Текст книги "Под Варды синими сводами (СИ)"
Автор книги: Calime
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)
С братьями предстоял серьезный разговор. Что же до сильмарила, то было необходимо выяснить, где он.
Маэдрос решил, что говорить с провинившимися братьями нужно наедине, по возможности, не привлекая к разбирательству Кано и близнецов. Морьо, который давно знал о похождениях неразлучной пары в Нарготронде, и все это время молчал, был еще слаб и проводил много времени у себя, рядом с Мирионэль, за чтением тех немногих книг, что нашлись в крепости.
Размышляя о том, стоит ли вообще по прошествии такого длительного времени заводить этот разговор и, если все-таки начинать, то как именно, Руссандол послал за Турко и Курво.
Младшие братья стояли перед ним, вальяжно переминаясь с ноги на ногу: Курво скрестив на груди руки и хмуря черные брови, Турко подбоченившись и меча молнии из прищуренных ярко-голубых глаз под красиво изогнутыми угольно-черными, как у брата, бровями. Они то и дело переглядывались и непрестанно шептались в осанве. Эту привычку – говорить в осанве, они усвоили еще в раннем детстве, сейчас уже нельзя было сказать, кто именно научил их, но по степени молчаливого взаимопонимания и чувствительности в отношении друг друга они уступали только близнецам Амбаруссар.
Подойдя вплотную к золотоволосому Келегорму, Маэдрос спросил у него голосом, в котором звенел металл:
– Что это значит? – нависнув громадой своего роста над братом, он ткнул ему в лицо пергамент содержавший послание Артаресто. На что Куруфин повернул к нему голову, чуть вытянув шею, чтобы прочесть бумагу, и тут же, пожимая плечами, проговорил:
– С чего ты так бесишься? Начитался бредней этого телэрского выродка, а теперь докучаешь нам… – угрюмое выражение его лица на мгновение сменила недоверчивая ухмылка.
Маэдрос смерил брата ледяным взглядом зелено-серых глаз.
– Я спрашиваю Турко, а не тебя, – стараясь смирить охвативший его гнев, ответил Руссандол.
Келегорм нахмурился и злобно посмотрел на старшего феаноринга.
– Мы хотели как лучше, Нельо, – наконец выдавил он из себя и опустил голову.
– Как лучше? Вы подстрекали народ к бунту против законного Владыки и смущали горожан бесчестными речами! – Маэдрос смотрел на Келегорма, готовый испепелить его взглядом. – А дева из синдар? С ней ты тоже хотел поступить как лучше?! – продолжил обвинительную речь старший из братьев.
– Эта девка – ведьма, она сама околдовала его, – как бы невзначай бросил Курво.
Маэдрос попытался сделать вид, что не расслышал этой реплики и ждал ответа от Турко, сожалея о том, что допустил глупость и вызвал на разговор их обоих вместе, а не по одиночке.
– Нельо, я… – Турко медлил с ответом, – эта дева – моя вечность…
– Моринготто ее разбери… – тихо добавил Курво.
Маэдрос покачал головой.
– Турко, я не понимаю, ты что, позволил похоти возобладать над здравым смыслом? Неужели желание обладать девой…
– Да уж знаем, где тебе понять… – саркастически хохотнул Курво, дернув подбородком, и тут же отлетел к дальней стене от удара левой. Маэдрос не выдержал.
Келегорм подбежал к брату, оглядываясь на взбешенного Нельо, и помог Курво подняться на ноги.
– Нельо, прошу тебя, не трогай его! Я был не прав, оставь Курво в покое! Лучше отправь туда кого-нибудь, чтобы узнал как там Тьелпе, он ведь воевал в составе армии Финьо. Не видишь разве – он весь извелся?! – он кивнул на утирающего кровь с подбородка младшего брата.
– Хорошо, – отозвался успевший успокоиться Маэдрос, – сегодня же я пошлю гонца в Нарготронд за вестями о Тьелпе, – он перевел дух. – А сейчас ступай прочь, оставь нас, – приказал он Куруфину.
