Текст книги "Под Варды синими сводами (СИ)"
Автор книги: Calime
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц)
Он смотрел на грозного, известного взрывным нравом, кузена Морифинвэ мокрыми от слез глазами. Бледный, со сжатыми в струну губами, он торопливо отпил из поданного ему кубка, волосы его отливали слабым золотым светом в отблесках догорающих свечей.
Тут пришла очередь Карантира сделать несколько больших глотков вина. Опустив взор, Морьо с силой сжал в руке свой кубок. Заговорил он не столько для своего слушателя, сколько для самого себя, ему хотелось высказать вслух то, что он годами копил в себе, будучи вдали от нее.
– Халет была нам ровней! Нет! Она превосходила нас во многом… Такая ниссэ, как Халет, была достойна не только принца крови из квенди, но и любого короля! Не о себе она думала, проживая отведенное ей время… Она была бесстрашна, непокорна… Эта дева мудро владычествовала над своими подданными и достойна восхищения, – он резанул Аэгнора острым, болезненным взглядом, – Она выбрала свой путь – уйти со своими людьми далеко на запад. Халет покинула меня, увезя с собой нашу новорожденную дочь, чтобы жить в лесах Бретиля под покровительством Тингола и Финдарато. Мы не прожили вместе и двух лет. Когда ее феа отправилась в небытие, я обрел Мирионэль – редчайшую драгоценность, в сравнении с которой меркнет любой сильмарил. Теперь я живу, теша себя надеждой, что после моей смерти в погоне за проклятыми камнями отца, моя душа, раз уж Намо проклял и ее, растворится в том самом небытие, в которое канула душа Халет, – Карантир помолчал, постепенно погружаясь в некое подобие транса, и продолжил, сам толком не понимая, почему он это говорит:
– Ты сможешь встретить свою возлюбленную в Возрожденной Арде. Когда предстанешь перед Намо, проси за нее и, я убежден, ты воссоединишься с ней. У тебя есть еще надежда… А сейчас скачи к ней – какою б ни была… Ведь ждет, и не мудрых речей твоего братца, не посланий в стихах, а тебя, златовласку, живого из плоти и крови, чтобы прижал к себе, был рядом…
Морьо говорил, а перед глазами у него стояла картина его воссоединения с Халет. Ее лицо было таким, каким он его помнил, объятия тоже – крепкие и сильные, а тепло ее тела манящим и родным.
Айканаро больными глазами раненного животного смотрел на Карантира. Слезы медленно и беззвучно текли из его больших раскрытых глаз по горящим ярким румянцем щекам.
Феаноринг прикрыл глаза, давая волю воображению. Айканаро прошептал по осанве: «Спасибо, Морьо», и, стараясь не производить шума, покинул его комнату.
Лорд Таргелиона сидел в кресле, в полутьме одной из гостевых комнат замка Барад-Эйтель, прикрыв глаза, приложив ладонь к горячему лбу и полностью погрузившись в собственные воспоминания. Халет осталась где-то там, словно вырезанная в стене его души из благородного черного мрамора, рельефная скульптура.
====== Волны памяти ======
Белег скрестил руки на груди, взглянув на меня сверху вниз:
– Лисенок, ты только что поставил крест на своей карьере! – веским тоном заявил он, – Воображаю, что мне скажет Таур Элу, когда я доложу ему о твоей помолвке с дочерью одного из убийц-изгнанников… – он закатил глаза.
– Ты серьезно? – спросил я.
Иногда я не понимал, когда Белег шутит, а когда говорит серьезные вещи.
– Более чем! – отвечал мой учитель, – Ему для полной гармонии сейчас не хватает только породниться с Владыкой Таргелиона!
Выехав из владений Лорда Карантира, мы целый день были в пути, и теперь устроили стоянку на ночь посреди открытого всем ветрам поля. Места вокруг были пустынные – степи и редколесье.
– Так и быть, придется пойти на риск и ради всеобщего спокойствия упустить эту деталь в моем отчете, – продолжал Куталион, – Но обещай мне, что в Химринге будешь смотреть в оба!
– Я служу нашему Владыке, но его не должны интересовать мои личные дела! – пытался парировать я.
