Текст книги "Непокорëнные (СИ)"

Автор книги: AnnaTim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 43 страниц)

Осветив щиток широким экраном телефона, молодой человек по привычке провел туда-сюда картой-ключом (разумеется, не работающим), сообразил, досадуя на себя, в чем дело, и, ловко подцепив крышку, открыл незапертый щиток и щелкнул язычком небольшого рычага в левом его углу. Мягкий красный свет аварийного освещения затопил коридор, придавая ему вид едва ли не еще более мрачный, чем тот имел в темноте. Где-то в левом крыле гулко простучали по лестнице чьи-то спешные шаги. Охрана? Ремонтные службы? Ох, и устроит же он им веселую жизнь, если сейчас не обнаружит хоть одного там, где ему должно быть. Нажимая на ходу сенсорные кнопки телефона, Мастер свернул на лестничную площадку и, не глядя себе под ноги, едва ли не бегом сбежал четыре пролета вниз; в голове его роились отнюдь не самые приятные мысли о том, что можно успеть натворить даже за пять или десять минут полного и повсеместного отключения видеонаблюдения, а короткие гудки в телефоне настойчиво давали понять, что связаться с начальством будет не так-то просто, как казалось всегда… Интересно, насколько всё плохо в Среднем Секторе? В Среднем? Причем здесь Средний?.. Алексис понял внезапно, что головная боль незаметно совершенно отпустила его и, резко вывернув с лестницы за поворот второго этажа, едва не столкнулся с человеком, столь же стремительно шедшему ему навстречу. Мастер резко остановился, чуть не поскользнувшись:

– Доброго… – начал было он, поднимая взгляд, но слова стали комом поперек горла, а сердце подскочило, пропуская удар: в пустом, едва освещенном коридоре, где не работала ни одна из камер, ошарашенный и напряженный, перед ним стоял, широко распахнув свои лучистые серо-зеленые глаза, Пан Вайнке.

О да, его глаза. Взгляд, которым он смотрит на Алексиса на уроках – это не взгляд ученика, это именно то, во что так внезапно ткнул его носом Даниел. Это чувства. Руки Мастера отчего-то покрылись внезапно мурашками, заставляя его вздрогнуть.

И какого дикого он тут опять забыл?

«Святая Империя, Высоких сохрани… – пронеслись в голове Алексиса первые строки праздничной молитвы. – Только не ты, только не сейчас…» За долю секунды весь мир словно сделал тройное сальто, завязавшись к тому же в узел и вывернувшись наизнанку: отключенные камеры, ни души вокруг… «Я не буду тебя прикрывать» – холодно прозвучал в голове голос напарника, и ледяной пот вновь прошиб Алексиса, куда сильнее, нежели прежде. А если электропитание дадут, когда…

Он, что, серьезно думает о том, о чем думает?

Времени сомневаться не было, как не было и сил; здравый смысл лежал поверженный и всмятку раздавленный чем-то куда большим, чем-то совершенно необъятным, душащим изнутри… Сейчас или никогда. К диким Оурмана. Всё к диким. Что-то внутри оборвалось и ухнуло вниз, к самым пяткам.

– Идем, – коротко бросил он, стремительно увлекая растерянного Пана за собой по коридору.

========== Глава 11 Без[д]умные ==========

В этом мире хоть что-то, наконец, изменилось,

Ты вернулась домой не такой, как вчера*

[*Из песни группы СПЛИН – «Совсем другой»

]

На самом деле Лада не была уверена, что когда-то в жизни – осознанной, разумеется, жизни, – при ком-то плакала. По крайней мере, память подобных воспоминаний ей милосердно не предоставляла. Нет, ну случалось, конечно, чего греха таить, в начальной школе, пару раз закрыться в кабинке школьного туалета и размазать по щекам это странную соленую жидкость из глаз, но это было, разумеется, тайком, беззвучно, чтобы не нашли и даже не заподозрили. Но теперь… Ощущение было такое, что странная двойственность, терзавшая девушку все эти дни, куда-то сама собой испарилась, улетучилась, и осталось одно лишь спокойствие, светлое, до краев наполняющее сердце. Смешно, но, собираясь с духом на этот разговор, эту речь, столько раз обдуманную и мысленно проговоренную про себя, Лада как-то даже и не рассматривала вариант, в котором оказывалась не права в собственных выводах, в котором Ия не была бы внедренной – а чего мечтать о несбыточном, когда реальность нечасто это поощряет? И теперь она совершенно не знала, что делать и как быть – теперь, когда жизнь, кажется, несмотря на всю шаткость её нынешнего положения, всё же не утратила своего смысла…

