– Я с поля, нетронутый. Я сейчас. Быстро-быстро. Вы ничего, правда? Главное, рука шевелится. А кровь же всегда бывает. Даже когда с лошади…

Она, поминутно оглядываясь, понеслась в сторону больших сугробов, схватила громадный ком чистейшего снега и, спотыкаясь, прибежала обратно, вглядываясь, не хуже ему? Нет. Он теперь полусидел. Но это была не та привычная поза – небрежно брошенная рука покоится на согнутом колене – из которой он всегда поднимался неуловимо-легким движением. Нынешнее его положение было как бы замороженной попыткой встать: согнутые в коленях ноги крепко упираются в землю, левая рука, отведена за спину, как дополнительный упор. И только правая, лежащая на бедре, с неловко вывернутой вверх ладонью, в этой попытке движения не участвовала.

–А только что, – с радостной надеждой подумала Саша,– казалось, что он даже слегка приподняться долго не сможет!

Виконт перевел дыхание:

– Где они все? Уехали?

– Да… эти, которые… они швырнули что-то… и взорвалось, – Саша с робостью и решительностью одновременно пыталась расстегнуть рубашку, оторвать полоску от нее, стереть кровь с плеча. Хуже всего дело обстояло с полоской – она не отрывалась.

– В кармане нож. Возьми. Отрежь от рубашки по краю, – посоветовал Виконт, который наблюдал за ее действиями, не делая никаких попыток помочь себе или ей. Она испугалась было, увидев второе отверстие на спине, но он сказал, что, значит, рана хорошая: пуля прошла навылет и ее не потребуется извлекать, бинтовать же надо крест-накрест. Наконец, она криво, но плотно перевязала рану.

Пока она возилась, Виконт взял остаток чистого снега и поднес ко рту…

– Вы снег едите? Пить хотите? Как-то растопить… Спички у вас есть…? – и вдруг закричала в приступе ликования:

– Виконт! Мы пойдем дальше! Оба! Живые! Целые!

– Особенно я – живой и целый.

– Будете, будете! Мы здесь посидим, сколько нужно, хоть месяц…

– Уютно, что ж говорить…

– Вы с нами. Нам абсолютно нечего бояться! Как чудесно! Будем разговаривать, а я вас буду кормить и поить…

– ...укладывать спать и будить на заре. Нет, дорогой племянник. Надо идти. И не через месяц, а сейчас же.

– Ой, а я вас не дотащу…– у Саши на мгновение упал голос, – или нет. Как-нибудь дотащу. Я читала про войну. Точно такие случаи бывали: совсем худая четырнадцатилетняя девочка вытаскивала из-под огня двадцатидевятилетнего человека…

– …И довольно плотного. Плохо, Александрин. Я поднимусь, не беспокойся, минут через десять, самое большее, через двадцать.

– Виконт, не вставайте! Вдруг будет больно? Вдруг кровь польется? Да! А с ним что же, может, и он… – Саша со страхом потянулась в сторону Федора, но Виконт ее удержал:

– Не надо, я видел. Посиди со мной.

– Ну,– она вздохнула, – что же… Подумайте, Виконт, а брат его так и ушел...

– Хотел догнать своих, видно. Там старики... женщины... дети. Беспомощные, – отрывисто сказал он.

Но Саша не поддалась. Насколько было бы легче сейчас, если б рядом были те люди и повозка! Поэтому она продолжала обличать:

– И они все уехали на телеге, даже за ним не вернулись. Про нас я не говорю. А наши вещи сбросили… – они там впереди, далеко, я разглядела, когда за снегом бегала... Не очень хорошие люди оказались… Леха бы не ускакал. И я бы не ускакала.

– Ты? Кстати, кто разрешил тебе прыгать, очертя голову, за мной?

– Разве лучше, чтобы я уехала с ними неизвестно куда?

– Нет, я, в самом деле, ослаб. Не могу придумать, что тебе ответить.

– Потому что для меня быть там, где вы, самое правильное, и спорить тут не с чем. Давайте приготовимся. Пистолет я забираю себе, оказывается, полезная штука… А вы к-а-ак стреляете… а почему вы мне когда-то сочинили, что нет?

– И ты моей слабостью безбожно пользуешься. Как ты разговариваешь?

– Простите, Поль. Дайте, пожалуйста, пистолет мне, у вас ведь правая рука раненая, вы все равно стрелять не можете.

– Для полного выражения твоего южного темперамента тебе не хватало только этой пушки. Главное не то, смогу ли стрелять я, главное – не дать воспользоваться им тебе. Что это? Шаги?

