Текст книги "Под Варды синими сводами (СИ)"
Автор книги: Calime
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 38 страниц)
«И все-таки оно исходит от добра, не от искажения, не от чар. Ведь еще до появления Моринготто в Амане, еще будучи совсем детьми, мы с Майтимо были как две части единого целого» – счастливо думал Фингон, поглаживая кожу в области живота возлюбленного.
Вдруг его взгляд поймал лежавший чуть в стороне от их «ложа» неизвестный металлический предмет. Что-то непонятное поблескивало там самоцветным блеском и напоминало стальную перчатку тяжелых доспехов слитую воедино с причудливой канвой ювелирного узора из веточек и ягод.
«Его протез…» – понял Фингон. Это его в самом начале снял и бросил на пол Майтимо. Теперь эта сделанная Куруфином перчатка лежала точно поверх безжалостно отброшенной им диадемы наследного принца нолдор.
Фингону вспомнилось, как он тысячи раз покрывал поцелуями перевязанную в искалеченном месте руку кузена, пока тот лежал в бреду и забытьи в его наскоро построенном доме в Митриме.
Он был тогда единственным, кто не оплакивал Майтимо, ни слезинки не проронил – знал, раз он перенес годы плена, оставшись в живых, раз Сулимо сжалился над ним и позволил спасти его, значит – он поправится, по-другому и быть не может!
====== Танец Иримэ ======
Комментарий к Танец Иримэ Toronya (кв.) – брат мой
Тургон (Турондо) больше других внуков был похож на Финвэ.
Брат мой, если счастье сопутствует тебе, то у тебя только одна добродетель, и не более. Тогда легче идти тебе через мост. Фридрих Ницше
Мирионэль наблюдала за тем, как ее дядя Майтимо, торопливо сказав что-то своим собеседникам и небрежно кивнув остававшимся в зале гостям, выбежал через распахнутые парадные двери вслед за кузеном.
Оставшись одна, в отсутствие отца и дяди, она неуверенно огляделась по сторонам. Ей захотелось покинуть застолье, чтобы пройтись по зале, но сделать это мешало чувство неловкости. Принцесса Первого Дома не была представлена никому из присутствующих, кроме Нолдарана, да и зала была полна прислужниками, шнырявшими туда-сюда с подносами, уставленными блюдами с кушаньями, сверкающими самоцветами кубками, бутылками и графинами. Мирионэль опасалась, что столкнется во всеобщей суете с кем-нибудь из суетившихся вокруг столов расторопных прислужников.
Разглядывая стоявших в отдалении, у самого парадного входа, золотоволосых нолдор, Мирионэль медленно поднялась из-за стола. Она решила, что раз уж ее родня уже покинула застолье, то и ей пора отправляться в отведенную ей комнату, где ее терпеливо дожидалась Тулинде.
Хоть праздник только начинал подходить к самой активной части веселья – танцам, Мирионэль уже чувствовала первые признаки усталости, спеша к выходу из залы.
– Ты тоже покидаешь вечер, дочь Морьо? – прозвенел за ее спиной чей-то голос.
Обернувшись, Мирионэль увидела перед собой прекрасную нолдиэ. Незнакомка была статной и рослой, в платье темно-синего бархата, по которому рассыпались бессчетные сияющие бриллианты. Из-под широких расходящихся рукавов нарядного верхнего платья белели обтягивающие шелковые рукава нижнего, обшитые мелкими жемчужинами. Бриллианты и белое золото были в ее темных волосах, сияли на нежной точеной шее, искрились каплями росы в ушах. Она приветливо улыбалась, будто приглашая к беседе.
– Мой отец и его брат уже отправились в свои покои, и я не знаю, могу ли долее задерживаться на празднике одна, – неуверенно ответила Мирионэль прекрасной незнакомке.
– Я – Иримэ, – представилась красавица и улыбнулась.
Затем, повернувшись, весело позвала:
– Нолмэ, брат, подойди же сюда!
Не веря своим глазам, Мирионэль наблюдала за тем, как к ним неспешно приближался величавой походкой Нолдаран Нолофинвэ.