Лада так и стояла, не в силах выпустить Ию из своих объятий, всё ещё потрясённая – её словами, своими слезами, бесконечным теплом в груди, да и по-прежнему самим фактом того, что за ними не наблюдают камеры, и что ощущение это, оказывается, неимоверно отличается от того обычного, что она, уже не задумываясь, привыкла испытывать каждый день. Время, словно бы замороженное в моменте, постепенно начинало оттаивать, возвращало свой ход, снова перенося девушку в привычный ей мир – где всегда было страшно сделать лишнее движение, – и теперь два этих чувства равно боролись в ней:

Отпустить или остаться, рискнув.

Сколько еще продлится темнота?

А если кто-нибудь придет?

Или Ия всё-таки играет, и ей, Ладе, теперь точно крышка?..

Не сдержав тяжелого вздоха, девушка выпрямилась и выпустила новообретенного друга из своих рук, скользнув пальцами по плечам девушки. Та лишь улыбнулась едва заметно самыми уголками губ – или даже одними глазами, поди разбери тут… Глаза, конечно, к темноте привыкли, да только вот по голосу, и телу хотя бы как-то ориентироваться в эмоциях Средних всегда было куда проще, нежели в каменной маске лица, так что освещение тут все равно не помощник. Откуда-то издали, сверху, раздался приглушённый, но гулкий стук, а следом за ним словно бы голоса, едва различимые, заставившие обеих девушек одновременно вздрогнуть и обернуться.

– Кажется, кто-то в лифте… – почему-то уголка губ Лады коснулась едва уловимая улыбка, блуждающая и растерянная.

– И чем мы им поможем? – Мягко отозвалась Ия, всем своим тоном словно говоря на самом деле: «Я никуда не пойду, останусь здесь с тобой, и пусть они делают, что хотят».

– Вот так, наверное, и избавляются от всяких нерациональных страхов, – неожиданно для себя укоризненно съязвила вторая девушка и почему-то подумала, что, окажись они в том проклятом лифте сейчас, Ия бы наверняка не испытывала тех неприятных ощущений, что всегда. Хотя с чего вдруг такая уверенность? Может, этот страх бы, наоборот, лишь всё испортил? А вообще странно, неужто и правда достаточно лишь отключить камеры наблюдения, и все, кто в ином случае пришёл бы на помощь, разом закроют глаза и вот так пройдут мимо, когда она тебе понадобится? Или просто счастье – такой невероятный эгоизм, что не оставляет места самоотверженности и следованию долгу?

– Лада, я ведь тебе… Вам… тебе хотела показать кое-что, – тем временем начала Ия нерешительно, прогоняя прочь разом все сомнения девушки, – затем и весь этот разговор начала, хотя и странный он вышел… – Ия выглядела смущенной и растерянной, но без болезненной нервозности, которую так часто можно было заметить в повадках Средних. Выглядела она утомлённой что ли, или просто такой же опустошённой, как и сама Лада, опустошённой этим странным вихрем чувств, непривычных и каких-то почти нездоровых в своей иррациональности. – Только если не боишься. – Шёпот Ии звучал так твердо, а вместе с тем так безоглядно опрометчиво, что Лада даже на какую-то долю секунды засомневалась, а не боится ли она, действительно, даже сама еще не зная, чего именно, и тут же замотала головой, все еще глядя в чернеющие в темноте проходной огромные зрачки Ии.

«Алло, Анна, Анна, слышишь меня?» – Громкий голос и темный силуэт прошедшей по двору мимо распахнутой двери их подъезда женщины с мобильным телефоном заставили девушек вздрогнуть.

– Разве что может быть страшнее сегодняшнего дня? – Выдохнула Лада, качнув головой и закрывая на мгновенье лицо руками, едва только женщина скрылась из вида и ледяные тиски испуганного напряжения отпустили девушку. – Я словно десять лет прожила за него один…

– И правда, – откликнулась Ия, в очередной раз окидывая проходную мимолетным, но весьма пристальным взглядом, словно невольно ожидая увидеть кого-то, затаившегося в темном углу.