Саша вздрогнула и оглянулась. К ним подходила серенькая лошадка под седлом. Видимо, она принадлежала одному из подстреленных бандитов. Тонкие ноги ее дрожали, глаза выражали страх и застенчивость.

– Вот. Перепугалась. Хочет, чтобы люди успокоили. Молодая совсем, даже слишком, для верховой езды. Жаль, нечем подманить. Не двигайся резко. – Он медленно протянул в сторону лошади открытую ладонь. Она подошла и понюхала руку. Виконт, еще сидя, погладил ее по морде, сказал несколько ласковых слов и, Саша не успела обидеться, что не ей, как он, цепляясь за подпругу, встал.

ГЛАВА 10. ПОЛУШУБОК, ОТДАННЫЙ НА СЪЕДЕНИЕ

Саша заботливо привязала серую кобылку под навесом бесформенно черневшего строения:

– Интересно, сюда можно? Это что – церковь? – она заметила вверху крышу луковицей.

– Да и, кажется, оставленная Богом и его служителями.

– Развалины… Темно внутри. Но деваться больше некуда… Войдем? Вы устали?

– Устал, – решительно отозвался он.

– Вам больно? – задала она мучивший ее всю дорогу вопрос.

– Больно.

– Ой, что же делать?? Давайте перебинтуем и уложим вас отдохнуть.

– Разве мы не для этого сюда пришли? Ночь. И позволь спросить, ты-то, что собираешься делать, когда я улягусь на отдых?

– Я – на стражу! Тут же нет запоров, хоть вы и придвинули эту штуку… вроде шкафа. Вы ляжете – и сразу пройдет, правда? А я все разведаю, что это за церковь такая. Вы не голодный?

– Голодный. И ты тоже. Но это праздный вопрос. Ты что, огорчилась? Не вижу твоего лица в темноте. Пустяки, завтра найдем что-нибудь. Я уверен.

– На ночь вообще есть вредно. Ужин отдай врагу. Я вообще могу не есть две недели!

– Две? Я – нет.

Его шаги гулко отдавались в помещении. Потом он, видно, сел. Саша напряженно вгляделась в темноту. Помещение, похоже, немаленькое и почти пустое. Действительно пустое? Не может тут во мраке кто-нибудь скрываться?

– Так. Судя по тому, с каким трудом поддалась дверь, обиталище сие никем не посещалось, по крайней мере, в обозримый отрезок времени, – будто ответил на ее мысли Виконт.

Она прислушалась: сел он? Тьма… хоть глаз выколи. Где же он сидит? И почему замолчал? Когда они взобрались на покорную серую лошадку, Саша сначала боялась, что Виконт не удержится в седле. Но он проявил свое недомогание лишь тем, что предоставил управлять лошадью ей. Только увидев, с каким трудом он здесь, у церкви, слез с лошадиной спины и какое у него осунувшееся, бледное лицо, Саша поняла, чего ему стоила эта поездка. Заставила себя подумать, что бледность преувеличена окружающей пеленой снега. Пусть немедленно ляжет, а она готова охранять. Теперь недостаточно вовремя уловить приближение опасности. Надо держать оборону самой. Он, конечно, этого не знает, но она все-таки вооружена: маленький пистолет Федора у нее в кармане. Она улучила момент и взяла его у мертвого, когда Виконт, уже взобрался на лошадь и прикрыл глаза, приходя в себя. Было жутко, но мысль о том, что есть шанс защитить Поля, оказалась сильнее страха. Пистолет придавал ей уверенность, и она всю дорогу посматривала на Виконта с теплым чувством покровительства. Правда, вот кто действительно не умеет стрелять, так это как раз она. Она-то думала, что учиться не у кого, и было неинтересно. А вот теперь может понадобиться.

– Виконт! Вам не плохо?– окликнула она темное пространство.

– Терпимо.

– Дайте мне честное слово, что выполните одну мою просьбу. Это вам совсем не трудно, ничего не нужно делать, только сказать… Даете?

– Даю. Бери.

– Как узнать, есть ли в пистолете пули? Вообще, где они у него?

Виконт, который, по звуку был где-то у стены, чем-то пошуршал, видимо, полез в карман:

– На месте. Или похищение еще предстоит?

– У меня свой. Вот.

Она двинулась на голос. Пистолет сверкнул в темноте.

Виконт существенно оживился:

– Свой, да? Страшно интересно! Дай посмотреть. Наказание ты мое!