– Ты – его внучатый племянник, конечно, его касаются твои дела! – нахмурился Белег, – А сейчас сосредоточься на нашем задании. И не вздумай еще и в Химринге обручиться с какой-нибудь девой голодрим!
Я тоже взглянул на него сердито.
– А чтобы ты не заскучал по милой, вот, держи! – наставник положил передо мной толстый фолиант в истрепанной кожаной обложке. Я взглянул на название.
– Что это? Язык изгнанников запрещен к употреблению, разве нет?
– Разумеется, ты прав, – подтвердил мой учитель, – Но для хорошего советника и дипломата ты не слишком проницателен… Ничего, это приходит с опытом, – и он весело подмигнул мне.
Только тогда мне стало ясно, что Белег отлично понимает наречие голодрим. Таур Элу строжайше запрещал пользоваться языком изгнанников из-за моря, но, оказывалось, этот запрет не распространялся на тех, кто, как Белег Куталион, являлся посланником Тингола. Эти избранные в совершенстве изучали язык аманьяр, чтобы понимать все, что говорилось и быть в состоянии прочесть любой документ.
У Маэдроса в Химринге мы пробыли ровно две недели. Примерно на третий день переговоры зашли в тупик, несмотря на значительные усилия в целях достижения договоренностей с обеих сторон.
В какой-то момент Белег предложил Маэдросу следующее: он со своим гарнизоном присоединится к коалиции против Всеобщего Врага, также к ней присоединятся ополченцы, возглавляемые представителями поместного дворянства из нандор – мой отец со своей свитой и воинами, а также Лорд Амдир и его дружина. Кроме того, мы гарантировали поставки военного продовольствия к месту боевых действий и обеспечение нужд тыла. В обмен на все это Дориат, по предложению моего наставника, которое было в итоге принято, получал определенную долю из того ценного, что удастся захватить в случае успеха, и право на беспрепятственное пересечение его гражданами земель, принадлежащих князьям-изгнанникам, а так же некоторые другие послабления в торговле.
Возвращаясь в столицу, а Белег должен был ехать прямиком в Менегрот для доклада Тауру Тинголу, мы непрестанно обсуждали исход переговоров.
Белег был доволен тем, что удалось согласовать общие условия. Детали относительно точного размера причитающейся нам добычи в войне с Морготом, по его мнению, были уже не столь важны. Результат был достигнут, и Таур Элу мог быть спокоен за свою регулярную армию.
На обратном пути было решено отправиться с сопровождающими Владыки Химринга короткой дорогой, ведущей напрямую к столице, через Химлад, вдоль течения Келиона.
Во время ночных стоянок, оставаясь один, я позволял себе думать только о Мирионэль. Хотя и днем мысли о ней и воспоминания о днях, проведенных в Таргелионе, не давали мне сосредоточиться на обсуждаемых с моим наставникам предметах и повседневных заботах.
Рана моя затянулась, не оставив даже заметного шрама. Я просил Белега не сообщать ничего отцу, боясь, как бы и матушка не прознала про тот случай.
Уже долгое время будучи Владыкой над своими подданными и побывав не в одной битве, я со смешанными чувствами вспоминаю мой первый урок двумечного боя:
Он был похож на черную гибкую пантеру, двигаясь бесшумно и уверенно. Движения выверенные, ни одного лишнего вдоха. Мечи-сабли, плоские, заточенные лишь с одной стороны с чуть загнутыми вверх остриями, летали, перевертываясь, в его руках с такой быстротой, с едва слышным свистом рассекая воздух, что я не успевал уследить за их движениями. Перед глазами лишь мелькали всполохи белого света блестевших на солнце граней.
С нескрываемым восхищением и завистью смотрел я на то, как Лорд Карантир упражняется вместе со своими подчиненными, сопротивляясь одновременно пяти противникам.
Из меня мечник был никудышный, хоть отец и пытался научить меня простым приемам обращения с широким коротким мечем. Глядя на отточенное мастерство во владении этим диковинным оружием Лорда Таргелиона, которое, казалось, давалось ему с такой легкостью, я задавался вопросом – смогу ли я когда-нибудь, если буду каждый день усердно тренироваться, постичь хотя бы тысячную долю его искусства?