– Прямо сейчас покажете? – Лада заметно оживилась, выражая всем своим видом готовность действительно мчаться куда угодно именно теперь, сквозь тьму и бурю, а потом тотчас поспешно и так привычно потупила взгляд, заметив в лице собеседницы какое-то словно бы отеческое умиление. И почему она себя такой дурой набитой чувствует теперь, когда эта девушка знает о ней так… непростительно много? Нет, нет, решительно не может быть, чтобы она была подставной. Хотелось даже замотать головой, лишь бы только прогнать эти жуткие, почти неприличные мысли из своей головы. Подставные точно не такие! Подозрительные, закрытые или… Святая Империя, да откуда ей знать, какие на самом деле шпионы Высокого Сектора?

Но Ия все равно точно не такая.

Точно.

– Нет, не сейчас, – казалось, в голосе отвечавшей слышалась не то досада, не то разочарование, – сейчас не выйдет, хотя я и собиралась… – она немного замялась, по всей видимости, сомневаясь, насколько много готова выдать Ладе своих секретов, – я напишу, когда возможно будет, хорошо? – От прикосновения ее рук, всё еще полуобнимающих девушку за плечи, было, несмотря ни какие внутренние споры и сомнения, как-то невероятно тепло и хорошо, как-то доверчиво, неслыханно… – Так что ждите от меня странных посланий между строк. – Ия, кажется, заметила, что всё еще сбивается с этого внезапного «ты» на привычное, безжизненное «Вы», губы ее нервно дрогнули, и лица коснулась робкая, сдерживаемая, а вместе с тем безумно настоящая улыбка, мигом изменившая и преобразившая ее едва различимую в темноте внешность. – Ну, ты же умеешь такие читать, да? – Снова пытливый взгляд и сомнение в голосе.

– Угу, – закивала Лада так спешно, будто могла тем самым задержать странное видение перед глазами. В деле заумно зашифрованных посланий она, конечно, едва ли так уж блистала, писать-то особо секретного было за все эти семнадцать тухлых лет считай, что некому, но уж прочитать-то и понять, авось, сможет. – Вы… Ты же меня найдешь? Ну, в сети или по базе дома… – язык отчаянно не слушался, комкая и путая слова, так глупо и неловко, когда Ия снова привлекла её к себе в крепком объятии:

– Уже сто раз нашла, – выдохнула она, всё еще улыбаясь.

***

Кто мы?..

Незнакомцы из разных миров

Или может быть, мы –

Случайные жертвы стихийных порывов?

Знаешь, как это сложно – нажать на курок,

Этот мир так хорош за секунду до взрыва*

[*Из песни группы Flёur – «Русская рулетка»]

– Сюда, – шепнул Мастер, резко свернув за угол, в какой-то короткий, темный аппендикс бесконечно длинного, едва освещенного коридора, железной хваткой дернув Пана за собой, за металлическую дверь с табличкой «эвакуационный выход», втолкнул на тесную лестничную клетку, уходящую решетками на бесконечное число этажей вверх и вниз, и так же резко затворил за собой дверь, повернувшись к Пану.

– Какого… Ты с ума сошел? – Мальчишка смотрел на него непонимающими, чуть испуганными глазами, и сердце билось бешено быстро, словно за ними была погоня, а они чудом нашли спасение своим жизням. «Ты», «Вы» – уже не важно. По лицу Алексиса ходили тени от красной лампочки аварийного освещения, с тусклым подрагиванием озарявшей то странное место, где они оказались, а глаза, казавшиеся почти чёрными, и правда блестели совершенным безумием, столь непохожим на обыкновенную сдержанность Высокого.

– Да, – порывисто выдохнул он, прижимая Пана к стене, – из-за тебя.

