Текст книги "Третья истина"
Автор книги: Лина ТриЭС
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)
Они стояли перед поцарапанной дверью с криво написанной мелом цифрой.
– Экспроприация экспроприаторов?– предположила Саша.
– Думаешь, по политическим соображениям? Он далек от этого. Хотя...– Виконт сердито постучал еще раз.
– Да что он, оглох?
Саша примолкла, видя, что ему такой оборот дел здорово не нравится. Кроме того, она впитывала новые впечатления, стараясь прочувствовать момент – в темном гулком подъезде серой громады, где молочный туман клубился за арками вытянутых окон, начиналась новая жизнь. Потому и дверь, и ручка, и даже скомканная тряпка на каменной ступени были преисполнены особого смысла. В них, как в затрапезном платье Золушки, таилось предчувствие сказочного великолепия.
Дверь как-то толчками отворилась, и на пороге зашатался трезвый мужчина. И то, что он трезв, и то, что это уникальное в своем роде для него состояние, было очевидно с первого взгляда, даже в жалком свете ночника, проникающем из квартиры в щель. Он безмолвно стоял и пошатывался, по привычке пьяницы, ища опоры в стенах. Наконец, вскричал напевно, слегка в нос:
– Поль, родной! Это ты ли? Ах, ты лис золотой! Ах, брат, все пропало, все в тартарары! Обними, брат! Это ты передо мной? Как поверить? Как будто вернулся с Миллионной...Или с Крестовского… Как много лет назад! Призрак былого, сладкий призрак!– он повис на двери, моргая слезящимися глазами.
– Здравствуй, Семен! Не пой на пороге, застудишь горло. Что это с тобой? На тебя же смотреть страшно. Впусти меня.
Мужчина заморгал еще чаще, как бы силясь сдержать слезы: – Проходи, милый, единственный, садись на этот пуф – остаток былой роскоши. Дай я тебя поцелую, лисик мой золотой! – Он продолжал покачиваться, но только корпусом: ноги установились довольно твердо. Саша незаметно приглядывалась: лицо слегка помятое и распущенное, но черты правильные, аристократичные. Нос с небольшой горбинкой и это усиливает «признаки породы».
– Целуй. – Согласился Виконт.
Сашу передернуло, когда влажные губы троекратно прикоснулись к сжатому рту Виконта. Как он терпит?
– Поль, mon ami[96], да ты не один, ты с дамой! – Саша, вежливо улыбнулась, поправила косыночку, оправила, непривычную теперь, юбку. Веночек она потихоньку припрятала в рюкзачок еще у деда.
– Вот что делают годы, ты изменил себе, – к восторгу Саши мужчина перешел на гладкий французский. Но хорошего ничего не сказал, хотя лицо его озарилось приятной мягкой улыбкой, на щеках обозначились ямочки:
– Поль, ты ж всегда предпочитал пышногрудых нимф… Длинноволосых русалок... Ах сколько же их было, белых и изящных… Наверное, я отстал от моды, теперь ценится этот детский стиль? Прекрасно помню, мода в стиле для тебя всегда была важна… Кто, как не ты, первый воспринял дам без корсетов... еще в начале века…
– Это ничего, Саша, – на том же языке объяснил Виконт. – Он пьет, видишь ли. То, что ты слышишь, – следствие. Не обращай внимания. Семен, Амалия Карловна, где?
– Кажется, я оконфузился… Мадемуазель, дорогая, вы – нашего круга, простите, простите, – дядя довольно мило склонил перед ней голову. – Можете гордиться, он знаток и ценитель женщин, и если вы растопили это ледяное для них, сердце – да, да, несмотря на страстность нашего общего друга, на моей памяти это никому не удавалось… – то я скажу: пусть вы сейчас юны, но будущее у вас большое. Сколько вам, наяда, семнадцать?
Последнее замечание сделало дядю поприятнее, хотя всякий раз, когда в разговоре задевали чуждые ее опыту общения черты Виконта, она чувствовала себя, как оглушенная хлопком по голове.