После очередной серии выпадов и взмахов мечей Лорд Карантир бросил на меня быстрый, хищный взгляд:
– Дайте ему мечи! – скомандовал он подчиненным.
Один из них вручил мне свой меч и меч одного из товарищей.
Стоя посреди площадки для тренировок, я держал в каждой руке по сабельному мечу. Они казались довольно легкими, а черные кожаные рукояти были удобны и хорошо ложились в ладонь.
– Готов?! – сверля меня взглядом, спросил Лорд Карантир.
Не сводя с меня мерцавших недобрым светом глаз, он обошел вокруг, двигаясь вдоль края площадки.
– Нападай! – он сделал призывное движение руками, от чего его мечи ослепительно сверкнули.
Я даже толком не знал, как правильно держать их в руках, но все же решил попытаться атаковать и двинулся вперед. Он отступил на шаг, уходя от контакта с моим мечем.
– Левая рука тоже твоя. Вперед! – князь изгнанников, казалось, сейчас прожжет меня насквозь своими вдруг загоревшимися угрожающим красноватым светом глазами.
Сделав неуклюжий выпад, я чуть не свалился к его ногам. Взглянув на меня сверху вниз, Лорд Таргелиона с досадой сжал челюсти:
– Тьяро, с одним! – крикнул он и сам отбросил в сторону меч, что был в его левой руке.
В этот миг я скорее почувствовал, чем увидел, что сзади ко мне приближается военачальник Лорда, вооруженный одним мечем. Пытаясь совладать с волнением, я прижал скрещенные мечи к себе, позволяя им приблизиться. Это дало мне время решить, как действовать против каждого из них. Я рассчитывал на внезапность и скорость моего рискованного маневра.
– Ну же, лесная фея, покажи нам, на что ты способен! – прорычал Лорд Карантир, полыхнув красными зрачками.
В этот миг у меня от гнева побелело перед глазами. За всю жизнь до того момента я не испытывал подобной ярости. Мне хотелось разрезать его и всех их на кусочки, размазать по земле, топтать сапогами! Силы мои удесятерились, и я двигался с такой скоростью, что сам не успевал мысленно уследить за движениями моих рук и всего тела. Раздался оглушительный звон металла, ударяющегося о металл. Набросившись на князя изгнанников, я не упускал из виду его слугу, атаковавшего с тыла, и отбросил его ударом ноги, как меня учил Белег. Я же в свою очередь был встречен непроницаемой защитой и тут же атакован. Но злость моя предавала мне храбрости, и я противопоставлял ударам князя голодрим свои удары, пока не оказался снова в центре площадки.
Лорд Карантир отступил на шаг.
– Хорош, синда! – голдо довольно скалился белыми ровными зубами, тяжело дыша.
На его щеке проступила едва заметная косая черная линия, из верхнего края которой тонкой струйкой вытекала кровь.
Я замер, сердце вот-вот готово было выпрыгнуть из горла, голова кружилась. Оглядываясь на стоящих вокруг подчиненных и слуг князя, которых собралась целая толпа, я чувствовал, что сейчас упаду – рана давала о себе знать. Пошатнувшись, я выпустил из рук мечи. Они с лязгом упали в пыль под моими ногами.
– Отведите его в его комнаты, – услышал я голос Лорда Карантира.
Он со своими приближенными уже входил в одну из дверей под колоннадой внутреннего двора.
Каждый раз, вспоминая Мирионэль, меня охватывает трепет, будто я заново переживаю нашу встречу, каждое сказанное нами слово, каждый взгляд. Такое невозможно забыть. Прошли тысячи лет. Но память все также отчетливо воскрешает перед моим мысленным взором все подробности наших первых встреч:
Пока слуги из голодрим под руки вели меня, помогая добраться до отведенных мне покоев, я радовался тому, что уже сегодня вечером смогу увидеть Мирионэль, и печалился, потому что до вечера оставалось еще много времени. Не видя ее уже целых четыре дня и зная, что она где-то очень близко, я мучился от тоски.
Совсем без сил придя к себе и повалившись на кровать, я растянулся на ней, прикрыв глаза. Чувствуя себя не в состоянии двигаться, я лежал, надеясь, что смогу уснуть, но боль в боку усиливалась.
