Текст книги "Третья истина"
Автор книги: Лина ТриЭС
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)
– Чуток передохну… Близко уж.
Виконт поглядел на него, потом на Сашу:
– Собственно, близко к чему? Спички есть, придется развести костер. К утру тронемся к Двуречной.
– Застегнитесь, раз уж у вас пальто на плечах. Может, не будете так дрожать, и идти сможете, – добавила Саша, не слишком приязненно, ведь Виконт, тоже раненый, остался просто в куртке!
– Спасибо, сынок! Послушай, товарищ, а тебя-то где подстрелили?
Виконт ничего не ответил. Чуть отдышавшись, человек продолжал:
– С костром, знаешь, не годится… И Двуречная ни к чему нам. Наши недалеко. А то, не ровен час, накроют нас. Ты, хоть и мастак до стрельбы, один не отобьешься. Эх, мне бы пугач какой…
– Держите. – Виконт протянул раненному пистолет Федора. – Но предупреждаю, стрелять только в крайнем случае.
– Зря только дураки палят. Ты помоги мне подняться, друг. Решили – все. Ты, чую, не возражаешь? Закрыли собрание… В сторону оврага двигать надо… Там сбоку тропа и посты, наши уже…
Саша встрепенулась:
– Лучше я пойду, я понял где, так быстрее будет, скажу, что вы здесь, приведу кого-нибудь!
– Нет, – жестко возразил Виконт и, не прибавив больше ни слова, подошел и помог бывшему пленнику встать.
– Будет, сынок, прав он. Чего нам разбредаться? Вместе мы – сила,– он попытался подмигнуть Саше и неуверенно зашагал по едва заметной тропке. Остаток пути он шел, поддерживаемый Виконтом, и как будто, немного пришел в себя.
ГЛАВА 12. МЕЖ ДВУХ ОГНЕЙ.
– …Неистовый шторм. Наутро «Морской птицы» на ее необычной стоянке, на отмели штата Род-Айленд, не нашли. Корабль исчез. Исчез не менее таинственно, чем ранее пропал весь его экипаж.
– И этого Джона Дарема, капитана, так никто больше не повстречал?
– Тише. Нет. Никто.
– Но что же, что могло случиться, если еще утром их видели? Может быть, они столкнулись с чем-то страшным, испугались и бросились в море?
– Любая, самая таинственная трагедия могла разыграться на этом судне. Посмотри, если не трудно, который час.
– Уже семь. Удивительные люди, даже мои вопли их не разбудили. – Саша оглянулась. Всего в комнате подземного помещения с низким потолком вместе с ними было человек десять. Печи не было, но воздух, казалось, вибрировал, нагретый дыханием.
О, надо знать Виконта, чтобы понять: несмотря на то, что он практически целую ночь рассказывал ей истории, то есть занимался тем, что она больше всего на свете любила, он здорово недоволен всем происходящим и, как это ни печально, ею тоже. Непослушанием или явной радостью от встречи с «товарищами»… Не спросишь ведь, когда он такой, закрытый… Вот и рассказывал не как всегда, ни разу не обратился по имени: «понимаешь, Саша?» Или: «Представь, Александрин!» Или: «Приготовься Сашенька, сейчас самое главное!» И слова для рассказа выбирал какие-то суховатые. Эх!
Вчера, когда их отправили сюда – «отложить разговоры до утра!»,– Саше показалось, что спать в такой комнате и в большой компании довольно забавно. Да и устала она порядочно, треволнения дня завершились бурной встречей и ликованием по поводу возвращения комиссара, товарища Ступина, из «ада». Хлопали по плечам, жали руки, обнимали. Саша с удовольствием и возбуждением вслушивалась в слова: «командир», «комиссар», «доложить в штаб», «смена постов». Она была горда Виконтом и охотно делилась со всеми желающими подробностями освобождения комиссара, пока не последовал тот самый приказ: «Разговоры до утра. Утром – к командиру». Виконт, как только они пришли, и Саша расположилась с рассказами у поваленного ствола большущего дерева, осведомился, где у них вода и отошел умываться, и умывался долго, на холоде, не обращая внимания на разговоры. Отправился в какую-то землянку, пробыл там с полчаса и вышел без ненавистной Саше русой бородки. Пусть она густая и мягкая, но, по Сашиному мнению, портит вид, он роднее без нее. Вот тут бы со спокойной и легкой душой – наконец-то у своих – отложив собственные водные процедуры на утро, и поспать бы Саше в той самой комнатке, на десятерых. Все так доброжелательно их встретили, с таким восхищением отдали должное и смелости Виконта, и ее, Саши, героическим действиям, что она наполнилась симпатией к ним по самые уши. Но не тут-то было. Виконт внимательно и даже настороженно оглядел помещение, уселся около стенки и довольно сухо заявил, что спать его лично совершенно не тянет, но она, ребенок, может спать, сколько заблагорассудится, хотя ему вспомнилось кое-что о Летучих голландцах и вряд ли найдется другое время о них погово-рить. Разве могла она уснуть после этого? Сначала боролась со сном, а потом вошла в такой азарт, что ему приходилось сдерживать ее громкие возгласы и комментарии.