– Уймись, тенор! Где Амалия Карловна, я спрашиваю тебя! Что это за дыра, в которую ты забился? Зачем? Это племянница, между прочим, знакомься…
– О боже, опять конфуз! Ни слова больше... Любаша, душечка, я о тебе слыхал. Приди в объятья дяди! – дядя распахнул руки. Саша слегка попятилась, покосилась на Виконта и кончиками пальцев пожала правую руку Семена. Тот продолжал с надрывом:
– Одна, одна душа родная… Обломок прекрасного семейства… Сиротка милая… Мы с Полем не дадим тебе пропасть… Поль, ты ведь не оставишь меня? Как ты жила, несчастная сиротка? Скончалась мать, погиб отец… – Семен всхлипнул и горестно сложил руки на груди.
– Виктор убит? – дернулся Виконт.
– Не Виктор, Петр. Сражен в уличном бою шальною пулей. А Виктор бьется в одних рядах с Деникиным…
– С Антоном Ивановичем? Петр, говоришь, погиб? Пусть упокоится с миром… – Виконт к изумлению Саши тяжело вздохнул.
– Но это дочь Виктора. Александра, Саша.
– Разыгрываешь ты меня, родной, лисик?
– Не называй так, ради Бога, ты же должен понимать…
– Да…понимаю. Так мать звала тебя... А еще, ты помнишь как? Светлой головкой, ненаглядным...Веришь, Поль, мы, родные дети, не слыхали от нее такого... Не знаю, как Виктор, а я, уже студентом будучи, завидовал, не скрою... Ну, а уж Петр... Все, все, молчу, – поспешно перебил он сам себя, заметив, что Поль нахмурился.– Однако, насчет племянницы, ты разыграл меня, признайся.
– Послушай, Семен. У меня от твоих песнопений – голова кругом.
Саша все еще стояла у него за плечом, и голова у нее тоже в порядке не была. Виконт уселся на пуф и, уже сидя, взял ее за руку и перевел к большому рундуку:
– Саша, сядь сюда. С чего ты взял, про розыгрыш?
– У Виктора – все сыновья. От этой… провансальской мадам, я им счет потерял, – в голосе дяди Саше почудилось пренебрежение.
– М-м. Несчетное число сыновей и одна дочь. Не пускайся, ради Бога в рассуждения! Отвечай быстро и коротко, главное – коротко. Где Амалия Карловна?
– Бросила…
– Давно?
– Оставила…
– Давно?
– В шестнадцатом еще… я скрывал…
– По какой причине оставила?
– Если бы я знал…
– Так. Не знаешь. Что ж это вы все женились-то не по-человечески? А допустить, чтоб бросили, это для мужчины… – Виконт посмотрел на Сашу и переменил тему:
– Сколько у тебя комнат?
– Одна. И чулан, что главное. Вещей нет.
– Я о вещах не спрашивал. Понимаю, поддерживать себя в подпитии, это сейчас, видимо, накладно...
Саша чуть не рассмеялась: большой, довольно высокий дядя стоит и отвечает, как ученик на экзамене. Она уже хорошо рассмотрела его: он не был похож ни на отца, ни на Петра. В отдельных чертах проглядывали явные намеки на любимый портрет в гостиной Раздольного.
– Следовательно, ночевать у тебя негде. Что ж. Направимся к Вениаминовым или Ламздорфам. Я зайду к тебе еще, не пей без меня. – Виконт поднялся и кивнул, было, Саше, но был охвачен кольцом рук Семена, который покачался вместе с ним и все так же нараспев произнес:
– Поль, мой милый мальчик… и так она говорила… ты помянул пропавших – расстреляны, убиты, уехали – кто знает? Но суть не в этом, я знаю, у тебя полгорода – друзья, приятели твои, но, к сожалению, другая половина с оружием пошла на улицу и грабит. Ты не дойдешь живым до первого угла. Это бедствие, Поль, это принесли большевики, как дикое и сильное животное, с которым научились мы мириться, зная обычаи и правила его, несет мириады вшей, клопов и блох, а уж от них и тех болезней, что они распространяют, – спасения нет! Заклинаю тебя, останься!
– Странно. Значит – проскочили? А я ничего не заметил. Мы прошли по городу. Все казалось спокойным. Безлюдно только. Постой. А ты выходишь отсюда? Ах да, за животворной влагой! Ладно. Перестоим ночь у тебя, лежать негде, сидеть не на чем. Великолепно.
