Текст книги "Третья истина"
Автор книги: Лина ТриЭС
Жанр:
Роман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)
– Дядя Север, это второстепенное. А главное то, чтоб я не пассивно существовала. Мне бы работу. Революционную!
Она вовсе не страдала от отсутствия революционной работы, в последнее время вообще как-то не до нее было, но Север своими убедительными речами возродил в ней былой политический порыв.
– Вся работа в школе – революционная. Ты образованная – не растеряла дорόгой гимназических знаний? Подучи. А там, в школе – разные люди собираются, их не по знаниям, а большей частью по возрасту по группам определяют. Помоги. И в идеологическом отношении. Не все понимают смысла образования, его значения. Или думают: жизни вокруг мне видеть ни к чему, для общества ничего делать не надо, я учусь – и молодца! Главное, – продолжал говорить Север, зацепившись в то же время вниманием за какую-то бумажку на столе,– создать монолитный коллектив молодых сознательных, активных членов нового общества.
И, дочитав бумагу, поинтересовался:
– Документы, говоришь, у тебя пропали? Так я же тебя знаю. Выпишут по моей записке и метрику, и направление в школу. Подскажи, какого ты года?
– Тысяча девятьсот четвертого, восемнадцатого марта.
– Поздравляю с давно прошедшим днем рождения. Та-а-к, Александра… Отчество как?
– Викторовна, – машинально произнесла Саша, готовясь к следующему вопросу. Вся напряглась… Сейчас.
– Фамилия твоя?
– Шаховская! – вскинулась Саша и сердце застучало. А вдруг он знает и помнит про Курнакову?
– Звучная фамилия! Ну, все, живи-поживай у дяди, ходи в школу, приноси пятерки. Отметки, правда, отменили. Но это временно, по моему… Погорячились. До свидания, Шурочка! Помнишь друзей? Танюшку, Ваньку? Полюшку? Они в Москве, я говорил уж тебе… А тебе на-ка вот, адрес мой и телефон. Дома я почти никогда не бываю, но все же поймать можно. А с Олюшкой, женой моей, вы скоро сойдетесь, она у меня, такого же… воспитания, что и ты … образованная. Ну, давай лапку, родственнику – привет.
…Да, так оно и было. Саша открыла глаза. Стоять, прислонившись к уже теплой от ее тела стене было не очень страшно, но оторваться от нее она не решалась. Очень захотелось, чтобы рядом оказался Виконт. Она знала себя – страх улетучился бы мгновенно. Она даже любила в его присутствии представлять всякие ужасы – от этого становилось особенно уютно. Но сейчас его поблизости нет, кроме того, она плохо понимает, где находится, хотя, вон те двери кажутся знакомыми… Саша смотрела на эти двери, прикидывая, где она уже с ними встречалась, пока из них не вышел с грязным мусорным ведром сосед, побитый в сестринском подъезде. И тогда к Александрин вернулось чувство юмора. Она представила, чтó должны были подумать соседи, увидев из окон ее, зажмурившуюся, битый час стоящую напротив дома, в котором живет. «Молодец, что тут скажешь? Молодец!» – как выражается Виконт.
– Ты опаздываешь, – сказал он, не поворачиваясь, когда она вошла.
– Саша, наш тонкий стебелечек, дитя мое! – протянул к ней руки Семен. – На тебе кровь, тебя изранили? Ужасно. Поль, ты привез ребенка в ад.
Поль, собиравший из частей, найденное в чулане, кресло, живо развернулся на сто восемьдесят градусов, окинул ее быстрым взглядом и заговорил сердито и требовательно:
– Это что? В какую переделку ты сразу же умудрилась попасть? Покажи руку! Что, кроме этого?
– Это абсолютно несущественно! Поль, не надо так смотреть! Послушайте!
Школа! Вот о чем стоило рассказать. Поэтому она, бегло осветив уличное происшествие, перешла было к желанной теме, но Виконт отнесся к эпизоду на улице необычайно серьезно.