Она в темноте нащупала протянутую руку и нехотя вложила в нее оружие.

– Как же вы будете его рассматривать? Темно же совсем!

– Завтра посмотрю. На ощупь – браунинг.

– Тогда отдайте пока?

– Ну что ты, придумала!

– Как это, « ну что ты»??? Вы же обещали!

– Отдать? Не обещал. А обещание исполню. Патроны – в магазине, магазин в рукоятке. Чтоб проверить, надо отвести защелку, вытащить магазин. В этом – четыре патрона, всего может быть шесть.

– Какой же вы коварный! И это недальновидно, оставлять меня без оружия! А еще, скажите… Я вас не очень мучаю, израненного?

– Продолжай, не очень. На пистолет не рассчитывай. Не дам. Нападешь с целью ограбления – отобьюсь.

Он зачем-то зажег спичку и осветил свою довольно нахальную улыбку. Спичка догорела, но огонек не пропал. Вдруг в темноте распространился такой знакомый Саше, незабываемый аромат замка в мезонине, и она не сразу поняла, что это такое, так как никогда прежде не видела, как Виконт курит. Она неимоверно поразилась и придвинулась, чтобы рассмотреть поближе это явление. Он панически отпрянул:

– Боже мой, что я наделал! Сейчас сигару попросит! Мы же все делаем наравне, я стреляю – она стреляет, мне оружие – ей оружие... я закурил Фонсеку – и ей дать… Лучше отойди, Сашка!

Немного обижено, Саша сказала:

– Вы спите, я тут у двери посижу.

Она уселась недалеко от порога и стала неотрывно смотреть на огонек его сигары. Он тут и еще не спит… Но вскоре огонек потух. В такой темноте Саша до сих пор не оказывалась. Она не видела своих рук. Чувство страха, с каждым шорохом, с каждым скрипом рассохшегося деревянного пола, захватывало ее все сильнее. Она тихо-тихо засвистела какой-то мотив. Странно и не по-человечески тонко отдался тихий свист где-то под высоким потолком. В голову полезли мысли о том, что вдруг появятся блестящие глаза и она не сможет узнать чьи это, или до нее вот сейчас… дотронется... непонятное... ледяное… В порывах ветра слух различал хаотические звуки и стоны, неявные, и от того еще более жуткие. По крыше что-то перекатывалось, не в такт порывам ветра. Внезапно, совсем рядом раздался писк. Наэлектризованной Саше показалось, что кто-то на неестественно высоких нотах засмеялся.

– Виконт! Поль! Поль! Вы где? – в ужасе закричала она, кидаясь наугад в темноту. В ответ раздался приглушенный хрипловатый голос:

– Я не сплю. Я тут.

– Я хочу к вам. Посидеть!

– Хочу к няне. Древняя формула!– он зажег огонек, и Саша с размаху ткнулась ему в локоть.

– Там кто-то смеется, свистит тоненько… и шуршит. Здесь же пусто? И плачет и воет как-то…

– Так. Это классика, Александрин. Буря воет и плачет. Смеются мыши, над тобой, очевидно. Они же шуршат. Еще какие звуки тебе истолковать?

– Вот вы смеетесь, и правильно, я трусиха оказалась. Но я могу же караулить около вас? Вы спите, а я буду держаться за руку и караулить. Вы не смейтесь только, но жалко, что вы не в светлой сорочке. Я бы вас видела.

Виконт вытащил воротничок рубашки:

– Достаточно? Ха! Не будешь рада, что разбудила, только задремал. Наконец-то я нашел подходящую обстановку для обещанной жуткой истории. Слушай! – обратился он к дрожащей от холода и страха охраннице, которая прижалась к нему, зажмурив глаза, и начал с жуткой задушевностью:

– Итак, «Пирушка с привидениями!»

– Виконт! – Саша полезла к нему под полушубок. – Не надо!

– Извини, Александрин, хочешь, терпи, хочешь – заткни уши, но я – человек чести. Дал слово – сдержу, – он обнял ее через бекешу и весело блеснул глазами.

Саша не понимала до конца, дразнит он ее или нет, но под бекешей, у его левого бока было тепло, как возле печки, равномерно билось, словно успокаивая, сердце, сверху мирно лежала рука и она не захотела упускать случая. Пусть говорит. Он же не вытаскивает ее отсюда…

– Рассказывайте. Значит, пирушка с этими… самыми…

– С ними. Пошутили, будет. Уселась тут, так уж не болтай.

