Текст книги "Непокорëнные (СИ)"

Автор книги: AnnaTim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 43 страниц)

Ладу это устраивало. Порой, правда, ее и саму пугало то, как изменилась она за последнее время, какой закрытой и почти нелюдимой стала, однако чаще она просто закрывала на это глаза. Кому какое дело?.. В конце концов, разве не такой она была всю свою жизнь до встречи с Ией?

Когда она впервые почувствовала этот жгучий страх не успеть, который затмил собой все остальное – когда Ину увезли на скорой? Глупо, ведь Ия здесь вовсе ни при чем – а попадает, пожалуй, что единственная под её горячую руку. Мысль о том, как больно она умудрилась ранить Ию в последнем их разговоре, день ото дня не давала Ладе покоя. Наверное, они обе просто слишком сильно устали – устали от безнадежности, не от работы, не от «Зеленого Листа», не от чего-то еще… «Счастливая середина», говоришь? Нет, Ия, значит, тоже не верит ни в какой счастливый конец «их истории», только сказать об этом прямо никак не могла. Да разве середина может быть счастливой, когда нет почти никакой надежды на счастливый конец? «Почти». Только это слово, пожалуй, было главным – «почти». Потому что, пока оставалась хоть маленькая крупица надежды, оставались и силы идти дальше, по пути этой надежды – а они каким-то невероятным образом действительно оставались. Только для нее самой, Лады Шински, эта надежда и крылась в действии, с которым Ия так просила ее повременить, без которого все остальное было бы уже неважно.

Провалиться Империи, как же она несправедлива к этой девушке! Как же эгоистична в своих мыслях и действиях – и как беспомощна на самом деле. Хотя… Может, именно тот факт, что она так ничего все еще и не сделала, и является тем последним, что ее оправдало бы? Оправдало перед Ией, просящей и настаивающей сохранить хотя бы каплю благоразумия. Только вот благоразумие это видится самой Ладе все тем же непроглядным болотом, в котором она существовала все семнадцать лет своей жизни, пока не встретила, наконец, Ию Мессель. А теперь оказывается, что все ее отчаянное стремление стать лучше для нее, стать достойной её, стать сильнее и ярче – все оно идет прахом – ради нее же. И выбраться из этой петли все никак не получалось. Ждать, ждать, ждать непонятно чего, замыкаясь в себе… «У меня нет больше сил!» – хотелось кричать, но она знала, что силы есть, что сил этих хватит еще надолго, им обеим, только вот все планы действий, шедшие в ее голову, здорово попахивали чистой воды самоубийством. Не нужно и объяснять, почему Ия так сильно того не хочет.

Нет, меньше доверять Ие она, хвала Империи, не стала. Просто почувствовала на какое-то краткое мгновение, что даже они могут оказаться чуть более разными, чем представлялись друг другу изначально. И в этом нет ничего страшного… Как и с малышкой Иной. Это не то, что помешает им жить бок о бок и любить друг друга. По крайней мере, очень хотелось верить.

И извиниться.

И почему она такая? Почему вечно перекладывает свой смысл на других и другое? На Ину. А если ее не станет – на Ию? А если Ия… не пойдет дальше вместе с ней, что тогда? На революцию, восстание? Ия права, она не сможет одна. Тем более не сможет, пока не научится быть сама себе смыслом – только она быстрее с катушек съедет на своей же идее фикс и своем одиночестве… И почему только она не может спокойно, нормально, как все прочие люди идти, не замахиваясь на великое, не придумывая себе что-то из ряда вон выходящее?.. Почему непременно надо гнаться куда-то вперед за призраком далекой мечты, почти несбыточной, и разбиваться о стену…

«Почти».

Снова это треклятое «почти», не позволяющее закрыть хотя бы для себя эту тему и отложить в дальний ящик, забыв, чтобы вернуться к нормальной жизни. Дающее надежду на…

– Ваши пятнадцать крон…

– Двадцать пять, – поправила её женщина, – двадцать пять, а не пятнадцать.

Лада рассеянно взглянула на чек, потом на деньги в своих руках.