– Лалвен, – обратился он к сестре, – Вы уже познакомились? Ты как всегда меня опередила, – его бархатный голос звучал устало, но во взгляде лучистых светло-серых глаз было что-то неизъяснимое, скрытое.
– Просто не люблю всех этих церемоний, – ответила, смеясь, Иримэ.
В ответ Нолдаран улыбнулся кончиками рта и представил дам друг другу по всем правилам столь презираемого его младшей сестрой этикета.
Широко распахнув глаза, Мирионэль глядела на венценосных брата и сестру. Они были похожи и непохожи одновременно. Нолдаран – весь воплощение силы, высокий, с серьезным выражением на бледном красивом строгой нолдорской красотой лице. Его сестра тоже рослая, но хрупкая и тонкая, как ствол молодого деревца, излучала веселье.
– Где же Фанни? – крутя головой и оглядываясь, так что бриллианты в ее волосах рассыпали во все стороны снопы белых искр, спросила Лалвен. – Наверняка ведет светскую беседу с ее любимцем, первенцем Арьо, – голос ее был звонкий, а негромкий смех звенел нежным звоном колокольчика.
Озорно прищурившись, Иримэ еще раз оглядела стоящую перед ней Мирионэль с головы до ног и произнесла, обращаясь к брату:
– Она такая статная и красивая, правда? Кого она тебе напоминает?
Услышав эти речи, ее брат внимательнее взглянул на оторопевшую от такого внимания родичей принцессу Первого Дома и, чуть нахмурившись, молча опустил взор.
Иримэ продолжала:
– Не хмурься так, ну… Говорят, подобное сходство случается даже через поколения… Ведь твой Турондо – вылитый отец*!
От этих ее слов Нолофинвэ слегка дернул головой и глаза его сверкнули от напоминания о потерянном навсегда, пусть и живом, среднем сыне. Поняв свою ошибку, Иримэ нежно, легко касаясь, огладила плечо и темные волосы Нолдарана и, прильнув к нему, зашептала что-то, потянувшись к уху.
Шепот подействовал, и почти тут же выражение лица Нолдарана изменилось, став спокойным. Он тихо вздохнул, осторожно огладил плечо сестры и кивнул, заглядывая ей в глаза.
Улыбка расцвела на свежем лице Иримэ. Она отстранилась от брата, сделав несколько шагов в направлении центра залы и почти пропела своим звонким голосом:
– На этом празднике нет места грусти! И сейчас, торонья*, я хочу танцевать! Попроси сыграть мою любимую, ну же! Дочь Морифинвэ, ты будешь танцевать со мной!
С этими словами она схватила растерявшуюся Мирионэль за руки и смеясь увлекла в центр залы, который уже поспешно освобождали от столов и скамей.
Плохо понимавшая, что происходит, Мирионэль озиралась вокруг. Она, Иримэ и несколько других нарядно одетых нисси стояли в кругу, что образовался посреди залы. Лалвен не выпускала ее рук и счастливо улыбалась. Послышались хлопки в ладоши, постепенно перешедшие в аплодисменты. Заиграла веселая музыка и, заливаясь смехом, Иримэ начала танец, по-прежнему держа за руки Мирионэль. Той ничего не оставалось, как пытаться следовать за сестрой Нолдарана, повторяя ее движения и выполняя фигуры танца, который она никогда прежде не танцевала. У нее не было возможности смотреть по сторонам, поскольку все ее внимание было поглощено персоной Иримэ и их замысловатым танцем. Та, наконец, отпустила Мирионэль и, раскинув руки, кружилась по зале, так, что широкие длинные рукава разлетались, блистая серебром и нашитыми каплями бриллиантов. Другие танцевавшие с ними в кругу девы прервали свои танцы, чтобы понаблюдать за Лалвендэ Финвиэль.
