Текст книги "Третья истина"
Автор книги: Лина ТриЭС
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 40 страниц)
Одновременно с победой казаков закончился и оплаченный срок пребывания Саши в доме благолепной тетки. Тут же вспомнились «непутевая маменька», «тяжкий крест», «благодетели» и была осознана обязанность отправить «овечку» к родному стаду, чтобы в столь трудное время воссоединить остатки семьи… Саше было все равно. Она разочаровалась в своих ростовских планах и надеждах. В городе расстрелы, аресты, хорошо еще, что знакомые ей товарищи уехали раньше.
Софья Осиповна привезла ее на вокзал. Как же там было грязно, тесно! Все окутано едким махорочным дымом. Повсюду какие-то люди с мешками, ругань, толчки, иногда слышны выстрелы. Кое-как, под причитания «тетки-благодетельницы» Саша впихнулась в переполненный вагон. Поезд поехал и, несмотря на множество лишних остановок, доехал до Каменской.
И вот она сидит в Каменской, на скамейке, на которой когда-то нашел ее, прибывшую из «Польши», Виконт. Сейчас бы услышать: «Что такое, Александрин?». И ощутить, как в один момент «все такое» отступает и можно почувствовать спокойствие, радость, голод, усталость – просто жизнь…
Но ее, конечно, никто не встретил. Это навело на совершенно справедливую и все-таки удивительную мысль: а ведь у нее никого нет, ни в Раздольном, ни в Ростове. К кому она едет? Можно было бы к тетке Евдокии, в Луганскую. Но, во-первых, она совершенно не знает, как туда добраться. А во-вторых, и главных, у нее есть мысль. Есть новый план. Она едет в Раздольное, так как только там могут знать о Поле Шаховском – единственно незыблемой опоре в этом разламывающемся мире. Может знать отец. Надо исхитриться и выспросить. Ради этого она готова пройти весь курс военных наук и стать, выражаясь фигурально, юнкером или кем там еще.
Со станции пришлось уйти, никаких подвод или других средств передвижения там попросту не было, все заметено снегом, даже люди обсыпаны, и выглядят как сахарные головы, воткнутые кое-где в белое полотно. Саша ходила по заиндевевшим улочкам, закутанная в толстый (когда-то подарила тетя Евдокия) пуховый платок поверх пальто, с маленьким саквояжем в руках. Искала знакомых, выбирая дворы, где еще были лошади и телеги… У нее было чем заплатить – хлеб, кое-что из одежды. Когда пошла по второму кругу, заметила-таки подводу и копающегося возле нее человека. Ей почудилось что-то знакомое в согнутой фигуре, шинели без погон. Лулу нерешительно приблизилась и обратилась:
– Послушайте…
Человек обернулся, нахмурил лоб, и Лулу убедилась, что ей повезло:
– Валентин! Это же я, Александра Курнакова!
Исхудалое желтое лицо тронула улыбка:
– Да, да, да… Шура Курнакова…конечно, конечно, из этого поместья... Раздольного, да?
– Ну, конечно! – и Саша энергично, насколько смогла, и лаконично, поскольку к этому располагал холод, изложила свои проблемы.
– Конечно-конечно, я как раз в том направлении еду, если хотите, я бы мог вас подвезти, это абсолютно не трудно. Подвода, как видите, полупустая.
Саша вместо ответа развязала платок, и приоткрыла саквояж:
– Тогда эту булку мы съедим сами. А то я хотела вознице…
ГЛАВА 6. ПУЗЫРЕВ С СЕКРЕТОМ. НАГАЙКА. В ДОРОГУ!
… Неожиданно, после недельной отлучки, снова приехал отец. Саша не знала, как к этому отнестись. Опять не будет обращать на нее внимания? Трудно представить, что творится у него в душе после бегства матери. Ведь он по-своему гордился своей семьей, иначе не требовал бы такого порядка в ней, наверное, верил в ее правильность и незыблемость… Так или иначе, но взгляд его свинцово-серых глаз в прошлый приезд не останавливался на дочери, скользил и пропускал. И совершенно невозможно оказалось расспрашивать его о ком бы то ни было. Она меньше всего могла отвечать за поступок Доминик, но ей было стыдно перед отцом за него. Трудно объяснить причину… Возможно, сказывалась солидарная ответственность «женской половины семьи Курнаковых», призрачной общности, самим отцом и установленной.