– Да, простите. Двадцать пять, пожалуйста…

– Да что с тобой, Лада? – Вздохнула Вея, как оказалось, наблюдавшая диалог, стоя в двух шагах позади Лады. – Иди-ка ты проветрись пять минут, Нина вон тоже как раз только что на черных ход пошла. Я тут побуду.

Фраза «на черный ход» обозначала у Веи «курить», когда женщина не хотела даже произносить это слово вслух. А дело было в том, что от этой дурной привычки она избавилась лишь пару месяцев назад, что оказалось для нее мучительно сложно, поэтому сейчас те короткие перерывы, которые позволяли себе время от времени её сестра и Лада, неизменно вызывали у нее сухое ворчание.

– Чего случилось, клиента обсчитала? – Почти добродушно похлопала ее по плечу Нина, кутаясь в толстую, видавшую виды куртку своего отца, висевшую возле самого черного выхода на крючке именно для этого случая. – Со всеми бывало. Если вовремя исправилась, то и переживать нечего. Ты чего такая, темнее тучи который день, случилось что?

Лада пожала плечами, тоже поглубже кутаясь в своё пальтишко, и закурила.

– Нина… Вам хотелось когда-нибудь что-то изменить в своей жизни? – Наконец, произнесла она, глядя куда-то в сторону. Женщина ненадолго задумалась.

– Хотелось бы, наверное, лучше учиться в школе. Или дольше. Я, конечно, понимаю, что и на любой другой работе все точно так же с утра и до ночи, но хотелось бы, наверное, чуть больше работать головой, а не только руками. Дома-то теперь разве найдешь время к учебникам вернуться, хотя у меня старшой в выпускном классе, да средняя в первый пошла, учись с ними – не хочу. А я все никак, то стирка, то уборка, то младшая набедокурит… Своим говорю, мол, учитесь, пригодится, а они только отмахиваются, а ведь потом поздно будет… Да я и сама ведь понимаю, что старший вот сейчас закончит, а дополнительные классы я ему оплачивать не смогу, даже с мужниным пособием – он-то на инвалидности у меня. А себя вспомню в пятнадцать – так ни родители не смогли бы денег набрать, ни мне самой тогда нужно не казалось… Хотя мы же с Веей тогда уже прекрасно понимали, что никуда нам не деться от пекарни, хотим мы этого или нет, какие уж тут дополнительные классы.

Лада лишь согласно кивнула, задумавшись.

– Ну а ты? – Просто продолжила Нина, подняв на девочку мягкий взгляд светлых глаз. – Хотя куда тебе менять, у тебя еще все впереди…

– Ну да… – на автопилоте кивнула та. Только что-то внутри резануло так остро и больно, что слезы едва не навернулись на глаза. – Нет, – шепнула она, кусая губы, качнув головой, – неправда это, я бы много чего хотела изменить.

– Лада?.. – Чуть встревоженный, хотя более удивленный, голос Нины потонул в звуке открывающейся двери и шагах Веи:

– Девочки, ну вы тут решили до самого вечера сидеть? У нас ржаной заканчивается и отруби назавтра нужно заказывать.

– Чур, я на тесто, – поспешила Лада протиснуться мимо Веи, стягивая на ходу пальто и уже не замечая, как женщины перекидываются удивленными взглядами.

Просто, как ни крути, начинать нужно с себя.

***

I don’t know what’s worth fighting for

Or why I have to scream

But now I have some clarity

To show you what I mean

I don’t know how I got this way

I’ll never be alright

So, I’m breaking the habit

I’m breaking the habit

I’m breaking the habit

Tonight*

[*Англ. «Я не знаю, за что стоит бороться,

И почему я кричу,

Но теперь мне кое-что понятно,

Я могу объяснить тебе, что имею в виду,

Я не знаю, как стал таким,

Я никогда уже не буду в порядке,

И я завязываю с этим,

Завязываю с этим сегодня же» (пер. автора)

Из песни группы Linkin Park – «Breaking the habit»]