Все-таки, она отдохнула и, как ни странно, чувствовала себя довольно бодро. Однако нежеланный момент неотвратимо приближался. Саша недаром так оттягивала основательное умывание. Многие слабости ей удалось в себе подавить, но только не боязнь холодной воды. И утром она сильно замешкалась с умыванием, осторожно протирая лицо влажными руками до тех пор, пока сзади нее насмешливо не заметили:
– Ты, ровно девчонка. Красоту боишься спортить, что ль?
Пришлось со всего размаху бросить в лицо полную пригоршню. Тот, который сказал ей насчет воды, не уходил, ждал пока она доумывается, а на обратном пути в помещение пошел рядом и обратился по-свойски:
– А я думал-думал и придумал: точняк, бунт на корабле случился. Фактически! Они куда плыли? Обратно под власть богатеев? А тут, на корабле – свои допекли. Не иначе, с теми рыбаками стакнулись, классовую солидарность проявили, офицеров порезали – и в воду! А те рыбаки, опять же, в классовую солидарность, не выдали – видали их, де мол, утром, а потом куда девались– невдомек! Лихо?
Его маленькие карие глазки радостно блестели, все лицо выражало простодушную уверенность в собственной правоте.
– А вы как все это знаете? Подслушивали, что ли?
– Подумаешь, тайна, а почти никто и не спал, обсудили уж поутру, все похоже думаем. Не каждую ночь же такое! Соскучились все по развлечению, а тут… Не шевелились, чтоб не умолк, и от интереса затаились. Здорово, еще сто раз бы послушал… Я прежде про всяких сыщиков сколько знал! Нат Пинкертон, а еще Шерлок Холмс. И сам разгадывать мастак, видал, как я раскусил?
– И ничего не раскусил, – сердито ответила Саша. Так вот почему ее крики никого «не разбудили». Некого было будить. – Если так, куда же матросы с корабля делись? И потом, среди морских офицеров, знаете, какие герои бывали? Вот Крузенштерн, например, а еще Нахимов, Ушаков, Макаров... Они все о матросах заботились. А вы сразу – резать.
– А он сам-то, дядька твой – из капитанов? Я догадался. А может и вовсе просвещенный, из морского ведомства? Чересчур гладко докладает. А говорили, он свой братишка. Беляка шлепнул… А?
– Вас как зовут? – вместо ответа спросила Саша.
– Жоркой…
– Жорж? Неприятно…
– Новое дело! Чего тут неприятного? Вот, чудак! Ну, пускай Егор …
– Так. Егор лучше. Знаете, Егор, у вас так звучит, что «просвещенный» не может быть «своим». Вы не правы. Это просто значит, что у человека культура и образование проникли в самую плоть и кровь. А этого палача он действительно убил. Левой рукой!
– Да, наподобие… Ступин разъяснил, что такие нужны революции…
Выговаривая Егору, Саша буквально впилась взглядом в показавшегося у землянки высокого человека. Ужасно знакомый! И вдруг, сорвавшись с места, даже немного оттолкнув настроившегося на философский лад Егора, она подбежала к высокому.
– Дядя Гриша! Ой! Вот так встретились! Дядя Гриша! Вот она – я!
Григорий Трофимыч, а это был именно он, сначала, не узнавая, посмотрел на Сашу, а потом звучно хлопнул себя по бокам:
– Ба! Точно, Саня! Как говорится, гора с горой не сходятся… С неба ты, что ли свалилась? Родственники близко, или как?