Тот не успел ничего ответить – губы Алексиса накрыли его рот быстро и жадно, не давая опомниться от прозвучавших только что слов, всё ещё отдающихся эхом в ушах; он задохнулся, растерялся, попытался отвернуться, как вдруг осознал, что, сам не владея собой и собственным телом, уже отвечает на этот не поддающийся никакому разумному объяснению поцелуй. Отвечает шокировано, неумело и пылко. «Поцелуй». Пан не мог сказать, откуда ему известно это слово – и тем более не был в состоянии задуматься о том, – однако точно понимал, почему и зачем это делается – да только легче от этого не становилось ни на грамм. Темные ресницы и бледно-коричневатые веснушки Алексиса как-то неадекватно близко к его, Пана, широко распахнутым глазам, холод крашеной штукатурки за спиной, и оглушающий барабанный бой крови в висках – ощущение было такое, что все кости в теле Среднего приняли консистенцию желе, готовое стечь со стены сразу же, как только Мастер отпустит его плечи.

Только спустя несколько бесконечных мгновений, Пан дернулся и с силой оттолкнул парня, задыхаясь. Сотня мыслей сменили друг друга в голове мальчишки за десятую долю секунды, и вдруг, моментом какого-то нелепого озарения, ему стало вдруг ясно, на какой жуткий риск решился Мастер, делая всё то, что он делал теперь, ведь любой другой, на месте Пана, попросту сдал бы его первому же встречному в Академии или еще кому похуже, обрекая на… Какие сомнения, естественно, ликвидацию. Или… а сможет ли вообще какой-то мальчишка из Среднего доказать что-то против Высокого, да еще и без записей камеры? Пан судорожно сглотнул подступивший к горлу душащий ком, моргнул широко распахнутыми глазами и почему-то внезапно отрицательно замотал в ответ на выжидающий взгляд Алексиса головой, не понимая – или, быть может, напротив, слишком хорошо понимая, что делает.

Ему конец.

Всему конец.

– Я не… то есть, что… – язык совершенно не хотел слушаться Пана, как, в общем-то, и мозг. Алексис замер, по-прежнему не отрывая внимательных синих глаз от ошалевшего мальчишки перед собой, и открыл было рот сказать ему что-то в ответ, как внезапный шум шагов в коридоре заставил их мгновенно замолчать, замереть и прислушаться. Нет, не сюда. Казалось, даже собственное дыхание было слышно этажом выше или ниже.

– Выйди здесь. – Хрипло прошептал Алексис, когда звук подошв затих. Его лоб снова коснулся лба Пана, горящие глаза были устало полуприкрыты. Недопустимо близко… Проклятье, что он делает? – Я выше поднимусь. – Его рука все еще лежала на плече Пана, словно не хватало сил убрать ее, снова потеряв с ним последнюю связь, – давай же, – он подтолкнул мальчишку к двери, – мы теперь вне закона, парень.

Слова эти почему-то произвели на Пана эффект разорвавшейся бомбы: кто из них был первым потом – уже не разобрать, только, когда рука Пана коснулась дверной ручки, вдруг снова почти объятья, пальцы, сжимающие плотную ткань форменного пиджака, и снова поцелуи-укусы, неумелые, лихорадочные и жадные. К диким Устав. Пытаясь спастись от себя, мальчишка вырвался и пулей вылетел за дверь.

Стоило Пану вывернуться из темного «аппендикса» и притворить за собой дрожащими руками дверь эвакуационного выхода, как он едва не столкнулся лоб в лоб с двумя крупными мужчинами в форме комендантов; те тотчас внимательно оглядели мальчишку с головы до ног, не скрывая немого вопроса во взглядах.

– Я… швабру хотел… найти… – Среднего колотило, но голос, дрогнувший в первые секунды, быстро выправился и сразу стал звучать решительно, когда Пан понял, сколь невелик его выбор: уверенно лгать или же попадаться с поличным, да еще и подставляя Мастера под удар. – Там на лестнице, – он кивнул головой в другой конец долгого коридора, – кто-то воду разлил, в темноте опасно же… – убедительно врать мальчишка отчаянно не умел, что всегда в себе ненавидел, а особенно остро – в моменты, подобные этим, каких в его жизни бывало не так-то и много, когда только ложь может спасти тебя и всё твоё дальнейшее существование.

– Славный альтруизм, коллега, – без малейшей иронии в голосе кивнул один из комендантов, – но уборка – дело не кадетов-первокурсников. А мопная там, – он указал рукой по коридору направо, – вдруг всё же пригодится.