Мирионэль, остановившись, завороженно смотрела на кружащуюся нолдиэ, и она казалась ей волшебно прекрасной. Дочь Финвэ танцевала, тонкий стан ее, затянутый в бархат, изгибался – она поворачивалась, прогибаясь в спине, подняв вверх красивые руки, совершавшие плавные движения, темные длинные волосы волнами обвивали ее стройную фигуру. Вот красавица окончила свой танец и чуть запыхавшаяся, но счастливая подбежала к Мирионэль,
Взяв в свои мягкие, теплые ладони ее руки, Иримэ снова заговорила с улыбкой:
– Это был танец начала осени. Хоть Нолмэ и запрещает, а я все же обращаюсь в моих молитвах к Йаванне и Сулимо, ко всем им… – быстро проговорила она, – Знаешь, здесь, в Эндорэ, я научилась владеть мечем. Нолмэ сам учил меня, – вдруг Иримэ опустила голову. – Сегодня, глядя на тебя, он улыбнулся, – она оглянулась на пристально смотрящего на нее брата, стоявшего в глубине залы, – а это редко случается… – добавила она, краснея. – Спасибо тебе…
– Госпожа моя, – ответила Мирионэль, – вам не за что благодарить меня… – смысл речей сестры Нолдарана нолдор ускользал от нее.
Иримэ еще раз взглянула в сторону брата, тот по-прежнему смотрел на нее, недвижно застыв, словно гордая статуя. С такого расстояния было трудно определить выражение его лица, но Мирионэль показалось, что оно было суровым и сосредоточенным.
Теперь взгляд прекрасной Иримэ казался печальным, виноватым и смущенным.
Тоже ощутившая тень печали, тревожившей сердце прекрасной нолдиэ, Мирионэль попросила разрешения удалиться к себе, ссылаясь на усталость. Она действительно чувствовала себя уставшей. Долгая дорога и обилие впечатлений утомили ее. К тому же, ей требовалось больше часов сна, чем прочим квенди.
– Я провожу тебя, – сказала Иримэ, беря ее под руку, и первая направилась к выходу из залы.
Очутившись перед распахнутыми дверями парадного входа, она вновь взяла Мирионэль за руки и, заглядывая ей в глаза своими светло-серыми, как у Нолдарана, глазами, произнесла:
– Я предвижу – мы не увидимся больше, дочь Морьо. У тебя будет нелегкая судьба, но в ней непременно будет место великому счастью, – ее глаза заблестели в ярком освещении залы. – У каждого оно свое. Мое я обрела только здесь, в Эндорэ, – она снова опустила голову, пряча улыбку.
– Рада была знакомству с вами, госпожа моя и благодарю за вас за подаренный всем нам танец, – отвечала ей растроганно Мирионэль. – Доброй ночи, моя Леди, мы пробудем здесь несколько дней и, я очень надеюсь, еще не раз сможем увидеться с вами, – Мирионэль склонила голову в поклоне.
Разумеется, Маэдрос приехал в Хитлум не для того, чтобы пировать по случаю праздника начала осени. В течении всего времени пребывания в Барад-Эйтель он обсуждал со своим дядей, Нолдараном Нолофинвэ, и его советниками предстоящую военную кампанию против Моринготто. Впереди были переговоры с синдарскими упрямцами Владыки Эльвэ Среброманта и повторные встречи с посланниками короля наукар Белегоста. Ничего еще не было решено, предстояло определить многое, многое обговорить и обдумать.
И все же, несмотря на все сложности предстоящих переговоров, трудности долгой подготовки и тяжесть будущих военных затрат, в эти недели начала октября Нолдаран с удивлением заметил в старшем из феанорингов необычное оживление. Уверенность и спокойствие исходили от него. Движения Нельяфинвэ были отточенные и, вместе с тем, плавные, выразительный взгляд зелено-серых глаз сиял решимостью.
Покидая Хитлум, Маэдрос, хоть и был настроен более чем решительно, настаивал на том, что для подготовки к нападению на Врага понадобится еще не один год и многие дополнительные согласования и встречи. В конце концов, было решено, что принц Финдекано, сопровождаемый верной свитой, отправится вместе с ним в Химринг, где будет говорить от имени Верховного Короля нолдор.
====== Тьелпе ======
Комментарий к Тьелпе Ven или vendё (кв.) – дева, девушка.
Otorno (кв.) – названный брат. Otornya (кв.) – Названный брат мой
Oselle (кв.) – названная сестра. Osellya (кв.) – Названная твоя сестра
Из Хитлума мы возвращались в приподнятом настроении. Майтимо условился обо всем с Нолдараном, хоть и не раз говорил потом, что предстоит еще много болтовни, подразумевая предстоящие вскоре переговоры с упрямцами Владыки народа синдар.