-…для выполнения данных задач назначается ответственный за документооборот, – Мастер Виктор Берген говорил как всегда ровно и монотонно, будто специально вызывая у каждого из слушателей отчаянное желание спать. Хотя говорил он и не медленно, и не быстро, записывать за ним казалось решительно невозможно, просто потому что слова смешивались в голове какой-то однородной кашей, жидкой и растекающейся, теряющей всякий смысл, – в нашем случае это Второй Мастер, который осуществляет организацию делопроизводства и архивного хранения документов, регистрацию, распределение и контроль исполнения документов и поручений, обеспечивает их учет, сохранность и использование, подготовку и организацию уничтожения документов. Он же разрабатывает информационно-справочные документы по вопросам, касающимся учебного процесса и пребывания кадетов в Академии, включая их проживание в общежитии, и контролирует соблюдение установленного порядка работы с документами. Еще раз повторюсь – не стоит забывать о том, что хранение и использование всех документов Академии, с которыми вам, вероятно, придется иметь дело, осуществляется как в электронном, так и в бумажном виде…

Вот, однако же, паршиво быть Вторым Мастером…

Буквально за десять минут до окончания занятия, когда надежда на избавление, забрезжившая далеко на горизонте еще почти час назад, стала уже совсем близка к претворению в жизнь, речь Мастера Бергена была прервана внезапным стуком в дверь. Ответа его стучавшие дожидаться не стали, тут же отворив дверь и войдя внутрь: ими оказались двое комендантов (только форма у них была какая-то не совсем комендантская, больше смахивавшая на рейдерскую, а при том вроде и не рейдерская), с рюкзаками и металлоискателями, как полноценные ВПЖшники. Что еще за новости?

– Досмотр, – сухо произнес один из них вместо приветствия, наверняка отвечая разом на все невысказанные вопросы, родившиеся в головах присутствующих, – содержимое сумок на стол, – и замер в ожидании беспрекословного исполнения своего распоряжения. Мальчишки засуетились, не вполне удачно скрывая растерянность и почти смущение, выкладывая на парты перед собой телефоны, зарядные устройства с мотками проводов, ручки, жвачки, паспорта, деньги, связки электронных карточек-ключей и прочие мелочи в том же духе.

– Мастер Берген, к Вам это тоже относится.

– Простите?.. – Казалось, шорохи, издаваемые в молчании кадетами, на какую-то секунду одновременно стихли, и все они как один подняли глаза на стоящих перед ними Высоких, не веря своим ушам.

– Вы прекрасно меня услышали и поняли, Мастер Берген, – с едва уловимым нажимом отозвался один из мужчин, – приказ относится и к Вам.

Не произнеся больше ни слова, Виктор Берген подчинился. Быть может, то была лишь игра света, но лицо его показалось Пану белее бумаги. Самым уголком глаз, не поворачивая головы, он взглянул на Колина, сидящего через проход по правую руку от него, и поймал в ответ взгляд столь выразительный, что любые комментарии были бы здесь абсолютно излишними. Видимо, не ему одному больше всего на свете сейчас хотелось провалиться под землю.

Когда всё закончилось, а нежданные гости молча покинули помещение, Мастер Берген предпринял не самую удачную попытку вернуться к недосказанной лекции, однако успеха в этом не достиг, будучи сам слишком явно напряженным и обескураженным, не менее прочих мальчишек.

– ..К следующему разу приготовите мне по одному образцу на каждый из разобранных сегодня типов, – сухо подвел он итог, – учтите, что не существует “каких-то бумажек” и “каких-то списков”, существуют документы, подотчёные документы, и, если они оформлены как “какие-то бумажки”, это ваша проблема, и это не документы. И обратите свое внимание, что бланки вы тоже составляете исключительно самостоятельно. С графическими редакторами Мастер Аккерсон вас уже знакомил, так что все реквизиты вставляем. Вариант “не умею” не принимается.

– А на кого заполнять, Мастер? – Подал голос Ники из своего дальнего угла.

– Друг на друга. Представьте, что делает Мастер, когда формирует свою группу.

– Но у нас же нет и половины данных…

– У вас есть язык, Даниш, мозги в голове и уникальный шанс узнать друг о друге все то, чего вы так и не удосужились узнать за прошедшие полгода. Если все ясно, и вопросов нет, то все свободны.