Когда тот вышел за дверь, и его удаляющиеся шаги послышались в коридоре, Маэдрос подошел к Келегорму и тихо сказал, склонившись к самому уху брата:
– А теперь расскажи мне все, что знаешь о дочери Эльвэ Синголло и этой истории с сильмарилом…
====== Страх ======
И в нетерпении своем не стали они ждать, но тотчас разбудили супруг своих. Так и вышло, говорят эльдар, что первым, что увидели эльфийские женщины, были их супруги, и любовь к мужу была первой их любовью, и лишь потом познали они любовь к чудесам Арды и благоговение пред ними.
Дж.Р.Р.Толкин «Квенди и эльдар»
– Вам так к лицу этот темный цвет, браннон, – улыбался Саэлон, оправляя на мне только что сшитый стараниями матушки и бывших при ней десси кафтан из темно-синего бархата, вышитый на груди, воротнике и манжетах причудливым узором из серебряных нитей и украшенный россыпями мелких бриллиантов.
Я вздохнул – выздоровление далось мне тяжело, хоть отец и сделал невозможное, чтобы поставить меня на ноги, а матушка отдала мне столько сил, что сама ослабла и побледнела, проводя у моей постели дни и ночи.
Все уже было готово к тому, чтобы мы с Саэлоном и дюжиной стражей отправились в крепость Амон-Эреб. Я чувствовал, что Мирионэль находилась там. Не зная ничего о судьбе ее отца – Саэлон сказал, что когда он доставил Лорда Карантира в лагерь князей голодрим, тот был на последнем издыхании и мало чем отличался от мертвого, я был уверен, что его братья позаботились о ней. Сожалел я лишь о том, что сам не мог до этого дня сделаться ее опорой. Едва начав выздоравливать, я непрестанно думал о Мирионэль. Мое хроа, открыв вместе с ее плотскую ипостась мелет, скрепившую навечно наши судьбы, влекло меня к Каран-Итильде не меньше, чем моя феа.
Встревоженный тем, что мы с ней так и не смогли увидеться и получить вести друг о друге из-за проклятого змея, чуть не отправившего меня прямиком в палаты Властителя Судеб, я, как только почувствовал себя в состоянии держаться на ногах, решил отправиться в крепость Амон-Эреб, чтобы увидеть ее. Мне не терпелось получить возможность вновь прикасаться к ней, дотрагиваясь до кончиков ее пальцев, обнимая за плечи, вдыхать запах ее волос, заглянуть в ее сине-серые глаза-омуты. Я знал, что война с Морготом продолжится, вынуждая нас ждать, может быть, в течении долгих лет, возможности пожениться и зажить мирной жизнью.
Тогда же я осознал, что безрассудство не всегда является признаком воинской доблести, а испытывать страх не является чем-то постыдным. Я боялся, боялся не суметь или не успеть по вине Всеобщего Врага прожить с Каран-Итильде годы мира и счастья, и что моему самому горячему желанию – засыпать, держа в объятьях ее стройное гибкое тело, не суждено будет исполниться.
Надеясь на снисхождение к моему внешнему виду моей нареченной и осматривая себя в зеркале, я заметил, что волосы уже начали заметно отрастать и теперь ершились, создавая вокруг головы тонкий светлый ореол. Было странно и непривычно видеть их такими короткими. Уши без обрамлявших их длинных прядей выглядели оттопыренными, шея казалась совсем тонкой, а глаза огромными.
Ко мне вошла матушка, держа в руках драгоценный пояс, усыпанный переливающимися самоцветами и украшенный заклепками из белого золота и бриллиантовыми пряжками.
– Надень его, – она сама, улыбаясь, обернула блистающий исходившим от камней светом пояс вокруг моей талии.
– Моя леди, – я поклонился, осматривая заодно и слепивший глаза пояс, – мама, он слишком прекрасен… – в смущении я не знал, как благодарить ее.
– Это память о брате, – сказала она, обнимая меня, – ты ведь стал таким же отважным воином, каким был он.