С нами отправился и принц Финдекано. Они с Майтимо ехали рядом, теперь неразлучные и оба счастливые. Путь их лежал в Химринг. Мы же с отцом и нашим отрядом стражи возвращались домой.
На обратном пути дядя никуда не спешил, напротив, они с принцем часто задерживались у какого-нибудь из встречавшихся по дороге серых валунов, объезжая вокруг, рассматривая его, словно диковину и отставая так от основного отряда.
Отец, замечая это, хмурился, бросал на них исподлобья острые взгляды, но молчал. Как и всегда, большую часть времени он был сосредоточен на собственных мыслях, безмолвно наблюдая за тем, что творилось вокруг.
Распрощавшись на полпути со старшим дядей и принцем Хитлума, мы с отцом благополучно вернулись в Таргелион. Потянулись безмятежные дни. Казалось, все стало даже лучше, чем было до этого. Отец уже не был таким далеким, каким виделся раньше, до моей встречи с его братьями. Теперь мы чаще виделись, больше разговаривали, но было заметно, что он сильнее прежнего грустит о чем-то. Я никогда не спрашивала о причине этой затаенной грусти, боясь разбередить и без того не дававшие забыть о себе душевные переживания.
В начале весны в наши края неожиданно пожаловал из Химлада мой кузен Тьелпе. Еще в конце лета дядя Курво вскользь упомянул о том, что хотел бы отправить Тьелпе погостить в Таргелионе и познакомиться со мной, но мы с отцом восприняли те слова, как дань вежливости.
Появления Тьелпе в наших краях ни отец, ни я не ожидали.
– Ты еще сопляк, Тьелпе, – часто говорил ему отец, – многому тебе придется научиться. И не думай, мелкий, что я и твой дядя Турко будем возиться с тобой! Иди в кузню, живо!
И он учился. Упорства и терпения ему было не занимать. Часами он мог стоять перед горном, глядя на горящее пламя, сидеть за столом в мастерской, разбирая чертежи, упражняться в стрельбе из лука и владении мечем на площадке во внутреннем дворе их нового пристанища, покрытом тонким слоем часто выпадающего здесь даже весной снега.
Клятвы он не давал – ему тогда было, если брать за исчисление годы Анара, лет восемь. И все же, он читал своим долгом следовать за суровым отцом, разделяя во всем его долю, и учиться у него. Отца он уважал. Из живых только его и уважал. А братьев отца презирал, втайне считая их кучкой праздно прожигающих вечность выродков, недостойных того, чтобы принадлежать к роду Феанаро.
Деда он помнил смутно. Да, скверная у него в детстве была память. А может быть, дед просто не так часто представал перед его детским взором, чтобы было что помнить. Имя деда было окружено для него ореолом таинственности, сопричастности к какому-то священному действу – творению прекрасного, искусству, которое только его отец смог отчасти постичь от Великого Мастера. У отца остались сделанные дедом рисунки и чертежи. Даже и того ничтожного их количества, что сохранил Куруфинвэ Атаринкэ, было достаточно, чтобы понять – дед был гениален!
Ему нравилось доставать из потайного ящика в стене мастерской отца дедовы чертежи, рисунки и записи и подолгу вечерами, а часто и всю ночь, сидеть перед ними, разложенными на столе, всматриваясь, перечитывая, представляя, как и что можно сделать. Он мечтал воплотить в жизнь идеи деда.
У отца на такое никогда бы не хватило ни духу, ни мастерства, да он и сам это знал, потому и положил все эти пергаменты кипой в потайной ящик, чтобы никогда их больше не видеть.
Он часто спрашивал себя, почему серьезный, молчаливый, умный и талантливый отец постоянно таскается везде за этим самодовольным кретином Турко, который только и делает, что смотрится в зеркало, да выпрашивает у отца делать ему безделушки, чтобы, обвешанный ими, красоваться перед своей стражей.