Еще больше беспокоило другое: товарищи собираются в самом доме почти ежедневно. Идут очень горячие обсуждения, организуется какой-то комитет, который будет работать совсем рядом, в Каменской.
Сторожка становилась все неудобнее и неудобнее, летом – заросшая колючим, как вереница бесконечных ежиков, кустарником, зимой – холодная как ледник, потому что печурка обвалилась, а отремонтировать было нельзя. Не морозить же людей там! Саша сама придумала, чтобы собрания проводились в одной из комнат первого этажа. Казалось, будет не так тоскливо и хоть что-то полезное от отсутствия в доме хозяина мезонина – ведь при нем посторонние никогда не осмелились бы приходить в дом. Саша это понимала, хотя и надеялась, что попроси его она… А отца, конечно, не попросишь, но зато он не такой внимательный и вездесущий в доме…
Дядя Гриша говорит, что комитет будет работать открыто, вот-вот это будет можно. И Ростов вскоре опять возьмут «наши». Но, во-первых, – неизвестно, когда. Во-вторых, она уже тысячу раз им говорила: на их дом, никакие послабления не распространяются. Отец, даже один, – опасен. А уж если привезет офицеров, может начаться настоящая бойня. Только предельная осторожность и незаметность!!! Никакой легальности!!!
Север был прав – понадобилось, и ее нашли. Ваня даже попросился пожить пару дней в этой ледяной развалюхе – сторожке…
…Она глянула в окно. Так и есть: кони, пулеметы у крыльца. Следует распорядиться, чтобы Катя подавала обед в столовой, выяснив предварительно, на сколько персон, а самой спуститься через черную лестницу и дать знать Ване. А потом, через Катю, она отпросится с обеда, отец одобрит – что ей сидеть среди военных?
Катя, как по заказу, оказалась тут как тут, стояла, переминалась в нерешительности с ноги на ногу:
– Что делать, не знаю… Виктор Васильевич велели Пузырева к нему позвать, а он-то, сами знаете, не в себе опять…
– Вы меня спрашиваете, Катя? Скажите ему, что Пузырева невозможно привести в чувство. Спросите, сколько человек будет к обеду, и подавайте уже. А про меня сообщите, что поем в комнате, если он не возражает.
Лулу немного наклонила голову в ответ на послушный кивок Кати, спустилась, поговорила, как собиралась, с Ваней минуты две. Она уже шла по боковой лестнице назад к себе, и тут вдруг услышала нечто такое, что ее мгновенно взбесило: наверху, в комнате Виконта кто-то копался. Явственно (видимо, дверь осталась отворенной) слышалось, как открывается крышка секретера, отодвигается какая-то мебель. Лулу сразу поняла – Пузырев. Наверняка хочет что-то стащить и продать, пропить! Что делать? Она вспомнила, какой Пузырев отвратительный и страшный, когда пьяный. Ничего, пусть хоть убивает ее, но комнату Виконта она в обиду не даст. Перед Рождеством, в отсутствие отца, она велела Кате позвать кого-нибудь на подмогу и, как следует, прибрать во всем доме. И во время уборки она своими глазами видела: все вещи, которыми он пользовался, держал в руках, – на месте. Оттого и не пропадает ощущение его присутствия. В комнате сохраняется даже неуловимый пряный запах, который она то больше, то меньше ощущала во время своих визитов. Этот запах был ей необыкновенно приятен, напоминал о сказочном замке в мезонине: за те три четверти часа ожидания он появился и усилился там.
Лулу взвесила на руке тяжелые каминные щипцы и с ними наперевес храбро побежала наверх.
…Подло, наверное, бить человека, склонившегося к ящику секретера: он не видит Сашу и выглядит безоружным. Зато, это будет наверняка, и не так уж, чтобы совсем нечестно. Он ведь, все-таки, мужчина, сильнее, и, очевидно с Сашиного перепугу, кажется в сумерках далеко не маленьким. Она зажмурилась, сделала два шага вперед и, размахнувшись, неловко опустила свое оружие на плечо незваного посетителя:
– Руки прочь! Не смейте тут ничего трогать! Сейчас позову людей!