– Спасибо, – коротко ответил Пан, совладавший, наконец, со все еще не покидающей тело слабостью, – я здесь неделю, – пояснил он, – ещё не всё успел узнать.

– Освоишься, парень, не отставай пока от своих. И храни Империя грядущую встречу. – Мужчина коснулся его плеча… Да, того самого плеча, что только что сжимал своими холодными пальцами Алексис. Пана снова словно ошпарило кипятком, он выпал из окружавшего его мира, нырнув в омут жгучих воспоминаний, и даже не слышал уже, как коменданты ушли в глубь алевшего коридора.

– Храни Империя грядущую встречу… – едва слышно прошептал он, словно ни к кому не обращаясь.

«Однако ж угораздило тебя влипнуть, Пан Вайнке». – Пронесся в голове мальчишки его же голос.

На негнущихся ногах – через проходную, долго и упорно тыкая в двойной турникет неработающую из-за обесточки карточку пропуска. С каменным лицом – мимо охранника в форменной черно-серой робе. Задыхаясь, вынырнуть на хмурую улицу, под стеной льющий дождь, сделать жадный глоток влажного воздуха и, открыв зонт, заметить, что пальцы всё ещё мелко дрожат. Массивные ботинки всколыхнули воду и пустили рябь по поверхности широкой лужи, пересекавшей всю хрустящую гравиевую дорожку, ведущую за ворота Академии, когда Пан сделал очередной шаг, не глядя себе под ноги. Дождь заливал их, и никакой зонт не в силах был спасти от падавших сквозь серое небо струй воды.

Пану было страшно. Только теперь он запоздало осознал происшедшее, только теперь понял свою реакцию и свои чувства, только теперь смог дать им имя, и они невероятно смутили его. Страшно было не оттого даже, что, хочешь – не хочешь, ему нужно будет делать выбор, быть может, важнейший выбор в его жизни, но оттого, что выбор-то, по сути, сделан уже был, безоговорочно, слишком быстро… Был сделан только что, без единого слова, в трепещущем красноватом свете на пожарной лестнице, когда он сам, («Сам», – подтверждал себе мальчик мысленно) не ударил молодого человека, когда это стоило сделать. Страшно было из-за нависшей неопределенности, неизвестности. Что это было, Святая Империя? Брант свихнулся? Или проверяет его? Что делать теперь – бежать, стучать? Затаиться? Или пытаться делать вид, что ничего и не было?.. Голова, кажется, была готова взорваться, а сердце все еще отбивало дикий ритм где-то на уровне глаз, тело всё ещё горело. Непроизвольно облизнув губы, Пан закрыл глаза в безуспешной попытки сделать глубокий вдох, мысленно воздавая хвалу Империи, что на улице – на всем обозримом ее отрезке до остановки монорельса – кроме него не было больше ни души.

Однако даже на фоне всего этого самым страшным открытием, оказывается, было другое – полнейшая потеря контроля, притом контроля абсолютно надо всем, что только ему, Пану Вайнке принадлежало: рассудком, чувствами, над всей жизненной ситуацией и даже собственным телом. Бездна и правда разверзлась под его ногами. А Брант точно свихнулся.

И, кажется, не только он.

Понять, проанализировать и «разложить по полочкам» происшедшее только что было решительно невозможно, сотни вопросов отбивали барабанную дробь о черепную коробку. Это не укладывалось в голове. Это бред. Просто невозможно.

…тот самый Алексис, который столь сильно оскорбил его своим обманом во время первой встречи, который непонятно с чего вдруг проявил к нему, Пану, необъяснимо живой интерес (а каждый Средний с детства знал, что быть предметом интереса Высоких ничем хорошим, как правило, не заканчивается), его будущий наставник и учитель… Пан страшно стеснялся сам себя, не понимая, что происходит в его сердце, сердце, что вообще противоречит всем разумным нормам… И голова шла кругом, разом пустая и переполненная до самых краев. «Интересно, он на цыпочки вставал?» Расколоться Империи, что за бред у него в голове? Мальчишке вдруг стало как-то совершенно истерически смешно, и желваки выступили на скулах от того, сколь сильно он сжал зубы. Это не бред, это катастрофа вселенского масштаба.