Разумеется, никто из кадетов не упустил шанс как можно скорее воспользоваться этим заманчивым предложением, как попало закинув назад в сумки и рюкзаки все то, что только что было методично из них извлечено.

– Святая Империя, на занятия Виктора Бергена мне хочется сдохнуть. – Выразительно выдохнул Колин, закуривая, не успев даже спуститься с высокого крыльца учебного корпуса. Интересно, он просто так безмозгло рискует (хотя кто бы говорил, конечно) или тоже откуда-то знает, что на улице – во дворе, на балконах или на той же крыше – звук на камерах пишется неважно? Дело и в шуме дорог, и в расстояниях, и в ветре… Сам записей Пан, разумеется, никогда в глаза не видел, но наслышан был кое от кого достаточно, чтобы говорить вне помещений чуть смелее, чем прежде. Забавно, если Колин в курсе.

– …или кинуть в него чем-нибудь тяжелым, чтоб он и сам проснулся, и всех остальных разбудил. – Вместо прощания хмуро шепнул Ники, обгоняя парней, и направился куда-то за ворота Академии.

– А, по-моему, сегодня было весьма интересно, – чуть слышно процедил сквозь зубы Пан. Колин лишь пристально посмотрел на него, став на какую-то едва уловимую долю секунды настолько серьезным, что даже, кажется, почти до неузнаваемости изменился в лице, однако поддерживать тему не пожелал, тотчас вернув себе свой привычно легкомысленный вид.

– Нам ведь вроде еще его брата в следующем семестре терпеть, да? Но Петер, мой сосед, говорил, что старший нормальный. Хотя… – Колин мотнул головой, словно не соглашаясь вдруг с собственными словами. – По-моему, мы зажрались, да, Пан? Кого не взять из наших преподов – один лучше другого. Виктор Бе’ген же реально среди всех один такой зануда, как будто его специально в п’отивовес предыдущему нашли. А остальные все… как на подбор. Да у меня девятом квартале на всю школу было два но’мальных препода – и те мои предки. А остальные… на работе как на каторге срок мотали, честное слово. Ты-то в пятом, наверное, сам знаешь…

– Угу…

– А еще мне до смерти интересно, что будет на тех выездах, о которых Мастер Берген говорил… ну, тогда, давно еще. Я прям очень жду. – Карие глаза Колина и правда блестели неподдельным любопытством.

– А мне, знаешь, вот ни разу не интересно, – хмуро отозвался Пан, явно не поддерживая энтузиазма одногруппника и по-прежнему размышляя над происшедшим только что в классной комнате, – тебя хоть на нормальное время поставили… Какого, двадцатого?

– Двадцать третьего.

– Вот-вот. А у меня опять бред какой-то, 30е-31е. Прикинь, все будут отдыхать как нормальные люди в последний день года, а я – по сугробам где-то в глуши корячиться, красота. У меня, может, вообще день рождения в этот день.

Колин сдавленно хмыкнул, качнув головой.

– Серьезно? Тебе еще пятнадцати нет что ли? Ну ты неудачник… – он соболезнующе хлопнул Пана по плечу и направился в сторону общежития.

И снова спасибо на добром слове, Колин Кое… Только странная мысль, мучительно свербящая, словно укус насекомого еще с самого дня исчезновения Алексиса, не дала Пану отпустить его сейчас так быстро.

– Колин! – Окликнул он товарища, спешно догоняя его. Тот остановился, выжидающе глядя на мальчишку. – Колин, – возбужденно произнес Пан, пристально глядя в его темные глаза, – почему есть вещи, о которых никогда не говорят? Сейчас, вчера, месяц назад… Почему мы о них не говорим? Кто остался – ты, я, Ники… да Артур не в счет… Мы вымрем как динозавры, если продолжим молчать, когда люди вокруг нас пропадают один за другим. Да, мы первокурсники – пока, а потом? Мы так и будем молчать, став Мастерами? (Как же странно звучат эти слова, сказанные тобой самим!) Рано или поздно нам придется учиться говорить. И поздно это для нас же будет хуже, если ты помнишь, о чем говорил Мастер Брант.