«Пузырев» разогнулся и повернулся к ней лицом:
– Господи! Саша, это ты! Что за нападение? Перепугала меня. Что ты агрессивная такая? Прониклась духом времени? «Людей позову!» Именно это и следовало сделать, завидев злодея, а не кидаться самолично, очертя голову.
У Саши внутри все перевернулось. Виконт!! В незнакомом полушубке, накинутом на плечи. Потер плечо, скрестил руки на груди, смотрит на нее, улыбаясь. Она схватила его свободной рукой за меховую полу – совершенно ошалев, выпустить из другой каминные щипцы она как-то не догадалась. Бессмысленно повторяя: – Виконт, Виконт, где вы были, где были, ну, где? – она дергала из стороны в сторону мех, зажатый в руке, как будто пыталась оторвать.
Виконт поставил Сашу на кресло и осторожно вынул щипцы из ее руки.
– Не сердись! Ты собираешься растерзать друга. Я оставил этот дом, но не тебя, Александрин. Я бы навещал. Дал адрес. Писал бы. Мы же и раньше подолгу не виделись. И это ничему не мешало.
Саша обхватила руками его шею – да, так бы и было, она опять всей душей верила этому мягкому взгляду, проникновенному голосу, но ничего членораздельного, по-прежнему, сказать не могла:
– ...Пузырев… Это Пузырев…
– Не Пузырев я! – возмутился Виконт, потихоньку высвобождаясь. – Что за нежности предназначались для опустившегося субъекта? Он что – именинник?
– Я думала, вы – Пузырев… Грабите тут. Я защищала… вас, вашу комнату, а вы сами вернулись. Петра нет, и все будет хорошо. Кочерга – для Пузырева, чтобы гнать его, опустившегося субъекта, – Саша ухитрилась справиться с непослушными губами и даже попыталась пошутить.
– А-а! «Защищала»! Соскучился я по тебе. Только это не кочерга, такие вещи знать надо! – он ласково улыбнулся, шутя, толкнул ее слегка плечом, и она шлепнулась в кресло с высоты своего роста. Сам присел напротив, на крышку секретера, и предложил:
– Ну, расскажи мне что-нибудь.
– Вы так одеты непривычно, – Саша положительно не могла на него наглядеться и даже потрогала пальцем жесткое полотно серой рубашки, – но так тоже красиво… даже лучше чем было.
– Лучше? Ясно, со мной разобрались. Расскажи, как ты жила? С гимназии не начинай, там я был, приходил, как приехал из Москвы. И к твоей экзальтированной Софье – тоже. Говори, у нас совсем немного времени.
– Из Москвы? Вы были так далеко! Сразу уехали? А я в Ростове была, а до того, значит, когда вы – в Москве, болела и меня про июнь и июль лучше не спрашивать, я ничего не помню. Заснула – июнь, проснулась – июль.
– Невероятно! Что же это было с тобой? Упала откуда-нибудь? – он внимательно оглядел ее с ног до головы.
Саша посмотрела на его лицо. Какие были кровоподтеки вот тут, на лбу и под глазом, на скуле. Теперь все в порядке. Кожа чистая и матовая, как всегда, только не очень бритая… Сейчас Саша всему рада, хотя обычно не любит растительность на его лице. Он с ней старше и непонятнее. А если бы – почему-то подумалось ей, – лицо его вдруг приняло такое выражение, как тогда, в библиотеке? Она бы испугалась? Саша свела брови, сжала губы и, не мигая, смотрела на него. Он недоуменно спросил:
– Что, не хочешь мне говорить? Не можешь сказать? Но, ты ведь здорова сейчас? Выглядишь здоровой…
Саша сморгнула, встряхнулась:
– Почему не могу, я все вам могу сказать! Это корь была! Такая болезнь совсем не для меня, случайно… – тут она поняла, что Виконт может и знать, что корь – специальная болезнь для маленьких детей, и поспешила отвести разговор. – Но все эти болезни, просто ерунда. И, конечно, прошло все! Я давно выздоровела! Если сейчас мало времени, то я сразу о главном. Об остальном потом, хорошо? Главное – вот! Теперь вам знать не опасно! – Она торжественно извлекла из кармана газетный листок с отчеркнутой статьей и протянула ему. – Здесь как раз про Ростов, пишут, что скоро освободят.
Он взял, посмотрел заглавие, поднял брови и небрежно пробежал глазами столбик:
– И что?