Принужденная молчать, там под полой бекеши, в теплом кусочке темноты, Саша очень быстро и крепко уснула. Во сне она понимала, что спит, но почему-то казалось, что в ящике комода в мансарде Раздольного. В комнате как будто никого больше нет, за перилами балкона творится что-то невообразимое – гроза, стрельба, а она спит и думает: «Это же самое удобное место для спанья и самое надежное». Потом сон переменился, и она не сразу поняла, где находится на этот раз – какое-то мягкое помещение, и колышется, как гамак. Но услышав слова из «Снегурочки», поняла и во сне совершенно не удивилась: она стала маленькой, с палец, и забралась в карман его «серого походного» сюртука, в котором он был в театре. А его рука, чуть сжатая в кулак, лежит себе спокойно рядом, в кармане... И даже не жаль, что сцены не видно. Зато можно, как следует, отдохнуть – ведь так устала за последние дни…

Саша открыла глаза. Совсем рядом блеснула маленькая белая пуговица. Она сонно взглянула выше – на впадинку у горла, на которую съехал крест, распахнутый ворот, край повязки и, проснувшись окончательно, вскочила на ноги… Уф, затекли как! Она попрыгала, разминаясь, потом осторожно посмотрела на Виконта – стыдно ужасно за ночные страхи, сейчас они кажутся такими нелепыми. Глаза у него оказались открытыми и, встретившись с ней взглядом, он улыбнулся краешком губ:

– Доброе утро!

Кажется, никакого презрения в его взгляде не было, но Саше от этого не легче. Она давно знает, что Виконт за всеми женщинами, детьми, старичками и старушками мира оставляет право быть неумелыми трусишками. Но Сашу не устраивает такая позиция. Не давая ему возможности что-нибудь добавить, скорее всего, как следует из опыта, начать снисходительно подтрунивать, она принялась уверенно говорить сама.

– А вы что – не спали? Почему, спрашивается? Болело или… почему-то еще? А сейчас вы как себя чувствуете? Вам, наверное, холодно? А ну-ка, застегните рубашку и полушубок!

– Мне не холодно. Погоди, встану. Засиделся. Да не смотри ты на меня, будто я сейчас рассыплюсь. Все в порядке. А тебе как на карауле? Не скучала?

Несмотря на шпильку, она не сбавила тона:

– Сейчас придвину что-нибудь, там поищу, – она кивнула на обнаружившуюся при свете дня дверь в соседнее помещение, – и вы полежите, как полагается… Эти священники, хоть бы диванчик какой-нибудь здесь бросили! Ну что за люди, все утащили!

Приговаривая так, она посматривала на него краем глаза, а он молча следил за ее хлопотами, по-прежнему немного улыбаясь. Она пронеслась по всем помещениям этой заброшенной церквушки. Их оказалось три: самый большой зал был разрушен больше всего. Две-три лампады, рассохшаяся скамья – вот все, что удалось обнаружить. Счастье, что их вещи нашлись у дороги, а не уехали с Колькиной семьей в этот самый Купянск. Неужели они потом не вернулись? И не знают, что Федор убит? Вчерашнее отчаяние было так свежо в памяти, что стало страшно за Кольку и его родных. Вернуться и найти родного человека – мертвым! Саша сорвалась с места и влетела поскорее в комнату, где находился Виконт.

Ларь, припиравший дверь, был отодвинут, на нем стоял полупустой, явно только что почищенный, ковшик с водой. Сам Виконт полусидел в углу с закрытыми глазами. Она подбежала к нему. Спит. Дыхание ровное… Тихо, не разбудить бы. Дрожь в коленках прошла, она огляделась. Оказывается, самая «богатая» комната досталась им. Сломанные полки с остатками церковной посуды, ковшик с изогнутой ручкой, видно, оттуда. Но посуда-то, увы, пустая, а есть хочется ужасно и, самое главное, Виконту же необходимо восстанавливать силы! Куда они без них? Саша обшарила карманы – вдруг завалялось что-нибудь? И неожиданно нашла бумажную десятку. То-то ей показалось, будто Колька дернул за карман. Видно семья решила дополнить продукты наличностью, соблюдая справедливость. Придется оставить Виконта и пойти купить что-нибудь. Но можно ли оставлять его одного, спящего? Хотя, вокруг абсолютно пустынно, а она скоренько прибежит, надо только запомнить дорогу. Выскочив из церквушки и не оглядываясь по сторонам, Саша заторопилась к деревне, которую сразу обнаружила в низине, между холмами.