Дэнетор, ее брат и Владыка народа лаиквенди, был храбрым воином. В Первой Битве за Белерианд он, не дождавшись подкрепления воинов Таура Элу, атаковал армию Моргота и пал, попав в окружение. Мама считала, что Владыка Тингол умышленно держал в засаде свое войско, дожидаясь, пока измотанный сражением с армией лаиквенди и нандор противник не ослабнет и не потеряет бдительность. Она крайне редко покидала отцовский замок и избегала встреч с Тауром Элу, считая свой род превосходящим его по знатности и величию и не в силах простить смерть брата.
Матушка и ее брат вели свой род от одного из первых эльдар, что пробудились у берегов озера Куивинен. Энель и Энелье были их прямыми предками. В то время как мой отец был сыном Эльмо, младшего брата Таура Тингола, на которого, как говорили, я был похож даже больше, чем на отца.
Внезапно появившийся на пороге отец, застал нас стоящими обнявшись, перед большим зеркалом. Он запыхался, его верхний кафтан из тяжелой серебристой атласной ткани, вышитой черными цветами, был весь в брызгах дорожной грязи. Видно было, что он только что прибыл и очень спешил по дороге.
– Лис, нужно поговорить, – сказал отец, стараясь придать голосу обычную деловитую манеру, – А ты, мой лесной цветок, иди к себе, и прикажи твоим девам собираться в дорогу. Я скоро приду и все расскажу тебе, – он взял матушку за руку, подводя ее к двери. На ее попытку что-то сказать в ответ, он прильнул в ее губам в коротком поцелуе, закрывая перед ней дверь.
– Куда ты собрался? – он повернулся ко мне, хмуря брови.
– Я еду в Амон-Эреб, отец. Мирионэль там, я должен ее увидеть, дать ей знать…
– Послушай меня сейчас, – перебил он меня на полуслове, приближаясь и крепко хватая за плечи, – Я только что из столицы – по приказу Таура Элу все дороги, ведущие в королевство, перекрыты, к границам стягиваются регулярные войска, выезд из Дориата строжайше запрещен! Дядя обязал всех благородных особ с домочадцами в кратчайшие сроки прибыть в Менегрот… – отец прикрыл глаза и опустил голову.
– Мама не захочет ехать, – ответил я, потрясенный сказанным.
– Значит, леди Нифрелас привезут в столицу под конвоем, – мрачно ответил отец, – Прошу тебя, ради твоей матери, не делай глупостей! Мы все в опасности, пойми?! – он заглянул своими ярко-голубыми глазами в мои, встряхнув меня за плечи.
Не зная, что ответить, и будучи в замешательстве, я чувствовал, как мечта о счастье с моей Красной Луной ускользает все дальше.
Мирионэль сама не знала, сколько в ней было от квенди и сколько от атани. Нолдиэ она или все-таки атанет из халадинов. Бывали мгновения, когда ей самой казалось, что она не относилась ни к тем, ни к другим. После гибели Лиса она старалась все время занимать себя чем-нибудь, помогать Тулинде и другим немногочисленным бывшим в крепости нисси и проводить с отцом столько времени, сколько он сам пожелает посвятить ее обществу.
Они оба изменились после Нирнаэт Арноэдиад. Переживая личную потерю и насмотревшись на смерть, страшные раны, страдания и трагедии многих бывших с ними квенди и атани, Мирионэль стала молчаливой. Печаль и скорбь не покидали ее сердца, как будто часть ее была безвозвратно утеряна, упокоившись в некрополе во дворе их крепости, в Кургане Слез, в вырытой на холме неглубокой могиле, там – где были погребены павшие в битве воины. В отце она находила подобие утешения.