– Да мы же вчера со Ступиным пришли, – она не задумалась над тем, что ей – «мальчику», пришел конец, так была обрадована встречей.
– С комиссаром? Докладывали – парень с мальчишкой… Ах ты ж! Вот теперь смекнул. От тебя-то всякой чудасии ждать можно, извиняюсь за выражение. Саня! Лихой казак! А с тобой кто ж? Может, Тонька переодетая? – Трофимыч добродушно загрохотал.
– Нет, что вы, Тоня – в Луганской!
– Так про тебя ж, – Валентин узнал случайно, – говорили, что отец, осатанев, из дома выставил и аккурат в Луганскую снарядил? Признаю, в этом и наша вина была. Пострадала ты, Саня, за мировую революцию, а не за понюшку табаку. Так кто ж тебя ведет? Случайный кто?
– Вы же знаете его!– она немного помедлил, – Я с Полем.
– Какой такой Поль? Неужто, Шаховской? Да нет! Быть того не может. Невозможно это… Ни в какие ворота не лезет…
Невозможный Шаховской вышел на крыльцо в рубашке без куртки и крикнул:
– Сашка, постреленок! Куда ты запропастился? Мы уже приглашены к здешнему военачальнику. Что за разговоры…
Он равнодушно скользнул взглядом по Григорию Трофимовичу, смотревшему на него, как на привидение. Только на секунду Саше показалось, что взгляд Виконта вспыхнул насмешкой и разочарованием.
– Точно… Павел Андреевич… Хоть через плечо по старорежимному плюй.
– Вы меня знаете? Откуда, интересно?
– Санечка вот меня сразу признала!
– Тише, тише, вы что, и ЕГО знаете, Сашу?
– Чего со мной-то в прятки играть?
– Поль! Это же дядя Гриша!
– Ах, дядя Гриша! Какой Гриша?
– Ну, Григорий Трофимович. Он у них… Курнаковых… работал в саду, неужели не помните?
– Приходится вспомнить. А вы молодцы оба. Здравствуйте, Григорий. Вот и знакомого встретили. Ну, проводите нас в штаб, или как это у вас называется?
– Ко мне идем, я и есть командир.
– Да, дядя Гриша? Это справедливо. Лучше вас я большевика не знаю.
– Хватила! А товарища Севера позабыла что ли? В Питере он.
– …дядя Север… все наши… А Ваня где?
– Ваня с Деникиным расправляется.
– С Антоном Ивановичем?– уточнил Виконт и, не дожидаясь ответа, прибавил: – Поторопитесь, если вам не трудно, Григорий. Вы что-то хотели уяснить для себя о нас. Прошу.
Саша оглянулась и наткнулась на его холодный, отчужденный взгляд. Трофимыч закивал:
– Так я же… Ну, идем, идем, у меня поговорим.
– Без девочки, – сказал Шаховской.
– Поль, ну пожалуйста!– стараясь не терять своих позиций, проговорила Саша. – Я пойду с вами. Дядю Гришу встретили...
– И то. Идем, конечно, Санюша. Что вы, Павел Андреевич, что за тайны? Чаю попьем.
– Ну, как вам угодно. – Виконт пожал плечами.
Саша, добившись на этом этапе своего, пила сладкий чай с наслаждением, стараясь не думать о том, что будет дальше. Дядя Гриша сразу, как пришел, со смешком сказал, что вчера, услыхав о двоих геройских молодцах, прикидывал: надо бы, коли будет на то их желание, в отряд зачислить...
А что же здесь смешного? Было бы неплохо. Повоевали бы и с победой вернулись в Питер. Со щитом. Виконта еще вчера осмотрел и обработал фельдшер. Сегодня он гораздо свободнее двигает рукой.
Разговор за чаем тем временем принимал другой оборот.
– Я же в открытую хотел поговорить. Что уж тут замыкаться? Дело хорошее сделали, даже самоотверженность проявили, как говорится.
– Вы меня одобряете? Тронут.
– Кто же не одобрит? Поступили, как настоящий большевик, уничтожили палача. Они ответят за каждую каплю бедняцкой крови. Троих в распыл пустим за каждого убитого и замученного, потомкам завещаем: внуки и правнуки врагов будут кровью отвечать за пытки и издевательства над народом… – глаза обычно спокойного Трофимыча вспыхнули ненавистью.