Колин лишь снова посмотрел на Пана снизу вверх исподлобья тем же пронзительно серьезным, очень взрослым взглядом, и, не ответив, поспешил своей дорогой дальше.

– Колин! – На какое-то мгновение мальчишке послышалась в собственном требовательном голосе едва ли не угроза. Нет, только не смей уходить так просто и… молча. И, кажется, проклятый голос снова звенит, выдавая напряжение. Ну почему он никак не научится держать себя в руках?.. Парнишка остановился и обернулся, глядя Пану прямо в глаза.

– Я услышал тебя. – Спокойно произнес он в ответ.

========== Глава 42 Отчаянные (Пан или пропал) ==========

Find your truth

Face your truth

Speak your truth

And be your truth…*

[* Англ. «Найди свою правду,

Смотри в лицо своей правде,

Говори свою правду

И будь своей правдой»

Из песни группы Manic Street Preachers – “Judge Yr’self”]

– У меня получилось! – Глаза Лады странно блестели, когда она, скользя, догнала девушку в конце обледенелой аллеи. – Кажется, правда получилось… Ия, Ия, надо говорить. Надо спрашивать, заставлять задуматься… И они задумаются. Все правильно, как ты и говорила, всё внутри, в головах, и мы ничего не добьёмся, делая что-то извне, хоть мы митингуй, хоть взрывай!

– Постой-постой, о чем ты? – Признаться, Ия сегодня здорово не выспалась, составляя отчет о происшедшем незадолго до того инциденте с мальчишками из ее класса, безуспешно пытаясь прогнать навязчивую мысль о судьбе Фиды Грэм, и теперь с некоторым усилием воспринимала окружающий ее мир.

– Во-первых, прости меня, ладно? Пожалуйста, я… я просто совсем с ума схожу, я не хотела тебя обижать, правда. – Шепот ее полился вдруг стремительным потоком, и на бледные щеки лег непривычный румянец. Хотя, может, это просто ноябрьские заморозки дают о себе знать? – Я… это все из-за Ины, – выдохнула она, наконец, – когда я поняла, что она была в шаге от смерти так неожиданно для всех, оказалось, что все остальное, всё что было, говорилось и делалось накануне и раньше, всё это уже не имело смысла. И… Я боюсь сама… так же… Уйти прежде, чем дам какой-то смысл. Поэтому я так тороплюсь, не думая. Прости меня.

«Святая Империя, что же эта девочка творит… с ней?» Каким-то грустным теплом разлилась эта мысль по всему телу Ии.

– Уже не уйдешь, – тихо отозвалась она, глядя на шагавшую возле нее Ладу, – ты уже сделала это.

Та лишь отрицательно замотала головой.

– Мало, – прошептала она, – этого слишком мало. Один, два человека… Этого недостаточно. Так вот… Я вчера просто спросила у Нины, когда мы курили, есть ли что-то, что она хотела бы изменить в своей жизни. Скажи, разве такой вопрос на что-то намекает?

– Вроде нет… – задумчиво отозвалась та. – Хотя смотря кому задавать… Да и смотря, как.

– Да. Мне тоже так кажется. Я вообще ничего такого не имела в виду, просто была подавлена немного и хотела её разговором занять, а потом уже поняла, что ведь можно куда больше… Другие вопросы, другие люди… Они ведь не стадо баранов и не роботы, как кому-то кажется… Надо просто говорить. Надо… дать им понять, что они по-прежнему люди. Если уж мы хотим действовать изнутри, а не очередным террором.

– Ты ведь помнишь, с чего всё началось? – Едва заметно улыбнулась Ия самыми уголками губ. Удивительно, как быстро мысли в её голове из хаотичного роя, навеянного горячим Ладиным шёпотом, строятся в четкую цепочку, дающую так много ответов на вопросы, так давно уже терзающие её изнутри.