Под соболезнующее бормотание Семена, он поставил Сашу на уже завершенную лежанку – ее лицо оказалось на одном уровне с его, и, обрабатывая ее повреждения, принялся отчитывать, впрочем, обращая недовольство и к самому себе:
– Разве нечетко тебе было сказано, что ходить надо по людным улицам? Выбирать пути… чтó, больно?.. близкие к траекториям передвижения солидных дам? Нет, разумеется, я не сумел довести это до твоего понимания. Объяснял поверхностно. Думал, что этот неписаный кодекс знают все. Оказалось – кроме тебя.
– Мы же с вами ходили и по пустынным улицам и закоулкам, – стала оправдываться Саша и постаралась перевести в шутку. – Все, значит, вы тоже дéржитесь поближе к толстым женщинам?
– Я?? О-о-о! Да. Да. Да, – он кинул чуб на три стороны и на последней стороне подержал голову склоненной. – Я рассчитываю в жизни только на них. Вижу в них защиту и надежду. Удовлетворяет эта чепуха?
– Поль, а не твоя ли манера лезть все время на рожон передалась этому цветочку? И ты, неужели ты надеешься вылезти из передряги, если попадешь в нее? Безумный мир, и мы – песчинки, носимые ветром по его лабиринту. Вот объяснение! Вот причина моего питья! Я пью, чтобы забыть кошмар вокруг.
– Ты предвосхитил события лет на пять, – бросил через плечо Виконт, главным же объектом его внимания по-прежнему оставалась Саша. И, видимо, наступало время санкций:
– Так. Опыт прогулок в одиночку не удался. Отменим. Побудешь дома.
– Виконт, но вы же не слушаете! Я в школу поступила… понимаете, в школу! Знаете, я сегодня разыскала… – Саша приостановилась, размышляя, как сказать о Севере, памятуя о прохладном отношении Виконта к большевикам в целом и отдельным представителям, в частности. Семен покосился на Поля и протянул руку к граненому стакану с остатками мутной жидкости. Он поболтал ею, посмотрел на свет и натолкнулся на взгляд Саши. Она как раз в эту минуту замолчала и неприязненно следила за его манипуляциями. Семен отставил стакан, сделав вид, что его интересовала лишь эта проверка оптических свойств самогона после взбалтывания. Он заложил ногу за ногу и, подняв указательный палец, наставительно произнес:
– Послушай увещеванье дяди. Ты – дочь брата моего, и мой священный долг предостеречь тебя. Я говорю тебе, что ты должна сидеть в норе и не высовываться. Родная кровь – не дай ей иссякнуть!
Виконт кинул на него недовольный взгляд:
– Симус, займись чем-нибудь. Не вмешивайся.
– Ну, как ты можешь, Поль! Я дядя, ты привез ее ко мне. И это правильное действие, конечно. А значит, я опекун... Уже себя им чувствую...
– Какой опекун? – на этот раз Виконт полностью развернулся к Семену. – Шутишь, очевидно? Брось эти мысли раз и навсегда. Александрин – почти взрослый человек, в опеке не нуждается. – Виконт снова повернулся к ней и строго посмотрел в лицо.– Я поговорю еще с тобой, куда, когда и как тебе ходить.
– А я, – с некоторым подобострастием, добавленным в голос специально для ушей Семена, отозвалась Саша, – никогда не поступлю так, как вам не нравится, Павел Андреевич. Я и сама знаю, как можно было избежать неприятности… Чтобы скоротать дорогу, пошла через проулок, а можно было вполне этого не делать. Если надо – буду всюду только с вами ходить.
Виконт, усмехнувшись на «Павла Андреевича», глянул на нее с иронией:
– Утешила чрезвычайно.
– А школа? Тут вы же не скажете – «сиди дома»? Будем вместе ходить? – Саша с удовольствием прикинула ежедневные проводы и встречи, но с сожалением вспомнила: – она, правда, не так уж далеко ...
– Со школой, разумеется, никаких препятствий чинить не стану. Требую осмотрительности. А в остальном… За ручку тебя водить совершенно не собираюсь.
Свободолюбивая Саша не позволила себе сильно расстроиться от этих слов и вскочила:
– Как раз собираетесь. Если не передумали… Нет? На Мойку! Вы же не отменили? Честное слово, это просто мелочь, я буду осмотрительной! Осмотрительнее всех на свете! Пойдете?