– Настоящий кто? Не ищите идейную подоплеку в рефлекторной реакции на садизм.
Саша заметила, что доблестный командир как-то призадумался, но Виконт продолжал не слишком заботясь, понимают его или нет:
– И прекратим разговор. У меня отвращение к дискуссиям с недавнего времени. Следующие поколения будут, надо надеяться, смотреть на жизнь иначе.
– Да и без этого мы честных людей, даже беспартийных за собой ведем, в свои отряды принимаем. А что, Пал Андреич, людей-то у нас маловато. Саню в детдом определим. Сейчас есть хорошие на советской территории. Едет тут один товарищ… Кузьмин по фамилии… Так с ним отправим. Бумагу напишем, что она – наш товарищ. А вы оставайтесь. Пока не разобрались, что к чему, – потом разберетесь. Я одно понимаю: ежели вы на нашу сторону станете – не предадите. Подлости за вами не водилось.
– Ждете благодарности за то, что соблаговолили не считать меня подлецом? Благодарю. Это все, что вы хотели мне сказать?
– Поль? – Саша чуть не сказала «Павел Андреевич», таким недоступно взрослым и непроницаемым он сейчас казался. – Дядя Гриша? Как же я? Уеду одна? Что вы? Я не хочу, дядя Гриша!
Григорий Трофимович, ответил:
– Погоди, Санечка, будем еще думать, как с тобой поступить! Не к спеху.
Было видно, что он больше занят разговором с Шаховским. А тот не обратил ни на Сашу, ни на ее слова никакого внимания. Григорий встал и положил ему руку на плечо:
– Послушай, Павел, брось ломаться! Что благодетеля разыгрываешь, как говорится? Спас, дескать, от благородства великого, а теперь у меня дела поважнее? Забыл, вот когда мы с тобой на Курнаковых работали…
– Достаточно. Я не помню, чтобы возделывал с вами сады.
Виконт повернул голову в сторону лежащей на плече руки, как бы снимая ее взглядом. И Саше вдруг увиделись в этом повороте и взгляде поколения аристократов Шаховских и Орловых, не способных и не желающих снисходить до общения с теми, кто стоит хотя бы на ступеньку ниже. Между этим надменным человеком, убравшим-таки взглядом нежелательную ладонь с плеча, и веселым спутником Лехи, забавляющимся с ним борьбой, или приветливым художником, перешучивающимся с селянами, не было ничего общего. Саша была потрясена этим превращением: почему он говорит так зло и несправедливо? К чему такая фанаберия? Зачем он ищет ссоры? Отчего переменился к ней? Самоуверенная Саша вдруг почувствовала, что прямо сейчас, в эти мгновения у нее из-под ног уходит опора, жизнь может повернуться какой-то неизведанной и холодной стороной. Только, и Григорий Трофимович неправ. Разве можно так разговаривать с Виконтом? Но Трофимыч не чувствовал вины, напротив, он вспылил:
– Садов не возделывали? Презираете, стало быть? От хозяев своих переняли или сами похлеще них? Я, как к человеку, а он… Девочку за собой таскаете, чтобы ненароком дворянских идеек не растеряла? Чтобы затаившимся врагом среди народа была?
Сейчас, сейчас он будет вынужден в ответ что-то сказать о ней, Саша поймет его отношение и сможет заговорить с ним.
– Я, надеюсь, не пленник у вас? Могу идти?
Григорий Трофимыч пристукнул в сердцах ладонью по столу, хотел ответить что-то, но от двери раздался голос Ступина.
– Разговариваете промеж себя? Я тут маленько ожил, хотя меня еще качает, признаюсь, и саднит повсюду… А ты, друг, как? У фершела нашего в лапах побывал? Я-то от него сбежал… Все ко мне то с припарками, то еще с чем похуже приступал. У нас Ефремыч, как репей, въедливый! В тебя, небось, тоже впивался? Уложить, часом, на недельку не пробовал? У нас расположение спокойное – мышь не проскочит. И маскировка надежная… Впритык наткнешься – не заметишь… Чисто санатория – лечись себе!
– Я здоров, спасибо. – Виконт поднялся и направился к двери, оглядев напоследок комнату, стол и Григория с Сашей равнодушным взглядом.