– Зато у многих все реквизировали и тянут до сих пор, а у меня… на нет и суда нет. Других изволят величать «проклятыми буржуями» и ставят время от времени к стенке, а я другая категория – « люмпен – пролетариат», пролетариат же с любым прицепом дорог сердцу класса – гегемона.
– Перестань гаерствовать, Семен, посмотрим, как нам устроиться. Не верится, что сейчас все так страшно. Не исключено, настоящее мракобесие – впереди. В любом случае, возьми себя в руки и не ной.
– Ах, Поль, какое счастье – это твое появление! Возле тебя можно освободиться от необходимости думать, решать… Устроимся, и не только на сегодня, мы ведь – родные друг другу. Смотри, у деточки глазки такие выразительные, когда распахиваются вдруг, ты заметил? Они тебе никого не напоминают? Поль?
– По-моему, слипаются эти выразительные глаза, ей спать давно пора. Болела недавно. Пусть приляжет здесь, пока я осмотрюсь. – Поль положил свою куртку на атласное покрывало, которым был застлан рундук, бросил Сашин рюкзачок в изголовье, и Саша, повинуясь его взгляду, прикорнула, но необычная обстановка и жесткость ложа мешали ей полностью забыться сном. В небольшой комнате было так мало мебели, что Виконту пришлось пересесть с пуфа на этот же рундук, хотя бы для того, чтобы Семен не опустился прямо на пол.
Виконт и Семен разговаривали вполголоса, но в необычайной тишине каждое слово звучало громом. Наверное, этот эффект был следствием исключительно толстых стен, которые можно было оценить по глубине подоконника, заставленного разными несущественными предметами. Разговор достигал Сашиных ушей, но усталость и дремота мешали ей воспринимать его связно.
– Ты здорово меня подвел своим упадком.
– Прости, Поль, прости... А племянница невообразимо похожа на нашу мать, ты замечал?
– Жаль, что ты не осознал этого прежде, чем разразиться всей той белибердой, которой угостил ее на пороге. Я предполагал, она станет жить у тебя и Амалии Карловны. У вас ведь не было детей. Я был бы рядом. Навещал.
– Ты и так будешь рядом. Дорогой мой, бесценный, звездочка, озарившая путь в ночи! Я брошу пить или стану пить через день. Я буду тебя слушаться. Продадим пуф. Начнем новую прекрасную жизнь. Голый человек на голой земле… Я анархист душой, лисик…
– Вроде Андреевского Саввы? Или ты стал поклонником акмеистов?
– Ах, Поль, ты еще что-то читаешь? Как мы любили с тобой литературу… Но сейчас... Думать об этих красотах в сплошном мраке? Луговской убит, Хитрово, Юровские – в застенках, Долгопольский – расстрелян …
– Нет. Этот – нет. Я встретил господина Долгопольского с семейством в Смоленске… или неподалеку. Даже помог перебраться в Лифляндию. Предприятие не из легких. Не удивляйся, я не изменил к ним отношения. Мне просто были нужны средства, и немалые. А где Долгопольским жить – какая разница и кого это касается? Впрочем, ничего ценного они с собой не потащили, так... камни, золото. В результате кое-что перепало и мне. Вспоминать противно. – Виконт передернулся, утрируя отвращение. – Вот, гляди, остатки.
– Поль, драгоценный, это же опасно страшно. Но ты умница, ах какая умница! Как ты умеешь собраться, вычленить главное и подчинить ему все остальное. Но обыски. Обыски… ищут все подряд: «контру»– так они называют своих врагов, оружие, золото… Документы беспрерывно проверяют…Домкомы их эти. Дай слово, Поль, что не отправишься к нашим...к твоим прежним друзьям, а если увидишь на улице невзначай, не поздороваешься и шляпы не поднимешь – ведь не поверят, что шляпу снял – по волосам рукой провести… Схватят... Дашь слово?
– Нет, конечно. Не неси ерунды.
Саша, было, проснулась и пробормотала: «Мы, кажется, попали к врагу революции!». Но не дождалась, пока Виконт отсмеется и что-нибудь ответит, а снова задремала.