Семен всю заключительную часть беседы только меланхолично переводил светло-карие глаза с Виконта на Сашу и обратно и, в конце концов, установил элегический взгляд, на пресловутом граненом стакане.
– Пойдем.– Виконт на секунду взглянул на «Симуса» и предмет его вожделений, поднялся тоже рывком, сунул Саше в руку какой-то кусок, взял себе, и в мгновение ока они выпорхнули за дверь.
ГЛАВА 5. СЕМЬЯ И ШКОЛА.
…Здесь все куда-то торопились, сталкивались в длинных оштукатуренных коридорах обветшавшего дома, таскали взад и вперед множество вещей: от подушек и ухвата до глобуса и каких-то непонятных приборов. Два противонаправленных человеческих потока иногда распадались на группки, создавали водоворотики. Люди, шустрящие в этих потоках, были на удивление разнокалиберные – и по стилю, и по размерам. Мелькали крупные и мелкие фигуры обоих полов в старых гимназических мундирах, косоворотках, матросках и заплатанных штанах, в городских платьях и сельских кофтах со сборчатыми юбками. По сбитым ступеням топали сапоги, штиблеты, ботинки, калоши и даже, неожиданные в мае, валенки.
Саша нацелилась и выделила из этого, беспорядочно, на ее взгляд, снующего муравейника, толстогубого взъерошенного мальчишку добродушной наружности. Он только что снес вниз кипу чего-то мягкого и подпрыгивающей походкой возвращался к лестнице.
– Добрый день, – сказала Саша решительно, – что это здесь происходит? Разве сейчас не время уроков? И зачем вам в школе сковородки и утюги? Объясни мне.
Мальчик оглядел ее с нарочитой бравадой, за которой, видимо, крылась детская застенчивость, и определил, заикаясь:
– Ты н-новенький, я п-п-онял. Айда со мной. Тащить будем вместе, а н-н-овые у н-нас не в дик-к-ковину. У н-н-ас к-каждый день – н-новые. Я сам н-н-овый, н-на той н-н-еделе п-пришел. Меня П-петром звать. А теперь – бац, – и п-переезжаем. Нам п-п-помещенин-н-овое дают, мы в коммуну п-п-переформировываемся. Т-ты слышал, чего это б-будет? Это т-тебе не п-приходская, где линейками лупятся. Тут если учителя за л-лупцовку п-примутся, т-то и мы в от-твет лупить станем, п-потому что равноправие. Айда, п-парень, п-п-потом впишешься.
– Вряд ли мы их, хотя кое-кого из наших, гимназических, не-плохо бы!
– Петька! – грубовато окликнул срывающимся с баса на дискант голосом, оказавшийся рядом, длинный парень с тяжелыми надбровными дугами. – Обрадовался, что есть с кем лясы поточить? Бегом, там тряпки разные вязать пора и выносить. А ты кто такой? Наш? Беги тож, потом разберемся!
– Н-не стану я! – шепнул Петя, с чьим именем Саша смирилась с трудом. – Это п-платья д-девчоночьи разные, реквиззированные там… П-п-латки-б-банты… Они вечно меня… айда, где п-парты тащат.
– Платья… – у Саши чуть дрогнуло что-то внутри. Она – спартанка, она обходится минимумом, она не франтиха-барышня… Но она так давно не имела дело с платьями… с ворохом платьев, пусть даже приправленных непонятным и неприятным словом «реквизированные». – Много их? А где это… девочки, где этим занимаются? Покажи мне!
– А тебе зачем? М-мы же п-парты б-будем?
Но Саша уже приметила дверь, из которой вынесли кипу разноцветной одежды, и рванулась туда, бросив оторопевшему Пете:
– Я лучше – туда, я хорошо умею, я знаю … я хорошо сложу.
Девочки встретили влетевшую Сашу визгом. Они мерили вытащенную на свет божий летнюю одежду самых разных покроев и фасонов, и стояли, кто в трусиках, кто в рубашечках, кто в наполовину надетом платье. Саша закричала с порога:
– Ой! Сколько! А тебе подходит как замечательно!! – обратилась она с налету к луноликой девочке. Ее толстенная коса, сплетенная из плотных пшеничных волос, свободно струилась по платью из шотландки. Саша подняла эту косу и стала укладывать на затылок:
– Платье просит дополнения! – Она подхватила со стула легкий шарфик подходящего цвета и стала приспосабливать: – Сейчас, сейчас, это же в тон.