– Я не успела вам сказать, я ничего не прятала от вас специально, не думайте, просто вам некогда было…
Она все же заволновалась, побаиваясь его реакции. Поругает?
– В городе подхватила? – Виконт неопределенно кивнул на газету.
– Нет, не в городе. Тут у меня товарищи собираются, я слежу, чтобы никто не знал, чтобы не схватили. Тут ведь белые пока. А ведь помогать товарищам, участвовать в правом деле – это, именно то, что человек должен делать, правда? – Она старалась говорить, как можно убедительнее, даже рукой взмахнула.
– Погоди, что ты болтаешь? Какие белые, какие товарищи? Чьи?
– Большевики. Я пока – нет, но я с ними заодно!
– Довольно, Александрин, что за выдумки? И как долго это все продолжается? – всякий намек на улыбку давно исчез с лица Виконта.
– Вы считаете меня несерьезным человеком, болтушкой? Вот сейчас – в сторожке Ваня живет, он брат моей подруги, хотите, я вас познакомлю? Вы сразу поймете – это нужное и важное дело! Для судеб человечества! Я и с Валентином вас познакомлю, это он помог мне сюда добраться… Только знаете, он очень, очень болен, кашляет. А самый главный тут не бывает, он в Москву уехал… А вы, оказывается, тоже… И это – не скоропалительное знакомство– я их всех уже два года знаю!
– Два года? – растерянно переспросил Виконт, потер лоб рукой и сказал, похоже, что сам себе: «Так. Приехали». И вдруг повысил голос:
– Александрин, тебе надо поехать к Евдокии Васильевне. Ты здесь одна. Это недопустимо.
– Но с вами же теперь?
– Где она? Ах, да, в Луганской. Я тебя провожу.
Поездка с Виконтом! Сиюминутный восторг и укол в груди. Проводит? Он что же не собирается оставаться? Не может быть. Пускай, Луганская, пускай. Там она уговорит его, уверена, что уговорит. С тетей он тоже как-то по-своему дружит, она поможет его не отпустить. Саша посмотрела на его нахмуренные брови с продольной морщинкой, и живо вспомнив, как эта морщинка расправляется, если Виконта рассмешить, или перевести в «игровое» настроение, уверилась – останется, они с тетей постараются. Для каждой из них у него есть своя улыбка, а его улыбка – знак расположения и залог согласия. Надо только Ваню предупредить. Может быть, у него есть какое-нибудь поручение в Луганскую.
– Я – за тетю! Я соскучилась как! Только ведь надо еще уговорить отца, а? Или не будем спрашивать?
– Почему же? Предупредим. Сейчас же. Пошли…
Через полчаса Саша нервно вышагивала по коридору. Задуманное предприятие сильно беспокоило ее, прежде всего, своей поспешностью. Почему-то Виконт даже не подумал обговорить с ней детали, почему-то не стал подробно расспрашивать о «политической деятельности». Хотя было видно, что это открытие его больше чем удивило. Саша ожидала гнева, одобрения, чего угодно, но только не полного нежелания комментировать такие сногсшибательные новости. А голоса в кабинете то затихали, то усиливались до крика:
– Я не понимаю, – грохотал отец, – как в эти минуты ты можешь перемалывать личные обиды! Да тебе, примкни ты к нам, цены не будет! В полку, со мной, рядом… Это твой долг...
– Виктор Васильевич, – прервал громыхания отца негромкий голос Шаховского, – я видел эту кровавую бессмыслицу в Москве. Мальчишки убивали друг друга, не понимая, за что... И тем и другим было сказано, что они выполняют свой долг.
– Черт побери! Не все марионетки! Есть же убеждения!
– И, считаете, наличие оных позволяет сажать пули в тех, у кого они иные?
– Не время философствовать! Каждый честный русский должен… обязан драться, раздавить сволочь… а ты, дворянин!
– Нам не понять друг друга. И вы напрасно возвращаетесь к этому разговору. Все решено. И обиды тут ни при чем. Карать? Нет, извините, не сумею.
– Какого черта было в молодечестве твоем, скачках этих, победах? Ты же гордился своим превосходством перед всеми нами в этом! А в решительную минуту – в кусты?
– Не собираюсь продолжать разговор об этом и в таком тоне, – повысив голос, отрезал Шаховской. – Я с другим к вам шел.