ГЛАВА 3. ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ У СЕМЕНА
…Расстановка фигур в доме Сашу явно не устраивала. Сама она обитала в чулане – огромном, раза в три больше комнаты, но без окон и потому очень темном. Вместе с ней переехал в чулан рундук. Виконт обосновался у Семена в комнатушке, где посередине царствовал пуф, а они спали на полу по обе его стороны: Семен на своем тюфячке, Виконт – на подобии ковра, сложенном вдвое. Они много болтали по ночам, и Саша удивлялась, что Поль относится к этому студню явно неплохо. Виконт целыми днями ходил где-то, ища, как предполагала Саша, работу и жилье. И только вечерами, которые с каждым днем становились светлее, они гуляли. Саша знакомилась с Петроградом воочию. Виконт прежде рассказывал ей о нем с таким вдохновением, что по логике вещей, она должна была разочароваться. Этого не произошло. Набережные, острова, мосты, как нельзя более точно, ложились на знакомые стихи, прежние мечты. А если огорчала погода или разорение, если пустые витрины, заколоченные двери и окна вдруг кололи Сашин взгляд, достаточно было только перевести его на спутника, чтобы сердце наполнилось ликованием – он рядом и видит эти же стены, эти колонны, и даже этот же дождь. На Виконта каждая свежая выбоина, каждая щербинка действовали как болезненный укол. Он смотрел на них огорченно, с озабоченным вниманием, как бы прикидывая способы восстановления. Однако долго гулять было нельзя: с наступлением ночи, пусть даже светлой, в городе становилось опасно, и Саша, не желая никаких схваток, сама утаскивала Виконта в Семеновские пенаты.
Не прошло и двух дней, как стали наведываться соседи, чтобы пообщаться с Полем. Поджидая его, под сочувственные охи Семена, рассказывали чудовищные истории о грабежах и налетах. В присутствии Виконта Саша ловила движение синих глаз, указующих на нее, а соседи и сам дядя, осекались, доходя до душераздирающих подробностей. Но она и своими глазами видела жертву одного из «слабеньких» нападений – соседа сверху, которого отдубасили из-за карманных часов на другом конце города, в подъезде у сестры.
Саша не приставала к Полю с вопросами, хотя ее страшно интересовало, какого рода занятие он подыскивает для себя. Он был полон молчаливого оптимизма, а она верила в его силы и возможности. Ей же следовало пойти в школу, она давно решила, что в Петрограде отправится в советскую школу, как там у них… какие-то ступени? Ей следует записаться во вторую... Она продумала все: и четырехдневный отдых (не так уж и много после трехмесячной дороги), и предстоящий поход по школьным делам. Виконт как-то обмолвился про знаменитую гимназию княгини Оболенской. Это, кажется, не очень далеко. Может, посмотреть, что сейчас на ее месте? Виконта загружать этими проблемами она принципиально не хотела. Прекраснейшим образом понимала, что без нее трех месяцев ему для дороги бы не понадобилось, и что все это время его замечательные силы и способности были отданы ей, Саше. Чем отплатить? Она знает…Она знает… Может, он и рассердится. Но, скорее, будет приятно поражен. Она знает, как назовется в школе, все равно потерянные в Смоленске документы надо восстанавливать. Поэтому, все надо сделать самой, без его участия.
Саша думала об этом, сидя на прибранном подоконнике, поджав под себя ноги. Сидеть туда отправил ее Поль: он сколачивал в тесной комнатке нечто, похожее на лежанку, и не желал каждый раз, вскакивая за инструментом или доской, натыкаться на Сашу, а беседу с ней вести желал. Саша с «раздольных» времен знала его привычку вовлекать других в свою работу, или звать, хотя бы, просто присутствовать при ней...
– Сегодня вечером отправимся на Мойку.
– Ту самую? В библиотеке, помните?
– Когда говоришь, Сашка, представь, ЧТО слышит твой собеседник. Без шлейфа воспоминаний. Мойка в библиотеке? Что это? Откуда это?
– Там же Пушкина квартира была. Вы рассказывали о ней, сидя в библиотеке… на кресле. – Сашу всегда посещала обида, когда она обнаруживала, что его память вовсе не сохраняла в подробностях моменты жизни, столь незабвенные для нее.
– Теперь верно. Приготовься увидеть одно из красивейших мест Петрограда. Мосты через Мойку: Инженерный, мой любимый... Конюшенный. Река извилистая. Каждый поворот – новая, потрясающая панорама! – руки его были заняты, но выразительные движения глаз и головы вполне компенсировали нехватку жестов, – дом, с последней квартирой Пушкина тебе покажу, конечно.