Внезапно волна радости прокатилась по телу – я услышал, как тихонько открывается дверь моей комнаты. Я уже знал – это была она.
Сквозь полуприкрытые веки я мог видеть размытые очертания ее фигуры в простом светло-сером платье. От нее пахло свежесобранными плодами черешни, сладковатым ароматом цветов розы и каким-то травяным отваром.
– Ты не спишь? – я понял, что впервые слышу ее голос, негромкий, но мелодичный и удивительно приятный. Мой рот сам растянулся в улыбке.
– Все эти дни я приходила к тебе – ты спал, – продолжала она, – Выпей это и боль пройдет.
Я открыл глаза. Она стояла перед кроватью, держа в руках чашу. По запаху я определил, что в ней был отвар из трав. Протянув к ней руку, я попросил:
– Ты побудешь со мной?
Вместо ответа она взяла меня за руку. Ее пальцы – изящные, тонкие, подрагивали, касаясь моих.
– Пей, – ответила она, опуская глаза.
Осторожно взяв чашу и отпивая большими глотками, я думал, что из ее рук я с радостью принял бы даже яд.
Она улыбалась, и я чувствовал себя счастливым как никогда и откинулся на подушки.
– Мирионэль, – мне хотелось просто произнести ее имя, – Благодарю тебя…
Она вздохнула, поставила пустую чашу на столик рядом с кроватью, и вдруг наклонилась ко мне, легко коснувшись своими темными губами моих губ, и тут же с быстротой лани выбежала из комнаты.
То, что я почувствовал тогда, можно назвать смесью обожания и острого желания хроа. Забыв и думать о неудобствах, причиняемых раной, я снова прикрыл глаза и подумал, что сойду с ума, если не смогу остаться с ней наедине до отъезда.
Тем вечером за ужином в большой зале крепости были: Лорд Карантир, его помощник Тьяро, Мирионэль со своей верной гватель, Белег, его приятели из нашего отряда, и я.
Мирионэль была в платье из светло-голубого атласа, в ее темно-русые волосы, доходившие до талии, были вплетены жемчужины. И сама она сияла как нежная жемчужина, восхищая взор присутствующих.
При всех я протянул ей серебряное кольцо с перламутром – подарок матушки. В ответ она вложила мне в руку свое кольцо – тоже из серебра, тонкое, со вставками из яркой разноцветной эмали, на фоне которых одна за другой, непрерывной чередой по всему периметру кольца, вздымались волны. Такую работу невозможно было встретить нигде.
– Это кольцо из Валимара, – сказала она, – Отец привез его с теми немногими вещами, которые удалось взять с собой.
Я тут же надел его.
– А твое мне дала моя матушка, оно сделано у нас, в Нан-Эльмоте, – сказал я, видя, как она рассматривает рисунок перламутра.
– На нем виден целый город! – воскликнула она, тут же надевая и любуясь его видом на ее маленькой ручке.
Подаренное ею кольцо из Валинора я, не снимая, носил долгое время, пока однажды она не дала мне другое, которое я продолжаю носить и сейчас…
====== Финьо ======
Комментарий к Финьо Funiculì, Funiculà (неап. диалект) – “Фуникулер”. Название песни, написанной Пеппино Турко к открытию первого фуникулера к вершине Везувия в 1880 г. Автор советует ее слушать. Не обязательно понимать слова. Главное – ритм, выразительность, мелодичность, необычайная экспрессия.
Песня веселая, задорная, как та, что друзья пели Валиноре. Похожую на эту песню Фингон, по мысли автора, пел, когда искал Нельо на Тангородриме.
Сегодня вечером я пришёл
В те места, которые тебе знакомы,
Туда, где суровое сердце
Не сможет обидеть.
Туда, где обжигает страсть, но если убежать,
Она отпускает тебя,
И не мчится за тобой и не губит тебя,
Можно лишь смотреть ей вслед.
Пеппино Турко. Funiculì, Funiculà*
За столом, уставленным кушаньями и графинами с вином, напротив меня сидел нарядно одетый, блистающий венцом из белого золота с самоцветами, принц Хитлума. Он задумчиво глядел на меня и почти не притрагивался к пище.