– Ладно, не бесись, поговорим об этом после.
– Ладно.
– Помнишь, мать пыталась отучить нас от этого «ладно», так и не вышло, что ты, что я… Павел, по-хорошему скажи, в чем причина разрыва? Забыл все? Разве мать не завещала семье держаться вместе? Помнишь? Да, не хочешь в полк, не надо. Но от семьи-то зачем? Помнишь, мать…
– Оставим Елену Александровну в покое. На этом играли достаточно долго, и пока я действительно был нужен, – я вас не оставлял. Уеду – это решено.
Саша не прилагала усилий, чтобы слышать, они говорили, не таясь. На этом слове она вздрогнула. Уедет?
– Я пришел с другим разговором. О вашей дочери. Она предоставлена здесь самой себе, вам некогда обратить на нее внимание. Согласен, не ваша в этом вина, не то время. Так отправьте ее к Евдокии Васильевне. Это же выход!
Отец глухо ответил:
–Евдокия Васильевна скончалась месяц назад от апоплексического удара.
За дверью некоторое время продолжалось молчание. Наконец, Шаховской удрученно произнес:
– Я не знал. Да, тяжело…
Сашин мозг отказывался принять известие о том, что тети Евдокии больше нет, он по инерции продолжал следовать за доносящимся из-за двери разговором. Тон отца вдруг стал обозленным:
– И что вам, Поль, за дело до девчонки? Не умирает с голоду, как другие, и хорошо! Может, маменьке достославной ее отправить прикажете?
– Да, действительно, а мадам Доминик, где же? Как же я забыл, Господи? Все-таки, мать…
– Тю-тю ваша мать… Мадам Доминик! – отец выругался.
– Вот как! И куда?
– Во Францию, к черту, какая разница? – бешеным голосом прорычал отец. – И, ради Бога, Поль, уезжаете, так уезжайте, не морочьте мне голову. Мои сыновья кровь проливают. Я из боя – в бой, а вы мне в нос – девчонку?!
– Да, что мы не договоримся никак?– сокрушенно воскликнул Шаховской, и отец, будто отрезвленный, сбавил тон:
– Вы как будто не понимаете, Поль. Все мысли мои – о судьбе России, да и кто думает сейчас о другом? Гнев мой – отсюда, прошу прощения за грубость. Езжайте, Поль, езжайте, куда хотите. Не поминайте лихом. Бог в помощь!
Она с удивлением поняла, что отец, очевидно, обнял Виконта и похлопал по спине.
– Спасибо. Но, Виктор Васильевич, надо же что-нибудь предпринять. Это не взрослый человек, это ребенок без присмотра. Ну, я не знаю, давайте найдем для нее кого-нибудь. Дочь Евдокии Васильевны очень нервная женщина, к сожалению… Но, как компромисс...
– Да что вам девчонка далась? Она в достатке. Пусть живет, как знает. Не младенец!
– Послушайте, – голос Поля, богатый обертонами, принял одну из самых любимых Сашей сердечных интонаций, – но если ее втянут в какую-нибудь неприятную историю… свяжется она, Бог знает с кем, попадет под влияние. Вы же будете клясть себя, что не подумали о ней вовремя.
– Не пойму, чем это вы меня стращаете? Экивоками подбираетесь?
– Можете поручиться, что ее уже сейчас не используют люди, не гнушающиеся ничем в достижении своих целей?
– А-га. Вот оно что! Ее значит рук дело??? Черт. Раньше-то я как не сообразил! В саду от меня шарахнулся молодчик один… По виду из этих, голодранцев…
– Давайте обойдемся без злобы. Это несмышленое дитя, к тому же девочка. Даже если она ошиблась в чем-то, поступила опрометчиво, нужно как-то оберечь, оградить. Вы говорили только что о Елене Александровне, а это маленькое существо – живое напоминание о ней! И какое трогательное!
– Обойдемся, обойдемся… без сантиментов. И сторожка нараспашку. И доносили мне... В моем доме? В моем доме?? Вы правы, Поль, это мой просчет, допустить такое! Я займусь этим вопросом, спасибо.