– А коли здоров, сядем, побалакаем. Кто ты, да что ты? Что делать намерен? Я ж даже имени твоего не знаю, вчера не до знакомств было.
– Я, зато, распрекрасно знаю! – Трофимыч грозно свел брови.– Угораздило тебя, Сидор, на этого нарваться!
– Эвон! Да вы знакомы, что ль? Чудак, у тебя, что с ним счеты свои какие-то? Учти только, не угораздило б меня, мы бы с тобой только на том свете и свиделись бы. То, что он сотворил, другому не под силу. Я такого в жизнь не видал!
– Ты шутки шутишь насчет того света, а бойцы воспринимают!
– Трофимыч, что за муха тебя укусила?
Сашу разрывали противоречивые чувства. Что ей делать? На чьей она стороне? Решиться побежать за Виконтом у нее не получалось, легче было остаться с дядей Гришей. Но разве это мыслимо? Что будет дальше? Приход Ступина ослабил напряжение. Вот и Виконт притормозил у двери и говорит с ним вполне благожелательно.
– Спрашиваете, какие у меня планы? Прежние. Я направляюсь в Петроград.
– Трудненько, братишка, через неспокойные места путь. Немцев проскочите, так легче. Слышь, Трофимыч, а Кузьмин ворочается в Питер не сегодня– завтра?
– А то сам не знаешь?
– Мне дозволено не знать. Я, покамест, только куда германцы, да самостийщики передвигаются, могу сообщить. Уточняю, что ерепенишься?
– Едет Кузьмин.
– Вот и оказия. С ним надежнее. Он через эту полосу на Валуйки раза четыре пробирался. Да и ему с вами лучше. Сашка для отводу глаз пригодится, ты, друг, ну, ясное дело, ты – человек решительный. Ладно выходит.
Кажется, не зря они этого Ступина спасли. План комиссара устраивал Сашу гораздо больше. Виконт отозвался:
– Я еду. Рад спутнику.
Рад спутнику! Рад спутнику? А она что – уже не спутник? Он вообще не принимает ее в расчет? Он оставляет ее здесь??? Саша попыталась поймать взгляд Виконта, хотя прекрасно знала, что это невозможно, пока он не взглянет сам.
Она сжала волю в кулак, набрала воздух в легкие, сколько поместилось, и подошла к Шаховскому.
– Пошли? А то уже поздно. Мы и без этого… Кузьмина доберемся, да?– Саша подняла голову, глядя Виконту в лицо, и удивляясь, что между ними такая разница в росте. Обычно она ее не замечала. – Пойдемте? Пойдемте отсюда?
Григорий Трофимыч поерошил светлые плотные волосы:
– Вишь, какая закавыка, Сидор, Санька – не парень, а девочка. Знаю ее давно, даже заслуги имеет. Но жизнь у нее нелегкая и решать ей, что к чему, нелегко.
– Девочка, вон оно что! А и верно, для пацана слишком пригожая. Вот я перепутал, старый жук! Смотри ты! А за чем остановка? Ну, девочка и девочка. Дочка?
– Нет, – спокойно ответил Поль, и она, которая вовсе не любила, когда его называли ее отцом, почувствовала себя отвратительно. Трофимыч мотнул головой в сторону вконец потерявшейся Саши:
– Чья она дочь, я тебе потом разъясню. А сейчас, ежели в детдом не хочет, ей лучше здесь остаться, при нас. Ефремычу поможет. А, Санюш?– он развернулся к ней. – У нас и девчата есть. А после победы – в Питер, а может, еще куда… В Москву можно... Вся жизнь впереди, все в твоих руках... Решай, не маленькая уже, и время подумать есть… У меня передых, а победа, она не за горами. Так твою жизнь распишем, как по накатанной дороге пойдет, ты заслужила, Саня, и рисковала, и работала от сердца.
Виконт, взяв Ступина под руку, отвел его к двери, и, разговаривая, повернулся к Григорию Трофимычу и Саше спиной, и спина эта ничего не выражала. Справляясь, насколько получалось, с дрожью в голосе, Саша, как можно громче, ответила:
– Это нечестно! Или мы вместе уходим или вместе остаемся. Поль… Павел Андреевич обещал отвезти меня в Петроград… к дяде. Но если надо здесь остаться… все-таки… нет, – она запуталась и не смогла произнести обычное «правда, Поль?» или «правда, Виконт?». Боялась знакомого безразличного пожатия плечами?