Вот тебе и вернулся после занятий за забытым в кабинете зонтом.

========== Глава 12 Без страха ==========

Отца, разумеется, как всегда дома не было. Ия окинула квартиру оценивающим взглядом и, едва переодевшись из промокшей учительской формы в сухую домашнюю одежду, принялась за большую генеральную уборку – все равно простой физический труд был единственным, что получилось бы у нее сделать хорошо с тем ветром, что гулял теперь в темноволосой голове.

Девятнадцать этажей – в темноте за руку, девятнадцать – заговорщическим шепотом, задыхаясь. В груди что-то трепетало, словно готовое вылететь и упорхнуть в грозовое небо прямо через распахнутую форточку стеклостены. А ведь на улице всё лило и лило, словно грозясь вдобавок еще и смыть весь Средний Сектор с лица земли… И все же в кои-то веки безмятежное спокойствие на лице девушки не было подделкой, но искренне переполняло сердце изнутри. Казалось, эта странная девочка, Лада, была подобна крепкому анальгетику: много разом принимать страшно, только по чуть-чуть – и сама не заметишь, как боль уходит, даже самая давнишняя. Да, верно, с самого начала так оно и было в том проклятом лифте, да и потом, раз за разом… Ах, как бы хотелось быть с ней больше, чем эти случайные встречи, чем несчастные минут десять на проходной, как бы хотелось говорить, по-настоящему, по-честному, обо всем на свете… Как тогда, в день Посвящения, на одной кухне заваривать травяной чай, печь вместе печенье и не грызть себя мыслью, что это ненормально… Как бы хотелось – вдвоем, без посторонних ушей. И каков всё-таки риск быть пойманными, если ей, Ие, и правда хватит дерзости показать новообретенной подруге бомбоубежище? Но ведь, спаси их Империя, Ладушка поймет, непременно оценит…

Ха, и когда это девчонка успела стать «Ладушкой»?

Электричество в дом вернулось, спустя минут, наверное, пятнадцать, когда девушки, наконец, дрожа от мокрого холода и задыхаясь, достигли семнадцатого этажа. Вернулось, не дав им почувствовать объятий друг друга еще раз, поэтому они простились так неловко, смущенно, одними взглядами, полными удивления, не смея улыбнуться еще раз. А улыбка рвалась, так и рвалась лечь на губы, затопить глаза, переполнить сердце… О сердце, правда, Ие думать было по-прежнему страшно – это ведь уже не шутки, но прямое противоречие Уставу Империи, прямое нарушение закона. И все равно девушку не покидало стойкое ощущение, будто что-то пошатнулось в этот вечер: не только внутри личного мира Ии, но куда шире, важнее: внутри самой Империи, той самой непоколебимой Империи, Великой, всесильной и единственно правой… оказавшейся внезапно такой беспомощной перед стихией дождя и ветра.

Вода в раковине шумно взбивала пеной моющее средство – и когда уже этот несчастный жмот купит домой посудомоечную машинку? Он ведь может себе это позволить… А то пора уже ей, Ие, деньги с него брать за то время, которое она проводит в роли домработницы, убирая за отцом: уборку девушка всегда ненавидела именно за эти мысли и глупую злость, которую они у нее вызывали. Однако у нее был и свой неоспоримый плюс, как и у любой монотонной физической работы – возможность подумать, уйти в себя, отрешиться от мира, разобраться в спутанном клубке мыслей, на которые обыкновенно времени не бывало достаточно.