Недаром Саша настраивала себя так долго на внезапность и легкость знакомства. Так хотелось миновать неприятную процедуру внедрения новенькой в коллектив! И получилось! Она вела себя непринужденно и весело. Но девочки в некотором изумлении уставились на странного мальчишку, вдохновенно глядящего в зеркало на дело своих, умелых в украшении голов бантами, рук, и не стесняющегося их полуголой компании.
– Мальчик, ты откуда? Ты работал у парикмахера, да? – спросила, часто моргая, одна из девочек, а другая, внушительного роста, темноволосая с пушком над губой, добавила с чрезмерной рассудительностью:
– Ты лучше к мальчишкам иди, чтобы не дразнили, так же не делают, а то.
– Меня дразнить? Да мальчишки – хорошие люди, чего бы вдруг? – засмеялась Саша, – дайте-ка мне то, красненькое, я тоже прикину. Всегда нравились такие маленькие оборочки!
Девочки не успели потрястись ее словами, как в комнату вошли «хорошие люди» в составе Пети, двоих незнакомцев и давешнего длинного. Застыли на секунду и, как по команде, отвели глаза.
– Что за ярмарка, девчата? А ты, пацан, что здесь крутишься? Место тебе? – недовольно проворчал длинный.
– Я об нем г-г-говорил, – вмешался Петька, – это он сам з-запрягся девочкам п-п-омогать… П-пусть помогает, Степ, если малах-хольный, а я – на п-п-арты!
– Брось, Голубятников, равноправие нарушать! Может, малец жидковат столы волочь, – вроде защищая, длинный, тем не менее, воззрился на Сашу с удивлением. Она чувствовала, что, с тех пор, как ее волосы обозначили первые кольца, ее маскарад отнюдь не так убеждает, как раньше, вот и у длинного в глазах появилось сомнение. Наконец, он оторвался от созерцания странного мальчика и продолжал:
– Однако прикрывай лавочку, женское отделение, не у модистки!
– Степа, уважаемый товарищ,– задушевно обратилась к нему Саша, не заботясь более о тембре голоса и манерах,– все успеется. Я ручаюсь. Мы немного попримеряем еще и все уберем, а мальчики пусть парты потаскают, так как таскать – исконное занятие мужчин. Имею в виду пере-тащить, а не у-тащить!
Вокруг засмеялись. У Степы глаза даже слегка выкатились из-под тяжелых надбровных дуг:
– Ну, ты силен! Парень, да ты в уме?
– Разве еще непонятно, что это переодетая и стриженая девочка? – без особых эмоций, доброжелательно промолвила луноликая, которая, надо признать, с самого начала появления Саши и во время возни с косой, не проявила ни малейшего удивления.
– А вы что, сомневались все? Просто так было удобнее путешествовать, и я пока иногда одеваюсь так. Была, например, такая женщина-гусар Надежда Дурова, воевала наравне с мужчинами. Так она все время ходила в мужской одежде. Хотя, лично мне Дурова неприятна – она была непонятно что такое – ни женщина, ни мужчина. А я ценю, когда это в человеке ярко выражено.
Степа развел руками:
– Значит, это в вашем полку прибыло. Пополнение, сразу видать, языкастое. Ладно, че там хотите, а чтоб через час все было готово. Заметано?
Саша с достоинством кивнула:
– Очень хороший срок, я думаю.
Петька, уводимый ребятами, затормозил на пороге и косолапо вернулся к Саше:
– А эт-та в какую войну воевала? В Г-германскую? Яп-понскую?
– С Наполеоном. В тысяча восемьсот двенадцатом. Я тебе подробнее расскажу как-нибудь. Напомни мне.
– С-с-пасибо, – Петя смущенно пожевал толстыми, как у африканца, губами и исчез.
В ходе последующей девичьей трескотни, Саша уже на равных выяснила, что школа в двух смыслах «смешанная»: мальчики учатся с девочками и среди учащихся, сразу по переезде, будут живущие в школе и приходящие. Она рассказала немного о себе, назвавшись «Саней», то есть наиболее пролетарским вариантом имени. На гимназическую Шуру она больше не была согласна. А назвать себя Сашей было для нее равносильно тому, чтобы представиться «Родная» или «Милая». Ей было не по себе, даже когда Сашей, вторя Виконту, называл ее дядя.