– Постойте…
Лулу медленно отошла от двери. То, что сделал Виконт, было настолько чудовищно, что все остальное, даже страшная весть о смерти тети, отошла на второй план. Она поднялась к себе, машинально открыла дверь в розовую норку и забилась в самый угол большого кресла, закрыла глаза. Сейчас... Сейчас… она обдумает, она хоть что-то поставит в голове на свое место, хоть как-то оценит то, что случилось, и что делать теперь. Время для нее стояло на месте и вдруг помчалось, подстегнутое криком:
– А ну, паршивая, говори, кого это ты пускала в дом? Отвечай немедленно!
Лулу вскочила с кресла, и стиснула зубы. Лицо отца, горящее благородным гневом, было даже красивым и очень, страшно близко к ней.
– Ты! Французское отродье! Выродок! Чертова кукла! Молчать будешь? – отец замахнулся в бешенстве, и Лулу ожег удар. Она не успела даже понять, что происходит. Отец никогда до сих пор не поднимал на нее руку. А тут еще дважды опустил плеть-нагайку, которую держал как-то странно, близко к краю короткой ручки и кожаный ошлепок на ее конце издавал каждый раз отвратительный чмокающий звук. Итого три раза. Третий удар сбил ее с ног. Лулу вскрикнула, но не попыталась встать, а сжалась в комок. Пусть, пусть, хоть до смерти засечет. Ей все равно теперь. Все пропало.
– Вы в своем уме? Ребенка! Девочку!
Лулу не хотела видеть и слышать Шаховского, но глаза сами собой открылись, и она увидела сначала его рывок от двери, а потом всю его подтянутую фигуру между ней и отцом. Шаховской придерживал Виктора Васильевича на расстоянии вытянутой руки.
– Не мешайтесь, Поль. Вами долг сполна выполнен. А мной – отцовский, нет! Она мне ска-а-ажет, убью, а скажет,– отец попытался оттолкнуть и обойти Поля, но безуспешно.
– Уйдите отсюда. Немедленно. Вы что – зверь? Господи, кому я это все говорил! – почти крикнув это, Шаховской добавил тише и убедительнее:
– Вы знаете, вам не справиться со мной. Уйдите.
– Дочерью это сучье отродье не считаю! Кормить и держать при себе не намерен! Чтоб к вечеру ее в доме не было!
Курнаков страшно выругался и, рванув на себя дверь так, что она только что не сорвалась с петель, вышел.
Лулу застыла, вжавшись в ковер: сейчас Шаховской что-то будет говорить, двигаться здесь. Лучше бы отец со своей нагайкой никуда не уходил. Лучше бы она потеряла сознание и вообще ничего не видела и не чувствовала. Невозможно остаться с Шаховским с глазу на глаз. Почему он не уходит? Пусть ее никто не трогает…
Но Шаховской осторожно отвел ее руки, прикрывающие глаза:
– По лицу не попал? А куда, по плечу, руке? Больно? Ну, что ты, Александрин, ну, поднимайся, посмотри сюда… Ты что, плачешь, а? Чем тебя утешить?
Глаза Лулу были сухими. Он, он может говорить об утешении! Шаховской осторожно дотронулся до ее руки. Не получив никакой реакции, поднял, перенес на кровать и усадил, прислонив к подушкам, как тряпичную куклу. Лулу отвернулась, чтоб не встречаться с ним взглядом. Шаховской походил по комнате, снял с этажерки фарфоровую фигурку, оглядел и переставил на столик, вытащил несколько книг из стопки на полочки, посмотрел на заглавия, сунул обратно, подошел, присел на стул рядом и взял по-прежнему безучастную Лулу за руку:
– Ничего, все пройдет. Я пока здесь. Придумаем что-нибудь. Ах, как вышло! Дикость какая-то. Погоди, послушай. Я уеду, и ты уедешь. Согласна? Я возьму тебя с собой. Конечно!
Лулу резко отдернула руку, в отчаянии помотала головой:
– Не надо со мной разговаривать! Не надо, не могу! Там… их поймают теперь… Вы ему все сказали…
– Что сказал? А, ты слышала наш разговор... – он помолчал, потом быстро заговорил:
– Я был там только что сам, хотел выяснить, поговорить. Там нет никого. О себе эти люди позаботились. Я не хотел никого подводить, меня это все не касается, эта «борьба». Дело в тебе... Да нет. Решено. Едем вместе в Петроград. Что ты молчишь? – не дождавшись ответа, он продолжал с еще большим напором: – Мы же с тобой всегда мечтали… И там Семен с Амалией Карловной!