Я уже привыкла к обилию драгоценностей, каковое было в обычае у мужчин квенди. Перстни, подвески и ожерелья, обручи и драгоценные самоцветы, искусно инкрустированные в златотканые орнаменты, украшавшие кафтаны, жемчужины, вшитые в кромки воротов рубашек, драгоценная вышивка на тяжелых атласных тканях верхних одежд и плащей с кровавой аксамитовой подкладкой, пышные узлы на широких объемных поясах из сияющего шелка, опоясывающих тонкие талии. Все это я воспринимала как часть того мира, в котором я была теперь своей.
Блеск самоцветных камней и переливы золота особенно подчеркивали тонкую красоту черт принца. Он казался совсем юношей, даже его фигура в подогнанной по ней одежде, выглядела по-мальчишески тонкой и гибкой.
Видя, что я пробую стоявшие передо мной угощения, он обратился ко мне:
– Надеюсь, наши северные дары природы придутся тебе по вкусу, дочь Морьо. Здесь она не балует нас теплом и разнообразием, – в голосе его слышались печаль и разочарование.
– Благодарю вас, принц, я в восторге от угощений! – искренне восхитилась я вкусом пищи, – Путь к вам неблизкий, и я уже давно не сидела за накрытым столом.
– Да, путь в наши края лежит через пустынные земли, – задумчиво сказал он, – но я уверен, тебе не пришлось скучать в дороге, ведь рядом были твои родичи…
– Верно, в пути мне не было скучно, – я чувствовала в нем какое-то напряжение, стараясь уловить скрытый смысл его слов.
Принц посмотрел мне в глаза своими фиолетово-синими глазами-озерами и спросил:
– Он, конечно, рассказывал тебе о нас, о Хитлуме, об отце?
– Да, конечно, но не так много, как вы думаете. Атар не часто рассказывает о родне…
– Я говорил о Майтимо, – опуская глаза, молвил Финдекано.
Найдя взглядом дядю Майтимо, который в тот момент, стоял в другом конце залы, у накрытого стола, беседуя с несколькими золотоволосыми рослыми нолдор, я пожалела о том, что не была сейчас рядом с ним. Тем временем, отец, с которым нас разделяли несколько пустующих кресел, поднялся с места и, вежливо поклонившись Нолдарану, спешно вышел из зала.
– Знаю, вы с дядей всегда были очень дружны, – заметила я, поддерживая нашу беседу, – Вы в одиночку спасли Майтимо из плена, я наслышана об этом великом подвиге…
Я чуть не сказала, что меня удивляет эта странная холодность, которую я заметила сегодня между ними, но, к счастью, он перебил меня на полуслове.
– Ты думаешь, мои чувства к нему навязаны искажением? – гневно прошипел принц и добавил, – Он тоже… – проследив направление моего взгляда.
Его глаза сузились, крылья носа затрепетали, ярким всполохом резанули глаза самоцветы в его венце.
Мы оба замолчали, опустив взор каждый в свою тарелку. О характере чувств, питаемых ими друг к другу, нередко говорили даже у нас, в Таргелионе: в комнатах для прислуги крепости, в приемных военачальников отца, на улицах. И все были единодушны во мнении, что раз эти двое соблюдают должные приличия, то заслуживают наименее возможного осуждения. Отец не обращал на досужие пересуды ни малейшего внимания. Мы никогда не обсуждали с ним ничего, что касалось личной жизни его братьев.
После затянувшейся паузы, рассудив, что должна что-то ответить, я произнесла:
– Принц Финдекано, я не вправе рассуждать о вещах, касающихся вас и Майтимо. Думаю, он был бы рад возможности объясниться с вами. Вы можете поговорить с ним.
– Он противится своей природе, врет сам себе, – хмурясь, с горечью произнес он.
– Мой дядя поступает так в соответствии со своими представлениями о законах Эру. Вам больно, я вижу, но, если вы поговорите с ним, вам обоим станет легче…
Не зная, что сказать, я лепетала первое, что приходило на ум, сознавая бессмысленность сказанного и стыдясь затронутой темы.
Финдекано прикрыл глаза, продолжая хмурить черные брови. Затем вздохнул, залпом выпил вина.