Комиссар кивнул Саше ободряюще, видимо, заметив ее смятение. Григорий Трофимович покрутил головой: – Ну, насильно-то держать не стану... коли решаешь все ж таки, к дяде, так тому и быть... Поезжайте с Кузьминым... А лучше б оставалась...
– Дядя Гриша!– она наспех подала на прощание руку отходчивому Трофимычу, чьи брови уже разошлись, и выбежала за Виконтом, который сразу после ее слов, не оглядываясь, покинул помещение.
ГЛАВА 13. ТРЕТЬЯ ЛИШНЯЯ.
– … Поэтому, Павел Андреевич, я не женат и не имею детей. А сейчас время и вовсе не для сантиментов.
Кузьмин стряхнул пепел и снова глубоко затянулся. После нелегкого тревожного перехода к Валуйкам наступили относительно спокойные дни. Военный поезд, на который они попали вместе с Кузьминым, уносил их к Петрограду и никаких препятствий на пути больше не предвидится. Но мира и покоя в Сашиной душе нет. Со времени пребывания у партизан Виконт изменился к ней. На первые недоуменные вопросы, которые она, набравшись храбрости, обратила к нему, когда они вышли от Григория Трофимовича, он ответил тем самым пожатием плеч, которого Саша и боялась. Причем, одним на все, дождавшись конца потока слов. Сколько раз она видела этот жест, обращенный к людям, которые были ему глубоко безразличны или даже неприятны! Теперь он почти все время разговаривает с этим худым, словно вылитым из металла человеком, – Кузьминым, бывшим инженером, потом прапорщиком. Несмотря на суровую внешность, на отрывистую скупую речь – после каждой фразы сжимались челюсти и на скулах выступали желваки,– Кузьмин рассказывал о себе много и без дополнительных приглашений. А к ней Виконт обратился только пять раз за три дня:
«Насколько я понимаю, половина вещей осталась в лесу»,
«Будет удобнее, если об этом мы с Виталием Константиновичем поговорим наедине»,
«Это стекло держится на честном слове, поосторожнее»,
«Разрешения на это можно и не спрашивать»,
«Разумнее это просто выбросить».
Четыре раза из пяти пустое «это», делающее фразы еще более отчужденными и безразличными.
Что делать? Может, отстать от поезда? Вернется ли он за ней, чтобы найти? Она уже ни во что не верила… Кузьмин задумчиво припоминал, выпуская струйки дыма:
– Тогда было время для посещения театров. Я, хотя по натуре и не сентиментален, любил «Сверчок на печи» по Диккенсу. Святочная сказочка, но после окопных ужасов, согревала душу... Не доводилось видеть?
– В Первой студии МХТ? Видел… Моя спутница истекала слезами.
В прорезь перегородки заглянул солдат:
–Товарищ Кузьмин, вас к начальнику поезда.
– Извините, Павел Андреевич. Придется отлучиться ненадолго.
– Да, да, пожалуйста!
– Ви… Виконт! А вам трудно находить с ним общий язык, хоть он и образованный человек, правда?– несмело обратилась Саша с вопросом, который абсолютно не требовал немедленного разрешения и в принципе ни на чем не основывался. Ничего другого просто не пришло в голову. Не спрашивать же, что за спутница нахально ходила с ним в театр и почему так хочется разыскать ее и, как учил Леха, «отвесить леща».
– Нет, отчего же.
– У вас разные взгляды и интересы… А вы чаю хотите?
– Да, если не трудно.
– Вот, пейте, – она подала ему двумя руками кружку,– а мандат этот у вас? Это то же по значению, что индильгенция?
– Спасибо. ИндУльгенция. Нет.
– На остановке можно мне выйти, посмотреть?..
– Если хочешь.
– Мне не очень хочется. А вам?
– Мне? Нет.
Кузьмин вошел в вагон и возбужденно прошелся вперед-назад:
– Павел Андреевич, новости вот какие: в Смоленске придется задержаться на неделю… Может быть, вам это и не слишком удобно, но я бы не посоветовал продолжать путь без меня. Вы понимаете? – Кузьмин многозначительно посмотрел на Виконта. – Все эти обременительные хлопоты с пропусками... бесконечные выяснения личности... более мучительны, чем задержка на неделю. Что вы решаете?