– С грозы…

– Нет. Ты нажала кнопку лифта, когда мои руки были заняты, и ты меня успокоила, когда я чуть в истерику не впала в этом поганом лифте. Так что началось все с помощи и с участия. Может, и не только на меня подействует, а? Та же Рона, когда мы с ней познакомились, сказала… Да не помню я, что она сказала, я просто была первым человеком за несколько часов, кому оказалось не все равно – не до бумажек и не до «Зеленого Листа», а до девчонки, которая мёрзнет на улице и тратит своё время, пытаясь донести что-то до людей… Которым дела нет ни до чего. Святая Империя, Лада… – выдохнула она, качая головой и закрыв рот ладонью, словно опасаясь внезапно вскрикнуть. Куски мозаики стремительно складывалась в ее голове в единое целое. – Такой простой ответ перед носом, а мы всё тормозим. Или даже слишком простой? Говорить, вынуждать шевелить мозгами и помогать просто так – неужели этого правда достаточно, чтобы людям стало не все равно? Только вдвоем мы не сможем спасти всех, понимаешь? – Пытливо взглянула она на Ладу, напряженно ожидая от той всплеска протеста – которого, по счастью, не последовало. Девушка лишь кивнула неуверенно головой. – Пожалуйста, это важно понять! Но даже если прислушается и задумается хотя бы несколько человек, трое, четверо, – будет достаточно для нашей победы. Не перед Империей… перед людьми. Или перед самими собой, я не знаю, но всё, что угодно, будет сейчас лучше, чем безразличие. Лучше для всех, потому что когда тебе все равно, ты почти что мертв. А мы – живые. И все – живые! Только Система делает всё возможное, чтобы они этого не знали…

– Или другие поймут…

– Да уж… – выдохнула Ия, впечатленная всем тем, на что вывел их этот внезапный разговор, – Святая Империя, Лада, я же вообще о другом хотела тебе рассказать!

– Мм? – Лада взглянула на нее, кажется, настороженно, вмиг посерьезнев.

– Меня вчера Кай и Кая в сети нашли, говорят, пришло поручение делать плакат – ну, тот, который будет над входом в парк во время открытия. Делать-то будем вроде не мы, но их Эми просила измерить габариты, а они сегодня не смогут прийти, так что мы договорились, что я помогу…

– И?.. – в глазах Лады все еще читались настороженность и тревожность.

– Лада. – Шепнула Ия, невольно воровато оглядываясь по сторонам. Сердце, кажется, готово было в любой момент остановиться, напуганное самоубийственной идеей, родившейся в голове девушки. – А что, если мы сделаем свой плакат? Точно такой же, только слова другие. А накануне открытия заменим их… Будет трансляция, все увидят. Это ведь уже март будет, кто знает, что к тому времени случится, какими будем мы, какими будут другие… После всего, что ты сказала. Сейчас у нас есть все шансы начать, пока камеры не установили – потом будет поздно. Вот тебе и дело, кстати, за которое ты сейчас можешь схватиться, чтоб ничего больше не ждать. Спрячем, а ближе к делу посмотрим – может, и люди найдутся, может, и ситуация как-то поменяется… А если нет, если испугаемся, если безнадежно – так в крайнем случае сожжем и забудем.

Лада замерла на мгновение, потом вперила в нее пристальный, пугающе серьезный взгляд.

– Ты с ума сошла. Они же весь “Зеленый Лист” перевернут… и ликвидируют, с них станется. Будут искать тех, кто это сделал, пока не найдут. А не найдут, так всех сожрут, еще и похвастаются. Нельзя так, ребята ничего такого не сделали…

– Мы еще у ребят, кстати, не спросили кое-чего. А вообще, значит, коль припрет, сдамся только я, – глаза Ии блеснули недоброй решительностью, а голос зазвучал холодно и твердо, – а ты пойдешь дальше и продолжишь. До победного. Посмотришь на реакцию наших – или еще кого, – наверняка найдешь единомышленников… Не может быть такого, чтобы всем было плевать.

– Ни за что, – казалось, зубы Лады скрипнули, – без тебя – ни за что. Да чего я стою одна? – Голос ее задрожал отчаянием, будто все, о чем они только что говорили, непременно должно было произойти уже завтра. – Даже думать не смей меня бросать. Нам просто нужны еще люди, хотя бы несколько человек, хотя бы пара…

– Найдем. – Твердо произнесла Ия, заметив влажный блеск в глазах своей собеседницы. – До марта – найдем.