– Нет, видно, до обновления Арды нам не суждено объясниться, дочь Карнистиро, – устало выдохнул он, – Майтимо не желает ничего знать и слушать. Для него есть только Клятва, только долг, только приличия, а его самого как будто нет за всем этим. Даже тень его отца для него живее и дороже моей любви. Я смертельно устал, испортился, исказился, стал завистлив. Я завидую твоему отцу, что смог вопреки Клятве, проклятью Намо, Приговору и всему на свете быть рядом с твоей матерью, я завидую атани, потому что они смертны. Смерть была бы для меня спасением от этого ада, в котором я вынужден жить столетиями. А знать, что и в возрожденной Арде придется притворяться, соблюдать приличия, опасаться, как бы не выдать себя словом или поступком, прятаться и быть отвергнутым! Что может быть страшнее этого?!
Он говорил громко, и я испугалась, что нас могли услышать. Глаза его расширились, ноздри раздувались, выпитое вино давало о себе знать.
В ответ я покачала головой, давая кузену отца понять, что с сочувствием отношусь к его душевным терзаниям и готова сопереживать ему. Ответить было нечего.
Мне было известно, что принц Хитлума около ста лет тому назад женился на прекрасной синдэ, родственнице короля Эльве Синголло и что у них есть сын – Эрейнион, прозванный самими синдар «Сияющая Звезда». Все знали – этот брак был навязан сыну Королем Нолофинвэ с целью продолжения рода, появления наследника и для укрепления отношений с Дориатом. Супруга принца, благородная Эриен и юный Эрейнион были сейчас в зале среди пирующих.
Пристально глядя на забывшегося от вина Астальдо, я подумала об Эриен, о том, знает ли она, догадывается ли, и каково это – быть нелюбимой женой принца нолдор?
Но вот мой собеседник резко поднялся из-за стола, даже не взглянув на меня, и быстрыми шагами направился в сторону широко распахнутых дверей парадного входа. Перед тем, как вскочить по его ступеням, он на мгновение задержался, повернувшись в сторону Майтимо, который, в свою очередь, почувствовав взгляд кузена, обратил к нему свой взор. Краткий миг они глядели друг на друга, затем принц отвесил моему дяде поклон, больше напоминающий вызов на поединок, чем акт вежливости по отношению к родичу, и опрометью бросился вон из пиршественной залы.
Фингон бежал по знакомым узким коридорам отчего замка. «Отсижусь в своей комнате, – думал он, – не важно, что подумает отец и другие. А уж что подумает он так и вовсе наплевать!»
Влетев в свои покои, принц с шумом запер кованую дверь и прижался к ней спиной. Дыхание его то и дело сбивалось, сердце колотилось бешено, щеки пылали как от пощечин.
Он сбежал ото всех самым скандальным образом, и его выходка, когда он с вызовом поклонился Майтимо прежде, чем стрелой вылететь из залы, не осталась незамеченной окружающими. Теперь о ней будут судачить сначала в гостиных и кабинетах, а потом в кухнях, постирочных и комнатах для прислуги.
Запрокинув голову, так, что затылок упирался в холодную ковку на массивной двери, Фингон прикрыл глаза. В следующий миг он медленно потянулся рукой к блиставшему на его голове драгоценному венцу и вдруг с размаху отшвырнул его в дальний угол комнаты. Венец жалобно зазвенел, ударяясь о плиты пола.
Принцу было уже все равно. Мало ли о них с Майтимо сплетничают все, кому не лень? Теперь у них будет лишь одним поводом больше…
Он всякий раз с нетерпением ждал приезда своего кузена и друга. Каждый раз, как приходило известие о скором приезде Лорда Нельяфинвэ, в душе наследного принца Финдекано загоралась сумасшедшая надежда, с которой он ничего не мог поделать, как ни старался уничтожить ее доводами разума. И неизменно, в конце каждого визита Владыки Химринга в Хитлум эта надежда умирала в нем, становясь жертвой разочарования и отчаяния. Майтимо упорно избегал его, держась чинно и подчеркнуто вежливо. Во всем, что он говорил или делал по отношению к кузену спасителю неизменно сквозил холод и отчуждение.