В конце концов, он решил, что бесполезно пытаться сейчас что-то предпринимать самому. Отец прав – нужно еще многое постичь, многому научиться. А когда он будет готов, он почувствует это и уйдет. Будет жить один. Впереди вечность. Мысль об одиночестве нравилась ему и нисколько не пугала. Все лучше, чем в обществе мрачного и угрюмого отца и наглого развратника дядюшки Турко с его похабными шутками.
Он надеялся одно время, что отцу и его братьям удастся вырвать из лап Моринготто дедовы камни. Уж очень хотелось взглянуть на них, чтобы понять, как деду удалось их сделать. Если бы он понял, как они были сделаны, то смог бы тоже попробовать сделать что-то великое, достойное памяти Мастера Феанаро.
Прошло уже более четырехсот лет, как они переплыли море и попали сюда, в эти дикие и холодные земли. Да, уже почти пять сотен лет, а он по-прежнему был для отца «мелким», несмышленышем, недотепой Тьелпе, которого и на охоту-то вывезти стыдно, не то что на праздник с собой взять. Ну и пусть! Не особенно-то ему и хотелось охотиться и пировать в компании с невежественными лесными дикарями из нандор или атани.
Ему нравилось оставаться в крепости одному. Когда отца и Турко носило где-то на просторах Эндоре в Оссирианде, Таргелионе или Химринге, он сидел в мастерской у отца, которую уже по праву мог называть своей мастерской, и работал часами, без перерывов на отдых, а частенько и без пищи. Работа, изучение нового, физические нагрузки – вот, что приносило радость, а пример легендарного деда вдохновлял.
Когда, по возвращении из очередной вылазки в Таргелион, к бешеному дяде Морьо, отец начал заговаривать о том, что хорошо бы ему тоже отправиться туда, посмотреть тамошние земли, разведать, какие в них есть камни, какие руды и металлы, идея поначалу показалась бредовой. Потом, поразмыслив немного, он решил, что вообще-то это будет совсем неплохо. Путешествие в Таргелион даст ему определённую степень свободы. Дядя Морьо, насколько он помнил, был даже мрачнее и злее отца, а рожей был как отец, так что разницы никакой – что здесь с отцом, что там с его старшим братцем. Одним из преимуществ поездки в Таргелион было – не видеть смазливой физиономии Турко, вечно подталкивающего его в бок и шепчущего мерзости, если мимо проходила какая-нибудь вэн*.
С девами дела обстояли так – их в его жизни не было и точка. У отца, когда они жили в Валимаре, была мать, которую он помнил тоже смутно, но все же лучше, чем деда, и у него самого тоже была мать – ласковая Вэнлинде из нолдор – это были единственные женщины, чьи руки когда-либо его касались.
Март в том году выдался необычайно прохладным. Зима, казалось, не спешила передавать весне право на господство в Таргелионе. Тем утром Мирионэль вышла во внутренний двор, зябко кутаясь в тяжелый плащ на волчьем меху, чтобы, как обычно, высыпать крошки от вчерашнего ужина уже поджидавшим ее птицам. Она не особенно хорошо разбиралась в их видах, но могла отличить синицу от малиновки. Наблюдая за тем, как птицы, скача по свежевыпавшему снегу, клюют хлебные крошки, Мирионэль вдруг услышала отрывистый и громкий стук в ворота крепости. Она осмотрелась – стража предпочитала греться где-то внутри крепостных стен. Поняв, что она одна во дворе этим утром, Мирионэль направилась к воротам и приоткрыла небольшое окошко, вырезанное в правой их створке, чтобы удостовериться, что в столь ранний час к ним пожаловал с просьбой о помощи кто-то из жителей города, а не воинственно настроенный чужак – науко или атан.
Открыв окошко, она чуть не отпрянула – на нее в упор смотрели два серо-синих глаза в длинных черных ресницах. Глаза эти были почти точь-в-точь как ее собственные, отраженные в зеркале.
– Кто ты? – спросила пораженная таким сходством Мирионэль.
– Открывай же, я совсем продрог! – послышался грубоватый голос. – Я – сын Куруфинвэ, внук Феанаро!