– Что ж. Время терпит.
– Хорошо, что вы не возражаете, Павел Андреевич.
– Вы в Смоленске на меня каким-то образом рассчитываете, Виталий Константинович?
– Может быть, и понадобится ваша помощь, но не в военных, так сказать, действиях. Просто, как грамотного человека.
– Писаря? – хмыкнул Виконт.
– Сам пока не знаю. Верите, сам превращался уже и в писаря, и в счетовода. Управление – сложное дело, Павел Андреевич, энтузиазма тут мало. Чиновники частенько отказываются добросовестно выполнять свою работу.
– Что, саботажи у вас – частое дело? С этим трудно бороться, я думаю.
– Главное – некому. Против оружия можно выставить более сильное оружие. Но тут нужно выставить более сильное образование, а его-то и не хватает. И они чувствуют себя королями положения.
– Понимаю. Locus majoris resistentiae, – сочувственно кивнул Виконт. – Но чиновник из меня никакой.
– С латынью у меня всегда были нелады, – засмеялся Кузьмин.
– Это значит: «Место наибольшего сопротивления». – Саша одарила их парой слов и снова отвернулась к окну: ее ведь к разговору никто не приглашал.
– Любишь латынь, Саша? По гимназии помнишь? – вот на Кузьмина ее образованность произвела впечатление.
– В гимназии не было такого предмета. Это как раз Павел Андреевич любит, и я попутно запоминаю. А моя воля– mea voluntas – я бы близко к этому мертвому языку не притронулась.
– Не подошла.
– Да, да, Поль, не подошла, конечно, не подошла. Я бы лучше итальянский учила.
– Я все забываю, что ты девочка. В женской ведь совсем другая программа. А у вас, Павел Андреевич, филологическое образование?
– Нет.
– Какое же?
– Начинал в Риме, в Accademia di San Luca.
– Не слыхал, а чему там учат?
– Это один из трёх знаменитых художественных центров Италии.
– Значит, вы художник!
– Два года проучился. Не завершил. Параллельно прослушал курс физиологии и анатомии в Universita degli studi di Roma La Sapienzа, в Римском университете, то есть. Это полезно для художника, коим я собирался в те времена стать.
– Война помешала?
– Нет.
После недолгого молчания Кузьмин начал снова:
– А я после этого случая с письмом думал, что ваша профессия – языки. Меня тоже учили французскому в свое время, но у вас, конечно, не гимназические знания, признайтесь, а то мне будет просто обидно.
– Признаюсь, не гимназические.
Совсем плохо: даже готового улыбаться Виконта она не может ничем заинтересовать. Он улыбается, но не ей!
Написанное по-французски письмо, упомянутое Кузьминым, нашли в брошенной усадьбе среди важных документов и доставили Кузьмину на одной из станций. Он принес его вчера в вагон, долго сидел над ним и, наконец, бросил:
– Поразительно, как женщины в серьезные годы умудряются заниматься такой дребеденью.
Кстати, именно эта фраза впоследствии выросла в исповедь о его разочаровании в невесте и горестном отказе ей. Но тогда речь шла совсем не о том. Виконт отозвался на его слова:
– Что, вместо военных планов найдены лирические записки? Женщины украшают и разнообразят нашу жизнь, Виталий Константинович, но не более того. Не стоит требовать от них многого. Будьте просто благодарны.
Пока Саша определялась с отношением к его словам, Кузьмин продолжал:
– Насколько я разобрал, какие-то излияния о прекрасных магазинах около музея Клюли.
– Клюни, наверное. О Париже речь? Там есть музей в hôtel de Cluny.
– Извините, но здесь именно так. Поглядите сами.
Виконт прочитал листок и, возвращая, заметил, что в письме почти в каждом слове ошибки и особенно перевраны некоторые названия. Сашу они не позвали посмотреть, и она сидела, готовая заплакать. В прежние времена Виконт обязательно показал бы ей текст. Хотя бы для того, чтобы проверить, заметит ли она эти самые ошибки. А тут… рассуждают о… Франции, французских словах… как буд то не она наполовину француженка и пять лет безвылазно жила в Рамбуйе. Правда, ни отеля Клюни, ни какого-то последовавшего вслед за тем Бульмиша она не знала… но, все-таки, обидно до того, что невозможно уже терпеть. Пришлось опять набраться храбрости и спросить. Может быть, ей уже и не отвечают?