Он замолчал, прикидывая, как поточнее пригнать обструганные уже доски, потом продолжил с не меньшей экспрессией:
– Жаль, что не поехать в Петергоф. Я его очень люблю, ты знаешь. И Павловск! Саша, какие места! Славянка – красавица! А ты заметила, что вода во всех каналах и речках, и в Неве разного цвета? Свой характер и настроение... Между прочим, Семен тебе не компания. Не заводи с ним задушевных бесед. А то я слышал вчера начало твоей душеспасительной речи… Хуже не бывает.
– Виконт, он единственный Курнаков, которого можно, если не исправить, то нейтрализовать как врага. Добиться пассивности.
– Этого у него и без твоего вмешательства хоть отбавляй.
– А почему не поехать туда?
– Теперь прыгать пошла. С мысли на мысль. И понимай ее, как хочешь, – посетовал Виконт, обращаясь, по-видимому, к лежанке, над которой работал. – «Не пойти». Ехать сейчас, можно сказать, не на чем. Это далеко. Но! – он «ударил» пальцем по воздуху и многообещающе подмигнул. – Сыщу автомобиль – отвезу!
– Автомобиль? Будет тарахтеть и дымить, как ваш в Раздольном? – поддела Саша. – Виконт! А вдруг во всех этих событиях разобьют скульптуры, памятники? Разрушат дома?
– Страшно даже, как допущение. К несчастью история знавала и такое, – он опустил молоток и остановил хмурый взгляд прямо перед собой, как будто там уже лежали в руинах бесценные шедевры. Потом перевел глаза на Сашу и, убеждая ее и себя, сказал:
– Но ведь все-таки люди и с той, и с другой стороны. Рука не должна подняться. Это общечеловеческое сокровище.
Саша энергично покивала головой, но спросила о другом:
– А если мне нельзя, зачем вы с ним говорите, пьете?
– Семен – не общечеловеческое, если речь о нем. Даже не наше с тобой. Мое. Опять метнулась в сторону?
– Поэтому я и хочу разобраться, чтó вам в нем нравится. Может, и я его полюблю. Пожалею. Он жалкий? Вы ведь к нему лучше относитесь, чем например, к Виктору Васильевичу Курнакову?
– К кому? А! Пожалуй. Хотя…
– Значит, подводим знаменатель: он не совсем потерянный человек.
Виконт присел после трудов на пуф, что в их спартанском быту означало крайнюю степень удобства и неги.
– Задумала его перевоспитать? Оставь эти бредни, ради Бога! «Знаменатель!» М-м-м... У меня-то с ним связаны воспоминания детства.
– Да?– Саша спрыгнула, подошла к нему и засверкала глазами.
– Нет, нет, Александрин. Рассказов не будет, я пошел. О-о! Зачем это? Я же не ребенок. А тебе все равно, какую?– Виконт озорно глянул на мятную конфету, которую Саша сунула ему в руку и другую, лимонную, оставшуюся у нее. – Мне – ту, пожалуйста.
Саша засмеялась, наблюдая за его выражением, и поменяла конфеты:
– Мне – лишь бы сладкое, все равно их не фунт, а для меня не меньше надо, чтобы только распробовать! А что это вы ее в карман кладете? Растает, знаете, какой у вас горячий бок? Ешьте при мне, – Саше очень хотелось увидеть, как он прожует конфету, почувствует вкус. Наверное, улыбнется.
– С Семеном поделюсь. А то ему закусывать нечем.
– Это он и подарил, пьяницы не едят сладкого. По этому даже проверить можно…
– Да? Ну, пожалуйста, раз это проверка. – Виконт энергично задвигал челюстями.– Прошел?
– Вы, – растроганно и умиленно сказала Саша, – совершенно несолидный бываете иногда. Как мальчик.
– Господи, распустил как тебя. Безобразница! Ухожу, ухожу. Пока ты мне еще какую-нибудь пилюлю не преподнесла.
– Это конфета! Такая невкусная?.. Подождите! Я ведь тоже иду.
– Как? Со мной? Нельзя.
– Значит не с вами, что уж делать… А может, все-таки…
– Нет.