Внезапный тихий стук в дверь заставил Фингона открыть глаза и вздрогнуть. В следующее мгновение стук повторился, сделавшись нетерпеливым, настойчивым. Принц нолдор отшатнулся от двери – сердце скакало в груди, готовое взорваться от напряжения, колени подкашивались.
Набрав в грудь воздуха, он потянул за ручку. На пороге, освещенный дрожащим желто-оранжевым светом факелов в коридоре, стоял Майтимо.
– Зачем ты сбежал с праздника? – спросил он с порога, оглядывая кузена с ног до головы.
Фингон отступил на несколько шагов от распахнутой двери, что позволило старшему феанорингу войти в комнату.
– Как ты нашел мои покои? – пролепетал Финдекано, бледнея.
– Спросил первого попавшегося прислужника, – сверля его исподлобья своими зелено-серыми глазищами, хрипло проговорил кузен, затем повернулся и запер за собой дверь на засов.
Фингон почувствовал, как трепещет в его груди сердце, а ноги сделались совсем слабыми. Майтимо, тем временем, не спускал с него упрямого взгляда.
– Ты чем-то испуган, Астальдо? – вдруг спросил он.
Его кузен, которому подобный сарказм феаноринга мгновенно придал сил, ответил вопросом на вопрос:
– Ты здесь за тем, чтобы спрашивать о моих страхах?
Он сейчас почти ненавидел Майтимо, искренне желая, чтобы наглый и жестокий кузен убрался поскорее из его покоев.
– Мы одни, никто не потревожит нас, – Маэдрос кивнул в сторону запертой двери, подходя все ближе, и уже мягче попросил. – Скажи, что на тебя нашло?
Принцу не хотелось начинать ссору, разбираться, что-то объяснять и было просто тошно от слов Майтимо. Он вздохнул, нахмурился и сказал:
– Мне было тревожно за тебя. Я неважно спал этой ночью, – Фингон склонил голову.
Майтимо преодолел короткое расстояние, разделявшее их, сделав пару шагов, вплотную встав рядом с кузеном. Тот чувствовал на себе тяжелый взгляд рыжего феаноринга.
– Финьо, – позвал Маэдрос, с силой прижимая к себе неожиданно податливое тело кузена, – все хорошо, – прошептал он куда-то в макушку принца.
У Фингона не осталось сил, он чувствовал себя как никогда слабым. Ему хотелось оттолкнуть Майтимо, но вместо этого он почему-то прильнул к нему, вжимаясь всем телом в тело феаноринга. Дышать сразу стало легче, хоть Маэдрос и сдавливал его как раз в области грудной клетки. Нолофинвион закрыл глаза: «Пусть он уйдет сейчас, пусть оставит в покое. Зачем он мучает меня своими расспросами и жалостью?! Неужели он думает, что я ищу его жалости?!»
В объятиях Майтимо он чувствовал облегчение от своих страданий, но в этом облегчении крылась горечь разочарования и в который раз обманутых надежд.
«Нужно взять себя в руки!» – решил Фингон и ответил, пытаясь освободиться из плена рук кузена:
– Да, все хорошо, Нельо. Можешь возвращаться к остальным.
Маэдрос только сильнее сжал тиски объятий.
– Мой Астальдо, – услышал Фингон у самого уха его горячий шепот, – я сам боюсь лишний раз приближаться к тебе. Твоя красота режет глаза, словно свет Анара, Отважный.
Что-то металлическое, зазвенев, упало на ковер и покатилось по каменному полу. По телу Фингона шарила рука его кузена и волнами пробегали мурашки. Он крепче зажмурил глаза, чувствуя каждой клеточкой, как же сильно он сейчас желает Майтимо! О, Эру, как же безумно он всегда желал его! …
– Ну, уходи же скорее! – почти жалобно простонал принц Хитлума.
– Дурень, – душа его в объятиях, отвечал Майтимо.
В следующее мгновение он, целуя покрывшийся испариной от напряжения лоб Фингона, шептал:
– …Ненаглядный, …Мой спаситель, … Финдекано, … Астальдо…
От этой внезапной нежности после стольких лет отчуждения и ханжества со стороны любимого, изранивших его душу, Фингону захотелось разрыдаться. Он словно опять почувствовал себя почти младенцем, которому часто доставалось от Турко и Карнистиро, и который бежал, ища защиты, к обожаемому Майтимо. Он весь сжался, зажмурившись и дрожа всем телом. Левая рука Майтимо теперь нежно огладила его щеку, в то время как покалеченная правая все еще крепко обнимала.