Интересно, что делали прочие Средние в эти темные минуты бессилия Империи? И есть ли еще хоть кто-нибудь на всем свете такой же отчаянный, кто понял бы то, что творилось теперь в душе девушки, кто в эту треть или четверть часа успел бы сделать что-то важное, человеческое, настоящее?.. Глупости, ладно. Средние попросту не такие, Средние запуганные снаружи и мертвые внутри. А до Высокого Сектора такой беспредел уж точно не дошел – и думать смешно… Интересно, где отца носит?.. Ия вздохнула чуть уловимо и, приподнявшись на цыпочки, убрала на верхнюю полку кухонного шкафчика еще одну стопку блестевших от влаги тарелок, потом вытерла руки о потрепанное полотенце, щёлкнула кнопкой электрического чайника (сейчас бы кофе, но кофе – почти что продукт роскоши, неадекватно дорогой, да и разве найдешь его, качественный, в одиннадцатом квартале, если и в пятнадцатом так сложно?) и включила едва успевшие начаться вечерние новости. Разумеется, о происшедшем за весь выпуск не было сказано ни слова, чему девушка готова была бы позлорадствовать, коли не была бы такой уставшей и искренне довольной. И как-то там Всеединый Владыка сидел в темноте и блеске молний добрых полчаса? Да уж, это горькое ехидство, наверное, никогда в ней не иссякнет… Нет, Империя не совершенна, Империя не всесильна. Удивительно, какое тепло разливалось в сердце от этой мысли. «Все-таки язва ты страшная, Ия Мессель» – подумала девушка со внутренней усмешкой, такой невеселой. Хотя как тут не быть? Они же и правда ничего в общедоступных новостях не скажут, словно ничего не было. Подумаешь, какие-то минут двадцать, когда они всю доимперскую историю держат в тайне, перевирают да наизнанку выворачивают, а ведь должно же было быть что-то «до», и должны же были откуда-то взяться дикие, которые такие… другие. Да и вообще… Про диких-то толковой информации днем с огнем не сыщешь, ни в архивах, ни в Интернете, все какую-то муть детсадовскую городят, мол, отбросы, недостойные быть гражданами Империи, нелюди… Проклятое любопытство. Ия одернула себя, поднялась с трехногого табурета, на который умудрилась, оказывается, уже некоторое время назад опуститься перед телеэкраном незаметно для самой себя, и поспешила в свою комнату к ноутбуку, едва слышно за шумом закипающего чайника пискнувшему извещением о новом сообщении. Что-то внутри девушки невольно сжалось в приятном ожидании от догадки, чье сообщение могло прийти на ее профиль, однако вспыхнувший от прикосновения ее пальцев экран неожиданно удивил Ию. Одно новое сообщение, мерцавшее красновато-коричневым цветом, было принято от ее ученика, второклассника Зоэ Маршалла:

=> «Вы в порядке, учитель? Непогода пугает…»

Признаться, сообщение это заставило Ию смешаться, захлопав удивленно глазами. Интересно, камеры внутреннего наблюдения уже отлажены и заметят ли они эту мимолетную улыбку, коснувшуюся ее глаз? Зоэ был одним из самых тихих мальчиков в классе 23, не хорошо, но и не плохо учившийся, предпочитавший отмолчаться, когда острили его сверстники и отойти, когда они затевали потасовку. Изгоем или козлом отпущения при этом мальчишка не был, что всегда приятно удивляло Ию, однако это сообщение подняло в ней странную волну чувств, словно благодарности и окончательного подтверждения появившейся сегодня надежды, что, быть может, и правда не всё ещё потеряно для жителей Империи, что есть еще люди в безликой массе Средних…

<= «Добрый вечер, Зоэ. Непогода не отменяет необходимости здороваться. Всё в порядке, неполадки устранены. Ты напуган? Ты дома?»

Вот так, в меру мягко и в меру строго.

=> «Что это было, учитель? Проверка? А я торчал в темной школе без ключей, не мог дозвониться деду и попасть домой… вот только вернулся».

Ну ничего себе! Ия знала, что у Зоэ нет родителей, но думать о том, сколько времени ребенок одиннадцати лет, покинутый, провел в темном здании школы, было как-то не особенно приятно, учитывая то, как удивительно провела эти минуты она сама.

<= «Тебе было страшно?»

=> «А это плохо?» – Тревога и настороженность отчётливо увиделись Ие в этих словах.

Проклятый Устав! Девушка любила свою работу, несмотря на то, какими пугающе бездушными бывали порой – чаще всего – дети, какими взрослыми все они были с самых ранних лет, лишенные детства, и, хотя Ие и не с чем было сравнивать, ей не переставало казаться, что что-то в них должно было быть иначе, не так… Ах, Зоэ, конечно, Устав не позволяет бояться, ты же прекрасно это знаешь, так к чему такие вопросы?.. Ия вспомнила, какие вопросы задавала себе сама, будучи в возрасте этого мальчишки, и едва сдержалась, чтоб не качнуть головой.