– Я вам такую тайну сказала, я вам все могла сказать. Верила во всем… А вы – выдали меня! вы – самый настоящий предатель! – прокричала она.– Теперь жалеете, что больно, так вы же сами этого хотели, раз сказали…
Шаховской отшатнулся:
– Ты... Что ты говоришь? Ты это МНЕ говоришь? Это просто ты в таком состоянии... что надо – потом. Ты не понимаешь, что ты говоришь! Я хотел причинить тебе вред? Я – тебе? Да если у меня кто-то есть… Сашенька, как ты можешь? Это ты чудовищные глупости говоришь. – Виконт сильно сжал губы и отвернулся. – Ты меня видеть не хочешь сейчас, хорошо, понимаю, уйду.
– Вы уезжаете? Уезжайте, я сама уйду… куда-нибудь…
Он встал, откинул ногой стул, и, глянув на нее ставшими странно прозрачными глазами, пошел к двери…
Саша вскочила и, позабыв о боли, кинулась за ним. «Сашенька», сказанная им ей первый раз в жизни, и тон, невероятный тон, каким он это произнес, просто перевернули ей душу. В носу сильно защипало.
– Виконт! – он обернулся, а она замолчала, испуганная выражением его лица. Расстроенное, поникшее... Это она его до такого довела. Предатель? Да этот предатель ей роднее, чем тысяча самых преданных товарищей! Первая необходимость в жизни – чтобы он не уходил, а уже потом можно упрекать, плакать, разбираться.
Он положил руку на медный ободок высокого умывальника и, прислонившись к ней лбом, ждал, для чего Саша его остановила. Она глянула на желтые краники и вдруг вспомнила жаркое летнее утро. Рассыпавшиеся брызги воды, она прячется за креслом... Он тогда смеялся, и капли скользили по его отглаженной рубашке…
– Я так не думаю… Виконт... я не хотела.
– Господи, да конечно, я виноват! Из-за моей слепоты могло произойти, черт знает что. Прозрел, наконец. И что? До кого решил достучаться?
Лулу опустила глаза, боясь снова посмотреть ему в лицо или подойти. Виконт повернулся и сделал к ней шаг.
– Что бы ты про меня ни думала, Александрин, каким бы подлецом не считала, – Лулу вскинула-таки глаза: опять Александрин? Да, у него теперь лицо, как обычно… почти, как обычно, – я не могу тебя так оставить. Подумай, там, в Луганской все-таки женщина, родственница, как звать забыл… Люба. Да и Антонина там. Ты отдохни, приди в себя… Потом мы поговорим, я пока наверх поднимусь.
Прикрылась дверь. Еще один, слабый стук другой двери – наверху. Лулу некоторое время пребывала в прострации и вдруг встрепенулась… Как она могла его отпустить? Сегодня встретила после стольких месяцев разлуки и снова теряет? Надо бежать за ним! Да что бы он ни сделал! Она заставила себя встать. Постояла, примерилась… Плечо, спина и рука горят, но идти сможет. Потихонечку, постанывая, доплелась до комнаты в мезонине и окликнула: «Виконт!».
Послышался скрип кровати, и дверь открылась. Не дожидаясь, пока она что-либо вымолвит, Виконт предупреждающе поднял руку:
– Нет, нет, Александрин, не отказывайся, прошу тебя. Позволь мне ограничиться единственной подлостью. Подумай, что я должен буду ощущать, если брошу тебя здесь одну. Да, практически одну, хуже, чем одну… Эта женщина – родня тебе. В какой-то мере. Антонина – почти близкий человек. Я не собираюсь тебе ничего приказывать. Прошу только послушать моего совета. Пусть в последний раз.
Лулу дернулась, задела спиной стул и ойкнула. Виконт страдальчески поморщился, но собрался, видимо, продолжать свой сумбурный монолог. Лулу испуганно перебила:
– Не хочу в последний. В Петроград… можно? Вы едете? И я?
– Едем, Александрин! Ты согласна? Решилась? Тогда, что я болтал все это время?
– Вы мне сказали «Сашенька», – прочувственно произнесла Саша,– это вы хорошо придумали.