Мирионэль поспешно отодвинула тяжелый засов. За воротами стоял сурового вида молодой нолдо – ее кузен Тьелперинквар. Одет он был просто; одежда хорошая, добротно сшитая, но грязная и мятая. Волосы кузена были собраны сзади в простой хвост, голову опоясывал кожаный ремешок. В руке у него был небольшой узел с вещами, за поясом – короткий меч, за плечами виднелся колчан со стрелами и лук.
Мирионэль и рада была улыбнуться гостю, приветливо заговорить, но строгий взгляд ее кузена и его надменная поза отнимали всякое желание лишний раз делать это.
– Что ты стоишь как статуя? – сдвинув брови, произнес куруфинфион, – Я голоден и устал.
Мирионэль не привыкла к подобному обращению и растерянно сказала, потирая пальцами висок:
– Хорошо, пойдем со мной, я провожу тебя в комнату для гостей и тебе тотчас принесут поесть, – она развернулась и быстрым шагом, с пылающими щеками, направилась к двери во внутренние комнаты замка.
Тьелпе молча шел за ней, скрипя по снегу тяжелыми грубыми сапогами с коваными носами.
Когда Карантиру доложили, что у него в замке вот уже несколько часов как гостит его племянник Тьелпе, он раздраженно фыркнул, но смолчал. Характер у них обоих был тяжелый, но, к счастью, оба были молчаливы и не склонны проводить время в компании друг друга.
– Передай ему, что он может присоединиться к нам за ужином, – сказал Карантир слуге, пришедшему к нему с новостью о прибытии Тьелпе.
За ужином, к немалому удивлению Карантира, сын Курво появился. Он сидел смирно, как и всегда был молчалив. Карантир заметил лишь, как при виде вошедшей в залу Мирионэль, которая заняла свое место по правую руку от него, племянник напрягся, нахмурился, буркнул что-то неразборчивое в ответ на ее приветствие и уткнулся носом в свою тарелку.
Холод в те дни стоял такой, что даже выезжать с утра на конную прогулку не хотелось. Карантир сидел целыми днями у себя в покоях, в кресле рядом со стеллажами книг, и читал.
На третий день своего пребывания в их замке Тьелпе пришел к нему с вопросом пользуется ли он еще своей старой мастерской и может ли сам Тьелпе воспользоваться ей, а заодно и кузницей. Карантир показал племяннику путь в кузницу, а в качестве мастерской предложил помещение, которое раньше использовалось как хранилище съестных припасов, а теперь, когда был построен добротный погреб, пустовало. Тьелпе кивнул головой и взялся за работу. Ни холод, ни пыль, царившие в помещении бывшего склада, его не пугали.
Через неделю начало теплеть. Морозы ослабли и, проснувшись ранним утром, Карантир почувствовал особый весенний запах в воздухе, просачивавшемся в его спальню сквозь щели в оконной раме.
Решив отправиться после завтрака на конную прогулку с Мирионэль и стражей, он позвал и Тьелпе. Тот отказался, сухо поблагодарив, сославшись на занятость какой-то работой, и остался в бывшей кладовой, которую превратил за эти дни в настоящую мастерскую. Карантир не удивился отказу племянника ехать с ними и, позавтракав в обществе дочери, пошел к себе, чтобы переодеться перед прогулкой.
Открыв сундук, в котором хранилась его одежда, он быстро нашел нужный кафтан и штаны, но, роясь в ворохе рубашек, туник и прочего платья, у него возникло странное ощущение, будто чего-то недоставало. Отогнав навязчивые мысли, Карантир спешно оделся и выбежал во двор, где его уже ожидала Мирионэль в компании Тулинде и Тьяро.
Они вернулись с прогулки поздно, как раз к ужину, голодные и разгоряченные скачкой. Тулинде позаботилась захватить кое-что из съестного в дорогу, и все это было с благодарностью поглощено в обеденный час. Теперь же они спешили к столу даже не заботясь о смене платья.
Усевшись за длинный стол в просторной обеденной зале, Карантир и компания с нетерпением ждали, когда слуги принесут приготовленное мясо и овощи.
Дверь в залу распахнулась. Вместо слуги с подносом на пороге стоял Тьелперинквар.
Его длинные темные волосы были тщательно вымыты, расчесаны и уложены в красивую щегольскую прическу, какую любил носить Турко. На лбу Тьелпе сиял удивительной работы венец из белого металла, усыпанный ярко блиставшими самоцветами. Одет он был в темно-синий аксамитовый кафтан, расшитый серебром и украшенный жемчугом и драгоценными камнями, поблескивающими в свете ламп. Под кафтаном виднелась рубашка белого шелка, ворот и рукава которой по краям украшали мелкие жемчужины. На тонкой талии Тьелпе был повязан объемный и широкий алый шелковый кушак с золотой вышивкой. На стройных ногах надеты изящные сапоги из черной кожи с красивыми серебряными пряжками. Серо-синие глаза нолдо блестели ярче самоцветов в его венце, а на свежих щеках выступил красивший его легкий румянец.
Поклонившись Карантиру, сын Курво сел за стол на свое обычное место, и во время всей трапезы не сводил глаз с Мирионэль, сидевшей подле отца. После ужина, прошедшего в почти полном молчании, Тьелпе подошел к ней и при всех протянул что-то – просто вложил в ладонь, чуть склонив голову, и тут же быстрым шагом вышел из залы.
Мирионэль разжала пальцы – на ее ладони лежала небольшая, изящная заколка для волос в виде бабочки. Бабочка была чуть больше натуральной величины и сделана из белого золота: крылья с чернеными прожилками, заполненными ярко-бирюзового цвета эмалью, на их краях поблескивали бриллианты – по пять в каждом крылышке, тельце тоже было инкрустировано совсем мелкими бриллиантами и двумя рубинами в завитках усиков.
Тулинде и прочие восхищенно рассматривали это диковинное и прекрасное украшение, равного которому по мастерству исполнения и оригинальности замысла было не найти в землях Белерианда.
Следующим утром, чуть свет, Карантир стоял у порога комнаты Тьелпе. На его стук ответа не было, тогда он отправился прямиком в бывшую кладовую, оборудованную теперь под мастерскую, где и обнаружил племянника.
Тот сидел за столом, облаченный в свои обычные испачканные и протертые одежды и рабочий фартук, разбирая какие-то металлические осколки. На столе, помимо инструментов, стояла чашка с дымящимся квенилас и лежали свежеиспеченные лепешки.
– Тебе надо уезжать, – начал с порога Карантир, – собирайся. Я прикажу дать тебе хорошую лошадь – пешком далеко да и опасно. Передавай привет Турко и Курво!
Племянник повернул к нему голову и молча смотрел в лицо остекленевшим взглядом. Карантир уже повернулся к нему спиной и направился к двери, но вдруг, вспомнив, вытащил из-за пояса желтоватый квадратик бумаги.
– Это тебе, – сказал он, протягивая квадратик племяннику. – Намариэ, Тьелпе!
Видя, что племянник сидит как истукан, Карантир положил квадратик перед ним на стол и вышел из комнаты.
Тьелперинквар медленно встал из-за стола, взял в руки свернутую причудливым образом бумагу и все также медленно, словно пребывал в полусне, развернул ее.
Внутри он прочел:
«Оторнья*,
Благодарю тебя, мой Серебряный Искусник, за дни в твоем обществе, которые ты подарил нам! Благодарю за удивительный подарок, которого ничем не заслужила.
Быть твоей нареченной, а затем и супругой, стало бы великим счастьем и великой честью для любой девы. Я всем сердцем желаю, чтобы ты в самом скором будущем встретил ту, которая сможет по достоинству оценить твою душу и обратит к тебе свое сердце.
Мой отец и я будем хранить воспоминание о твоем визите к нам, как драгоценность, сравнимую с той, что ты преподнес мне в дар.
Пусть путь твой будет благословен и Анар осветит твои дни.
Оселлья*, Мирионэль»
====== Внезапное пламя ======
Согласно обычаю народа эльдар из-за моря и условию, поставленному Лордом Карантиром, прежде чем пожениться, мы с Мирионэль должны были ждать один год.