Молчание затягивалось. Девочки, с головой ушедшие в собственные мысли, шквалом обрушившиеся из-за этого безумного разговора, механически, словно на автопилоте, только перекинулись пару раз какими-то незначительными фразами по работе (в ближайшую неделю, пока не стало слишком поздно, нужно было установить над несколькими клумбами некие конструкции, напоминавшие не то палатку, не то теплицу, чтобы окончательно не заморозить уже прижившиеся растения). Руки отчаянно мерзли, а под ногами уже похрустывали иней и ледяная корочка луж. И какой в этом смысл – уже померзло всё напрочь! Даже несмотря на отдаленный гул дорог, в парке было тихо и пустынно, и Ия подумала вдруг, что таким и сохранит его для себя в своем сердце – молчаливым, безлюдным и одиноко-спокойным, как бы ни изменился он весной после официального открытия.

Натянув последний квадрат похожей на полиэтилен материи и закрепив углы, Ия глубоко выдохнула, согревая пальцы и, не успев еще оторвать глаз от земли – кажется, единственного не скользкого островка во всем парке, – как почувствовала внезапно крепкое объятие сжавшихся на ее животе рук. Горячее дыхание Лады обожгло её замерзшее ухо.

– Люби меня, – прошептала девушка как-то почти отчаянно, – пожалуйста, люби до самого конца. Я не смогу больше одна.

“До самого конца”?

– Лада… – Ия нахмурилась, оборачиваясь к любимой и не зная, как ей реагировать на такие слова, понимая, что не имеет ни основания, ни права переубеждать ее, как бы ей самой того ни хотелось, но Лада не дала ей продолжить.

– Тсс, молчи, – она приложила холодный палец к мягким губам Ии, – ничего не говори! Просто люби…

– Но я устала “не говорить”, Лада! – Почти зло прошептала Ия, сверкая темными глазами. – Я устала всю жизнь никому ничего не говорить, слышишь? Я знаю, что “слова пустые” и “человек по делам узнается”, но, сгори оно все огнем, мир без слов был бы просто поганым убожеством! Он… И есть… Такой. – Закончила она внезапно, словно сама удивляясь этому озарению, и уставилась на Ладу широко распахнутыми глазами.

Та лишь улыбнулась – тоже одними глазами на уставшем взрослом лице, по этой дурной привычке, от которой никогда, наверное, не избавиться – да и упаси Империя избавляться…

***

Tell me how could I forget

Mistakes we´re made of

Maybe there´ll be no perfect world

But there has to be something better than this*

[*Англ. «Скажи, разве я могу забыть

Все те ошибки, из которых мы состоим?

Быть может, идеального мира не существует,

Но должно же быть что-то лучше этого» (пер. автора)

Из песни группы Sinew – «The allegory of the cave»]

– Пааан, – Нет, рано или поздно это придется сказать. Только бы он понял, пожалуйста. Кажется, негромкий голос Алексиса прозвучал в этот раз слишком уж неуверенно, – Пан, могу я попросить тебя об одной очень важной вещи?

Разумеется, встретились они потому, что и так давным-давно уже не разговаривали вдвоем, вдали от глаз и ушей Академии, однако мысли, не дававшие покоя Алексису еще со Дня Славы Империи (а, если быть честным, то куда раньше того), требовали быть высказанными, как бы самого его это ни пугало и ни смущало.

Первый снег, шедший, видимо, всю ночь и прекратившийся лишь к обеду, застелил промерзшую землю парка слякотной, водянистой кашей. Печально, теперь на земле не посидишь – местечко возле пруда, найденное парнями в прошлый раз, было бы прекрасным укрытием от посторонних глаз даже сейчас, когда листва с деревьев уже облетела, а задерживаться на лавках в людных аллеях совсем не хотелось. Странно, прошлый раз они были здесь, кажется, в начале сентября – прошло целых два месяца, а Алексис даже не смог бы толком сказать, много это или мало, слишком уж большое количество перемен успело произойти с тех пор, и слишком уж редкими виделись ему их встречи вне классных комнат.

Судя по тому, как нахмурился Пан, тон молодого человека ему явно не понравился.