С уходом мальчиков воцарилась менее «концертная» обстановка, и Саше стало труднее. Былые застенчивость и замкнутость, как выяснилось, вовсе не сдали позиций полностью. Иссяк кураж, который она в себе копила специально для «первого выхода», и обнаружилось, что она отвыкла от девочек. Она притихла и старалась держаться поближе к луноликой «Василисе», которая назвалась Юлией Громовой. С ней было спокойно и не надо было придумывать остроумные речи. Но довольно скоро к Саше подсела та, что моргала в три раза чаще, чем средне-нормальный человек: «Ты Санка, да? А я – Стелка!»,– и зачастила:
– Я только с мамулькой живу… Я ее обожаю! А про отца ничего лучше не спрашивай, умоляю тебя. Не надо! Он ее бросил, – давно. Я его за отца не считаю. Ненавижу его! Отправил нас с мамулькой отдыхать на воды, а сам женился. Бедная моя мамулька, узнав, побелела, как мел! Он не подлец, он – убийца! Мамулька с ним невенчанной жила. А ты придешь сюда жить, если, вправду, коммуну организуют? Приходящих почти не будет! У тебя кто: семья, родители? Или умерли? Ты мне все-все расскажи…
Саша сдержанно ответила:
– У меня родственники здесь,– ей стало неловко от жаркого шепота девочки и устремленных прямо в лицо светло-серых глаз с выражением запредельной искренности и доверия. Тут собеседница перевела взгляд куда-то вверх и перешла к еще более проникновенному шепоту, как будто поверяла заветную тайну:
– Я о коммуне мечтаю! Все вместе. Тесно прижавшись друг к другу… Рядом – дыхание друзей.
В данный момент Саша была бы не прочь, чтобы это дыхание было подальше, но она не захотела обидеть, и безропотно слушала дальше:
– С мамулькой придется расстаться, но что же делать? Иначе не заживет общий организм, а он должен, должен родиться. Так Степа говорит, он – бог, правда? Ты его видела? Я тебя провожу сегодня и все-все расскажу о себе, а ты мне о себе. Про свои горести. Мамулька, правда, будет беспокоиться…метаться – где я... Но она поплачет, поплачет и поймет...
Саша машинально кивала, старательно укладывая вещи, связывая стопки тесемками. Ей больше хотелось послушать остальных, но эта, чрезмерно ясноглазая, плотно взяла ее в полон. Саша могла только исподволь приглядываться: есть здесь еще такие, как она, скрывающие свое позорное дворянское происхождение? Ее фантазия всегда работала очень бурно, вот и сейчас она невольно прикидывала, кем бы могла быть каждая. Юля, наверное, дочка врача или учителя… черноволосая, высокая – из рабочих, и та, в углу, и та у шкафа… А приклеившаяся к ней восторженная Стелка, наверное, дочь модистки или швеи… Нет, здесь все – простые. Им стыдиться не приходится. И держатся они совсем не так, как гимназистки. Саша попыталась мысленно призвать себе на помощь Пушкина. Но что-то не очень получилось…
ГЛАВА 6. СЕМЕЙНЫЙ ВЕЧЕР.
Дни шли шумно, суматошно, наполнено. Уроков не было и в помине, хозяйственные проблемы затмили все остальные. Записанных в школу кормили кашей-размазней, поили чаем с сухарями. Сказали, что в коммуне будут кормить три раза в день, и платить не надо будет ни за что. Саша вместе со всеми любовалась особняком, отданным в их распоряжение. Выбитые кое-где стекла его не портили, а вселяли мысли о преобразованиях и планах на будущее. Оказалось, летом не будет каникул, занятия на днях только начнутся. В сравнении с гимназическим порядком все это создавало ощущение той самой анархии, которую поминал ее вечно жаждущий дядя. Саша старалась поскорее освоиться, запомнить будущих товарищей и учителей, но всех было так много, они мелькали с такой калейдоскопической быстротой, что к концу дня голова распухала.
Именно с такой, переполненной всеми событиями дня, головой, она возвращалась домой светлыми вечерами. Шла и думала, как это правильно и восхитительно, когда человек идет из школы не к Софье Осиповне какой-нибудь, а к тому, кто действительно олицетворяет дом, семью, защиту. Горы можно свернуть! Даже, несмотря на то, что Виконт в последнее время возвращался домой позже нее. Уже который вечер она, отдав все силы вихрю школьных дел, боролась, как могла, с властно охватывающей дремотой, прикорнув на сотворенной Виконтом для нее весьма удобной лежанке. Боролась до тех пор, пока не раздавалось тихое: «Спишь, Саша? Все хорошо?». Она приоткрывала глаза: тусклого света горящей в комнате лампы было достаточно, чтобы ясно увидеть его, стоящего в дверном проеме. Она проговаривала заплетающимся голосом: «Все хорошо. Рассказывать?», слышала неизменное: «Спи, маленькая! Тебе рано вставать», и ее немедленно охватывал глубокий сон.
Наутро картина была прямо противоположной. Саша, повинуясь мелодичному перезвону доставшихся ей на Украине в результате «лошадиного» обмена часов, вскакивала с лежанки и чуть ли не переступала через спящего на полу возле ее чулана Виконта. Она тихонько окликала его: «Спите, Поль? Я пошла уже». Он садился, спрашивал: «Все помнишь, что говорил?» Далее следовал взмах руки в сторону стола, вернее, завернутого завтрака на нем: «Там. Не оставь, второпях!». С последним словом в этом призыве, он валился назад, на свое ложе, и засыпал, не дожидаясь ее ухода.
За все это время он поинтересовался только, где находится школа, и, узнав, что они переезжают на набережную Фонтанки, удовлетворенно покивал. А так хотелось рассказать ему все в подробностях, во всех мелочах, порассуждать, разобраться в море впечатлений. Может, в воскресенье?
Но в воскресенье Виконт отправился куда-то с раннего утра и, так получилось, что они остались на целый день вдвоем с Семеном. Это, – Саша знала, – обычно Полем не приветствовалось, несмотря на то, что только после его вечернего прихода Семену не возбранялось приложиться к спиртному. «Симус» до сих пор безропотно подчинялся этим строгим инструкциям Виконта. Правда, все время до желанного прихода Поля сетовал на слабость и дрожь в руках.
На этот раз, Поль оставил их вдвоем на целый день сам, и Саша с удовольствием убедилась, что к стакану дядя не притрагивается. Семен то и дело заговаривал с ней, проявлял всяческую заботу – не голодна ли, хорошо ли выспалась, интересную ли книгу читает. Саша сначала сидела, уткнувшись в «Ярмарку Тщеславия» и отвечала односложно, но тут Семен, умиленно приспустив густые загнутые ресницы, заговорил о том, как она похожа на бабушку, перешел на свои молодые годы в родительском доме. Когда прозвучали имена Поля и Петра она поймала себя на измене Теккерею. Семен же, раскачиваясь и изыскано жестикулируя, повествовал:
– Матушка.. .О! Она была так счастлива приездом ее дорогого мальчика из Италии на каникулы! В театр – вместе, скульптуры купленные лицезреть, о книгах рассуждать, о делах с ним, таким молодым, советоваться, слушать его рассказы об Италии – он с детства был прекрасным рассказчиком… Она его не отпускала от себя. С ним даже пошутить могла, чего не делала с другими. Мы с Виктором, твоим отцом, (а нашего в ту пору в живых уж не было!) кивали в понимании. Поль... в нем что-то притягивало. Он был любимец и друзей в гимназии, и всей домашней челяди. А позже, спустя немного лет – его превозносила вся петербургская молодежь. Я о нашем круге, конечно..., понимаешь? Для матушки же он вообще был праздник, свет в окошке... А Петр – злился, страшно злился... О, ревность, ревность... Чудовище с зелеными глазами! Петр всегда, всегда, всю жизнь задеть старался лисика – дразнил мазилкой, «нашей барышней», ...И тут, приметив увлеченье, с которым Поль с матушкою обсуждали что-то...
Саша старалась представить себе Виконта юным, почти мальчиком, – и не могла. Не смела приблизить его к себе, лишить той недоступности, которая была в нем даже, когда он дурачился и шутил с ней.
А еще ей мешал слушать и вникать напевный голос дяди, и она прилагала все усилия, чтобы отделить содержание рассказа от грассирующего прононса. И в результате сумела воссоздать для себя историю, рассказанную Семеном, Симусом, как называл его Виконт, будто видела все это сама воочию:
В гостиной, где находились Елена Александровна и молодой Поль, присутствовали и другие: Виктор, Семен, Петр и несколько их товарищей – блестящих офицеров. Петр предложил пойти заняться чем-нибудь «приличествующим мужчинам», хотя бы, провести бои на саблях, которыми увлекались в их окружении все офицеры, – мать, мол, скучать не будет, с ней ее «маленький аббат». Это прозвище, одно из многих, Петр приклеил к Полю потому, что художественная Accademia di San Luca была при Ватикане.
И тут наш «маленький аббат», встает, извиняется перед бабушкой: «Елена Александровна, вы не возражаете, если договорим после?». Затем смиренно обращается к молодым людям с просьбой разрешить и ему попробовать свои силы. Тут бы Петру и заподозрить неладное – смирение никогда не отличало Шаховского. Но Петр только рассмеялся, сказав, что саблю удержать будет потруднее, чем кисточку. Бабушка попыталась ласково отговорить: «Поль, ну не надо, милый, они все взрослые, тренированные, а ты еще совсем мальчик...». Поль беспечно махнул рукой: «А-а! Не убьют же они мальчишку! Только попробую!» Саша представляет себе, какой он весь внутри собранный, взведенный за этой показной беспечностью. Компания переходит в другой зал. Бабушка идет вместе со всеми, огорченная и испуганная... Бились в черных нагрудниках, без масок, сабли были слабо затуплены, с большой гардой. Пока рубились другие, Поль нервно переступал с ноги на ногу, складывал руки, то за спину, то на груди. Неотрывно следящая за ним Елена Александровна, понимая его волнение, приписывала его необдуманности решения драться и невозможности отступить, поэтому чуть не плакала. Петр подгадал так, чтобы стать в пару с Полем, побоялся, что другие пожалеют мальчика, подыграют ему. Удивление охватило наблюдающих с первых же рубящих ударов: у Петра перевеса не было. Впрочем, поначалу его не было ни у одной из сторон. Семен объяснил, что, видимо, Петр отнесся к бою несерьезно, предполагал, что справится с невоенным «неженкой» очень легко и заботился более о внешних эффектах, желая развлечь публику и выставить противника смешным. А Поль нервничал – это был его первый и принципиальный поединок с Петром. Но … несколько минут – и ситуация меняется. Петр раздосадован – ему почему-то не удается ни потеснить юнца, ни нанести ему удар. Поль же, осознав, что противник ему по силам, обретает себя… Петр получает несколько ударов, в злобной растерянности начинает обороняться, делать ошибки… Офицеры перешептываются: новичок не прячет свободной руки, его удары негромки и вполне профессиональны. Сабля Петра летит наземь. (Позже Виконт любил применять этот прием, и Саша видела сама, в детстве, как эффектно он это делает на шпагах). Поль наклоняется, поднимает саблю и подает ее Петру. Говорит с ударением на местоимении: «Я… – и после паузы...– удержал». Когда бабушка подозвала его, чтобы поцеловать, а Виктор и повествующий ныне Симус, подошли пожать руку, он признался, что втайне брал уроки у лучшего тренера в Риме. Семен подчеркнул, что Поль, очевидно, тренировался со свойственной ему неистовой настойчивостью, поэтому результаты были столь великолепны…
На этом упоительном моменте повествования в дверях возник сам его герой. Виконт выглядел очень довольным, принес пакеты со съестным. В них оказались любимые им сыр и твердое печенье и еще что-то менее роскошное, но тоже очень заманчивое по голодным временам – селедка, картошка, лепешки...
– Так! – провозгласил он, поведя пальцем над недавно сколоченным столом. – Будет семейный ужин! – И обратился к ней с жестом дирижера, показывающего вступление первым скрипкам:
– Саша, хозяйничай!
Саша, возбужденная рассказом Семена, радостно захлопотала, расставляя на столе их более чем скромную утварь, нарезая и раскладывая царское угощение. Время от времени она поглядывала восхищенными глазами на Виконта, он отвечал ей несколько удивленной улыбкой, даже спросил: «проголодалась?». Едва приступили к трапезе, она не выдержала:
– Поль, а расскажите сами, что потом было, когда вы победили на саблях Петра – посрамили при бабушке. Вам тогда, сколько было – семнадцать, я думаю?
– А! – неторопливо прожевав картошку, усмехнулся Виконт. – Это значит у нас не просто семейный ужин, а вечер воспоминаний. Семен постарался. Сказитель, новоявленный Баян…
– Ну, Поль! Ну, пожалуйста! Вот вы подняли саблю, отдали Петру...
Виконт медленно положил себе на тарелку еще еды, сделался очень серьезным и, сдвинув брови, начал тоном сурового обличения:
– И сказал: «как смел ты, подменить клинок с предохраненьем голым, боевым? И, где ж твой жемчуг?»
Саша с самого начала подметила веселые искорки у него в глазах и была начеку:
– Вы нам теперь до конца Гамлета рассказывать будете?
– Так я себя в мальчишеском гоноре Гамлетом и воображал! Не меньше, – фыркнул Виконт и посерьезнел по-настоящему.– Ладно, что теперь гордиться, человека нет уже.
И Саша не в первый раз отметила про себя, что он как будто жалеет о кончине Петра.
Потом они сидели втроем допоздна, как истинная семья: Виконт был в ударе – шутил, смеялся, что-то рассказывал. Семен попытался было компенсировать дневное воздержание, но Виконт на этот раз решительно отставил его стакан. Наконец, к Сашиному великому сожалению у нее стали слипаться глаза. Виконт присвистнул, окликнул: «Эй!», слегка ударил ее пальцем по носу, как делал с ней, маленькой, и мотнул головой в сторону чулана, отправляя спать. Лежа, она слышала, как он оживленно говорил Семену:
– Ты на трезвую голову послушай, я с ...– и назвал какое-то имя, кажется, Георгий, отчества Саша не расслышала,– встречался. Плодотворно.
Семен изумился:
– Неужто? Он, помню, родич тебе какой-то? Что же это – везенье или невезенье? Такие времена... Все может быть...
Кажется, Виконт сказал – мой дядя, то ли двоюродный, то ли троюродный... И добавил:
– Грандиозные планы, убеждают. Дел будет невпроворот. Оцени масштабы: вся Россия. Не пей, Симус, бросай это. – Поль даже пристукнул кулаком по столу. – Что толку плести пьяные беседы по кухням?
Дядя слабо защищался, ссылаясь на чьи-то слова:
– ...он сильно сказал: «Дураки и подлецы профукали Россию. Остается ее только оплакивать...»
Поль нетерпеливо перебил:
– Слыхал эти песни: дураки не додумали, недоучки не справились, подлецы предали. Давайте, зальемся слезами бессилия! Нет, в любой ситуации можно затеять игру, в которой ты – фигура. Способная действовать и выигрывать! Не приговорили же тебя к этой бутыли? Ручаюсь, твой университет окажется кстати. Найду квартиру, выберешься из этой дыры. Будешь в семье .
Больше Саша ничего не слышала, уснула.
ГЛАВА 7. У НЕЕ ЕСТЬ МИССИЯ
Саша летела домой – на сегодня все дела были закончены, все готово к завтрашнему великому дню – начинаются уроки! Как давно Саша не сидела за партой!
Сначала довольно долго никто не отвечал. Потом дверь открылась, и на пороге возник неожиданный в это время Виконт с напряженным лицом. Саша тут же из-под его руки увидела причину: Семена, мечущегося на лежанке с мокрой почему-то головой. Из комнаты пахло нашатырем.
– Что с ним? – испуганно воскликнула Саша.– Заболел?
– Перепил. Александрин, жди здесь. Не входи. Это безобразие тебе ни к чему.
Он вышел минут через двадцать с двумя лепешками в руке:
– Притих. Идем, Саша. Скоротаем время на свежем воздухе, пока это убоище не проспится. Я старался привести его в порядок – сам вернулся недавно. Почти безрезультатно.