Поцелуи, от которых все обрывалось внутри, сыпались на волосы, уши, виски, щеки Фингона, словно легкие цветочные лепестки. Он вдыхал пьянящий запах туники и медных кудрей своего Майтимо, робко целовал тонкую белую кожу его шеи, обвив руками его стройный стан, издавая едва слышные стоны.
С хриплым стоном, напоминающим сдавленный рык, не размыкая их объятий, Майтимо повалил своего кузена на мягкий ковер, что был расстелен под ними, и с силой потянул за распахнувшийся ворот его рубашку – жемчужины запрыгали во все стороны, ткань с треском разорвалась, обнажив грудь нолофинвиона. Фингон, в полузабытьи от нервного потрясения вперемешку с вожделением, запрокинул голову, шепча:
– О, Эру, Эру Единый…
Руки его тянулись к плечам Майтимо, обвивали шею, пальцы царапали спину. Феаноринг, навалившись всем телом, исследовал рукой и губами нежную золотистую кожу на груди кузена. От его поцелуев на шее Фингона оставались багроветь отметины, и все тело сотрясалось от спазмов. А когда Майтимо провел рукой вдоль его торса, бережно оглаживая низ живота, и осторожно коснулся длинными тонкими пальцами того места под тканью штанов, где, пульсируя, сосредоточилось его желание, Фингон громко отрывисто ахнул, подавшись вперед.
Это было похоже на сумасшествие для обоих. Они обнимали друг друга, держали крепко, цепляясь за ткань одежд и пытаясь нащупать шнуровку завязок, действуя – словно подчинялись какому-то молчаливому уговору. Майтимо ласкал его, не произнося ни слова. Было слышно лишь его прерывистое дыхание. Все тело Фингона горело. Жар пламени поднимался от низа живота и распространялся волнами по телу до кончиков пальцев на руках, корней волос, вибрировал на кончиках ушей. Принц уже ничего не понимал, не был в состоянии думать о чем-либо, кроме столько времени вожделенного им обжигающе горячего тела любимого и его пальцев, скользнувших вдоль спины, ниже…
Маэдрос был огненным, даже горячее, чем он сам, и Фингону казалось, что они с Майтимо вот-вот сгорят в этом пылающем безумии. Всего им было мало, было мало друг друга, хотелось еще теснее, еще крепче обнять, прижать, принадлежать и иметь, брать и отдаваться, слиться в единое целое, задыхаясь от поцелуев, от страсти, от восторга, от непристойного наслаждения…
Они лежали на мягком ковре: Фингон – тесно прижимаясь сбоку к Майтимо, тот – на спине, распростершись. Его чудесные темно-рыжие кудри, слипшиеся и спутавшиеся от пота, разметались по плечам и ковру. Глаза Маэдроса были закрыты, рыжие ресницы едва заметно подрагивали, дыхание было ровным, спокойным.
Принц прислушивался к своим ощущениям. Там, внизу, он чувствовал неприятное покалывание, но мысль о том, что перед этим он испытал нечто умопомрачительное, когда Майтимо, двигаясь, нажимал сначала пальцами, а потом и своей плотью на его волшебную точку, заставляла его содрогаться, снова и снова переживая отголоски острейшего наслаждения.
Еще в юношеские годы он, путем экспериментов со своим телом, открыл у себя внутри эту точку – источник нескончаемого удовольствия. И вот теперь, краснея, Фингон думал о том, как сейчас, с Майтимо, будучи на пике, не сдерживал криков. Нет, он не сдерживал их, крича оглушительно, не слыша себя…
Тепло и нега приятно разливались по всему телу. Одной рукой Фингон обнимал любимого, а на другую опирался подбородком, внимательно разглядывая Майтимо, которого впервые с тех пор, как они были еще совсем юными, видел так близко, любуясь им. Скомканные одежды валялись вокруг них, лежавших посреди комнаты, подложив под головы кое-как скрученный в валик плащ нолофинвиона.