=> «Кому нечего скрывать, тому нечего и бояться. Мы же учили Устав, Зоэ. Законопослушному гражданину Империи нечего бояться».

Даже после всего случившегося Империя по-прежнему является единственной реальностью, а она, Ия Мессель, по-прежнему учитель, которому невозможно в разговоре со своим учеником обойти букву Устава. Бояться нельзя. Всегда было нельзя, а теперь – словно бы почему-то особенно, хотя девушка и не могла уловить для себя, почему. Бояться – это ведь тоже не по Уставу. Ия в общем-то и прежде мало когда и чего боялась – чему быть, того не миновать, полагала она, и то, что у других, наверное, было бы страхом, в ней куда чаще принимало форму злости, агрессии, словно вставшая дыбом шерсть на загривке встревоженной кошки.

<= «Я думал, никто про меня не вспомнит, если я пропаду. А Вы ничего не боитесь, учитель?»

Ия снова представила этого кучерявого, невысокого мальчишку одного на школьном дворе под проливным дождем. Святая Империя, чего бояться человеку – тем более ребенку, еще даже не подростку, – которому не страшно вслух сказать о своих же страхах? Выходит, всё же есть у Империи одна сторона столь сильная, что может затмить собою все прочие, ненавистные – это прямота и бесстыдная откровенность, с которой она порою действует и вынуждает действовать других. Когда не вынуждает так же бесстыдно лгать.

…да только разве этой прямоты достаточно, чтобы уравновесить молчание, держащие тебя в рамках закона, в пределах нормы, в клетке дозволенного?

=> «Я не боюсь того, что со мной будет. Жизнь не должна пугать ни тем, что она жизнь, ни тем, что она исключительно твоя, и никто, кроме тебя, не вправе её прожить. Жизнь не может пугать, Зоэ, потому что это единственное наше, что у нас есть».

***

Хотелось бы знать,

Остаться мне или бежать,

Спасаться или продолжать?*

[*Из песни группы Flёur – «Человек 33 черты»]

В Академии пришлось торчать еще битый час, хотя аварию удалось устранить уже минут через двадцать, а то и меньше, после всего происшедшего. Хвала Империи, что в Академии в это время людей, как правило, оставалось уже не очень-то много, в основном задержавшиеся наставники да охрана, и этот день исключением не был. Весь немногочисленный преподавательский состав, находившийся в это время в здании, долго еще сидел в зале совещаний, за вытянутым овальным столом, переливая, как показалось Алексису, из пустого в порожнее всё то, против чего Высокий Сектор оказался столь внезапно совершенно бессилен. Смысла в этом всём молодой человек не видел никакого – пусть и по-настоящему потрясенный происшедшим, сейчас он был всё же слишком поглощен самим собой, как ни старался собрать всю волю в кулак и выкинуть из головы хотя бы на мгновение распахнутые в пол-лица глаза шокированного мальчишки, его теплые губы и такое странное, безумно нелогичное и неправильное поведение. Нет, нет, провалиться Империи, Мастер ожидал чего угодно, но не того, что получил. Вместе с тем, однако, Алексис был зол, по-настоящему зол, разом и на себя, и на Пана, и на что-то еще, непонятное, будто на весь мир и всякого, кто сидел теперь с ним за одним столом в зале Совета, раздражая молодого человека каждым произнесенным словом. Каменная маска спокойствия на его точёном лице, казалось, сводила скулы и готова была вот-вот разлететься вдребезги, не выдержав давления фонтанирующих внутри эмоций. Только теперь, когда стрелки часов, словно бы замершие в полутьме пожарной лестницы, вновь продолжили свой ход, молодой человек начал в полной мере осознавать всю безрассудность содеянного – и оно вызвало у него обжигающую волну гнева, почти что презрения к самому себе. Страшно не было – было как-то до ужаса пусто, словно в ожидании конца. Вот так бесславно, да? Ну ты и идиот, Брант, – спустить всё, что имеешь, за две минуты помутненного рассудка. Совсем на всю голову больной… Приключений захотелось? Добиваться всего, чего хочется, – это, конечно, отлично, не поспоришь, только вот стоит ли оно того, чтобы рушить к диким всё нажитое? Всё, чтоб тебе провалиться, Брант, к чему ты шёл столько лет своей жизни.