– Конечно, Лекс… – настороженно отозвался он, называя Мастера тем самым важным именем, которое услышал из его же уст впервые. Именем, которое, по большому счету, никогда ничего не значило, появляясь лишь раз в год на плацу Среднего Сектора, и которое стало теперь внезапно таким особенным, даже если и примерять его на себя – как имя Среднего – казалось дико и неправильно.

– Пожалуйста, Пан, никогда, слышишь, никогда не обещай, что будешь со мной всегда, что бы ни случилось. Хорошо? Не говори, что не отпустишь меня или что не сможешь продолжать без меня.

– Лекс?… – в мрачном голосе Пана звучал вопрос, а вместе с ним и легкие, едва уловимые нотки почти истеричного напряжения, и ни тени ожидаемого гнева в ответ на такой дерзкий подтекст просьбы Мастера. – Лекс, я не… я не могу… то есть, постой, ты меня пугаешь. Что случилось?

– Меня тоже много что пугает, Пан, – выдохнул тот тяжело, – а тебя не пугает… так жить? – Алексис посмотрел на него, жестко сощурившись. – Ты же понимаешь, что будет только хуже. Тебе разве не стало сложнее… из-за меня, теперь, после всего, что было? – Если бы только мальчишка знал, с каким трудом дается ему каждое это треклятое слово… – Просто, пожалуйста, Пан, если что-то случится… с одним из нас… Пусть второй пойдет дальше. Останется в стороне от всех разбирательств и пойдет дальше. – Понимает ли Пан, что такое возможно только с ним, что Алексису никогда не остаться в стороне, пойди речь о его студентах? – Я не могу больше постоянно нервничать, что из-за любого моего неосторожного взгляда, лишнего взгляда, не такого, как положено, с тобой может что-то случиться. Понимаешь меня?

Судя по взгляду Пана, слова его произвели на мальчика весьма странное действие: больно задели, заставили немало задуматься и ожесточили одновременно.

– Какая самоуверенность. – Выдохнул, наконец, Пан слишком неестественно возмущенно – на самом деле злится он совсем иначе, и глаза его сейчас отражают только грусть и растерянность. – С чего это ты вообще взял, что я не смогу… – неуверенность его выдало то, что он запнулся, не договорив предложение до конца, – без тебя?

– Какая есть, – усмехнулся Алексис, потом продолжил, снова не то погрустнев, не то посерьезнев, – с того, что я сам слишком боюсь привыкнуть к тому, что ты рядом. А я уже привык. И, судя по нашему последнему разговору, ты тоже привык, – добавил он, едва сдерживая улыбку, чтобы только смягчить тяжесть каждого сказанного только что слова.

– Но я же смог сдержаться!

– Ты всё можешь, Пан. Я знаю. О том и говорю…

Щеки мальчишки вспыхнули, и он отвел глаза, словно внимательно рассматривая что-то под ногами. Удивительно, как все-таки просто его смутить такими простыми словами…

– Это из-за Стефа, да? – Произнес он словно бы безразлично, по-прежнему, не глядя на Мастера.

– Да. – Просто отозвался тот. Сохрани Всеединый этого мальчишку узнать, что Алексис считает себя единственным виноватым в том, что случилось со Стефом – ведь кто просил его соваться в дела Даниела после того, как тот исчез? Быть может, всё могло бы быть иначе, не приложи он руку… – Да, это из-за Стефа.

– Но я же не Стеф. Нет, Лекс, послушай ты меня, – Пан поднял глаза, явно ища встречи со взглядом Мастера, и набирая в грудь побольше воздуха. На этот раз голос его был совсем иным – спокойным и решительным, по-взрослому твердым, – скажи, что я сумасшедший, если ты так и правда считаешь – или сочтешь после того, что я сейчас предложу тебе, – только сразу скажи, чтобы без стен. Мастер, если что-то случится – давай свалим? – Глаза его странно блестели, а румянец, окрасивший щеки, выдавал волнение и возбуждение. – Какая, к диким, разница, если все равно умирать? Свалим в Низкий Сектор. Я так хочу узнать эту свободу, прежде чем… – а у мальчишки, кажется, эти слова тоже поперек горла встают.