– Я ведь ничего не говорю. Ваше слово – это закон.
– Подлизываешься? Все равно – нет.
– Вы только скажите, вы в каком месте квартиру ищете?
– До свидания, Саша, допоздна не разгуливай.
– Не уходите еще немножечко. Успеете. Мне вот сейчас очень не хочется, чтобы вы ушли. Например, хотелось бы узнать, что может поспособствовать полному раскрытию творческих способностей человечества??? Это привело бы к гармонии, правда?
– Несомненно. Еще что-то интересует, такое же простенькое и неотложное?
– А можно я вас просто провожу, пойду немножечко?
– Вот, вот этого я и ждал. Ладно, прогуляемся!
– После четырех «нет»! – радостно завопила Саша. – Такого еще не было.
– Пиррова победа, скоро убедишься. Еще одна такая... Я никогда и не утверждал, что с трудом терплю тебя и прогулки. Кстати, имей в виду, это пока я тебе потакаю. Через некоторое время будем устроены, наведу порядок. Пригласим старушку какую-нибудь.
– Зачем она вам? Куда пригласите? На прогулку?
– Жить, жить с нами! А! Ничего ты не понимаешь!
– Почему старушку, а не симпатичную, расторопную, если Вы имеете в виду горничную? Как Антонина, расторопную.
– Александрин! Ты же взрослая девочка. И какие горничные теперь? Ты заметила хоть одну у Семена?
– Я у Семена и стола не заметила… Как, вы рассказывали, в Одессе говорят? Чтоб и мы так жили?
– Ха! – обрадовался Поль. – Ты всегда запоминаешь накрепко всякую дребедень. А как мы будем жить?
– Ну, уж не как разложившийся асоциальный oncle Simon[97]. Где книги у него, объясните мне немедленно!
– Да. Он пропил обе библиотеки. Свою и мою. Все пропало. И, оказалось, давно. Я заходил к букинистам, нету, конечно. Если бы такие книги остались, это значило бы одно – Петербург заселили дикари. Ничего бы не пожалел, чтобы восстановить.
Саша задумалась. В памяти всплыли обрывки разговора: золото, «помог перебраться в Лифляндию…» И на что они сейчас живут? Она спросила в обход:
– Виконт, а как бы вы смогли купить их? Деньги же нужны?
– Были бы книги. Ладно. Разошлись. Тебе куда? Ты просто гуляешь?
– Ну, не совсем… – Саша поколебалась: «Туда же, куда и вам?». Прикинула, варианты ответа. Кроме «Нет», никаких не оказалось. Она вздохнула:
– По делам я.
– Ты тоже по делам? Каким, интересно? Иди. Не нарвись на неприятность по горячности и необузданности нрава.
– По школьным. А вот интересно еще и другое… – вновь завелась Саша, подтягиваясь на парапет, – почему я не обладаю ледяным спокойствием и уравновешенностью, если всю жизнь смотрю только на вас?
Виконт немедленно снял ее с возвышения, повернул от себя и слегка подтолкнул, сказав в спину:
– Моему льду не побороть твой пламень. Ступай.
Саша живо обернулась:
– А у вас под этим льдом, между прочим…
Но он махнул рукой и, зажав уши, ушел.
ГЛАВА 4 . ПРОЩАЙ, КУРНАКОВА!
Саша прижалась к сырой стене и заплакала. Сердце все еще колотилось толчками, с запястья потихоньку капала кровь, а на смену красным пятнам на руках уже проступала синева. Ничего, ничего, – успокаивала она себя, – главное, что вырвалась… Она вспомнила просочившиеся сквозь запрещение Виконта рассказы соседей и Семена. Еще хорошо отделалась! Она помотала головой, чтобы мысли стали на место. Зачем ей понадобилось только надевать эту яркую белую курточку, ведь жарко же! Тем более ее не к чему было надевать к мальчиковой одежде – по городу одна она все-таки предпочитала разгуливать так. Не надевала бы – не пришлось бы нести ее в руках по улице, ведь весна. Не несла бы – не вырвал бы ее этот не то старик, не то подросток. Не вцепись она в нее, – а как не вцепись, если, не далее, чем вчера, Виконт почтил их с курточкой комплиментом: «Изящная. Тебе идет», – не стал бы воришка выкручивать ей так больно руки. Вон даже кожа на сгибах лопнула. Наверное, все же это не настоящий преступник, в этом Саше повезло, те выходят на промысел по ночам. Но бацилла бандитизма так победно распространилась, что захватила очень многих, хоть мало-мальски признающих грабеж, как род деятельности, людей. Саша постаралась представить все происшедшее с комической стороны. Вроде получалось: ее двухминутная драка с существом, скорее напоминающим крупную мартышку, чем человека, увенчалась тем, что участники разбежались, один с трофеем, другой с потерей, со страхом оглядываясь друг на друга. Не самое трагическое происшествие. Но щипала ранка, ныли руки, и Саша с трудом модулировала в мажор. Кроме того, ее на секунду обдало ужасом: там, в кармане куртки – документ в школу, полученный с такой славой. Но она тотчас успокоилась – нет, вот, он, в брюках. Она развернула плотный, серый, шероховатый лист и вызвала в памяти просто невероятную встречу с дядей Севером!