– Нôtel de Cluny – бывший монастырь ордена Клюни, ныне музей Средневековья в Латинском квартале, Бульмиш – так студенты называют Бульвар Saint-Michel. Он тоже неподалеку от Латинского квартала, – откликнулся Виконт ровным голосом, неизвестно к кому обращаясь, – но именно Boul Mich,а не Boar[81] Mich, –повернулся он к Кузьмину.
– Может быть, эта женщина, как я, путала буквы?– попыталась внести свою лепту Саша.
– Виталий Константинович, это письмо что, писала нерадивая гимназистка? Не похоже, обороты абсолютно верные, стиль литературный, я бы сказал. Не хотели бы, чтобы я подчеркнул ошибки?
– Да, да, пожалуйста, Павел Андреевич, мне пришла в голову одна идея.
– Охотно выполню вашу просьбу. Не составит никакого труда.
– Довольно странные ошибки. Вы не находите? – пробормотал Кузьмин, следя за рукой Поля и исправлениями.
– Нетривиальные, я бы сказал, – отозвался Поль, уколов Кузьмина взглядом.
Кузьмин забрал у него листок и отошел в дальний угол вагона.
– Любопытно, очень, очень любопытно. Эта дамочка не так проста, как казалась. Терроризмом дело попахивает...
– Жаль, мне не довелось прочесть аналогичное письмо другой стороны, – иронически отозвался Виконт
– Простите, я вас не понимаю... – в недоумении свел брови Кузьмин. – Вы хотите сказать, нашу шифровку по такому же поводу? А почему вы решили, что она существовала?
– А вы хотите сказать, что не утруждали себя шифрами? Отдавали прямые директивы? Так или иначе, ваша акция предшествовала. Это недвусмысленно следует из текста.
– Павел Андреевич, вы преувеличиваете связь... – Кузьмин хотел было еще что-то сказать, но Виконт перебил:
– Виталий Константинович, вы теперь знаете, чтó планируется и где. Я думаю, по крайней мере, эти жизни можно попытаться спасти.
Саша сгорала от любопытства: что же они обнаружили в злополучном письме? Но Кузьмин поспешно вышел, а по лицу Шаховского невозможно было ничего понять. Она долго сидела у совсем потемневшего окна вагона, строя по этому поводу догадки. Может быть, они открыли какую-то громадную тайну? А потом дядя Гриша узнает, что самые важные бои и неожиданные победы им удались благодаря тому, что планы противника разгадал тот самый Поль Шаховской, которого он совсем не понял… Наивные мечты, но такие увлекательные! Упоенная ими, она вздрогнула от неожиданности, услышав вдруг голос, очевидно, потерявшего терпение героя ее грез:
– Ночью лучше спать, пока можно.
Оказалось, Кузьмин уже не только вернулся, но даже успел улечься и уснуть. Виконт тоже уже расположился спать. Она, конечно, сразу послушалась, но огорчилась, что он подумает, будто она нарочно не ложилось, чтобы он к ней обратился.
А сегодня, с самого утра, Кузьмин пустился с Виконтом в беседу, но о письме упомянул только, когда речь зашла об образовании Шаховского. Саша насторожилась было, но о тайнах никто ничего не сказал. А то, как будет Виконт освещать свою биографию, и так известно. Ну, вот хотя бы:
– Похоже, бывали в Париже, Павел Андреевич?
– Бывал.
И далее, если Кузьмину захочется еще спрашивать, последуют столь же “пространные” ответы. Кузьмин, вместо дальнейших расспросов, начал рассказывать о нехватке топлива, диверсиях на дорогах, разрухе. А Саша с тихой болью в душе вспоминала, что ей-то он много рассказывал о Париже, прибежище художников и артистов:
«Ты поднимаешься, буквально, карабкаешься вверх по крутому Монмартрскому холму. Взгляд упирается в новые и новые ступени. Вдруг, на каком-то лестничном марше поднимаешь глаза – над тобой, как белый мираж, парит базилика Сакре-Кер…»
И еще, и еще: Лувр, Монпарнасс, импрессионисты, Пале Рояль, Пале Бурбон… По таким рассказам Саша тосковала сейчас почти физически.