Карантир же находил это утешение в ней. Он заметил, как она мгновенно повзрослела после битвы, и ругал себя за то, что согласился на настойчивые уговоры взять ее с ними на Анфауглит. Сам не желая расставаться, стремясь держать ее рядом с собой так долго как это возможно, он обрек дочь на жестокие страдания, заставив видеть вокруг себя страшные картины смерти и горя. Морьо помнил, что Мирионэль потеряла в той битве нареченного. Он не стал тревожить ее рассказом о том, как этот молодой синда спас его от неминуемой гибели, вывез из окружения и приказал доставить к ним в лагерь. Карантир больше других знал, как это – обрести счастье, начав чувствовать его вкус, и тут же потерять навсегда. Лишь оказавшись при смерти, погрузившись в туманные слои предшествовавшие залам Намо, Морьо почувствовал, насколько же дорога ему Мирионэль. А когда он понял, что появившееся в нем вдруг сила, позволившая ему превозмочь действие на тело орочьего яда, исходила от нее, отдавшей ему часть своей благодати, Карантир ощутил себя так, как не было даже в самые счастливые дни с Халет. Он был нужен, дорог, любим, за него боролись, рискуя собой, отдавая ему часть себя… Он и до этого знал, что Мирионэль испытывает к нему полудетскую восторженную привязанность, почтительную робкую благодарность, хотя они никогда не говорили об этом. Теперь говорить стало еще сложнее, да и не было подходящих слов, и он молча глядел на нее, сидящую с вышиванием у его постели.
– Начинает холодать, – как-то заметила она, выглянув из смотрящего во внутренний двор окна его покоев.
– Это ничего, – ответил Морьо, – скорее бы выпал снег… – ему вспомнились их с Тиаро тренировки с мечами во дворе крепости в Таргелионе.
– Знаешь, близнецы привезли вчера красивого жеребчика черной масти, – задумчиво отвечала она.
Его вороной пал в последний день битвы, и Карантир все это время оставался безлошадным.
– Ты соскучилась по конным прогулкам? – он чуть улыбнулся.
– Как только ты совсем поправишься, – заговорила она, садясь на край постели и легко касаясь его руки, – мы обязательно отправимся гулять. Лапсэ ждет не дождется возможности побегать.
На этот раз обычная проницательность изменила Ороферу. На совете его дядя ни словом не обмолвился о сильмариле, но сказанное им заставило содрогнуться всех присутствовавших. Ссылаясь на опасность, исходившую от Моргота и его приспешников, а также на угрозу, которую, по его мнению, представляли теперь для Дориата князья голодрим, обосновавшиеся близ восточной границы и не сдерживаемые более волей Верховного Короля, Таур Элу обрекал Дориат на полную самоизоляцию.
– В связи с нарастающей внешней угрозой от наших давних врагов с севера и убийц-изгнанников, прибывших из-за моря, сделавших своим логовом Одинокий Холм, я принял решение о закрытии границ Дориата для въезда и выезда. Мы должны сплотиться перед лицом нависшей над нашими землями опасности, и я призываю всех вас прибыть в Менегрот в сопровождении домочадцев, дабы мои воины могли защитить вас и ваши семьи от любых возможных посягательств из вне…
Приказ в самые кратчайшие сроки приехать в столицу, где они будут размещены в королевской резиденции, вокруг которой были выставлены несколько рубежей обороны, ошеломил не только Лорда Орофера. Указом Таура Элу князья голодрим были объявлены вне закона, любые контакты с ними равнялись государственному преступлению и жестоко карались. Вдоль границ Дорита на дорогах были расставлены посты. На территорию королевства можно было пройти лишь с высочайшего соизволения.
Измученный долгой скачкой и размышлениями о том, что могло подвигнуть дядю к подобного рода мерам, Орофер чувствовал, что, находясь в Менегроте, они все окажутся в гораздо большей опасности, нежели здесь, в его маленьком замке. Ему было понятно, что некогда бесстрашный Элу Тингол боялся и не просто боялся, а до истерического смеха и ночных кошмаров. И боялся он не Моргота, о котором всегда презрительно отзывался как о «черной крысе», не находящей лаза в его дом, а князей из-за моря, отношения с которыми строил всегда с позиции сильного. Что же изменилось, если теперь он отгораживался от них каменными стенами укреплений и рядами своих вооруженных воинов?
====== Оттенки серого, черного, красного... ======
Комментарий к Оттенки серого, черного, красного... coimas (кв.) – лембас
nieninque (кв.) – подснежник
Шли месяцы. Все они переживали вынужденное заточение в королевской резиденции Менегрота мучительно. Лорд Орофер проводил время в обществе Келеборна, его очаровательной хервесс и других благородных эльдар, разделявших с ними вынужденное пребывание во дворце Элу Тингола. Леди Нифрелас сторонилась всех, сидя в своих покоях, коротая время за вышиванием и изобретая все новые узоры и украшения для одежд и драгоценностей своего ненаглядного Лиса, которого любила даже больше, чем мужа.
В свое время, увидев молодого Орофера, привезенного его отцом в столицу Линдона, принцесса не могла оторвать восхищенного взора от его дивно сложенной фигуры, белой кожи, ярко-голубых сияющих как звезды глаз и густых, доходивших до талии, серебряных волос с перламутровым отливом. Страстная любовь поразила ее, словно удар молнии, и она всею душей пожелала стать его супругой. Юный родич Таура Элу смотрел на нее с нескрываемым интересом, оказывая всяческие знаки внимания и уделяя ей достаточное количество времени, чтобы она могла влюбиться в его голос, взгляд, аромат волос и улыбку. Орофер уже тогда в совершенстве постиг многие премудрости магического искусства Мелиан, и ему не составляло труда очаровать свою нежную избранницу. После свадьбы они приехали в замок его отца, и ее юный супруг, по-прежнему обходительный и внимательный к ее просьбам и потребностям, стал мало-помалу отдаляться от нее. Нифрелас терзалась этим, винила себя, и всем своим существом привязалась к Ороферу, чинная вежливость которого ранила ее сердце больнее, чем это могли бы сделать упреки и дурной нрав. Даже во время любовной игры она ощущала его отстраненность и при этом видела, что он отнюдь не избегает близости с ней, наоборот, ей казалось – он стремится сделать ее регулярной. Он настойчиво добивался ее, а его движения и ласки при этом были жесткими и казались монотонными. Часто случалось так, что он ложился на спину, прикрыв веки, распростершись на их широком супружеском ложе, и, держа ее сидящую на нем за бедра, совершал ритмичные движения. Она видела его подрагивающие ресницы, приоткрытый рот, слышала, как он дышит – прерывисто, вдыхая жадными глотками нагревшийся от жара их тел воздух. Она страстно хотела детей, а он не спешил. Ему понадобилось время, чтобы оценить и полюбить ее и тоже захотеть привести в мир дитя. Когда это случилось, его чувственность приобрела привкус нежности, любования, заботы о жене и в то же время окрасилась в более яркие цвета пробудившейся в его сердце страсти.
Леди Нифрелас никогда не признавалась в этом мужу, но она сразу поняла, когда они познакомились, что он пытается воздействовать на нее магией любовных чар. Это лишь польстило ее самолюбию. Она бы и без всяких магических манипуляций полюбила юного Орофера за сочетание несвойственной ей самой рассудительности и холодной расчетливости с внутренним благородством и полным сознанием собственного превосходства над окружающими.
Ее обожаемый Тэран-Дуиль внешне был почти точной копией отца, от нее унаследовав лишь зеленовато-голубой цвет прозрачных глаз. Он родился поздней весной, как раз тогда, когда вся природа того края, где выросла его мать, уже освободилась от зимних оков и расцветала, каждым раскрывшимся бутоном, каждым нежно-зеленым листиком, каждой молодой веткой радуя ее взор и сердце. В память об этой прекрасной поре, и любуясь цветом глаз новорожденного сына, она назвала его на своем родном наречии – Цветущей Весной. Орофер прозвал его Лисом за по-лисьи чуть приподнятый кончик носа, придававший всему прекрасному лицу их сына сходство с этим животным.
Как и многие другие молодые эльдар благородного происхождения, Тэран-Дуиль по прибытии во дворец Владыки Тингола был определен в королевскую гвардию, где нес посменную службу в карауле. Гвардией, занимавшей оборону вокруг дворца и на нескольких уровнях внутри него, командовал Маблунг, прозванный Сильная Рука. Высокий, широкий в плечах, с налитыми сталью мускулами, одетый в кольчугу и легкий доспех, Маблунг всегда имел вид воина, готового в любой момент броситься в бой. Панцирь его доспеха золотился, подобно волнистым локонам длинных пышных волос военачальника. У Маблунга, обладающего практически неограниченным доверием Тари Мелиан, были свои разведчики и осведомители за пределами Дориата, что позволяло ему узнавать обо всех важных событиях вне границ королевства одним из первых, чтобы поспешить в покои Королевы и рассказать ей последние новости Белерианда.
В один из вечеров, когда Тэран-Дуиль привычно стоял в карауле крайнего рубежа обороны, опоясавшего покои Таура Элу, его супруги и их приближенных, к нему подошел Маблунг и, положив тяжелую ладонь на его плечо, спросил:
– Ну как служба, сын Орофера? – он хмурился и казался опечаленным.
– Я не жалуюсь, – ответил Лис и сжал губы в струну, опуская взор.
– Пропустим по стакану, идет? – не дожидаясь ответа, Маблунг, прихватив Лиса за плечо своей железной хваткой, направился с ним в караульную.
Налив обоим крепкого красного вина трехлетней выдержки, Маблунг уселся за грубо выточенный деревянный стол. Лис недоуменно смотрел на него.
– Он мне про тебя рассказывал, – начал Маблунг, всматриваясь в лицо Лиса в тусклом свете единственной горевшей в комнате лампы, – говорил, что ты хоть и мал еще, но дельный, сообразительный, – он сделал паузу, отпивая вино.
Лис тоже сделал несколько глотков. Вино было очень крепким.
– О ком вы? – с сомнением спросил Лис. Он догадывался, что речь о его дорогом наставнике.
– Вчера мне донесли, – набрав воздуха в грудь, продолжал Маблунг, словно не слышал вопроса, – вчера мне донесли, что он был убит – тот самый проклятый адан, что прикончил Саэроса.
Повисла тишина. Лис лишился дара речи, услышав эту новость.
– Он к тебе очень привязался… Я решил, что ты должен знать, – снова заговорил начальник стражи, – теперь все кончено – Тугой Лук обрел, что искал…
Внутри у Лиса словно провели холодным лезвием. Даже дыхание перехватило. Он как рыба глотал ртом воздух, не в силах подняться с места. Дрожащей рукой он дотянулся до чаши с вином и осушил ее в два глотка. Маблунг поднялся со своего места и сказал, ставя на стол свою пустую чашу:
– Иди к себе сейчас, я прикажу тебя подменить. Мне нужно доложить госпоже.
Было лучше, чтобы никто не видел Лиса на боевом посту в таком состоянии – утром того дня в Менегрот пожаловала большая делегация наугрим Ногрода. Впервые за многие месяцы на лице Владыки Тингола вместо беспокойства отобразилось торжество. Он улыбался, гордо вскинув подбородок, на бледном лице рдел едва заметный румянец. Всем своим видом Таур Элу показывал, насколько пришедшие наугрим пришлись ко двору. Им отвели лучшие гостевые покои в огромном дворце и в честь их приезда королевский обед изобиловал умело приготовленными угощениями, подававшимися лишь по большим праздникам.
Пошатываясь, Лис кое-как добрался до своих покоев и рухнул на кровать, не раздеваясь, сняв лишь тяжелый пояс с прикрепленными к нему кинжалами и мечами. Он думал о своем наставнике, не веря в его гибель. Ведь он не успел научиться у Белега стольким вещам и знаниям, не рассказал ему всего, что хотел и сам не смог задать учителю и другу столько вопросов, ответ на которые хотел бы знать. Лис так и не спросил его о леди Галадриэль. Ведь это из-за нее Куталион так отчаянно бросался всегда в самую гущу боя, всегда стремясь быть там, где война, поближе к смерти. От этих мыслей у Лиса закружилась голова, и прошиб холодный пот. Он представил, каким адом, должна была быть жизнь всегда веселого, улыбчивого, любящего шутить, Белега, и мысли сами собой перенеслись в ту ночь, когда он понял, какое наслаждение приносит слияние тел.
Каждый вечер Тэран-Дуиль засыпал в отведенной ему комнате в королевских чертогах думая о Мирионэль. В его ночных мыслях тревога и страх смешивались с нестерпимым обжигавшим хроа желанием. Он ворочался на ложе, ища удобного положения, чувствуя как пульсирует там, под покрывалом, плоть и, сминая подушки, сжав в кулаках простыни, тихо стонал, вздрагивая и глубоко вздыхая, от не находящего выхода томления.
В ту ночь, как и в предыдущие, Тэран-Дуиль погрузился в сон совершенно измученным, с волосами, мокрыми от пота и гулко стучащим в груди сердцем.
Из сна его вырвал крик трясущего его за плечи Саэлона:
– Просыпайтесь, браннон! Во дворце тревога!
Они жили в своем маленьком форте на Одиноком Холме и та скудная информация, которую сыновья Феанора получали из-за его пределов, не могла удовлетворить потребность в ней Маэдроса и его братьев.
Вернувшийся из Нарготронда гонец сообщил, что там ничего не знают о судьбе Тьелпе. Было известно, что он в составе отряда, ведомого кузеном Артаресто, воевал в рядах Западной Армии Нолдарана Финдекано. Из боя он не вернулся, как и более чем две трети тех, кто был в отряде Ородрета. Услышав эти новости о сыне, Куруфин метался по крепости как умалишенный. Все эти годы он изводил себя мыслями о Тьелпе. Не мог простить себе его потери. Теперь уж кто знает, как все завертелось? Эта синдарская ведьма, ублюдок Финдарато, его святоша братец Артаресто, толпа горожан, и влюбленный Турко посередине. О Турко Куруфинвэ думал со злобой, тесно переплетенной с другим чувством. Красавчик Турко – ему бы родиться девой, но нет, угораздило же появиться на свет мужчиной, как и он, Курво. Пятый сын Феанора любил Келегорма. Одно дело – любить жену, его Вэнлинде была среди самых прекрасных дев нолдор, и совсем другое этот смазливый старший брат, казавшийся младше его. У Курво, как у их отца, мужественность была написана в глазах и била из всех пор на теле, а Турко был много нежнее по натуре, пошел в мать. Он вздрагивал и мелко дрожал, когда Курво обнимал его сзади, прикасаясь к самым чувствительным местам его совершенного тела, сминая одежду, шепча в осанве горячие слова, зарываясь лицом в крупные золотые кольца его пышных кудрей. Его прекрасный Тьелкормо стонал, умоляя «Еще, еще, ну же…» доводя до исступления и так терявшего всякий разум Курво. Он был его бесом, личным Проклятием и его ненаглядной красой, и тоской, и самой гибельной страстью, без которой он не мог жить. Чувствовал, что не мог.
Морьо, товарищ их детских игр, с которым поначалу они были неразлучны, проводя втроем свободное от учебы в мастерской отца время, постепенно, то ли почувствовав что-то, то ли тоже обнаруживая характер одиночки, отделился от них, став больше общаться с их старшим.
Они повзрослели, но Турко по-прежнему льстило такого рода внимание брата. Он тоже тянулся к нему, бессознательно выбрав Курво себе в любимцы. Они еще в детстве научились говорить в осанве. И это настолько увлекло обоих, так им нравилось, что уже, будучи юными квенди, и потом, во взрослом возрасте, здесь, в этих холодных негостеприимных землях, они мало разговаривали. За них говорили их мысли. Особенно ему нравилось разговаривать с Турко, когда они уезжали вдвоем на охоту, взяв с собой лишь нескольких гончих из его огромной своры. Ночевали в лесу, в палатке, и Турко жарко обвивал руками его шею, прижимался к нему, улыбаясь, называя его ласковыми словами, прося как всегда новую подвеску, сережки или уздечку для коня.
Курво всеми силами поддерживал внешние приличия. Его мрачный характер одиночки и привычка к работе в кузнице и без того не привлекали толпы собеседников и знакомых. А Турко мог приходить и приходил, приносил ему коймас*, воды и фруктов. Раз по весне он принес ему венок из цветов ниэнинкве*, счастливо смеясь, надел поверх кожаного ремешка, которым Курво удерживал волосы, работая в мастерской, и произнес серьезным голосом, заглядывая ему в глаза:
– Пока мы вместе, все будет хорошо…
А потом он встретил ее, колдунью. И все пошло прахом. Курво совсем не стал бы возражать, если бы его Прекрасный брат женился на аранель Лютиэн. Он четко разделял любовь к женщине, с тем, что испытывали друг к другу они. Он видел, как Турко страдал, как он в бешенстве от ее постоянных и непреклонных отказов готов был кинуться из верхнего окна сторожевой башни, находившейся на небольшом пригорке, близ главных ворот Нарготронда, и сердце его сжималось от тянущей боли. За своего Тьелкормо он готов был стереть в пыль любого, будь то демон, или хрупкая дева…
Тьелпе, наблюдая за всеми этими страстями, хмурился, мотал головой, а потом бросил ему в лицо резкие и грубые слова, все им припомнил, знать их больше не желал. И остался, встав рядом с этим паскудой Артаресто и глядя в упор из-под сдвинутых в гневе бровей.
И вот он погиб. Пал как герой и отправился к Намо, где, должно быть, проклинает его, Турко, свою жизнь бок о бок с ними, а заодно и своего деда, чьей волей они все оказались в Эндоре.
Сейчас, сидя на полу, прижавшись спиной к холодной каменной стене, в одном из подземных коридоров Амон-Эреб, забравшись туда, словно жалкая крыса в нору, переживать свое горе, Куруфин спрашивал себя, почему он и его братья такие? – совсем не похожие на всех остальных квенди, добрых и правильных, добродетельных и таких светлых, что тошно становилось. Для них, семерых принцев нолдор, когда-то наследников трона Финвэ, этот прекрасный, гармонично созданный Единым мир был клеткой, в которой они метались и сходили с ума, каждый на свой лад.
====== Падение ======
Комментарий к Падение Artanaro (кв.) – Высокое Пламя. Атарессе последнего Верховного Короля нолдор в изгнании. Его амилессе – “Эрейнион” (синд.) – Потомок Королей, было заменено на эпессе “Гил-Галад” – Сияющая Звезда.
Turosto (кв.) – Белегост
Heceldamar, Hecelmar (кв.) – Белерианд
Весть о падении Нарготронда дошла до обитателей Амон-Эреб с большим опозданием. Ее просто некому было до них донести. Почти случайным образом случилось так, что несколько фалатрим, бежавших на остров Балар, захотели переплыть бухту, отделявшую Балар от устья реки Сирион, и поселились там.
На них, охотившихся в близи Нан-Татрена, наткнулись отправившиеся туда с тем же умыслом, Келегорм и Куруфин. Они привезли плененных охотников в крепость, где Нельо подробно расспросил их о том, как они очутились на месте нынешнего проживания. Так, среди прочих подробностей о разорении гаваней в Нирнаэт Арноэдиад и бегстве оставшихся в живых их обитателей в бухту Балар, все узнали о том, что не так давно город Подземная Крепость был уничтожен, а жители его обращены в рабство или перебиты. В последние годы в крепости Амон-Эреб не испытывали особенно теплых чувств по отношению к родичам из Третьего Дома и их подданным, поэтому весть о гибели Артаресто и его оплота никого не привела в отчаяние.
Маэдроса волновала судьба Артанаро*, которого, вместе с Фаниэль и его матерью, Финьо отослал в Нарготронд перед началом наступления на Анфауглит. Выяснилось, что дочь Финвэ предусмотрительно отправила Эриен и юного принца к Кирдану, в Гавани Бритомбара и Эглареста, а сама отправилась в Нароград. Во время падения гаваней Эриен погибла, однако, Кирдан сумел спасти наследника короны нолдор, сел вместе с ним на корабль и отплыл на остров Балар, где он и жил по сей день под опекой Корабела и других фалатрим из синдар и где сами они узнали о разрушении столицы Фелагунда от нескольких бежавших оттуда в устье Сириона нолдор. Теперь в устье этой реки образовалось небольшое поселение свободных эльфов, состоящее из синдар, фалатрим и нолдор. Над ними не было старшего, хотя формально они считали себя подданными Нолдарана Турукано. Слова о наследнике короны нолдор в изгнании и племяннике Тургона болью отдались в сердце Маэдроса, вспомнившего почему-то любимые черты и нежные ласки бесстрашного и отчаянного Финьо.