Утром, расставшись с Виконтом, и поразмыслив, она решила отправиться в Петроградский комиссариат народного просвещения, прямо к комиссару. Проверила несколько раз цепь рассуждений, приведших к такому решению: порочных с точки зрения логики звеньев в ней не нашлось.
Понятно, что, чем выше начальник, тем шире его полномочия. Значит, выбор такой: обегать кучу мелких начальничков, пока найдется нужный, или идти к одному, крупному, который либо отправит в школу сам, либо укажет, кто может это сделать. Второй выбор вернее, это ясно. Это лучшее, что способен выдать по этому поводу, Сашин ум. Другие же умы к разбору данной проблемы привлечены быть не могут. Советов на улице из окошечка не выдают, не вокзал. Виконту говорить нельзя по двум причинам. Во-первых, тогда не будет «большого сюрприза», задуманного ею. А во-вторых, сейчас «Советы» – очень важное слово. Только с Виконтом оно не совмещается, ни вообще, ни в частности: о Советах он не высказывается и советов Саше, обычно, не подает. Если она обратится к нему за советом, он воспримет это, как призыв заняться данным вопросом самому. Где ж тогда ее благое намерение разгрузить его?
Итак, хотя два ума лучше одного, но в данном случае можно уповать только на качество того единственного, что располагается в Сашиной голове. На этом месте раздумий по дороге к избранному для осады учреждению, ей следовало покрыться довольным румянцем. Кем-кем, а дурочкой она себя не считала, несмотря на отдельных «глупышек», редких и желанных.
Сашу остановили в первых же дверях два красноармейца. К кому, куда? Саша поняла, начни она объяснять, ее, пожалуй, не пропустят.
– Важное дело, – коротко бросила она в ответ на недружелюбную попытку схватить ее за руку. – Простите, но ВАМ я этого сказать уж никак не могу!
К ее удивлению, подействовало.
– Ясно, раз так, объяснить же надо, а не лезть, не спросивши. Вон в те двери иди, там разбирают вопросы населения.
Саша, конечно, в «те двери» не пошла, а, сориентировавшись на местности, притормозила, дожидаясь, чтобы стражи у дверей отвернулись. Дождавшись, рванула вверх по лестнице и нацелилась топать к самым внушительным дверям, возле которых на скамье сидел человек. Сделав сверхозабоченное лицо, повернулась к комнате спиной и, решительно потирая лоб, пошагала к лестнице на следующий этаж. Потом хлопнула себя по лбу, воскликнула «ах, да!» и сменила направление на прямо противоположное. И тут Саше не повезло: она влетела в совершено пустую комнату, и некому было оценить ни важность вопроса, ни логики, по которой Саша прикатилась именно сюда, ни блеска, с каким это было сделано. Ее выволокли за шиворот, и сивые усы, проходящие над губой незнакомца, того самого, со скамьи, прямо параллельно полу, задергались в такт громогласным выкрикам:
– Ты куда это? Не спросяся? Да я те уши надеру! Постреленок. А ну, говори адрес проживания? Или родичи внизу? Это что тебе здесь контору построили в бирюльки играть? Чтоб сопляки здесь, как оглашенные, бегали?