Я убеждал себя, что он пролетит быстро и я, занимаясь государственными делами, не замечу, как пройдут осень, зима и весна, чтобы уже следующим летом поехать в Таргелион за Мирионэль. Положение затрудняло полное отсутствие почтового сообщения между нашими землями. Прощаясь с Мирионэль, я пообещал, как только окажусь в столице, прислать в Таргелион гонца с вестями и подарками.
Мы добрались до Менегрота без каких-либо сколько-нибудь серьезных происшествий. Дороги горные, степные и лесные, были свободны от приспешников зла, что по мнению Белега, являлось затишьем перед бурей.
После подробного доклада Тауру Элу об итогах переговоров с главой проклятого Первого дома, Белег отправился к себе, на восточную границу королевства. Я был официально назначен одним из младших советников Элу Тингола. Как и говорил в беседе со мной на пути в Химринг мой наставник, он умолчал в своем отчете Владыке обо всем, что случилось во время нашего пребывания в Таргелионе. Я сам просил Таура Элу разрешить мне последовать за Белегом к восточным рубежам и был отпущен с условием, что возвращусь в Менегрот следующей осенью.
Проезжая родные края, я мечтал о том, как скоро привезу сюда Мирионэль и покажу ей то место, где Таур Элу встретил Торил Мелиан.
Отец отправил ко мне своего оруженосца Саэлона с посланием от матушки и данной ею сумкой со сменной одеждой и лекарственными травами. От отца Саэлон привел мне лошадей и привез оружия – еще один лук, несколько дюжин стрел и пару кинжалов. Оставив верного Сайло при себе, я снарядил в наш замок гонца с письмом матушке, где благодарил обоих за их милость и сообщал об обручении с Мирионэль, дочерью Темного Лорда Таргелиона.
В Химринге у одного из подчиненных Маэдроса я выменял мои украшения на пару сабельных мечей, как те, что были у Лорда Карантира, и каждый день находил время для тренировок с Белегом и другими эльдар из нашего гарнизона. В перерывах между тренировками я пытался изучать язык изгнанников. Уже одно то, что на нем говорила Мирионэль вдохновляло меня больше, чем любые поощрения моего наставника, не раз отмечавшего мои успехи в изучении квенья.
Отец прислал мне сухой ответ относительно моего обручения, сообщающий, что подобный союз он благословить не сможет и призывающий меня одуматься и вернуть кольцо, пока не поздно. Будь отец рядом, это упрямство могли привести к ссоре, но находясь далеко от отца, я не придал особого значения холоду, с которым он воспринял весть о моей скорой женитьбе.
В уделах князей голодрим, меж тем, активно готовились к скорой войне со Всеобщим Врагом. Приехавший в начале зимы гонец из Таргелиона привез послание от Мирионэль, где она, в промежутках между нежными словами, сообщала, что лорды Маэдрос и Карантир, разработав план вторжения во владения Врага, заключили союз с эдайн, что жили восточнее Таргелиона, племенем вастаков. Союзный им Хитлум заручился поддержкой малочисленного племени халадинов, что жили среди буковых рощ на наших западных границах, а также, эдайн из рода Беора, служивших государю Нарготронда. Наугрим Белегоста и Ногрода были склонны ко вступлению в союз с Лордом Маэдросом, их Владыка, Азагхал, через голодрим Таргелиона, сообщал о том, что поддержит союзников в случае, если его народу будет отдана доля захваченных ценностей и сняты торговые пошлины.
Все, казалось, жило лишь мыслью о скором вторжении в Ангбанд. Все вокруг Дориата, на западе, севере и востоке, готовились к великой войне. А я не хотел, чтобы она начиналась. Многие были уверены, что Владыке голодрим Финголфину в союзе с князьями проклятого дома и любимцами Таура Элу из Нарготронда и Дортониона удастся сокрушить Врага. Белег высказывался в том духе, что на подготовку к задуманному походу к стенам Тангородрима им понадобятся еще десять или двадцать лет.
Дориат был мирным королевством. Мы открыто не воевали ни с кем, и даже в случае, если бы гордецы из-за моря затеяли войну с Морготом на севере, Белег выторговал у Маэдроса право для Дориата – не вмешиваться активно в боевые действия. Но разве могли мы, живя здесь, говорить о мире, если бы на севере от завесы бушевало пламя жестокой войны?