Виконт посмотрел на нее исподлобья, мимолетно улыбнулся и с преувеличенным энтузиазмом заговорил:
– Голова – кругом! Вещи же надо собрать. И не со свойственным нам с тобой легкомыслием. Продуманно.
– А он? – вдруг вспомнила с содроганием Саша.
– Уехал. Так. Значит, ты отправляешься к себе. Нет, мы идем вместе. – Саша вдруг сообразила, что сегодня он не просто встретился с ней после полугода разлуки, он первый раз с детских времен заходил к ней в комнату.
…У нее никогда еще не бывало такого раскардаша. Она просто выкинула все из шкафов на кровать. Получилась большая разноцветная куча. Виконт, не сделав ни малейшей попытки принять участие в сборах и, вообще, посмотреть, чем она занимается, встал напротив этой кучи и, как будто, залюбовался:
– Какое сочетание красок! Оттенки, переливы! – он водрузил на ворох материалов ее лучшую шляпу, украшенную пряжкой. – Забавно? Посмотри, цвет слегка увядшей травы сам по себе приглушен, а рядом – лимонный и как он ожил, заиграл!
– Красиво, но это не для дороги – раз. Все эти вещи малы на меня – два. Маман ведь уехала. А я из Ростова вот это привезла, – Лулу указала на сложенные блузки.
– Практично, что ж говорить, – вздохнул Виконт. – Ладно, вернемся к прозе жизни. И вообще. Собирайся тут без меня.
– Подождите, а ваше не будем вместе собирать?
– Справлюсь. Вдвоем – в два раза дольше. Пререкания. Это возьми, это оставь. Что ты привязался к этой тряпке? Нет, возьму. Это моя любимая рубашка и т.д.
– А вы откуда знаете, что я такая сварливая? – развеселилась Саша, но тут же, конечно, пошевелилась слишком энергично и вскрикнула: – Ой, больно!
Виконт опять вздохнул, опустил голову:
– Хорошо, поднимусь. Времени в обрез. Дел – масса. А тебе… надо поухаживать за собой, понимаешь? Позови кого-нибудь из девушек в помощь. А потом отдохни и выспись.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 1. НАЧАЛО ДЛИННОЙ, ДЛИННОЙ ДОРОГИ.
– А ты, девонька, – одна или с кем-то? Родители где?
Саша почувствовала, что кто-то трясет ее за плечо и, не открывая глаз, пробормотала:
– С ним я, – и повела рукой в сторону, где вчера сидел Виконт.
– С мешком что ли? Тогда не спи. Следи за своим добром.
Что? Какой мешок? Саша резко выпрямилась, озираясь по сторонам. Как же она заснула? Вчера, после бурного штурма вагона, который для нее был не таким уж и трудным за спиной ее спутника, в этой толчее, гомоне, беспорядочном нагромождении чемоданов, мешков, тюков, котелков и чайников, негде было даже приткнуться. Казалось, так и придется всю ночь коротать на крохотной прогалинке, отыскавшейся на забитой людьми и вещами скамье. Но довольно быстро утряслось – появились даже подобия проходов, правда, извилистых и с неожиданными тупиками. И люди обжились, притерлись друг к другу, попытались даже кто мешком, кто скатанной шинелью или ватником отметить границы своих личных крохотных владений. А Виконт сел так, что у них оказался собственный уголок с кусочком окна. Можно было подобрать ноги и почувствовать себя за его плечом отгороженной от всей шумной вагонной толпы. Наверное, с этим ощущением она и заснула. А теперь… Где же он? Поезд лязгнул, дернулся и потихоньку двинулся. Низенькие домики, еле различимые в утреннем тумане, поплыли за окнами. Женщина, разбудившая Сашу, сидела напротив, но не в Сашиных правилах было делиться тревогами с кем попало. Она сделала независимое лицо и пошла к выходу, соображая на ходу, что же предпринять? Спрыгнуть? А если он отстал на какой-нибудь из предыдущих станций? Саша миновала тамбур… Следующий, такой же крикливый и дымный вагон. Еще один… Она замедлила свой целеустремленный ход. Страх уже завоевывал ее душу. Что же делать? Идти дальше? Вернуться?
– Не стоит благодарности. Таскать чемоданы – исконное занятие мужчин. Я имею в виду пере-тащить, а не у-тащить, – Виконт приветливо улыбался, наклонившись к пожилой женщине и помогая ей разместить багаж.