– Емельянов! Я попивал довольно приличный морковный чаек в буфете на первом этаже, но был вынужден бросить его на произвол судьбы и выскочить оттуда, потому что от твоих воплей все решили, что начался очередной этап мировой революции, и ты трубишь всеобщий сбор.
Даже в столь критической ситуации Саша с первого звука узнала тихий рокот доброго-предоброго баса, прозвучавшего в противовес звонким громам усатого.
– Емельянов, перестань на некоторое время вытряхивать из этого мальчонки пыль. Отставить, отставить, Емельянов! А тебя, молодой человек, каким ветром сюда занесло? К кому это ты так отчаянно рвешься?
Саша, которую Емельянов по приказу оставил в покое, смотрела на Севера, улыбаясь до ушей, и ничего не говоря: пусть узнает сам!
– Лыбится еще, нарушитель! – рассердился Емельянов.
Прежде, чем предаваться воспоминаниям, Емельянова следовало осадить.
– Я пришел по вопросу образования, недавно приехал. Нужно направить меня в Советскую школу. В хорошую...
– Это что тебе канцелярия бухгалтерская? Это комиссариат. По важнейшим вопросам здесь люди сидят. Тут всероссийский комиссариат заседал… – захлебнулся эмоциональный страж.
– Ты опять разоряешься, Емельянов? Причем, не вдумываясь в дело. То, что для парня его школа – вопрос самой высокой категории и его должен решать наивысший орган – это очень хорошо, Емельянов. За это сознание в человеке, пусть даже в самом маленьком, ты и воевал, Емельянов. Ты же не с пустой головой на врага шел?
– Я что говорю, может, пацан дверью обознался? Дисциплины он не понимает. А принцип – на-аш. В школьный отдел отправлю, это верно по ранжиру будет, а, товарищ Северов?
– Теперь ты, браток, Емельянов, бюрократию развел. Пришел уж человек, надо посодействовать. Мировая революция от этого не пострадает, как думаешь? Пусть за меня у тебя душа не болит, чай свой я допил все-таки. Оставайся на посту, Емельянов, стереги так же бдительно. Лови мальчишек, тащи ко мне. Сколько раз уж ставил вопрос: не нужно мне никакой дополнительной охраны, так нет, спорят, черти. Ну-с, молодой человек, – нацелил Север на Сашу круглое пенсне, заводя ее в кабинет, – откуда и как зовут? Может, Дмитрием Антонычем? Тогда будем с тобой двойные тезки.
– Вот смотрите, мир тесен, говорят! Я дядей Севером вас звать буду. Как всегда. Или возраст уже не тот?
– Вот так на! Удивил, ты меня, молодой человек... Где ж это мы встречались, дай сообразить. А насчет возраста... На твоего дедушку еще не тяну.
– Я же себя имела в виду! Мне пятнадцатый!
– Я думал поменьше, но это ничего. Ты не горюй, некрупные, они по жизни шустрыми бывают. Ты, как раз, сам тому доказательство. Так, кто ж такой будешь?..
В кабинет вошел бритоголовый человек с черными усами и остановился у стола, пытаясь привлечь внимание Северова к папке, которую он принес. Дмитрий Антонович отвлекся от Саши и добродушно заметил:
– Перестань, Юнусов, махать на меня документом, где тебя учили так обращаться с начальниками? Бумагу, что принес, брось на стол. На совещание приду, не забыл, не переживай!
Он еще немного поговорил с осчастливленным его вниманием Юнусовым, после чего последний отбыл, приговаривая укоризненно в сторону Саши:
– Человек за три сутка на пятнадцат минут перерыв делал. Надо диван полежат, чай попит... Давай, да, малшик, шагаем уже ...–
На смену ему пришли еще трое, Саша переждала и этих. Наконец, улучив момент затишья, она начала рассказывать Северу о своих делах. И он сам вспомнил, как ее зовут. Извинился за свою плохую память. Выглядел он очень обрадованным встречей с «юным товарищем по Ростовской работе»:
– Какой из тебя мальчик? Это я маху дал, заработался, видишь ли, до потери зоркости. Ты даже не девочка, а уже настоящая барышня. Тут понятно, что тебе четырнадцать. Расти, Шурочка, хорошéй! Не иначе, красавица из тебя получится.
Саша порозовела от удовольствия и смущения, но тут же осудила себя – разве это сейчас уместно? Она пылко воскликнула: